может быть, когда я стану старой и почти потеряю память, может быть тогда в опустевающей психике непротиворечиво сложится ряд обстоятельств - особый свет, уходящая вниз к реке улица, пустой фонтан разрушенного камня, большие деревья, бег солнечных зайцев, оживающие слова песенки, повторяющийся скрип качелей - разрозненные образы бывшего и снившегося, объединённые единственным сходством, чувством нездешнего, с той стороны, с изнанки оставленного дома. может быть тогда я, нетвёрдо помня себя, в силу старческой медленности окончательно выпав из ритма города, тихонько выйду за дверь и отправлюсь далше, за только мне ведомыми знаками - жёлтая собака на углу, облака за домами, длинная тень, послеобеденный дым. говорящие камни мостовых, солнце под одеждой, маленькие необитаемые места - завалиться в карман среди песчинок и щепочек, может ещё монетка и каштан. путешествие, из которого не нужно будет возвращаться.

в груди многоэтажного скелета, в обнятом высотками дворе маленький мальчик прыгает через костёр. 
два маленьких затихших муравья на белом листе. 
темно и холодно внутри снеговика. 

Читать далее...

Я избавляюсь от лишних вещей. Прочь, прочь, громоздкая мебель, неудобная одежда, ни в чём не виноватые нелепые бессмысленные вещи. Я больше не беру вас с собой.

Вынесены, унесены, отправлены вдаль людского муравейника, возвращены сами себе в своём свойстве быть и не значить, вы свободны, и я свободна от вас.

Остаётся белое молочное молчание, и в неосязаемой глубине его происходит какая-то внутренняя работа, дословесная перистальтика психики.

Острое переживание одновременности существования и несущественности той сети смыслов, которая память, и которая не вделана в вещи, хоть и опирается на них.

Течёт и течёт река под окном, подбираясь к берегам, пронося себя, оставаясь неподдельно полной в каждой капле своей уходящей приходящей волны.

Снилось: у меня есть план, но всё пошло не так, и внезапные вещи, которые попадают и случаются, если я сдаюсь перед ними и позволяю быть как есть, если не пытаюсь пристроить как-то в намеченную схему, расцветают в своём объёме, не оставляя места сожалению.

Захватанная травой круглая площадка в гуще парка; занять место подразумеваемого вечного огня среди этажных кружений, среди рассеянного кружева обратной перспективы - дальше больше: возвышаются мошки, стрекозы, стрижи, диффундирующий танец взаимного поедания, с точки зрения формы который красота как есть - движения теней, цветов и звуков, отсвет того самого горения.

маленькие аленькие и золотые отсветы сидят, тихий цвет, и только отдельные листья слегка колышутся, словно и не ветер это, а тополя во сне пальцами шевелят. редкие и мелкие заплатки заката, негромкий цвет не спорит в яркости с листвой, сползающий румянец, зеленоватые тени, тяжёлый жёлтый воздух, сон под облачным подолом. большой и невидимый сон, шевелящаяся его шкура, опадающие искры, проистекающие сумерки. тянет сила тяжести в за-бытие.

(расфокус точки простейшего присутствия)

Господи, забери меня отовсюду-
собери меня отовсюду-
слепи в комок

(александра цибуля)


у психики есть свойство отмечать в другом своё подобие, инвестировать в
предметы собственную жизнь; разрыв между телом вещи и внешним формирующим взглядом, нарушение прозрачности принципа соответствия себе, вынесенное в предмет - вопросительный жест подспудного напряжения, ещё не нарушенное молчание, изнанка голоса, обнажающая способ крепления к существованию. сюда же добавить аберрации самого зрения: меланхолическую рассеянность
астигматизма, выхватывающую в процессе одушевления отдельные стыки, и близорукое сужение масштаба, где самозабвенное эхо претворяется в уникальный звук. смутное впечатление целого теряется в краях виньетированной сырой материи, поглощающей наложенные швы связей. отсутствие собственной видимости ищет опору во внешней соположенности линий, теней, форм, среди которых возникает сквозной туннель в образ, не принадлежащий ни одной из сторон. всё, что здесь есть, не воспринимается как своё; апофатические доспехи, проявляющие дух. вещи, живущие жизнью, но не принадлежащие себе, рассеянные
порывом ветра, забывшие, кто они и как оказались - но любое затишье
выкристаллизовывает каплю осуществления, фрагмент памяти - не о смысле, а о месте, о незначительности, о декорации несостоявшегося или повторяющегося события, обратной стороны уникальности. движение изнутри меланхолического рассеяния к образу присутствия - соединить разрозненные фрагменты мира друг с другом: даже стёртые почти до неразличения сущности могут однажды найти общий язык через совпадение царапин, углов наклона, направлений движения и
других линий, организующих формальную связность переходов между планами дискретного овеществления непрерывной непроявленности.
5
зверьки стеблей

снилось - деревья, листва, свет-пересвет. всматриваешься в молоко картинки, а там всё новые оттенки белого - вот лист, ещё лист, тянешься за ними, за далью даль, и встаёт в объём коридор топлёного света, обнимает теплом, а ты и не заметил, как уже внутри него необратимо летишь за зрением; рождаешься куда-то в утро.

