Вишни расцвели.
Не открыть сегодня мне
Тетрадь с песнями.
(с)


[показать]

Гидру убил полностью, с конюшнями еще не закончил. Приду завтра.
Твой Герк.
Упал и умер.
631\678 не считая совсем крохотных или не нужных...

Я снова выбираю дверь, выбор привычно и уверенно, так же как и сотни раз назад, останавливается на двери под названием №3 «Шаг в никуда». Смешное название, слишком пафосное, чтобы быть настоящим. На самом деле я не знаю как называется эта дверь, да и по большому счету это имеет значение лишь для записей – чтобы выделить мою дверь из бесконечного коридора других. Моя дверь нарисована черным мелом, не углем, от него бы остались жирные разводы, на грубо побеленном участке стены. Стена грязно серая, дверь плотно заштрихована черным, но в прорехах, оставленных мелом, всё равно упрямо видена размытая штукатурка серого. Дверь нарисована и живет только в моем воображении. В реальности это всего лишь разводы на окне. Я снова выбираю, выбрала, выберу дверь №3. Четыре с половиной тысячи выборов, но дверь я выбираю одну и ту же. Мне представляется, что в этом одновременно скрыта великая мудрость и великая глупость. Не стороны одной монеты, но два параллельных состояния, не связанных с друг другом в вечности. Просто по одним линиям судьбы это будет верхом идиотизма, а по другим единственным правильным решением. Так тому и быть. Выбор беспристрастен, взвешен и сознателен. Выбор продиктован зудом в висках и потому может считаться состоянием аффекта. Осколки стекла. Я долго пытаюсь подобрать определение для состояния охватившего меня в этом августе. Этот август пройдет под знаком осколков стекла. Осколки стекла, крошечные рыбы с треугольными головами и шипами на плавниках, они плывут по моим венам, вызывая нестерпимый зуд внутри. Зуд и нетерпение. Зуд чем-то напоминает боль, но это не боль, это ближе к жгучему внутреннему беспокойству, если бы беспокойство поселилось не в голове, а сухожилиях. Я сплю всё меньше, а срываюсь всё чаще и лишь осколки царапающие стенки артерий – это единственная реальность на сегодняшний день. Ну, пусть не осколки, пусть крошево разбитого стакана или зеркала, могу согласиться даже с обломанными кончиками кухонных ножей. Главное, чтобы треугольный нос и рвущие поверхности. Если бы у меня был микроскоп тогда мне удалось бы разглядеть что на самом деле прячется в моей крови. Тогда можно было бы разрезать левое предплечье от запястья до кисти и задумчиво рассматривать струйки крови на просвет. Впрочем, нет, микроскоп не подошел бы, тут нужна лупа, а к ней по традиции должна прилагаться трубка и щепотка кокаина. Из меня бы получился Шерлок, а дело «Об отравлении битым стеклом» было бы раскрыто. Но у меня нет лупы, у меня вообще ничего нет. И судя по последним обработанным данным уже ничего не будет. Хотя на самом деле ничего никогда нет, это лишь изредка кажется, что что-то есть, а его никогда нет, есть лишь миражи, слепленные на стене светом прожектора, и смутные призраки забытых в детстве желаний. Так что это не повод расстраиваться больше чем обычно. Я делаю ни кому не нужное дело. Дело по своей сути бессмысленное и пустое – разбираю мою библиотеку, тщательно записывая пункты отличий в библиотечные карточки. Это никогда никому не пригодиться. Пока я жива книги будут стоять на полках, а я знаю их в лицо и мне не нужны отметины на бумаге, чтобы разыскать те не многие из них, которые я люблю. А когда я умру их не разбирая выкинут на помойку. По большому счету они умрут вместе со мной. Они жили не долго и не счастливо, но умерли в один день – это ли не истинная верность? Я в очередной раз взвесила на весах для сыпучих продуктов, так удобно подходящих для песков времени и пепла сгоревших снов, факты и сделала выбор в пользу двери под номером три. Три, потому что я смогла вспомнить лишь еще две двери, но я почти уверена, что дверей на самом деле было больше, просто запомнились лишь три из них. Дверь в мечту, дверь в ледяную пустыню и дверь в никуда. Октябрь, март и август. Забавно, что сейчас снова август. В этом есть что-то символическое – время упорно замыкается на августе, без всяких подтасовок с моей стороны. Последние дни августа, конец лета и финал «Бесконечной истории». Осколки собираются в комки и каждые пять секунд меня бьёт разряд судороги – легкие, словно языки плотоядных цветов, втягиваются внутрь и образуют вместе с сердцем на долю секунды плотный шар. А в висках образовался эпицентр напряжения. Там гудят высоковольтные провода, искры скатываются к зрачкам, а эхо разрядов отдается на языке привкусом горького и вязкого металла. Словно ешь зеленую хурму, пропитанную цианидом. Упрямо пытаюсь закончить начатое бесполезное дело. Просто, чтобы закончить. Поставить точку и подвести черту под идеей. Комната завалена книгами, они собираются в стаи одичавших голодных собак по углам и жалобно воют. В одной половине комнаты пространство заполняют сваленные неровными стопками книги, в другой – диски. Еще одно не начатое дело, требующее нескольких убитых часов времени. По большому счету я убиваю время. Собираю пазл в ожидании звонка. Но мне никто не будет звонить – телефон предусмотрительно отключен – и время ожидания растянется на целую жизнь. «Длинною в жизнь» – мысль длинною в жизнь, смерть длинною Читать далее...

