Кого оскорбляет само существование ПСИХУШКИ - просьба в ней не лечиться. (с)
Ну мать вашу, ну нельзя меня смешить пока я пишу – «легкли» - это просто шедевр сегодняшнего дня. Идиотничество переходящее в привычку уже не случайность, но клиника-)) И это всё что осталось от дурных мыслей, бредовых идей и непреодолимого желания нести и не разумное, и не вечное и не нужное. Так оно всё и бывает - а еще несколько часов назад я сдуру брякнула о посетившей меня музе. Сие есть расплата.
P.S. А еще мне спать не где, но нужно. Судьбаааааааа-))

"Шли похороны известного мастера Дзен по имени Ёбнврот. Были только
просветленные учителя. Вдруг откуда ни возьмись появился бухой Шри Япутра
с гармонью и начал орать матерные частушки. После этого прилепил покойнику
на лоб жвачку и упал в свежевырытую могилу. Когда его оттуда вытаскивали
он, брыкаясь, сокрушался:
- Пиздоболы! Долой условности!" (с)
И какого дьявола это не мое?-)))

Непрофессионализм образов, Селенка и интервью в честь одного юбилея. Попытка не быть ленивой. Вот что бывает если дать осколку вырасти в стеклянное дерево. Ни о чем, для пропущенного дня. Жалкие попытки нарисовать простоту реальности оборачиваются бурой кляксой оставленной грязной кистью. Под другим углом – хорошее оправдание, хорошее, но не утешающее. Это было так легко… слишком легко.
...................................................................................................................
Не люблю не равноценность. Не равноценные обмены, не равноценные отношения, не равноценные разговоры. Не люблю любовь, потому что один всегда любит сильнее. Не люблю дружбу, потому что одно плечо всегда надежнее. И смерть я люблю лишь потому что в ней все равны и каждый кажется не заслужившим спасения покоя. Не люблю игры, потому что режиссер может быть только один, а играющих двое. Не люблю даров, потому что на них можно ответить лишь подарком, но никак не даром. Не люблю зарплату, потому что она всегда больше заслуженного и меньше необходимого. Не люблю жизнь, потому что твоя потребность в ней никогда не совпадает с её потребностью в тебе. Не люблю свои глаза, потому что они всегда видят дальше, чем руки могут дотянутся. Я не люблю не равноценность, наверное из-за гордыни, не желания смирится и признать свою ничтожность. Мне легче отдавать больше, хотя это вызывает чувство унижения, потому что думаешь что тебя пользуют, как пользуют садовый инструмент собирая осенние листья, только листьями становится чужая жизнь, а твоя собственная превращается в грабли, которые выбрасывают зимой когда листьев уже нет и земля обнажена беззащитностью смерти. Отдавать больше легче, хотя внутри рождается ощущение обмана, словно тебя обманули, предали, и ты брошенным щенком забиваешься в угол подъезда. Легче отдавать больше, хотя в таком случае тебе слишком легко, а этого мало и поэтому так ты тоже отдаешь слишком мало. Я не люблю неравноценность. Не люблю вечно перекошенные чаши весов Правосудия, меня расстраивают вечно завязанные глаза Фемиды и вечная произвольность выбора перевешенной половинки судьбы. Я не люблю неравноценность, не равную ценность выборов. Когда выбор есть лишь между злом меньшим и большим, но зло всегда есть зло и любой выбор приведет к скользким багровым ладоням. Я не люблю выборов, потому что они всегда неравноценны. Есть лишь два пути – путь сердца и путь души, но каждый из них означает потерю и отказ, а любая потеря всегда не стоит того что получишь взамен. Я не люблю неравноценность. Отношений, разговоров, обменов. Мне становится холодно, и даже синий, в крупную белую клетку, плед не может согреть, а внутри мертвые струны дергает мертвый ветер и постоянно звучит чей-то плач на высокой ноте. Вечный холод, когда не знаешь то ли холодно от тоски, то ли тоскливо от холода. И мертвая скрипка вторит плачу сжимая горло застывшими пальцами. Скрипка, которую я разбила когда мне было 12 лет. Мертвая, убитая мной, она вгрызлась в плоть через раскаянье и разбитые в кровь деки, раздробленные позвонки грифа, порванные пальцы струн стали жить новой, иной, мертвой жизнью внутри моих ребер став вторым сердцем. И это сердце слышит шаги Октября, когда он приходит в город. Октябрь приходит в город мертвыми каштанами и рядящимися в цветные одежды, с накрашенными восковыми щеками, деревьями, которые прячут свою смерть за яркими красками. Мертвецы, румянами по белилам, помадой на обескровленные губы, тушь и ярко синий тенями на веки. Мертвецы, прячущие свою пустоту за истлевшими одеждами. Лишь ветер сможет сорвать маску грима с тонких ветвей и тогда они предстанут перед миром в своем обнаженном великолепии. Тонкие детские ручки, торчащие ребра истощенного тела, проступающие под кожей позвонки закутаны в яркие мантии, но под красками прячется смерть и только ветер может разбить иллюзии отражений в черных глубинах луж. Октябрь возвращается в город. Неслышно ступает зябко кутаясь в черный плащ, на его правом плече сгорбился вороном северный ветер, а левое, серой с черными разводами колец, змеей обвивает тоска. Октябрь возвращается в город, резкими переходами на сумерки, осколками льдинок в дожде и высоким сводом неба. Он несет с собой страх и кружит тебя в танце тоски, а боль перебирает струны накрытые сурдинкой, и музыка звучит и звучит, в последних отблесках жемчужно серых закатов, в старческом дребезжании первого льда, музыка звучит и ты плачешь беззвучно сжимая ладони в кулак, пока кожа не разорвется под давлением выгнутых дугой тонких косточек. И тогда ты прижимаешь ладони с застывшими, потерянным временем, алыми каплями к губам и выдыхаешь в них хриплый крик, чтобы он затерялся в переплетении разорванных линий. В октябре крики теряют голос, а стоны теряют дыхание, и мир отделен от тебя прозрачной витриной с мутными разводами от дождя. Октябрь приходит в город, но занятые бесконечной вереницей дел люди не замечают его прихода, и он неузнанный и безымянный растекается расплавленным золотом в дыхании города. И лишь его Читать далее...

