В колонках играет - The Beatles - Free As A Bird

Узнал сегодня свое расписание - вторник, пятница и суббота, Сокольники и Остоженка, первый курс, культурологи. (Здорово, что в Ростокино не засунули). Что это за культурологи такие - никому, в общем-то, не понятно. Это у нас на турецком отделении явление новое. Причем турецкий у них официально - второй язык, поэтому они его в первом семестре не изучали (я, следовательно, буду учить их с нуля). Слово "культурология" вроде бы предполагает, что они будут изучать культуру... Но кто будет их с этой культурой знакомить - Тофик, что ли? Ну, в литературе он еще, положим, сечет, а прочее... Хасаныч? Гучанин? Я? Ну, я разве что готов просветить их относительно турецкой рок-музыки и творчества Орхана Памука. :)
Сказка о белом бычке, серия 5 (или 6): теперь предполагается, что меня пошлют в Анкарский университет в июне - только не в этом июне, а в следующем. 2007-го, стало быть, года. Ну-ну. Пока суд да дело, мы с Лёхой планируем прокатиться по Турции этим летом.

всё!
ВСЁ!!!

...но не выложить не могу. Это одна из присланных мне из Турции песен Эркина Корая. Я ее теперь слушаю каждый день, когда хочу отвлечься от непрерывного перевода.
На мой взгляд, штуковина совершенно завораживающая и потусторонняя - могу сравнить только с флойдовской Set The Controls For The Heart Of The Sun. Но, может быть, это просто я совсем свихнулся на почве турецкой музыки?
Erkin Koray - Ay Bir Tane.mp3

Сегодня, в день окончания всех и всяческих праздников, подлинная цель коих, по всей видимости, не что иное, как спаивание и проистекающее из оного изничтожение русской нации, задуманное и одобренное, однако, не злокозненными сионистами, а - о ужас! - самой вышеозначенной русской нацией... впрочем, я не о том.
Сегодня до меня дошла наконец посылка из Турции с мп3 Эркина Корая и еще кучей турецкой рок-музыки. Прямо в почтовый ящик положили пакет. :) Жалко только, что разбираться во всем этом пока некогда. На повестке дня - глава 30.

А еще я сегодня ходил в иняз, забирать у Тофика отредактированные главы (я, кажется не писал, что Тофик меня редактирует - впрочем, к счастью, он не слишком усердствует) и стал свидетелем грандиозного завала пятикурсников на пересдаче (!) зачета по турецкой литературе. Из, кажется, восьми сдававших вожделенную отметку в зачетке получили только трое. Никто из несчастных так и не смог толком объяснить, что нового появилось в османской литературе в эпоху танзимата, а также какие особенности были присущи творчеству Назыма Хикмета в последние годы жизни (второй московсктй период).

Но созерцанием этого прискорбного и поучительного зрелища я не ограничился - зашел еще в отдел кадров (я ведь устраиваюсь на работу в нашу МГЛУ) и выяснил, какие документы еще надо тащить. Среди прочего, оказывается, нужно написать автобиографию. Ну и ну. Родственников за границей не имею, не был, не состоял, не участвовал? :) Написать, им, что ли, что я в Макдоналдсе работал? Хотя не написать и нельзя - вдруг заглянут в трудовую книжку и, буде я не поведаю в автобиографии об этом периоде морального моего падения (не слишком, впрочем, продолжительном), заподозрят меня в нездоровой склонности к скрытности? :)

...Это я так странно пишу, потому что ужасно хочу спать.

В колонках играет - Chuck Berry - Every Day We Rock And Roll

В колонках играет - Kinks - State Of Confusion

Я и не заметил бы, если б не напомнили. :)
Ну раз так, всего вам самого доброго, редеющие мои ПЧ! Постараюсь в новом году писать почаще. Вот только с книгой разделаюсь...