Даже в мелочах синий отвратителен.

442 - и это примерно половина. Если по одному разделу. У коллекционирования есть свои минусы...

И лишь конец сделал занудство двух часов не зря потраченным временем.
«Смерть улыбается всем нам, нам лишь нужно улыбнуться в ответ.» (с)

Денди, с тросточкой (набалдашник, разумеется, из серебра – голова просыпающегося дракона, один открытый, крайне насмешливый глаз горит прозрачным рубином, другой, полуприкрытый впитывает свет матовым агатом, слишком человеческая ехиднейшая ухмылка и левое ухо, пронзенное тонкой цепочкой спускающейся к основанию конструкции), перчатками цвета слоновой кости (независимо от сезона лайковые), батистовым черным платком в заднем кармане, и слоновой кости в переднем, легкая небрежность в костюме и безукоризненные ботинки. Легкая насмешливость на губах, выверенные жесты рук, умение вести беседу на любую тему и скучающие глаза. Не друг, не приятель – всегда остается тонкая грань, не подвластная шагам – но скорее снисходительный зритель. Снисходительный и терпеливый. Такт – скорее хорошее воспитание, деликатность – скорее ум, благожелательность – скорее врожденный талант политика, насмешливость – скорее скептицизм. Самоуверенность часто не позволяет увидеть мелкие детали, легкая небрежность незаметно стала свойством характера – небрежность в суждениях, отношениях и позиции, доброжелательность отравлена опытом, а привычка скучать стала второй натурой. Чистота перчаток – единственная проблема способная увлечь на час. Любит театр и лишь актерам достаются искренние эмоции – мимолетные, всегда чуть-чуть наигранные, не без налета самоиронии, но полные честности «сейчас и теперь». Впрочем вообще редко опускается до лжи, считая ее дурным вкусом. «Есть много способов скрыть правду и ложь – самый пошлый из них» (с). Эту цитату можно считать его девизом на равнее с другой: «Пошлость – единственное преступление в этом мире заслуживающее самого сурового наказания. Безразличия». Внимание к мелочам и полное равнодушие к «важным» вопросам…