Мысль дня: ум - это глупость размышляющая о собственной природе.

А всё-таки осенью я невменяема. Расхристанный, раздолбанный, растерзанный. Альбом разодранный на отдельные картинки. Они выкладываются неудачно и совсем не в тему и вносят сумбур в и без того запутанное жестким каркасом внутреннего сознание. Дом в котором открыты все двери. И ветер хлопающий створками, и где-то там внутри на столе лежит книга, а ветер вырывает из нее страницы и выкладывает не по порядку и не в такт. Звучат вопросы, но ветер не слышит и выкладывает случайные листы в подобие ответов, хотя на самом деле никаких ответов нет, есть лишь гул невнятного монолога страниц и ощущение что нужно сказать нечто важное и тогда все станет понятным и простым. Что если сейчас найти ответ на вопрос, тогда все станет на свои места и линии жизни сведутся в ту точку с которой все пойдет правильно. «Правильное действие в правильном месте в правильное время дают правильный результат». Почему никогда не совмещаются место, время и шаг? Почему если есть место, то нет времени, а если есть время то нет решимости сделать шаг? Почему точно зная каким должно быть правильное действие всё равно сомневаешься и в миллионный раз проверяешь выводы приведшие к результату. Формула известна, решение получено и проверены знаки до последней запятой тысячу раз, но ты сомневаешься словно веришь в чудо. Но ты не веришь, но всё равно боишься что его пропустишь. Мне кажется, что моя голова в эту секунду раздувается и расширяется, ее давит внутренним давлением и в любую минуту она может лопнуть. Не от боли, это не боль. Просто кажется, что мысли, невнятные и не слышимые, лишь ощущаемые по скользким следам, скоро разорвут ее на кусочки. Словно мысли это крохотные дьяволята со злыми ухмылками и они рвут пространство сознания своими крохотными пальчиками и когтями пытаются процарапать себе путь наружу. Моя голова – это книга из которой ветер вырывает страницы. Книга – сборник рассказов, связанный лишь именем автора, но не героями, и когда ветер вырывает листы укладывая их ровными рядами на поверхность стола они складываются в безумный сюжет полный неувязок и внутренних разрывов. Разрывы – сознание соткано из бесконечной череды крохотных веревочек связанных узлами и эти узлы осенью начинают рваться. Разорванный узел – это восприятие времени и ты уже не понимаешь который час и что вообще значит час, что такое секунда, что такое день, потому что секунды странным образом растягиваются в целые недели, а недели наоборот сминаются в одно мгновенье и ты постоянно путаешься где ты находишься. Еще один разрыв – пространство и вот ты уже чувствуешь, что весь мир свернулся в пределы твоей комнаты, и за окном ничего нет, там вакуум, вселенский космос и ветер который приносит обрывки дождя. И дождь стучит обрывочными нитями, жалобно тянется к окнам, но ты не ощущаешь что там дождь, ты не до конца понимаешь – это обычный дождь, когда небо, ветер и капли, ведь ты еще помнишь что есть мир в котором так бывает, или это лишь твое воображение, сведенное с ума бесконечным одиночеством и на самом деле ничего этого нет, есть лишь комната и галлюцинация шороха капель. Ты физически ощущаешь, что пространство заканчивается по линии окон, и даже коридор который ты видишь в проеме двери кажется нарисованным и ненастоящим. А еще с периодичностью в два дыхания тебе кажется, что твое тело не то чтобы в размерах увеличивается, но словно становится объемнее, и комната тоже, не то чтобы уменьшается пространством, но словно становится менее вместительной, и вроде бы и ты тот же и комната та же, но с периодичностью в два дыхания тебе становится тесно. Узлы рвутся и ты постоянно трешь правой рукой висок, сдвигаясь к глазам, словно этим можно остановить поток мыслей разрывающей сознание. Мысли стучат крохотными молоточками в правый висок, не больно, но отвлекающее, не дают сосредоточится, так что даже их уже не различаешь и они идут сплошным потоком слипшиеся в комок расплавленной утюгом жевательной резинки, пока изнутри не начнет подниматься волна тошноты. Стучат крохотными молоточками словно кто-то невидимый читает скороговоркой рецепты с пропущенными ингредиентами и ты ищешь в них смысл, но его там нет и не может быть, и от этого узлы связывающие крохотные цветные веревочки, из которых соткан круглый коврик который есть твое сознание начинают рваться еще быстрее. Глаза, на них накидывают прозрачную пленку и уже трудно держать их открытыми и ты пытаешься усилием воли их удержать открытыми, но они все равно скатываются в полуприкрытое состояние. А еще тебя преследует ощущение, что ты пьян, а поскольку была идея напиться теперь ты не уверен, ты уже напился или всё таки нет. Хотя помнишь что нет, потому что бутылка стоит не открытая в холодильнике, как и положено в нижнем отделении, что бы не испортить вкус. В какой-то момент какофония в голове начинает успокаиваться и превращается в тихий гул, словно снующих демонов в кастрюлю с крышкой засунули и они снуют там в раздражении и возмущении, но кастрюлю накрыли плотным полотенцем и почти ничего не слышно. Если голова это шар, то Читать далее...

