Забавно было сегодня, из декабря 19-го, заглянуть в декабрь 15-го, в то время, когда спонтанно возник сей проект, получивший уже в процессе название "31 декабрьский для начала жизни". Да, многие из тех, о ком тогда на одном дыхании писала, давно уже здесь не пишут, не ходят и тропы их ковылем поросли. И это не плохо и не хорошо, это просто констатация факта. Зато, как оказалось, очень здорово, что ни тогда, в 15-м, ни после так и не был под завязку заполнен мешок Деда Мороза, поэтому сейчас, в последнюю ночь уходящего года, с преогромным удовольствием иду, не побоюсь этого слова, на коду.
Он не раз уходил и возвращался. Уходил и возвращался, рождался, умирал, рождался. Кто он - сон или явь, правда или вымысел, быль или сказка, Шахерезада или тысяча и одна ночь - я так до сих пор и не знаю. Он обычно представляется Лисом, но здешний человек, уверяющий, что они знакомы лично, зовет его Зайчиком (я же все жду случая спросить: "Где, в каком сне?" и почему "Зайчик?", но при случае об этом забываю).
* * *
В этом смысле — открытая жизнь, подорожники, лопухи
становятся невиданным опытом (всем предшественникам непонятным):
— Всё тайное когда-то становится явным, — говорят нам они.
— Нет, всё тайное становится явным сегодня, — им отвечаем мы
из лопухов подзаборных, из-под лютиков неопрятных.
— Сам подумай, что именно ты много-много столетий спустя
перепутаешь леску, морковку от птиц охраняя,
оглянешься, увидишь: стоит у калитки твоя молодая жена,
а ты даже не вспомнишь, как звать ее — Наденька? Рая?
* * *
Ты мне пишешь: «...Я тебе не нужна как женщина, как живое тело, как живая душа.
Я тебе нужна как стихотворенье.
И ты, не осознавая в полной мере силу своего могущества, сделал этим своим стихотворением так, что я в сознании других стала „умирать на глазах“, или — что я уже вообще кладбищенская „статуя“.
Удивляются, увидев живой.
Чего уж тут спорить, мраморное надгробие может быть настоящим шедевром.
Твоя роль „пигмалиона-наоборот“ меня не обижает, нет.
Ты на самом деле не виноват. Я не хочу, чтобы ты за прошлое винил себя.
Просто имей ввиду — мне вполне хватит одного надгробья.
И больше не надо, договорились?»
* * *
Я тебе пишу: «... Мне очень понятна тоска тютчева, когда он идет вдоль большой дороги. Потому что он взывает к костям и праху. Или к ангелу, что в сущности не важно. Он хочет не потереться причинным местом через фланельку брюк об этот призрак, если бы тот явился на мгновение. Он просто хочет его обнять. НО НЕ МОЖЕТ.
А я мог. Как я мог обнять Олю, когда она уходила по улице после вечера 22 декабря в ОГИ, когда мы увиделись первый раз после разрыва. Мы стояли замерев какие-то 10 секунд на темной улице, чувствуя, как бьется у нас человечье сердце, но мы знали, что ближе нас уже никого не будет. И что изменить ничего невозможно.
И СЕРДЦЕ НА КЛОЧКИ НЕ РАЗОРВАЛОСЬ, — как сказал тот же Тютчев.
Ну что ж, зато теперь оно разрывается постоянно.»
[500x307]