Я выкинула телефон. Он пожил со мной ровно два дня, а теперь я его выкинула. Хотелось бы, чтобы в окно или об стену, но увы. Просто вернула. На хуй блядь.
«А я плачу, потому что жизнь моя не имеет смысла и кончится ничем. Даже хуже, чем ничем – полным забвением». А я, потому что любая жизнь не имеет смысла. Любая, как и куда ни смотри. Не имеет ни смысла ни ценности. И смерть тоже не имеет смысла. Смерть также глупа и пуста как жизнь. Два экспоната из музея уродцев в вечном споре за первое место по мерзости. «В этом и состоит свобода. Когда теряешь всякую надежду.» Ни черта подобного. Любая свобода в конечном итоге натыкается на прутья клетки столь же прочных как и тесных – необходимость дышать. Потребность в воздухе хорошо лечит от иллюзий обретенной свободы. О какой свободе может вообще идти речь если проснувшись ты обязан жрать, дышать и испражняться? И без вариантов. Удавка на шее срабатывает автоматически, стоит проснуться и выбор уже сделан за тебя. Ни каких тебе выборов и вариантов. Можно отказаться от всего, но дышать ты будешь в любом случае. По крайней мере пока ты жив. «В этот миг моя ложь отражается в Марлиной, и я вижу кругом одну только ложь. Посреди их правды.» У каждого есть своя Марла, зеркало отражающее всю глубину твоей собственной лжи. Когда видишь размеры своей лжи очень трудно верить в правду другого. Когда видишь размеры чужой лжи очень трудно поверить, что ты сам способен на секунду правды. Удивительно с какой легкостью мы отвергаем одну ложь и принимаем другую. С легкостью и пафосом театрального критика. Вот эта ложь вовсе не такая как та, которая рядом. Наша ложь это уже не ложь, но воображение и глубина. А вот чужая – та совсем другая, та омерзительна и заслуживает всяческого порицания. И самое смешное во всем этом лишь то, что ложь единственный смысл доступный жизни. Только с ней и можно жить. Это необходимый атрибут для дыхания. Неотъемлемая часть всей постройки, пульс жизни, пунктиром пересекающий все выборы и возможности. Изгнанные из рая. Дерево познания как раз и содержало в своей сути ключи от понимания лжи. Съел и тебе уже никогда не избавиться от «Марлы», она стала твоей тенью отравляя каждый день кривляющимися отражениями. Зеркало теперь стоит напротив тебя и ты не на секунду не можешь отвлечься от его поверхности. Опасное дело смотреть на себя со стороны каждый день. Так и с катушек не долго слететь. Каждый твой шаг, каждый шест, каждое слово, каждая мысль отражается в коридоре зеркальных стенок каждую секунду и ты видишь убожество во всей красе. Ты, мир и другие – никто из вас не лучше. Все стоите друг друга. И к себе отношение не столько терпимее, сколько безвыходнее. От других еще можно уйти, а вот ты собой проклят навечно. Конечно, есть те кому уродство по вкусу. Это вообще дело вкуса. Одних вот возбуждают заплывшие жиром слоновьи туши, другие дрочат на шрамы и культи, третьих вводит в состояние оргазмического амока дауны и олигофрены – каждому своё. Единственный кто достоит истинной жалости так это бог. Бедный троечник, столько попыток и всегда один результат – маленькая ошибка и весь план летит к чертям. Создал ангелов – казалось бы совершеннейшие существа во вселенной, идеальные и прекрасные, но один нюанс был не учтен. Только один. Но именно он стал фатальным. Совершенство рождает гордыню и привычку к самолюбованию – так и прогнил плод изнутри, пока не превратился в свою противоположность. Бог жалок. Жалок и нелеп в своих убогих попытках сотворить совершенство. Создал сад, с тщательностью и любовью отобрал деревья, придумал идеальный план как вырастить человека от ничтожества ребенка до глубины взрослого. И всё было бы замечательно, если бы не голод. Человек изначально задумывался как существо голодное и ищущее. Знаний, плодов и любви. Так что по большому счету результат был предсказуемый – раздираемый голодом сожрал мифические яблоки с первого попавшегося дерева. И по вполне понятной иронии это было дерево познания. А что есть познание как не истина наличия лжи и правды. Если можно солгать, тогда зачем говорить правду? Правда конечна, а ложь можно менять каждый день как перчатки. Бог жалок. Убогий троечник, судя по всему он был бесконечно одинок и именно поэтому большая часть созданных им существ может жить лишь толпой. Стадность так привычно ложиться в картину мира, что становиться грустно. Каким же надо было быть одиноким богу, чтобы каждый раз создавать не существо, но толпу? Впрочем, возможно всё было еще проще, троечнику нужно было сдать курсовую работу, но лекции были пропущены так же как и практические занятия, а количество существ было строго определено с самого начала, вот и пришлось лепить в меру возможностей и способностей. Интересно приняли ли работу в итоге? Или вернули с грифом – «несоответствие требований ГОСТа»? Может быть где-то там он, наконец-то научившийся творению, именно в этот миг творит новый мир. Творит учтя недостатки старого. А этот мир пылиться на полке неудачных работ выпускников захолустного вуза… «Я не могу дойти до точки, а Читать далее...