Мммм. Твой голос – пляска святого вита в исполнении моих мыслей. Твой голос – пытаюсь сосредоточится и вспомнить ощущение. Было в этом что-то важное, что-то что хотелось запомнить. День достойный быть вставленный в рамку слов. Твой голос. Так странно, но первый раз в жизни мое восприятие распадается на три осколка – то каким я тебя слышу, то каким я тебя вижу и то каким я тебя читаю. Твой голос меня смущает. У меня начинают дрожать руки и я слышу как внутри меня что-то начинает дробиться. Словно я это старый буфет с растрескавшимися дверцами внутри которого стоит такой же старый сервиз эдак персон на 36. Ровные ряды тонкого фаянса на ровных рядах полок, и все это великолепие начинает дрожать от твоего голоса и медленно сдвигаясь по линии дрожи крохотные блюдца начинают падать на пол с характерным тоненьким «дзинь». И падают, падают, падают. Словно дождь из стекла. От твоего голоса внутри меня начинает идти стеклянный дождь. Именно так. Так нужно было сказать с самого начала, но слова никак не хотели складываться в картинку и приходилось неуклюже смешивать их с друг другом. Это знаешь как художник, внутри которого порыв уже родился, а понимание еще не пришло, и он смешивает разные краски и задумчиво наносит мазки на холст в надежде, что постепенно линии сольются в нечто целое где можно будет увидеть эскиз будущего рисунка. Ты вот удивился, что мое пепельное озеро существовало на самом деле, а я удивилась что ты этого не знал. Детали всегда пишу как есть, всегда буквально и слишком часто старательно исправляю фразы лишь потому что мне кажется они искажают случившиеся факты. Если где и преувеличиваю так в части колличества, но ни как не качества. Просто слишком редко слушаю людей, слишком редко говорю с ними вот и получается что мой внутренний язык как-то незаметно превратился в язык какого-нибудь туземца из затерянного племени, понимающего лишь свою охоту, свои пустынные закаты и свои знаки, которые главным образом описывают всю ту же охоту и закаты. И даже там где кажется, что они похожи на символы общеизвестные, на самом деле это нечто другое, вполне конкретное, но не уловимое лишь потому что так бывает лишь в этом затерянном уголке мира. А еще у меня плохая память и я часто забываю слова. Вот и приходится выдумывать новые. Так что если я где и преувеличиваю так в части колличества, но ни как не качества. Возвращаясь к теме - твой голос. Он меня смущает. Когда я его слышу мне кажется что между нами лежит пропасть возраста, словно ты старше меня на тысячу вечностей, и что у тебя пронзительно черные глаза, такие знаешь спокойные и насмешливые. А еще губы всегда с блуждающей ироничной улыбкой и руки полные пренебрежительной властности. По голосу ты кажешься мне этаким книжным аристократом, изящно жестоким, нежно насмешливым. Черный камзол, небрежность кружев рубашки и пронзительно черные глаза. Убивающие вежливым холодом. Почему то вспомнила идиотскую книжку, ну знаешь, в свое время мы их читали запоем, мы в смысле девочки-школьницы, может быть ты даже помнишь – Анн и Серж Голонн, Анжелика и вся ее тысяча и одна ночь похождений. Так вот ее второй муж – вот твой голос напоминает нечто подобное. Этакая брезгливая сволочь, небрежно красивая и не возможно насмешливая. Стыдно конечно признаваться, но было, читали и такое. Тогда в этом был свой шарм – книжки без картинок, но в картинках. Так вот второй муж (собственно из всей эпопеи я запомнила только его) был самым ярким персонажем книги, даже странно – с такой любовью его выписали авторы. Теперь из него вышел бы потрясающий Дракула, или там еще какой-нибудь вампир с графским титулом. Голубая кровь врожденным изяществом манер, небрежность тщательностью выбора деталей и ленивое пренебрежение всем и вся. Искры холода и насмешливый смех в каждом ответе. Твой голос меня смущает. Мне всё время кажется, что я говорю не с тобой, а с кем-то еще. Чарующий голос. Голос, от которого можно сойти с ума. Сойти с ума или возбудится самым непристойным образом. Знаешь – мелькнула такая мысль. Мелькнула, и хотя я задушила ее в зародыше, но она была, мысль о сексе по телефону – вот в данном случае это воспринимается чем-то вполне естественным и даже необходимым. И задушила я ее не столько потому что это неприемлемо вообще, а исключительно в силу не возможности исполнения. Не потяну, не буду соответствовать – ни мой голос для подобной игры не подойдет, ни я. Тут ведь как и во всем главное не то что, главное как. Потому как магия рождается всюду, лишь бы был мастер способный из воздуха сотворить иллюзию. А иначе – скучная ненужность и пошлость получится. Так вот мысль была и я почти представила как могла бы таять под звуки твоего голоса, разрываясь от желания дотянуться до тебя через улицы и дороги. И всё это при том, что твой голос меня смущает. Точнее ты в голосовом варианте меня смущаешь. Я теряюсь и даже простые вопросы вызывают мысленную судорогу. Мне даже показалось, что когда ты говоришь со мной по телефону, я превращаюсь в пластилиновую блондинку образцово-показательного вида Читать далее...