Ничто у БГ не бывает просто так. Я сегодня узнал, что то дерево, под которым Будда обрел просветление, по-латыни называется ficus religiosa. :)

http://www.zerkalo-nedeli.com/nn/show/500/46894

"— В одном из ваших интервью журналист сказал, что в Турции ходят слухи, якобы ваш успех на Западе вызван тем, что у вас есть родственники в Штатах. А вы ответили, что это очень по-турецки, очень провинциально. Что для вас «провинциальность»?

— Недавно я написал свой первый и, как я люблю шутить, последний политический роман. Политический означает, что все главные действующие лица заангажированы в политику, сюжет — сознательно политический. Но была одна проблема: политический роман уже давно устарел. Соответственно мне пришлось писать новый, экспериментальный, постмодерный роман, у которого должен быть блеск и шарм. И одной из главных тем этого романа была провинциальность. Ибо для меня, в сущности, это не плохое слово, а огромная тема. Во-первых, это печаль осознания: история мира, цивилизаций делается в ином месте. Там происходят события, о которых потом сообщают новости. И все, что тебе остается, — принимать эти новости. Ты — не игрок, не борец. Даже история твоего ремесла, скажем, романа или литературы вообще, решается великими людьми в Нью-Йорке, Лондоне или Париже. А к тебе даже информация об этом доходит с опозданием. Эта ситуация страшно меня злила: во-первых, я сердился на своих провинциальных сограждан, которых эта ситуация не волновала и которые гордились своим национальным уровнем. А во-вторых, я сердился на этих типов в Нью-Йорке, которые получают удовольствие от того, что правят миром, определяя его литературные вкусы. В моем политическом романе, который называется «Снег», я драматизирую эту ситуацию. Например, я написал о том, что до сих пор сталкиваюсь с этой проблемой. Когда мой роман прорецензируют в «мировых столицах», там напишут «этот турецкий, мусульманский писатель». И все мои герои и общечеловеческие проблемы, о которых я говорю, будут втискиваться в шаблон этнических проблем. Моя человечность определяется моей национальностью. Но это очень относительно: у каждого человека есть национальность! Тем не менее миром правит Запад, и поэтому вне его границ начинается «этнический мир». И, в сущности, гуманность моих персонажей определяется Западом. Если, скажем, американец Пол Остер напишет любовный роман, это будет роман об общечеловеческой природе любви. Если любовный роман напишу я, это будет роман о проблемах турецкой или исламской культуры. Здесь снова происходит зажатие в тиски провинциализма, против чего я пытаюсь бороться. Следовательно, для меня провинциализм — это сознательное или несознательное состояние, когда история делается где-то в другом месте, а ты — просто вне границ истории. Или чеховское «В Москву! В Москву!» — жизнь происходит где угодно, только не здесь. Впрочем, это не так, просто должны быть глаза, смелость, креативность, чтобы видеть".

Сижу на "Эхе Москвы", юзаю редакционный комп. Пока идет "Битловский час", а в час ночи начнется очередная часть сериала про "Кинкс" и я пойду в студию. Впрочем, буду, скорее всего, помалкивать - разве что повествование успеет дойти до альбома Low Budget. Тогда я зачитаю подстрочник "Супермена".

За оскорбление, видите ли, турецкой нации. (Я уже писал про его интервью относительно необходимости признания Турцией геноцида армян). Грозит ему до трех лет тюрьмы.
Ну что сказать? Позор, конечно, для нации. Я имею в виду не высказывание Памука, а суд. Не говоря уже о том, что в случае обвинительного приговора не видать Туретчине Евросоюза, как своих ушей.

С его помощью я нашел одного турка, живущего в Анкаре, который любит "Кинкс" и Вельветов, не говоря уже о многом другом, более известном. Будет с кем затусоваться, когда поеду в Анкару (по последним данным разведки, это случится в сентябре).
Еще он обещался выслать мне по почте (обычной:)) альбомы Эркина Корая. Что меня несказанно обрадовало. А чтобы вы поняли мою радость, вот вам одна из его песен (она у меня была раньше скачана в плохом качестве, а вчера упомянутый турок прислал ее мне в хорошем). Настоящая турецкая психоделия, 1971 год.