Простая схема. Безразличие растет, состояние спокойствия и внутреннего довольства становится плотнее. Изредка возникают редкие вспышки тоски, кратковременной, дикой и безграничной. Вспышки гасятся усилием воли, и снова наступает спокойствие. Насмешливое, безразличное, довольное. Вспышки идут откуда-то изнутри, непредсказуемо и словно неожиданно. Безразличие сменяется апатией и желанием впасть в летаргию. А теперь всё зависит от повода. Нужен повод – спусковой крючок к новой стадии. Мелочь, нечто с запахам унижения, привкусом отсутствия порядка и напоминающее о власти внешнего. Нужный толчок получен и начинается падение по спирали вниз. Лента Мебиуса начинает крутится и ты падаешь внутрь. Лента, а ты скользишь по ней внутрь нового состояния. Ненависть – мир противен настолько, что желание не касаться его душит изнутри. Брезгливость, бесконечная брезгливость ко всему что ни есть ты. Кожа соприкасается с поверхностями и содрогается желанием стереть, содрать чужие следы – ручки дверей, чужие пальцы, обивка машины, стены, наконец сам воздух липнущий к коже – каждое прикосновение вызывает спазмы тошноты, не желудка, но всей кожи. Легкие вынуждены наполнятся грязным облаком воздуха. Воздух – чешуйки кожи, комки пыли, запахи и слова, клещи, цветочная пыльца, липкость мыслей, обрывки желаний, сальный дым никотина… Воздух – это разлетевшиеся на мельчайшие осколки испражнения мира и им приходится дышать. Легкие содрогаются отвращением, хрипами выплевывают тошноту, но продолжают заглатывать. Ненависть – мир слишком назойлив, слишком настойчив в своем желании затянуть в мясорубку жизни. Слова, звуки, мысли, вопросы, приветствия – вечный гул в голове, постоянное присутствие мира рядом. Накрыться с головой одеялом, отстранится, улечься на самое дно и закрыть крышку, отгородившись от щупальцев мира, которые разными голосами и лицами проникают в голову. Идеальным был бы гроб – тяжелая крышка сверху и пару метров земли сверху, чтобы обрезать чужие прикосновения. Отвращение. Бесконечное отвращение спазмами судорог внутри. Стать меньше, свернуться в комок и стать незаметнее… Омерзение выходит слезами и от этого становится еще тошнотворнее. Предсказуемость реакций и ответов. Общая схема с сеткой возможных импульсов слишком проста. В пазле слишком мало рядов и граней, чтобы он стал невозможным для финала. Всё слишком просто, так что приходится придумывать сложности, чтобы забыть… Идешь по улице и видишь идущего навстречу человека. Желание рождается мгновенно – вытащить бритву, с легким щелчком открыть лезвие и, поравнявшись, вонзить в грудь одним движением левой руки. Какая разница кто он, какой и кто ждет его на другом конце телефона? Ударить лезвием и улыбнуться услышав за спиной падение тела. Одним щупальцем мира стало меньше – это уже повод для праздника. Зал окон и стеклянных перегородок. Стекло, бетон и вереница пустых глаз. Желание волной жара разливается по телу – взрыв и осколки смешанные со сгустками крови осыпятся вниз. Чтобы была тишина. Пустыня, залитая солнцем.

«Не давай волю своему воображению» (с)
Рисуя собственное отражение никогда не дари его лицо другим. Облачение призрака не может сделать счастливым никого кроме тебя. Не путай собственные сны с чужими.

Показав язык, вытерев пол пером павлина со шляпы, расстелив плащ ровно в пепельницу задвинутую в угол, припадая на колени и одновременно сделав реверанс с книксеном удалилась... За веревкой, мылом и всеми другими атрибутами счастливого и спокойного сна-)
P.S. А комплексы мои я холю и лелею не меньше всех остальных частей тела, сознания и интеллекта. Ну люблю я себя.... Ооооооочень сильно-))

Лучшим всё становится сразу после того как наступает самое плохое. Тогда всё и всегда "уже хорошо". Поскольку хуже уже быть не может. И чем дольше живешь за линией "всё плохо", тем больше находишь поводов радоваться. И если так будет продолжаться достаточно долго, то можно обрести счастье полной свободы и от хорошего и от плохого.

И всех то достижений - очищенные жалкие 20 гб и восемь картинок две из которых похожи одна на другую как две капли воды...