Время стало новым.
«Странно». Вновь перечитываю строчки и в очередной раз повторяю: «странно». А мне казалось, что я… Впрочем какая разница, что казалось лично мне, если это лишь казалось и только мне. Удивление похоже на холодную воду, которую выплеснули в лицо из фужера вечером, посреди приглушенного шума ресторана, за накрытым по всем правилам столом. Холодная вода и стираешь ее ладонью, стираешь, словно не по коже, а по гладкой поверхности стены. Одним движением от лба к подбородку. Лишь удивление, нет обиды, непонимания, червей назойливого любопытства. Лишь удивление. И тут кружка цвета выцвевшего болота с нарисованной ухмыляющейся мордой подпрыгивает и чай заливает стол. Клавиатуру, засыпанный пеплом стол (уже как неделю надо было бы его вытереть), диски (новые, обретенные в истовом поиске, не так чтобы без возможности восстановления, но всё же не приятно, потому что диски с полной распечаткой, а она из бумаги, а бумага имеет способность крайне быстро намокать, а от чая останутся еще и размытые коричневым следы, ведь чай в моем понимании это нечто родственное чифиру), сигареты (это тоже не слишком большая утрата, но всё равно рука тянется спасать хрупкую важность дыма, потому что когда куришь половину жизни ты точно помнишь – ты можешь не есть, не спать, не жить, но вот курить нужно обязательно). Судорожно выхватываю диск и пытаюсь вытащить распечатку, параллельно выхваченным из кучи хлама носовым платком пытаюсь остановить половодье. Но распечатка не вынимается, потому что идиот издавший диск в России вставил толстенную книжку с картинками в стандартную коробочку, предназначенную лишь для не лицензионок, и распечатка рвется по краям, а коробка покрывается трещинами. Пазы лопаются и в руках у меня остается ошметок мокрой бумаги, который лишь минуту назад был книжкой с картинками из кошмарных сновидений где таинственными буквами была написана кантата ужаса. Последними из лужи выхватываются батарейки для плеера. Злобно швыряю пластик в стену, диск на пол и откидываюсь на спинку кресла, чтобы проникнуться моментом. И только тут я понимаю, что меня всё таки задело. Броня безразличия была не столь прочна как казалось. Задело и руки зажили своей жизнью, пока мозг лихорадочно пытался включится в новую реальность. А мне казалось, что я… Что я что? И что я? Был другом? Да нет, не так чтобы другом. Это слишком всеобъемлющая роль, слишком важная роль в жизни, чтобы так легко брать на себя такое название. Что я был близок? И это, если разобраться, тоже не так. Слишком четко прописана роль близкого, слишком много нюансов, слишком много деталей. Что я не был? Вот эта линия уже точнее. Не был теми от кого по моему мнению стоило бы закрываться. Но это мне так казалось. Нам всегда что-то кажется, что-то мыслится, что-то видится. Мы всегда что-то там себе думаем, а спросить напрямую не бывает ни момента, ни обстоятельств. Да и надобность в вопросах приходит именно тогда, когда спрашивать уже не кого. Дымя одной из спасенных из утопленной пачки сигарет я понимаю, что на самом деле задело лишь рикошетом. В первую секунду – шок, а потом лишь удивление, словно выплеснули в лицо стакан холодной воды. И она стекает по лицу, а я тупо таращусь пытаясь включится в ситуацию. Забавно. Всё одно к одному. Разные линии, линии абсолютно друг с другом не связанные, линии чуждые друг другу (по крайней мере когда смотришь на них) сводятся в одну точку, медленно стягиваются в единый комок и только в момент выстрела ты понимаешь, что в этом мире взаимосвязано абсолютно всё. И невидимый кукольник дергает за ниточки к которым привязаны твои руки. Это постановка в которой лишь режиссеру известен следующий акт. А актер вынужден идти наугад слепо тыкаясь носом в пыльный занавес в надежде, что пьеса будет хотя бы логичной, а роль не слишком болезненной. Но логика режиссера живет по иным правилам, не подвластным пониманию актера и он вынужден бродить в кромешной тьме непонимания постоянно удивляясь как не сводимые на его взгляд детали могут быть связаны в прочный узел причин и следствий. И пьеса, которая казалась актеру фарсом с элементами народной комедии вдруг оказывается драмой. Вчера был акт с балом и танцами, а сегодня актер понимает что в руках у него веревка и идет он к пыльному чердаку, чтобы повесится. Вчера казалось, что роль будет длится вечно, а сегодня уже родилось знание, что всё закончилось. И последней ролью для актера будет гроб и чадящая свеча на столе, выводящая тени на предсмертной записке. Усмешка. Беззвучный смех и новая сигарета. Смешно, теперь мне смешно. Не слишком изящная, довольно банальная шутка, но мне смешно – как легко перестать быть для человека. Как легко потерять свое место в чужой жизни, каким бы оно ни было. Как легко из ряда живых перейти в ранг мертвых, или не мертвых, но случайных. Вечная история – знакомство, интерес, узнавание, эмоции усиливаются, радость от встреч переполняет, связи упрочняются, а потом всё просто расплывается в тумане и ничего уже нет. И в один прекрасный день ты есть, но тебя для Читать далее...