Erkin_Koray_-_Ashka_inanmiyorum.mp3

Если захотите узнать, что это за чувак такой - Эркин Корай, можете заглянуть вот сюда : http://forum.turkey-info.ru/showflat.php?Cat=&Number=44665&Main=44665 Это моя заметка про него для одного тюркофильского сайта. Но ее там не оценили, поскольку больше любят разных там Тарканов. :)

http://www.liveinternet.ru/users/margolennon/post10070780/

Оказывается, Памук до десяти лет считал, что Аллах - это женщина.
Что объясняется, видимо, тем, что в турецком языке напрочь отсутствует категория рода, даже на уровне местоимений.

Хотел бы я сейчас там очутиться. Попечалиться на берегу Босфора.

Из десятой главы:

"Чтобы почувствовать печаль Стамбула, нужно суметь увидеть ее истоки в городских пейзажах и в моментах, выхваченных из потока городской жизни. Я говорю о рано опускающихся сумерках и об отцах семейств с сумками в руках, спешащих домой по окраинным улочкам в тусклом свете фонарей. Я говорю о пожилых продавцах книг, которые после очередного экономического кризиса, дрожа от холода в свих лавках, целыми днями впустую ждут покупателей; о парикмахерах, жалующихся, что после кризиса народ стал меньше бриться; о застывших у пустых пристаней старых босфорских пароходах и о матросах, которые с ведрами в руках моют палубу, одним глазом поглядывая на стоящий в отдалении черно-белый телевизор и думая о том, что скоро они пойдут в каюту спать; о детях, играющих в футбол на мощеных брусчаткой узких улочках среди машин; о женщинах с покрытыми платками головами и с пластиковыми пакетами в руках, которые, не разговаривая друг с другом, ждут автобуса на далеких автобусных остановках, а автобус всё не едет; о чайных, под завязку набитых безработными; о терпеливых сутенерах, разгуливающих летними вечерами по самой большой городской площади в надежде найти какого-нибудь пьяного туриста; о толпах людей, спешащих зимними вечерами успеть на пароход; о женах, заждавшихся возвращения своих мужей и выглядывающих, раздвинув занавески, в вечернюю темноту за окном; о стариках в тюбетейках, торгующих во дворах мечетей религиозными брошюрками, четками и розовым маслом; о похожих, как две капли воды, подъездах десятков тысяч многоквартирных домов, чьи стены от грязи, ржавчины, копоти и пыли потеряли всякий цвет; о муниципальных зданиях, каждая дощечка которых скрипела от малейшего шага еще в те времена, когда они были особняками пашей; о сломанных качелях в парках; о корабельных сиренах, ревущих в тумане; о полуразрушенных городских стенах, сохранившихся с византийских еще времен; о рынках, пустеющих по вечерам; о руинах бывших дервишеских обителей; о чайках, неподвижно сидящих под дождем на ржавых, обросших мидиями и водорослями бортах барж; о еле заметном дымке, поднимающемся из единственной трубы огромного столетнего особняка в самый холодный день зимы; о толпе мужчин, стоящих с удочками на Галатском мосту; о холоде в читальных залах библиотек; об уличных фотографах; о запахе дыхания, вырывающемся из кинотеатров, которые раньше были роскошными заведениями с позолоченными потолками, а теперь превратились в салоны порнофильмов, посещаемые мужчинами с виноватым выражением на лицах; о проспектах, на которых после заката не встретишь ни единой женщины; о толпах, собирающихся жаркими, но ветреными днями у дверей контролируемых муниципальными властями публичных домов; о молодых женщинах, выстраивающихся в очередь у дверей лавок, торгующих мясом по сниженным ценам; о перегоревших лампочках, зияющих черными дырами в буквах призывов, которые по религиозным праздникам натягивают между минаретами; о там и сям наклеенных на стены потемневших и порванных рекламных плакатах; об усталых старых маршоутках, которые, скрипя и охая, ползут по крутым склонам грязных городских улиц – в любом западном городе эти американские раритеты 50-х годов попали бы в музей, а здесь продолжают трудиться; об автобусах, набитых пассажирами; о мечетях, у которых постоянно крадут свинцовые облицовочные плитки и водосточные трубы; о кладбищах, похожих на чуждые этому городу участки какого-то другого мира, и о растущих там кипарисах; о тусклых корабельных огнях, зажигающихся по вечерам на пароходах, идущих из Кадыкёя в Каракёй; о маленьких детях, пытающихся продать каждому встречному пакет бумажных салфеток; о часовых башнях, на которые никто никогда не смотрит; о школьниках, читающих на уроках истории рассказы о победах османских времен и получающих дома побои; о то и дело объявляемых запретах выходить из дома в связи с подсчетом избирателей, переписью населения или поиском террористов, когда люди сидят по своим квартирам и в страхе ждут «уполномоченных»; о втиснутых в самых дальний угол газеты письмах читателей, которые никто не читает: «у мечети в нашем квартале проваливается купол, а ей лет триста семьдесят, не меньше – куда смотрит правительство»; о ступеньках подземных и надземных переходов в самых оживленных местах города, каждая из которых разбита по-своему; а человеке, который сорок лет подряд на одном и том же месте продает открытки с видами Стамбула; о нищих, которые появляются перед вами, откуда ни возьмись, в самых неожиданных местах, и о нищих, которые изо дня в день стоят на одном и том же углу и говорят одни и те же жалобные речи; о тяжелом запахе мочи, вдруг ударяющем в нос на оживленных проспектах, на пароходах, в пассажах и подземных переходах; о юных девушках, читающих колонки сестрицы Гюзин в газете «Хюрриет»; о вечерней заре, окрашивающей окна в Ускюдаре в красновато-оранжевый цвет; о ранних утренних часах, когда все спят, и только рыбаки выходят в море; об Читать далее...