[показать]

Голова чумная, кожа горит, шею сводит. В голове живет чумная крыса, в сонную артерию слили осколки сломанных многоразовых (и кажется не особенно стерильных) лезвий (исключительно уголки), на кожу пролили расплавленный металл неизвестного (или неопределенного) происхождения и названия. Позорно продую в тысячу и уговорю себя спать. Может после проигрыша буду сговорчивей.
Мысль на закуску - не всё то мысль, что написано топором и стерто ластиком. Иногда это клякса из пролитого томатного сока с крошками от кекса.

Я не хочу ничего делать. Вообще ничего. Простое внимание требует столько усилий, что теряет и смысл и значимость. Не хочу ничего делать. Хотя на самом деле это не так. «Не хочу», не желание – это тоже желание, просто со знаком минус. А у меня пропала связь с действиями. Действия отдельно, а я отдельно. Максимум – спать, но и сон перестает быть желанным сразу по пробуждению. Лечь на пол в центре комнаты и уставится в потолок. Замершие зрачки и обездвиженное тело. Разглядывать потолок – «это ли не цель желанная?... уснуть и видеть сны…». Впасть в летаргию. Не смерть, не жизнь, а иное, не подвластное смыслам состояние. Выпасть из обоймы жизни и обманув смерть замереть неподвижной вечностью. Быть, но не являться. Не возникает интересов и импульсов. Тело послушно следует привычными потоками, а мозг упорно отказывается включаться в ситуации. Мысли покрыты плотным слоем серого песка и рассыпаются обрывками писем, сброшенных со стола случайным ветром залетевшим в окно, словно в замедленной съемке. Слова собираются в громоздкие бесконечные фразы, лишенные смысла и рубежей. И лишь сны, наполненные яркими красками чужой жизни, затягивают сознание в воронку иллюзорных реальностей. У меня болит шея, не так сильно, чтобы боль стала наслаждением смешанным с надеждой на освобождение, но вполне достаточно, чтобы стать мелким неудобством. С правой стороны, от мочки уха через плечо, идет линия тупой напряженности, рожденная объятьями осеннего ветра облюбовавшего моё открытое окно в последние дни. Ветер прилетает строго после полуночи, картинно разваливается на подоконнике и лишь когда я падаю в пространство сна вкрадчиво ложиться рядом. Его губы прижимаются к моей шее, ладонь ложится на открытый живот и позвоночник вздрагивает от холода прикосновения к его коже. Остается одно из двух – либо закрыть окно и оборвать призрачную связь с нежданным ночным собеседником, или начать засыпать на спине и тогда ветер, истинный джентльмен, не сможет смутить даму весом собственного тела. Но я упорно засыпаю на левом боку, а ветер с несвойственным лишенным плотности существам обнимает меня строго с правой стороны. Так чтобы губы прижимались к шее, а ладонь покоилась на животе. И дыхание, царапающее мочку уха холодными льдинками октября. Мысли. Ленивое, лишенное волн и жизни, обездвиженное море пустых мыслей. Они пусты как кувшин, ждущий своего часа наполнится струями серебряного родника. Мысли ставшие оболочкой для чего-то еще. Но это что-то не приходит, не рождается в серой пустоши летаргии и мысли падают вниз сухими стручками фасоли или катальпы. Пустые длинные коробочки, шуршащие на ветру, высохшими до полной прозрачности, стенками, лишенные зерен осмысленности. Хочется уйти в ванную и забыться под шорох падающих капель воды. Свернуться калачиком в ванной и пусть сверху идет искусственный дождь. Пусть не настоящий, не истинный, но в нём всё равно сохраняется магия от дождя настоящего. Принцип подобия – симулякр сохраняет свойства оригинала. Магия капель – магия раздробленного времени. Секунды падают прозрачными брызгами на лицо, и время послушно замирает в одной точке пространства. Сознание растворяется мерностью падений и тело забывает о необходимости быть, дышать, двигаться. Уйти в душ и забыть о мире на вечность, уместившуюся в один час и шесть минут покоя. Нет ни мыслей, ни желаний, ни эмоций. Полное и окончательное равнодушие окутало сознание ватным коконом отгородив от иллюзорных деталей иллюзорной нереальности, которая суть – единственный доступный для восприятия человека мир. Симулякр – откуда вообще всплыло в памяти это странное слово? В памяти лишенной упорядоченности, в сознании лишенного способности памятью управлять. Симулякр – копия, подобие, образ. Отражение. Не настоящее, лишенное истинности и реальности. Может быть и сознание, вымеряющее границы охватившей его ленивой безразличности, есть лишь отражение иного, полного пространства жизни-смерти, сознания? Вопрос вечный и лишенный ответа в силу заданных задачей условий. Удивление – почему другие могут погрузится в иллюзии виртуальности, а я не могу? Погрузиться с головой, утонуть до полной потери граней ясности, поверить несмотря на очевидные мелочи фактов. Почему я не могу погружаться надолго? Так, чтобы забыть стальной стержень скрытый внутри позвонков, словно скобы сдерживающие скелет ископаемого давно не существующего животного в археологическом музее. Так, чтобы лезвие обоюдоострой бритвы, ежедневно нарезающее из моих внутренностей плотные ленты полные влажной липкости, затупилось грёзами осуществленных… почти осуществленных желаний и надежд. Так, чтобы стальной прут, разделяющий мой мозг на две равноправных и не связанных друг с другом родственной матрицей половины, расплавился бликами нарисованной ирреальностью, спрятанной на самом дне зрачков, мечты. Почему я не могу заболеть надолго и в идеале неизлечимо. Откуда мой организм знает все пути, способы и формы вирусов способных поразить сознание? В каких подвалах хранятся антитела убивающие всё пришедшее извне. Читать далее...