Es verdad ya, Mas fue
Tan mentira, que sigue
Siento imposible siempre.
Сегодняшняя правда
была настолько ложью,
что так и не смогла осуществиться.
Juan Ramon Jimenes.
Истерики следует скрывать, но разве правила не существуют именно для того чтобы их нарушать? Когда перечитываешь свои же собственные записи спустя час после написания, удивляешься как тот другой, не_ты, мог нести этот бред. Ведь это не ты, это просто не мог быть ты, тот который яростно раздирал бумагу в жалких попытках написать те слова. И уж тем более ты не мог оставить исписанные фальшью листы на столе. Их принес ветер, или они выпали из старой папки с ободранными краями, или еще черт его знает откуда взялись. Раз написанное перестает быть искренним стоит лишь чернилам высохнуть. В век отсутствия чернил эта секунда честности сократилась до острия иглы. Услышать себя со стороны – чем не повод сбить спесь? Увидеть себя со стороны – чем не повод освободится от рамок прилагательных? Прочитать себя со стороны – чем не повод лишиться самой большой иллюзии, иллюзии отражения своего лица в зеркале. Вечные зеркала и вечные отражения. Вечные льдинки, крошащиеся в окровавленных ладонях. И вечная нарисованная кровь, призванная заменить усталость тоски, часто называемой безнадежностью. Солдада. Nostaljia aguda, infinida, terrible, de lo que tengo. Бескрайняя, жгучая, злая тоска по всему, что есть. Пронзительная, бесконечная, жуткая тоска к существующему. Тоска. Легкие задыхаются под тяжестью сжимающего их обруча. Изнутри давит сгустком тумана и тянет неведомо куда. Тянет быть где-то в другом месте, не здесь и не сейчас. Словно опоздав на поезд стоишь на перроне и вцепившись взглядом в дрожащие рельсы хочешь одним усилием воли вернуть упущенное. Море и парус. Когда ты на острове, лишенный выбора выхода видишь вдалеке парус качающийся на волнах. Твой взгляд, волны и парус. И запах соли, то ли твои слезы на губах высыхают, то ли море брызгами целует. Вся жизнь сосредоточена в этом взгляде, ты и есть этот взгляд. А волны уносят парус всё дальше, и вот уже нет ни паруса, ни корабля несущего белое полотнище, лишь волны и твой взгляд затерявшийся где-то посреди моря. А ты всё стоишь и лишь взгляд отделяет тебя от смерти. Ибо там где парус есть жизнь, а здесь где берег есть смерть. И тянет тебя сделать шаг навстречу волне. Тянет невыносимо, мучительно, разрывая мысли на соленые брызги и сжимая сердце в замерший теплый комок в горле. Но ноги прочно приросли к земле и лишь взгляд может утонуть в воде, чтобы принять благость покоя. И ты рисуешь взглядом парус, качающийся на волнах, ведь пока парус мелькает на горизонте ты живешь…
[i]В португальском языке есть потрясающее слово: "солдада", - вдруг сказала она. (Я не знаю, как пишется это слово по-португальски, поэтому ограничиваюсь воспроизведением русской транскрипции; ударение, кстати, на предпоследнем слоге.)
Перевод отнял у нас примерно четверть часа, обсуждение - остаток вечера. Чтобы объяснить значение слова "солдада", надо вспомнить так называемую "эпоху великих открытий", многие из которых были сделаны именно португальскими мореходами.
Можно было бы сказать, что состояние, которое испытывает человек, вот уже три месяца пребывающий на колеблющейся палубе корабля, когда родной берег остался так далеко позади, что вернуться туда уже невозможно (для этого попросту не хватит запасов воды и продовольствия); а в существование какого-то иного берега уже невозможно поверить (потому что пропал веселый энтузиазм, охватывающий странника в самом начале пути) - и есть "солдада". Но нет, это еще не все.
Устав болтаться между прошлым и полной неизвестностью (вместо привычного "между прошлым и будущим"), путешественник начинает испытывать ненависть к своим спутникам - без причины и даже без повода. Но он терпит, стиснув зубы, и не затевает свару, потому что знает: корабль сейчас подобен пороховой бочке, и никто не пожелает стать безумцем, высекающим искры. И еще он знает, что стоит ногам оказаться на твердой земле, и все пройдет: ненавистные чужаки снова покажутся ему добрыми товарищами по странствию в пленительную неизвестность. Поэтому на корабле воцаряется напряженное, противоестественное дружелюбие, больше всего похожее на дрянную репетицию в самодеятельном театре. Можно было бы сказать, что это и есть "солдада", но это еще не все.
Родные и близкие, оставшиеся дома, постепенно начинают казаться страннику самыми совершенными, идеальными, чудесными существами. Все ссоры забываются, а незначительные мгновения тихого домашнего счастья, вроде бы, не несущие мощного эмоционального заряда, кажутся ему райским блаженством. Постепенно путешественник перестает верить, что его близкие существуют на самом деле, он понимает, что они вовсе не живые, реальные люди, а ангелы, привидевшиеся ему во время ненадежного предрассветного сна, и поэтому воспоминания столь обманчиво похожи на реальность, хотя... не так уж и похожи. Путешественник понимает, что никогда больше не Читать далее...

Я млею. Игры в галочки еще не всем приелись. «тем более удивительно, что так может рассуждать женщина...» (с) – прелестно, просто прррррелестно. Это комплимент и один из лучших. Бумажные симпатии\антипатии не затрагивают, но вот сексизм в любых видах вызывает смех и брезгливость, так что я отвечу. Кратко и в духе девиза этой осени "без купюр" – иди на хуй, дорогой товарищ, вместе со своим мнением. Надеюсь чувство выполненного гражданского долга наполняет твою жизнь радостью.
Да будут все радости твоей жизни только такими.
Детсад, ебте, честное слово.
P.S. А еще я за аборты, смертную казнь и эвтаназию. И детей я тоже не люблю.

По хуй, но тщеславие слегка шевелится. Видимо не привыкло еще, всё еще надеется, что зрителя может быть больше чем один. Или просто по привычке голос подает. Отрабатывает содержание. Слаб человек, ни хвост, так нос увязнет, или уши.
...................
Авторская ремарка.
Аа\ыы\ууу. Граммотность на уровне - "блядь, пиздец". Что с нами годы делают - страшно смотреть.

Новое название дневника - Поебень. Заменить старое рука не поднялась. В виду не знания перевода на испанский и легкой общей стремности идеи. Но по ощущениям - оно, То_самое_название. Это как истинное имя обрести. Чувствую - оно. Мое. Образ рождается - что-то в серебрянных всполохах и багровых сумерках, на черном бархате с ветвями дикого плюща. И еще поле с выжженной травой и одинокий рыцарь в латах, огромным двуручным мечом и гербом на щите в виде разделенного на три части поля перечеркнутого по диагонале чертой. На одной - три галки, на другой кровоточащая лапа тигра с выпущенными когтями. А третья часть пустая, словно пропущенная или ждущая символа. И черный ветер по сумеркам неба. А коня нет. Вот нет и всё тут - не вижу коня. Хотя странно - должен быть, в таких доспехах пешком больше мили не пройдешь, да и то, миля - это если упрямство в голову ударило. В них стоять-то трудно, не то что ходить. Сбежал конь, дезертировал.