пришла домой, а там - листья за окном, листья в окне, лёгкая сеть солнечных нитей, ветер и птичьи голоса, истончающийся осеннеющий свет, тёплые жёлтые, белые золотые, отражённые зайцы, пронизанные плоскости пыльных стёкол, треснутых стёкол, стёкол отсутствующих. деревья в рамке окна и те же деревья в фотографической рамке рядом. перекличка теней, отражений, образов, текучих звуков. пространство, полнящееся собой во всевозможных временных и оптических смещениях. верхушка дня, три часа, первое десятое, здравствуй погода осень.

обрывки, намёки направлений узнаваемых сюжетов - мы могли бы пойти туда и туда, но проходим по краю, не выбирая ни одну из троп; и всё же есть не раз возникающая тема ритма походки, почерка и прочих свойств: индивидуальное сознание как мантра.
облик, птичка, пятно похоже на что.
помещаешь смысл в язык и смотришь, что налипнет - и слова дурацкие, но фокус где-то не в них - карабканье, коробканье понимания. так и вечерняя улица прошнырена персонажами фильма или песен томуэйтса.
в слегка тяжеловатом вечернем траффике выглядываю из окна автобуса - на углу оживлённого угла мальчик в чёрном медленно гладит чёрного кота, и оба они пауза в ткани города.
саксофон аккуратно выводит "умру ли я и над могилою", читаю на повёрнутой козырьком назад прохожей бейсболке надпись "drunk", и тут же из дверей выпадает девушка в характерном состоянии, а на соседнем углу, забывшись в просительном жесте ладони, пожилая леди вторит чуть слышно "гори сияй моя звезда".
сверхпороговый, слишком громкий звук, уже неслышный, зашкаливший - поднимается стеной, а внутри, в молчащем центре циклона зарождается другой не то звук, не то отзвук, мерцающий, покойный подлесок урагана.
спишь под разноголосье капели, постель в молчаливых камнях пещеры. утром заползает солнце - протянуть руку и коснуться его из тени. в ней серо и прохладно, а снаружи поют цвета. греешь чай и открываешь первые за несколько дней страницы книги, слова ясные и рельефные, проложены как вязь линий развёрнутого рельефа оригами, едва отличимого от просто смятого листа, но точного, тонкого, почти как тень травинки на этом листе подорожника.
слова вскользь невыразимого. что-то о празднике внутренней тишины после того, как вода смоет всё. почти неразличимое отслоение от порядка вещей, инвестированное сознанием.

(бегущий по лезвию 2049)
самые сильные моменты фильма связаны с цифровыми
сбоями, прерываниями, рассинхроном - с этим
печальным глитчем нового времени, неизбежной долей
ошибки, составляющей повседневность.
эротическая сцена, где цифровая эмуляция
домохозяйки-компаньонки синхронизируется с живой
проституткой, чтобы _почувствовать_, но
синхронизация эта условна, получается четверорукое
существо, догоняющее собственные движения, образ,
проступающий сквозь материю, странное умножение
преодоления неполноты. или спонтанное
эмоциональное движение - "джо, с тобой всё в
порядке?" - "с тттббой всёвпрррррядке" заедающее
из-за электрических неполадок в системе,
повторяемое раз за разом, и потому потерявшее своё
значение живой непосредственности, но всё же
остающееся странно живым из-за каждый раз чуть
по-новому проявляющейся ошибки. или поединок
старого и нового блейдраннеров среди вспыхивающих
и гаснущих спотыкающихся записей-голограмм старых
эстрадных шоу элвиса. сбоящая, но повторяющаяся
раз за разом программа считывается как попытка
преодоления собственной сущности, выход из ряда
вон, в заведомо тёмное пространство по ту сторону
необходимости.
фильм стал бы лучше, если бы после того как джо
понял, что по ошибке считал себя тем-самым-
избранным, повествование вместе с ним ушло бы на
обочину хода истории, упустив из виду пафос
предполагаемой революции и циклопическую
правильность геометрии архитектуры пространств,
сосредоточившись на потерянности, на этом самом
сбое, ошибке, отслоении - то есть
индивидуальности. если бы он просто остался где-то
там на ступеньках, не успев проиллюстрировать нам
машину сопротивления, оставив в стороне логику
действия, сосредоточившись на снежинках, падающих
в ладонь, заслонив непосредственным ощущением
связи смыслов - это был бы успех, ведь
действительная революция есть формирование нового
языка, сдвиг точки сборки.

