Сижу в трамвае смотрю на них, они на меня. А я на них, а они - на меня, значит, смотрят. Все - на меня, а я на них. Тоже на всех, я ж косой - хрен разберешь, куда я смотрю. А если хрен разберешь, значит на всех, думают они. Думают и смотрят. А я сижу. Там обычно пожилые инвалиды с детьми сидят только, но и я иногда сижу. Но когда сижу - обязательно смотрю, не было раза, чтоб не смотрел.
Тут вскакивает один, посмелей который и с надрывом говорит :" Господа! Господа.." Силится продолжить, но никак не выходит. Поднимается некий гражданин в конце вагона, голосом маленькой побитой девочки, с паузами на всхлипы, канючит: "Не трожь моего папку-у./пауза/. Не тро-ожь. Ты не смотри, что у него ножек нету, у тебя вон тоже не-ет./пауза/"
Одна женщина, сразу видно: мать двоих детей, Валечки и Игорька, чешет ногой затылок (ей-богу, не вру) и изрекает:"Уважаемые граждане и матерь божья, я ведь это во сне сегодня видела, с четверга на воскресенье они завсегда сбываются; вот только там драки не было."
Входит водитель трамвая. Зовут его Максим Петрович, умрет он по той же причине, что и на свет появился, - из-за злоупотребления. И тяжелого металлического предмета. И хрупкости обедненного кальцием и фосфором черепа. Говорит, прямо как из Зощенко, "Что за шум, господа? Я хочу сказать, как у Зощенко, что за шум, а драки нет?"
Некоторый гражданин в сером пальто на черной подкладке, сапогах на босу ногу и с татуировкой на спине "За оборону Ленинграда" сидит и вращает глазами. И знаете ли, то в одну сторону он ими вращает, то в совершенно противоположную. Мне уже эта стадия противна стала, а он, гражаданин этот, принялся в разнобой зенками крутить, представляете? Левым по часовой, правым стало быть, против; к тому же амплитуда великая. Короче, выбил я ему один, тот который черного цвета был.
Тут и остановка моя, вовремя они меня из форточки выбросили.
LI 3.9.25