А вот никогда я этого не пойму. Лицемерных воплей о том, что детская жизнь дороже. И всегда будут лицемерными. Перед смертью равны все – старые, молодые, больные и здоровые, это только смерть не равна, а перед ней все в равном положении. Принятие смерти, отношение к ней – это разное, а остальное… Опять же к чему эти вопли? С точки зрения вечности – разницы между смертью грудного ребенка и взрослого нет никакой. С точки зрения ценности – тоже. Это вообще вопрос не решаемый – из ребенка может вырасти будущий серийный маньяк или создатель нового вида биологического оружия, которое уничтожит всю планету, или какая-нибудь просто гадость с единственным на жизнь предназначением – отравлять существование окружающим. С той же вероятностью в 50% из него может вырасти гений или новый мессия. Так же как и обычный средне статистический человек. Опять же еще вариант – вырастет человек обычный, а вот уже его потомки… А вот старушка-пенсионерка, стоящая одной ногой в могиле, которой и так было отмерено меньше года жизни может за этот год спасти другого, который будет важным, или своим теплом одарит соседских детей и из них вырастут люди. При чем именно люди и именно благодаря персонально ей. Хотя вполне возможно она всего лишь старая идиотка с никчемной жизнью, которая и до предполагаемого критического события была никому не нужна. Не известно это – кто важнее для мира, вечности или жизни. Опять же если вопрос стоит о выживании человечества, то тогда понятно в общем виде. Молодняк – это будущие инкубаторы для следующего миллиарда пожирателей падали. Потенциальный. Хотя и тут вижу нюанс – не факт, что потенциальное станет реальным. Очень даже не факт. Может к моменту полового созревания вирус новый появиться и стерилизует всю планету… Дети стоящие дороже жизни взрослых. Это если оценивать. А когда вопят – именно оценка и есть. А любая оценка всегда ошибочна, в силу произвольности критериев. Опять же – что такое 300 смертей? Ничто. От шести миллиардов – даже не один процент. И вообще надоели эти постоянные стоны по поводу терроризма. Засрали весь эфир. Надоело. От автомобильных аварий в год погибает значительно большее количество людей, но никто же не орет и не бьется в истериках. От инфарктов, рака и прочих побочных эффектов жизни тоже погибает процент больший. А если приплюсовать все убитые загрязненной атмосферой годы – так вообще кошмар. И тоже никто не орет. А тут на тебе – катастрофа вселенская. Пожары, обрушившиеся коробки домов, китайский грипп – смерть приходит разными лицами, и суть на самом деле не меняется. Какая мать вашу разница как умер? Дети между прочим вообще часто умирают. Чаще чем взрослые, хотя бы потому что иммунная система еще не отлажена. И синдром внезапной детской смертности тоже пока еще никто не отменял. И дети зараженные в больницах СПИДом, сифилисом, гепатитом и гриппом, который при всей кажущейся простоте на практике часто служит причиной весьма неприятных и долговременных негативных последствий. Мир такой. Был, есть и будет. Опять же, извините меня, можно подумать что люди, и в частности дети, стали умирать в последние лет пять. Вот раньше все жили вечно, а тут на тебе – смерть пришла и подарков принесла. Войны – крупные, мелкие, локальные, территориальные, колониальные, религиозные, политические – были всегда, это в природе человека. Сколько лет шла Столетняя война? Именно. И между прочим в ее анналы не вошли мелкие события в виде вырезания под чистую деревень и мелких городов. И кстати даже сейчас есть горячие точки, это прелестное название заменило слово «война», только суть от этого не меняется. «В Сьерра-Лионе до сих пор идет война» (с), а если не там, так где-нибудь еще. Единственная очевидная ценность детей может быть только для государства. Наше время – это время самых сильных государств которые помнит история. Никогда человек не находился под таким тотальным контролем со стороны власти как сейчас. Коммуникации, эфир, массовая культура оказались более значимыми для порабощения отдельно взятого человека, чем средневековая плетка. Мы все рабы, где бы не жили. Рабы государства – нас выращивают с иллюзией свободы и вставляют кирпичиками в пирамиду. Жрем что положено, идем куда положено и живем по сути так как запланировано. Удавки не видны, но от этого не становятся менее ценными. В мире практически не осталось уголков свободных от социальных институтов. Свобода – это вымирающий вид. Система. Единый организм живущий по своим законам. Так вот для системы дети крайне важны – ей важно, чтобы ее ячеек становилось все больше. Дети – будущие солдаты государства, будущие муравьи для которых уже припасены свои бревна. И кстати – мне вот безумно интересно, почему никто не плачет ежедневно над каждым погибающим за пять минут видом? А ведь погибают – животные, растения, насекомые. Умирают тихо и незаметно. Вымирают. Уступают дорогу великому Человечеству, с его коронной идеей быть выше и дороже всей остальной планеты. И сказал Бог – приди и сожри на хрен эту сраную планету, надоела она мне, сил Читать далее...