у окна ногами на холодной батарее, головой в четырёхэтажном ветре.
дрожащим исусиком на операционном столе: левая налево, правая направо, нижние вперёд и поворот; за белым экраном простынки мятые голоса.
как игра получается? игра получается -
сказав ха, будь готов поймать ответное ха-ха: зарождение правила, не перешедшего в традицию, удерживающего равновесие на грани собственного лёгкого исчезновения.
постепенно возвращается отрезанное ощущение, и нет предела в этом возвращении: красный вишневый сок, пятна на постели, сменная погода - привет, дерево, я ли не ты.

тут какие-то голоса вдруг сонастраиваются, и, словно из радио, валятся пучки фраз; после снова рассеиваются в неразличимое вечернее сверчание.
"простейшее присутствие пробивает, как пуля, все похожее на клубок множество возможных мыслей-чувств и видит / делает ощутимым само — профигачивающееся далеко за границы клубка — неделимое бытие. «все связано со всем» не причинно-следственными делами, а присутствием-в-бытии; может быть, я совсем дурак, но если когда чему и рад, то этому: вот ЖУК. Он ЕСТЬ."
"на одичалой веточке ума
несложный жук"

Можно сжимать в ладони углы серебристой пряжки
Разбирать стежки
Рассказывать друг другу пейзажи и цвет деревьев
Курить одну на двоих и ещё одну на двоих
Просто стоять на балконе в молчаливой совместности глядя как расцветает рассвет
Чистое взаимное присутствие, ничем не омраченное
Чашу эту драгоценную не расплескать - остаётся не памятью, но живой частью существа

Захватанная травой круглая площадка в гуще парка; занять место подразумеваемого вечного огня среди этажных кружений, среди рассеянного кружева обратной перспективы - дальше больше: возвышаются мошки, стрекозы, стрижи, диффундирующий танец взаимного поедания, с точки зрения формы который красота как есть - движения теней, цветов и звуков, отсвет того самого горения.

Может, это о том, что если некто в поисках определённости выйдет на площадь и закричит, что бога нет, молния его не поразит. Но если замолчит и прислушается, гораздо вероятнее обнаружит такого рода присутствие, ненавязчиво приходящее через более тонкие и необязательные вещи.
Или это о том, что люди похожи настолько, что даже возможно переливание крови и пересадка органов, в т.ч. общий язык - и да, именно мера несовпадения является индивидуальным сознанием, принципиально одиноким поэтому, но в сравнении с масштабом общности удельный вес различия невелик. И хотя привычка акцентировать именно этот непохожий кусочек неизменна, человек всё же целое, а не только отличное.
Или о том, чтобы дать речь тому, что молчит. Уже в силу сходства и неизбежной преемственности внутри содержится история, и её можно расслышать. 
О том, что путь к общему идёт не через типичное, а через единственное. Обнаружить какой-то закон можно не столько на обобщении сходного, сколько на углублении того, что не определяется через сходства, повторы или их отсутствие. Единичный смысл становится единственным, а это больше, чем общим. 
Это как почувствовать границу формы себя, заполнив её изнутри, а не через постоянное столкновение с тем, что извне.

в полтыщи страниц мелким шрифтом длиннющая биография Ходасевича, уже не читала, уже жила в присутствии которой; под конец почти спринтерский интерес уставшего читателя, ожидание наступления состоявшейся смерти, ещё пару страниц на успокоение инерции повествования, и можно закрыть и отложить. а на этих остаточных страницах указано, что ровно через год после смерти товарища Ходасевича фашисты вошли в Париж, указано, как и где очень вскорости умерли или пропали близкие ему люди. и кажется, словно самим своим существованием этот неприятный человек, не обладающий физической храбростью, но сохраняющий во мху искру культуры, как-то удерживал мир на той грани существования, где ещё было место уютным мышам даже в виду безжалостного света. понятно, что так только задним числом и с символистским душком, но вот же ж не отпускает теперь, а.

маленькие аленькие и золотые отсветы сидят, тихий цвет, и только отдельные листья слегка колышутся, словно и не ветер это, а тополя во сне пальцами шевелят. редкие и мелкие заплатки заката, негромкий цвет не спорит в яркости с листвой, сползающий румянец, зеленоватые тени, тяжёлый жёлтый воздух, сон под облачным подолом. большой и невидимый сон, шевелящаяся его шкура, опадающие искры, проистекающие сумерки. тянет сила тяжести в за-бытие.

не-сущие конструкции, не существующие как вещи, но случающиеся раз за разом - выпростать из области невозможного - чудеса, составляющие образ мира, основу памяти существования. вот рассвет или любое возвращение, а ещё жамевю — "находясь в знакомой обстановке, ситуации, в окружении знакомых людей, человек вдруг начинает чувствовать себя так, словно впервые в жизни всё это видит".

отличная книга Кати Соколовой, замечательный волчатник. вот так он во мне лоскутным одеялом особо взрезавших моментов:

---

падает свет и лежит