В воскресенье ходил на спектакль "Рыбы немы", в котором участвуют Гера Моралес и Женька. Я давно еще хотел сходить, на премьеру (в начале ноября), да дел было много, так и не собрался. А тут вдруг Женька позвонил и пригласил. (В пять часов позвонил, а спектакль - в семь. :))
Я не пожалел, что пошел. Весьма и весьма хорший спектакль. Посвящен памяти погибших во время теракта в метро на моей зеленой ветке.
В нем существуют как бы три плана, чисто сценографически располагающихся слева направо (или справа налево): в правом углу сцены тесная группка музыкантов (Гера, Женька, Дима-тромбонист и незнакомые мне басист и второй клавишник), в левом углу - чувак перед каким-то пультом (может, это был диджей с вертушкой?), а посередине - происходит собственно действие. Эти три сферы не взаимодействуют друг с другом, а вступают попеременно. Чувак слева читает рассказ не пострадавшего свидетеля теракта, посередине разворачивается лирическая, так сказать, линия (девушка и юноша знакомятся в метро, идут на каток - изумительная сцена-пантомима с коньками, надетыми на руки, словами не описать - играют в шахматы, лежат в постели, женятся - и всё это время говорят, говорят...), а Гера в сопровождении своего оркестрика исполняет песни на стихи Бродского. Все это еще перемежается черно-белыми кинокадрами московской толпы на улице и в метро.
Я хотел написать о своих мыслях по поводу всего этого дела и о том, как я понял смысл спектакля, но - увы - нет у меня на это сил. Памук все соки выпивает. :) Лишний раз стучать пальцами по клавиатуре совершенно не хочется.