Выжгло всё. Вместо мира лишь пустыня. Мир был черным на нижнем уровне. Черным, с потеками лавы и визжащими металлом по стеклу ветрами. Черным – обожженные пальцы деревьев тянулись к обугленному небу, трещины по земле словно раны и языки огня слишком похожие на кровь. Визг лезвий, тенями по стенам пещер сцены боли, акты агонии и постоянный запах дыма. На дне он был черным – омерзение вызывающее жалость, жалость вызывающая омерзение. В параллелях он был седым – сумрак коридоров и комнат, спутанных, бесконечных, оглушающих тишиной, с запахом плесени и липкой салфеткой по глазам паутиной. Туман и стертые очертания. Комнаты перетекали друг в друга, а коридоры змеями оплетали лодыжки в надежде удушить, приковать, заточить лишь в моменте начатого шага. Где-то сверху был сверкающий ослепительным великолепием снег и фальшивые бриллианты стекол. Ослепительная, ослепляющая, мешающая сосредоточиться, отвлекающая от главного, но так спасительно утешающая поверхность уюта равновесия. В седых плоскостях рождались сказки, в черных – кошмары, а распадающийся на мириады красок белый служил прибежищем для легкости. Легкость – как перо скользящее в ленивом ветре. Белый, который был во все совсем и не белым. Есть белый, который выведенные хлоркой, умерщвленные, удушенные, стертые ластиком краски и есть белый, который есть переплетение разноцветных брызг. Ужасен лишь первый. Был мир, по большому счету не красивый, не выверенный, в вечных переделках и недочетах, постоянно не законченный, неизменно осколочный, но словно воронка ветра закрученный силой притяжения вокруг невидимого стержня. Мир был – во многом убогий, редко забавный, чаще безнадежный, но живой. Живучий как все калеки. С культями, буграми шрамов и привычкой узнавать боль по шагам. Был, да сплыл. Осталась выжженная пустыня. Белая, тем белый, который стерильная больничная палата с привкусом карболки на слезящиеся глаза. Белая как лист формата А4 долго лежащий в ящике письменного стола в ожидании росчерков пера. Пустой настолько, что отторгает чернила как ненужную грязь. Лист натертый воском – в сумерках желтеет старой бумагой, той самой которая распадается под пальцами в труху, а на свету растекается белым совершенством, ибо истинное совершенство это отсутствие изъянов, а изъянов как известно нет там где совсем ничего нет. И не будет кстати говоря. Совершенство вечное и незыблемое. Ничего – даже пустоты нет. Пустота это всегда ожидание заполненности, форма захватившая трон смысла, форма возведенная в абсолют. А ничего – это когда нет и формы. Бесконечный белый лист с выщербленными линиями горизонта и абсолютно одинаковыми песчинками. Песок, шорох сухих волн, солнце, слившееся с небом и абсолютная идентичность. Куда ни посмотри везде одно и то же. Тут даже отражение нарисовать нельзя, зеркало затеряется в песке и постепенно вплавится в небо. А всё почему? А потому что однажды все тонкие линии сошлись в одной точке. Идеально нарисованное отражение упало на благодатную почву безумия и пустило корни. Разраслось прутьями лиан, пропитало весь мир и когда отражение сдохло, мир сдох вместе с ним – связь оказалась слишком тесной. Как всё было? Очень просто – взрыв, атомный, или ядерный, сам по себе совершенно незаметный, лишь секундный хлопок воздуха, а потом длинные медленные волны света, стирающие линии и варианты. Пока не осталась пустыня. Мне хотелось бы ненавидеть – хоть что-то, пусть даже так самоизводяще. Но увы – изнанка отражения оказалась слишком мелкой. Мелок, жалок, понятен. Банален до пошлости, вульгарен до скуки. Ни вызова, ни оскорбления. Мне всё равно. На самом деле – абсолютно всё равно. Просто в этом видится хорошая шутка – десятилетиями, через жизнь, смерть и усталость, возводимая пирамида рухнула не от урагана достойного быть запечатленным в легендах или непреодолимого удара рока, а всего лишь от небрежности. Небрежности глупого, никчемного по большому счету соседского ребенка. Ирония – дракон повержен, а вместо героя имеем помесь кролика с мышью. К слову – ненавижу кроликов, это как коровы, только дрожащие. Мышь заползла в ухо и слон издох. Вывод – бойся мышей дары приносящих. Дважды бойся если очертания по теням разбираешь. Вообще нужно с тенями осторожнее, так смотришь – герой героем, красавец мужчина, соблазнительная дьяволица и саблезубый тигр в одном лице, а на самом деле – всего лишь мышь. Театр теней. Мышь за ширмой. А теперь что имеем – пустыню. Это как зажившая рука, лишенная пальцев. Еще помнишь как ими шевелить – разные миражи движений рисовать, но уже помнишь, что пальцев нет, лишь округлая гладкость зажившего обрубка. Культя. На ней можно смешную рожицу нарисовать и в платочек завернуть – всё одно развлечение, потому как больше она ни на что не сгодиться. Лист бумаги формата А4 – то складывается в подобие фигур, то пустыней разворачивается. А как ни посмотри – бесконечность белого она и есть. Ничего больше. Ничто. Есть несколько граней полного поражения – когда противник был слаб рикошетом чувствуешь унижение, но если он был ничтожен – тогда Читать далее...

меня нет - в принципе и частном, в Москве... вернусь в понедельник, тут мельком, проездом\пролетом

Интересный вопрос:меня прокляли с рождения или в процессе?

Ненавижу этот мир.

По буддийскому гороскопу
У меня начался особо трудный год и опасный возраст. Через два года я могу разбогатеть, а умру или 21 декабря или 9 марта – тут я не определилась-) В марте, сентябре и октябре не рекомендуется ходить на похороны. Мастер слова – одним словом. Гы – бред. В старости не буду знать недостатка ни в чем – это если доживу.
P.S. недосыпание хуже опьянения... сильнее по крайней мере.

А мать моя отказывается жить со мной под одним кровом при употреблении мной турецких сигарет. "Жестокая мать" (с) Вот и пытайся после этого быть экспериментатором. А говорили - консерватор, меняться надо.... доменялась. Выселение.. или меня или сигарет.

Уезжаю завтра - последний шанс оставлять координаты. Планирую быть в Москве 24-29. Так что - если что... Моё дело предложить-)
А всё почему - потому что нужно идти спать, а леееень...