Разродится гневным филлипиком. О сущности лжи и недостижимости идеала правды. Написать императору на трех листах пергамента, подробно и с доказательствами, что он осел. Написать завещание, оставив всё имущество богам, и вскрыть вены на праздничном обеде. Раздражение на других суть самомнение и эгоцентризм. Одним словом слабость и глупость. Что тебе до них? И что им до тебя? Небо прозрачно, солнце изгнано, а дела отложены на склад «завтра» – идеальное сочетание для эпохи самолюбования. В первый год эпохи Синего иероглифа император приказал удушить свою любимую наложницу и только спустя два века случайный пророк увидит, что именно этот каприз от двух войн, одного финансового кризиса и трех дурных сборников стихов… В своих нуждаешься лишь рядом с чужими. Мифические свои нужны лишь для того, чтобы оттенять реальность чужих. Проще зарыть голову в песок, чем обрести презрительную усмешку. Когда одиночество существует лишь наполовину, тогда глотаешь густую слюну тоски. Ненавижу ласкательные от имени. Ларисочка – как козлиное блеянье и липкая ткань на реальности. Ненавижу ласковые прозвища – мышка, рыбка, киска. В них столько пошлости, что желтая изжога затопляет сознание. Ненавижу уменьшительные – они похожи на обрубки с уродливыми краями. Чаще всего они звучат убого, а выглядят и вовсе не потребно. От «романтичного» меня начинает тошнить. Романтику можно глотать лишь в крайне умеренных дозах, это как вонючая приправа, отравляющая вкус блюда. Это вечное стремление находить романтизм, вечные потуги выжимать из себя сентиментальный лживый бред, вечная тяга к слюнявым излияниям и сопливым бредням. Пляж, звезды, черное небо, серп месяца и обязательно поцелуй, долгий и нежный. Тьфу – декорации сцены, а не жизни. На пляже холодно, не удобно и крайне не нужно. Идеалом может служить лишь горячий душ, холодный кафель, хлопья пены и запах влажной кожи. Часто, удобно и практично… Мне больше не чего писать. Не чего, потому что не кому. Лишь в сезон приступов письмо обретает значимость как лекарство, средство для снятия остроты. В сезон стойкости писать не имеет смысла, потому что все мысли сходятся на трех пунктах: люди врут всегда и во всем; единственное возможное достоинство это не отсутствие недостатков, а лишь признание таковых; ложь суть праматерь любви к жизни, отец желаний и главный двигатель мира. А за каким спрашивается дьяволом писать всё это?... Бла, бла, бла – пишешь лишь для того, чтобы сделать важный вид и бросить завалы на произвол судьбы. Пусть живут сами как хотят. Или не живут. Да хоть осыпятся металлическими крошками погребя под собой все остатки другой жизни… Формальности – появление племянницы. Но это ничего не меняет, потому что последовательность выбита шрамами на моем щите. Кто-то, как-то – а мне равнодушно и брезгливо. Мелочи –соответствие придуманным, нарисованным на бумаге, параметрам. И без усилий, одним лишь желанием. Показатель изменений на физическом уровне… Смех повсюду. Чем больше понимаешь, тем чаще смеешься. Впрочем и молчишь тоже чаще. Не нужно и вымученно. И нужно сменить название, старое себя изжило, но искать новое лень, вот и приходится смотреть на покосившуюся полустертую чужую вывеску. И ощущение этого похоже на булавочный укол – не столько больно, сколько неприятно… А в эпоху Желтой цапли ничего не было. Потому что это была эпоха благоденствия и равновесия. Безделье – вам имя вероломство. И повеситься хочется, да веревку лень искать.