Дмитрий Быков. "Пропавшая грамота".
http://www.ogoniok.com/4922/22/

Так вот, о вечеринке по случаю Дня благодарения. Дело было, напомню, в субботу.

Когда мы последний раз виделись с Д. В., я рассказал ему о том, что перевожу Памука. Д. В. не знал, кто такой Памук (что, я думаю, простительно:)), но тем не менее упомянул об этом в разговоре с Ланчиковым (с которым я вообще-то не был знаком, потому что он у нас не преподавал). А у того есть знакомая - американская журналистка Мишель Берди, давно уже живущая в Москве и замечательно знающая русский (ее статьи можно встретить в Moscow Times). Так вот, оказывается, она очень любит Памука и вообще довольно серьезно интересуется Турцией. Поэтому ей захотелось на меня посмотреть и поговорить со мной относительно Памука. А тут как раз приближался День благодарения.
Впрочем, о Памуке мы так толком поговорить и не успели, потому там были еще гости, которые о таком писателе вообще не слышали. Разговор шел, в основном, на общие лингвистическо-переводческие темы. В частности, американцы (это были американские postgraduates, которые приехали сюда писать диссертации по русской литературе) сокрушались о засорении русского языка англицизмами. :)
В общем, всё было очень мило. Тыквенный пирог мне понравился, а клюквенный соус - нет.

И еще подумалось: для человека, не желающего просто плыть по жизни, а желающего как-либо этот мир осознавать, понимать и чувствовать, равным образом губительно и постоянное пьянство (понимаемое в широком смысле), и постоянная трезвость. Это все равно что смотреть одним глазом: бинокулярной картинки не получается. Пьянство, впрочем, немного хуже: оно губит и тело, и душу (я не в религиозном смысле это говорю), а трезвость - только душу. (Да, загнул... Надеюсь, впрочем, вы меня поймете правильно).
Вот один мой друг всё время пьян, а я всё время трезв. Из нас получилась бы хорошая золотая середина.

В колонках играет - John Entwistle - Thinking It Over

Перевод Памука способствует развитию тяги к самокопанию (которой я и без того страдаю). Сегодня я раздумывал над тем, почему я такой молчаливый (когда я жил в Турции, любой турок минут через пять неизменно спрашивал меня: "Почему ты совсем не разговариваешь?" но я и на русском не очень-то разговорчив), и вот что пришло мне в голову.
В детстве я страдал заиканием, которое сопровождалось еще и полной кашей во рту. Усилиями родителей и многочистленных логопедов к школе от этой напасти меня удалось избавить. (Помню, мы то с мамой, то с бабушкой по четвергам ездили в логопедический центр, находившийся совсем рядом с Красной площадью, в каком-то Сахарном переулке, и каждый раз проходили мимо ГУМа - я обожал разглядывать одетые в разнообразные достижения отечественного пошива манекены - и собора Василия Блаженного).
Но отголоски тех логопедических проблем дожили даже до сего дня. Иногда, если я вдруг что-то неожиданно говорю, у меня получается какое-то месиво из разрозненных и зажеванных слов, совершенно не понятное моему собеседнику. Редко, но так бывает. Правда, такое приходится выслушивать в основном близким родственникам, потому что говоря с другими людьми, я подсознательно (сегодня только осознал, так что отныне будет более-менее сознательно), прежде чем сказать что-нибудь, проговариваю фразу про себя. Обычно так бывает, когда говоришь на иностранном языке. (Поэтому, кстати, из меня не вышло устного переводчика. Развивать эту мысль не буду, но она очевидна).
Так вот, пока фразу про себя проговоришь, могут случиться две вещи: во-первых, фраза может и запоздать и оказаться, таким образом, неуместной, а во-вторых, я и сам могу задуматься, стоит ли ее произносить. Лишние размышления, знаете ли, не способствуют болтливости.