Как же я себя люблю, особенно за редкие вспышки деятельности. Теперь стала гордой обладательницей родных саунтреков к Королеве. Именно родных. Самолично сделанных. И еще клипы. Хотя они нуждаются в доработке в виду большого объема. Но думаю можно решить. Начало положено.
Осталось решить, покупать фотоаппарат или нет. По деньгам вроде бы приемлемо, но вопрос нужен или нет. И диски записать, ну и сумку тоже желательно бы собрать-) А еще у меня в кармане взорвалась зажигалка. Удивлена до крайности. Теперь думаю – взорвется эта сволочь или нет. Желательно бы нет. (ржет) Я ее похоронила в ванной в лучших традициях «смертельного оружия». И вставать завтра рано. Потому что зависимость образовалась от черного лака. Без него как без денег. Ну или почти так же.

В этом мире есть только два писателя, которые пишут обо мне. Полное совпадение сути и полное несходство деталей. Паланик один из них. Я не знаю писал или о себе, или о ком-то кого знал, или может быть просто придумывал гипотетических людей с гипотетическими навязчивыми желаниями. Не знаю. Но совпадение удивительное. Хотя я понимаю, что подтасовываю факты. Просто мне приятно находить совпадения именно с этими двумя авторами. Забавная ситуация – есть я, есть мой бред, есть пятна бурой ржавчины на грязной старой клеенке, покрывающей кухонный стол на даче, - моя жизнь одним словом и есть два автора, которые пишут. Мне нравится, как они пишут, о чем они пишут, мне нравятся все линии выходящие из их слов. Есть две плоскости – я и они, и мне чертовски нравится прилаживать эти плоскости одну к другой. Лепить из них единый шар и выставлять его на подоконник вместо рождественской свечи. Есть такая примета, или в данном случае это следует называть поверьем? Или это вообще придумала моя мама склонная к сентиментальности и приступам острой тоски? В общем есть мысль, что в первую ночь рождественской недели надо ставить свечу на окно. Свет в окне для беременной Христом Марии, бредущей по пыльным дорогам в никуда. Она бредет, раздутая как шар девятым месяцем беременности, тяжело переставляет опухшие ноги и ни один человек в мире не даст ей кров. Будет рожать в хлеву на соломе мучаясь приступами дурноты от запаха дерьма. Жуткая мысль – наверное там катастрофически воняло овечьим дерьмом. Запах дерьма собирался в плотные клубы пара, а она рожала и первым своим криком будущий мессия, будущий самый великий на все времена мошенник и фальсификатор возвестил что бы вы думали? Именно – «ненавижу запах дерьма!». Это станет девизом на все времена. Этот запах будет преследовать его всю жизнь и в конечном счете убьет. Склонность человечества обманываться иллюзиями, называя их благородно – традиции, это тоже запах дерьма. Как и попытки рисовать себе улыбающиеся лица, придумывать липовые биографии и имитировать оргазм. Половина жизни сводится к запаху дерьма. А другая половина и есть это самое дерьмо. На куски чего-то обычного, чего-то не вызывающего волну дурноты приходится меньше одного процента. Так что об этом можно и не говорить. Совершенство на пару минут – вот и вся прелесть жизни. В мире есть только два автора, чьи герои вызывают у меня желание сравнивать портреты. Их и меня. Ложь, которую я придумываю, пытаясь найти повод выключить на сегодня жизнь. Остаться дома и выключить к чертовой матери рубильник жизни. Повернуть выключатель и за окном сменится картинка. Вместо серого неба, повисшего над серой горой, у подножья которой стоят уродливые многоэтажки, и тополя на переднем плане, слишком плотного и реального для кадра из мультфильма, будет серый экран покрытый волнами серебристых точке. Или просто синий экран. Выключить рубильник и стены начнут дрожать, изображения плавится, пока всё вокруг не превратится в телевизионную заставку. Буду сидеть, писать тупые длинные бессвязные рассказы о совпадении героев и меня. Тупой сраный бред. Большая часть размышлений всегда есть бред, а оставшаяся крохотная часть – бред катастрофический. Мария, пыльная дорога и свеча на подоконнике как символ открытых дверей. Вроде бы если сейчас зажечь огонь, приглашающий под кров, то там, в мифическом прошлом, она сможет его увидеть. Вроде бы здесь и теперь ты не такой как там и тогда. Бред мании величия. Надо быть реалистами. Если бы всё это происходило в заправду, то хрен бы я эту оборванку на порог пустила. Вот еще. Глупости какие. Беременных туркменок, цыганок и прочих беженцев от своей жизни пруд пруди и сейчас. И вполне возможно одна из них может быть беременной новым мессией, но это вовсе не значит что стоит зазывать их в собственный дом. Конечно было бы приятно думать, что весь ты такой хороший и сострадательный, только это думать приятно, а вот быть таким на практике вовсе даже не приятно и крайне обременительно. И вообще теоретически всегда легко. Особенно говорить. Делать – это вот никогда. А говорить мы все любим. Говорить, рисуя в воображении свой эпохальный светлый образ. Забавно, больше всего на свете человека раздражает когда кто-то рядом говорит так как есть, а не так как принято видеть. Заметьте, не делать, а именно говорить. Стоит лишь перестать одевать цветные обертки на произнесенные мысли как вам тут же начнут отвечать гримасами, словно от вас воняет. Такая изысканная гримаса «фууууу». Правда на самом деле всегда дурно пахнет. Как пот смешанный с кровью пропущенной через пыль. С добавлением спермы, мочи и разумеется дерьма. Как же без него? Без него никак нельзя. Никаких тебе духов, дезодорантов и палочек с благовониями. «В твоем голосе не слышно радости?» А хуй ли мне радоваться, если моя сестра разродилась своим подобием? Вот хуй ли? Ну на самом деле? Какое мне дело до ее ублюдка? Он вырастет истинным человеком и полным подобием сестры и того мудака, которого она подобрала на улице исключительно из желания быть как все. Впрочем Читать далее...