У меня много времени. Даже неудобно как-то – всем его не хватает, а я не знаю, куда мне его, время это, деть.
Время, правда, у меня какое-то странное. Не как, наверное, у всех. Да я и не знаю, как у всех. Но то, что у меня с ним что-то не то – определённо. Вернее – вообще не определённо. Начинается внезапно и натягивается на меня, как клейкий целлофан. Я вдавливаюсь в него и принимаю его форму. Не я во времени, а время во мне. Мне кажется, что я даже могу его остановить. Легко – только скажу: «Крибле, крабле, бумс». Если это когда-нибудь получится, мне не нужно будет ничего вспоминать. А зачем, если я буду там, где была, где буду одновременно и по собственному желанию.
А где бы я хотела быть? Наверное, в детстве.
Я ведь на самом деле была забавной маленькой девочкой когда-то. Рыжим гадким утёнком. Именно гадким, потому, что, прекрасно сознавая свою некрасивость и предвидя полное фиаско при попытке сдружиться с самым красивым мальчиком класса, мне не оставалось ничего другого, как остаться собой.
Девочки на переменах закатывали глаза и рассказывали шёпотом, как ОН нёс её портфель, и бабушки на лавочке качали головой. Другая делилась мыслями, что у неё сегодня очень красиво заплетена коса, и каждый раз , когда она проходила мимо своего ЕГО, она горделиво взмахивала головой, что бы эта коса подпрыгнула в воздухе и желательно задела предмет её обожания. Всё это было очень интересно. Очень. И почему- то вызвало во мне странное чувство. Это не был зубовный скрежет, так как я никогда не сомневалась в собственной непривлекательности. Это было больше похоже на тот самый липкий целлофан. Меня пытались против моей воли туда запихать и показать что-то, что мне знать не хотелось. Но мальчики мне нравились. Всегда. Очень нравились. Но у меня не было длинных белых кудряшек или смоляных локонов. У меня били жалкие рыжие косички. Две. И очень тоненькие.
У меня не было длинных ресниц, и я не носила в портфеле перламутровую помаду. Я рисовала гранаты. Обычные такие гранаты. РГД-5. Они у меня получались очень красивые. НВП не был моим любимым предметом. Но наш НВП-эшник был , вероятно, в душе художник, и ему очень нравились мои гранаты Ещё ему нравились рисунки Калашникова и алгоритм его сборки и смазывания в моих схематических рисунках.
Я начала "творить".
Скоро все наши мальчики имели в тетрадях такие рисунки, и были очень довольны. НВП-эшник сиял. Его предмет любим. И даже то обстоятельство, что ученики даже не пытаются на его уроке говорить вполголоса, его не сильно огорчало, ведь унего были гранаты. Девочки начали меня тихо ненавидеть. Им я гранаты не рисовала.
Потом нас погнали на стрельбище. Девочки были в красивеньких передничках с оборками, оборочки были тщательно отутюжены. Девочки явно не понимали, как они могут взять в руки эту гадость, и ещё изогнуться в нелепой позе, оттопырив задик назад. Они были правильные и воспитанные девочки. Мне было плевать. Стрелять я не умела. Оборочек у меня не было. Зада, который было неудобно оттопырить, тоже. Вернее, мне было плевать, как это выглядит со стороны. Я взяла в руки винтовку, поудобнее устроила локти на стойке, поёрзала ногами, ища им удобное положение, как-то там оттопырила чего-то там. Поправила очки , прищурила глаз и выстрелила. Я попала. Нет, не в яблочко, но очень близко. Рядом с собой я услышала: «Молоток! А ты ничо…» Я сказала: «Отвали, дурак.».. Я была очень грубой девочкой.
Вы видели добрых гадких утят? Я ни разу. Им не положено быть добрыми. Вот и я – шипела при первой возможности.
А на другой день меня дёрнули за косичку. Впервые в жизни. Я уже знала, что это дёрганье – это верный признак того, что обладательница косы нравится. У меня осознание этого восторга не вызвало. Я просто медленно повернулась, а он стоял и ждал, что я завизжу, подпрыгну, покраснею, ну, проявлю хоть какие-то человеческие чувства на его "ухаживания".
Всё это происходила на перемене у всех на глазах. Красавицы презрительно фыркали, думая: «Во дура, она даже не знает, что делать…» Мальчики стояли и ждали концерта со мной в главной роли. Шоу должно было быть примерно таким – я визжу и бью его портфелем по голове.
Итак, я поворачиваюсь и внятным голосом говорю: « А слабо меня укусить?» Как действует на мальчиков это «слабо», думаю говорить никому не нужно.
Он отшатнулся и сказал: «Слабо». При всех сказал. При красавицах и при друзьях. Так до меня никто не говорил.
Я явно выпадала из общего представления о том, как положено вести себе девочке - рисовала гранаты, умела стрелять и задавала каверзные вопросы, на которые не было ответа.
Я не была девочкой. Я была гадким утёнком.
С этим мальчиком мы танцевали на выпускном. А до этого он просто пересел ко мне за парту. А после уроков он носил мой портфель. А ещё мы вместе прогуливали уроки. Я была отличницей – и это тоже делало меня не похожей на остальных. Отличница–прогульщица? Разве так бывает? Бывает, если она гадкий утёнок.
Потом мы не виделись. Мы созваниваемся до сих пор. Он мне клянётся, что
Читать далее...