Уже из августа. Ааааа. Я идиотка, клиническая. Повод зажигать огни. Вот ответ-то. Лежит, уже сказанный. Придумать бога, найти подходящее воплощение, но лишь для одного. Чтобы дать себе притворное оправдание на природу фонарщика. Вроде бы не так просто, а с идей. Как у всех. Как положено.
Мысль дня - уже не мудак, но еще не идиот. Пошлый, манерный и пафосный. Люблю себя сегодня.

Мысль дня: безобразнейшим образом я жутко безграмотное существо. Повод устыдится, над техникой оного работаю.
Для Уны. Крайне многословно и чудовищно глупо.
Чушь редкостная

Я пишу тебе письмо из автобуса. Бред конечно. Было так много времени, когда это было бы уместно и удобно, но пишу сейчас. На коленях, с трудом выводя закорючки букв ручкой. Осталось найти конверт – тогда бред будет последовательным. Смеюсь – это было бы чертовски забавно. Жалко адреса я не знаю. Представляешь, приходишь домой, а там конверт с зеброй на марке. Смешная такая зебра, с хвостиком и бантом зеленым. Во как-) Но нет, придется старым добрым способом – перепечатать и в сеть щелчком мыши отправить. Когда домой вернусь. Ты как там? Ну в принципе, общем и частности. Где, как, с кем?-)) Забавно такие вопросы задавать, а потом еще и отвечать на них же… А я вот тут еду, с моря вроде бы. Но уже не уверена. Море осталось позади и здесь его нет. Я – здесь, а море – там. В принципе же я последнее время хорошо живу – по дверям причем прыгаю – себя ищу. Опять же в принципе весело. Иногда. Интересно изредка. Получается от случаю к случаю – то найду, то потеряю, но нахожу чаще. А еще по дорогам – то Питер, то Москва, то вот море как в этот раз. В дорогах легко себя находить. Дороги они вообще такие – с находками. Ты как там, вообще? Хотя это я уже спрашивала, да?-)) А тут солнце, и я его не люблю. Море люблю, а солнце нет. Теперь облетает с меня позолота обрывками фольги. Солнце пыталось нарисовать на мне свои знаки, но не вышло у него ничего. Обертки получились, а не новая кожа… Писать трудно, буквы иероглифами пляшут и в предложения не складываются. Не знаю разберу их потом, или так – от руки повторю. Сканер опять же – сложу и скопирую… А еще тут другой мир. Внутри автобуса один, а снаружи другой. А в наушниках саксофон – он лишь усиливает разрыв. Здесь сейчас, а там – вчера-завтра-сегодня. Разные миры. Иногда мне кажется, что там тоже есть я. Одна тут, а другая там. И та, которая там остается, а я наоборот…
Солнце было ржавым – странный знак. Ржавое солнце, солнце разъеденное коррозией времени. Как если бы конец мира уже закончился и остались лишь обломки метеоритов и проеденный тленом диск солнца….
P.S. я все еще без ума, но стою прочно – так что поводов для беспокойства пока нет.
P.S.S. если вдруг забыл – то это я.

Мысль печальная – а места уже не осталось. Стать архиватором и убить жизнь на библиотечное дело. Почти по профессии.
Мысль приятная – и разных мелочей август на сыпет в котомку.
Мысль ветренная (P.S ветрЯная даже можно сказать-))– горжусь собой, по поводу и без.
P.S. Шедевр самолично найденный и снятый. Всем падать в обморок от восхищения и благоговения-)))))


[показать]