Наконец-то больше никого не жалко, то есть, совсем. Все - фигуры, аккуратно расставленные по местам и одновременно движущиеся; если девятьсот девяносто девять фигур из тысячи ведут себя (всегда, или в отдельных вопросах) как бессмысленные марионетки, это вовсе не повод испытывать жалость, которая быстро, слишком быстро мутирует в досаду и раздражение. Если уж приспичило испытывать какие-то чувства по всякому ничтожному поводу, пусть будет не жалость, а, скажем, озадаченность: как же все поразительно нелепо устроено, не понимаю ни черта. Очень освежает.

Раньше мне было, к примеру, ужасно жалко тетенек, запрограммированных быть домашней обслугой по гендерному принципу. Потому что, казалось бы, что может быть проще, чем выскочить из такого рабства, достаточно просто включить голову. А они, напротив, выключают.
А теперь ясно, что это же такой прекрасный и справедливый закон природы: не сдал экзамен - оставайся на второй год. Не включил вовремя голову и сердце - сам дурак (дура), будь прислугой (или живи с прислугой - и еще неизвестно, что хуже, я помню, как это - жить в семье, которой заправляет замордованная хозяйством и взамен наделенная мелкой сумрачной властью женщина, по-моему, это страшный пиздец).
Наконец-то даже по этому признаку никого не жалко. А все-таки пока стараюсь отворачиваться и не смотреть. Дурные привычки (особенно привычки жалеть, досадовать и раздражаться) легко возвращаются.

(с) chingizid

ЛиРушечка все выходные отчаянно глючила, поэтому пришлось хранить вынужденное молчание. Впрочем, я и в реале никуда не ходила, ни с кем не разговаривала, ничем полезным, за исключением домашних дел, не занималась. Наводила порядок в доме, выбрасывала хлам, освобождала пространство для жизни. Периодически заходила на ЛиРу, видела, что глюки не прошли, тяжко вздыхала и предательски отправлялась на ЖЖ читать чужие блоги. Вычитала много душеспасительного. По мере того, как меня этим душеспасительным станет совсем уж распирать, буду делиться.

Наконец дозрела, чтобы разобрать коробки со своими детскими книжками. В результате на столе выросла гора книжек, которые хочется перечитать. И про Муми-троллей, и про Муфту, Полботинка и Моховую Бороду, и про Витю Малеева, и про Васька Трубачева, и про княжну Джаваху, и много еще про кого. У меня грандиозные планы на первую неделю нового года: буду валяться под пледом, упиваться чаем и читать детские книжки -- и фиг меня кто выманит из норы.
Самое смешное, что мне вдруг дико, прямо до дрожи захотелось мороженого. Хорошо все же быть взрослой: тебе платят взрослые деньги, на которые можно купить хоть целый холодильник мороженого, и ни один другой взрослый не будет приставать со своими дурацкими представлениями о том, как ты должна жить и что тебе надо есть на ужин. Вот оно, счастье.

Не могу не поделиться. Я в таком восторге, что это почти неприлично. Была бы я нахальней -- влюбилась бы безответно.

***
Крестьянин торжествует и я за компанию с ним.

Стужа такая, что приходится каждый день ездить в студию - не работать, какая уж тут работа, скорость моей мысли находится в прямой зависимости от температуры воздуха - а тупо протопить, чтобы трубы не лопнули и мышь не сдохла.

Впервые в жизни, то есть, все-таки нет, впервые с девяти примерно лет, меня не бесит холод. Потому что я больше не страдаю от холода. Мне даже нравится, что холодно - вернее, не то чтобы вот именно "нравится", просто холодно - это больше не "хуже, чем когда тепло", это просто "как-то иначе", нет причин беситься и страдать. И причин слушать кельтские песенки, от которых (когда их слушаю я) тут же делается тепло, тоже нет. Песенки подождут до весны.

И если уж речь зашла о погоде. Научиться разгонять облака не очень трудно. Гораздо труднее научиться оставить облака в покое, пусть делают, что хотят. "Пусть делает что хочет" - это и есть формула любви, вернее, ее основа, все выращенное на другой основе любовью только притворяется.
Читать далее...

Пустыню перейдя, измученный от жажды,
Припал к морской воде, но пить ее не смог.
Я — путник жаждущий, ты — море и песок:
Я дважды изнемог, ты победила дважды.

А вот прохожий: он гулял себе однажды
И казнь влюбленного, ликуя, подстерег.
Несчастный висельник, когда настанет срок,
Неужто гнусному гуляке не воздашь ты?

Тот жаждущий, и тот повешенный, и тот
Зевака — ждет их ад в душе моей, могила
С названием: “Хочу, чтоб ты меня любила!”

Я вырыл сам ее, пускай в нее сойдет
Любовь, — она, как смерть, прекрасна, и к тому же
Скажи: ты слышала, что смертны наши души?
Читать далее...

Счастье не требует комментариев. И, наверное, именно так и должно быть.

Нынешнее состояние практически непрерывной эйфории меня даже немножко пугает. Физиономия в зеркале ошалевшая настолько, что слов для её описания не находится. Все мне в кайф. Про то же, что теоретически должно быть совсем не в кайф (вроде недавних московских безобразий или Киркорова), безо всяких усилий понимается, что оно не имеет значения ну ровно никакого, а потому и зацикливаться на нем ни к чему. Такое ощущение, что раньше мне подсыпали в чай то озверин, то грусть-тоску, а сейчас стали сыпать что-то прямо противоположное. Или, что кажется более вероятным, меня просто всякой пакостью травить перестали, и то, что есть сейчас, -- это мое нормальное состояние. Зашибись, ежели так.

Маленькая глупая белая кошка знает, что такое любовь.
Любовь - это лежать на неудобных скользких коленях неудобного скользкого, постоянно шевелящегося любимого существа, сползать с них каждые несколько минут, но не выпускать отросшие после стрижки когти, не цепляться, а шмякаться на пол, вздыхать, запрыгивать обратно на скользкие неудобные колени, сворачиваться клубком и снова сползать на пол, но не выпускать когти, не цепляться, падать, вздыхать и возвращаться - и так до бесконечности.

Глупый большой неудобный и скользкий человек тоже знает, что такое любовь. Любовь - это сидеть в неудобной позе, задрав колени, едва касаясь пола кончиками пальцев ног, стараться поменьше шевелиться, чтобы маленькая глупая белая кошка падала и вздыхала как можно реже, и в этом удивительном мире, сотканном из глупости и любви, было чуть больше тишины и покоя.

(с) chingizid

Думаю, эту зиму я запомню на такой долгий срок, что он подозрительно похож на слово "навсегда".
Меня впервые за беспрецедентно короткий промежуток времени не только развернуло на 180 градусов, но еще и в абсолютно верную по ощущениям сторону. И черт его знает, почему оно так случилось. То ли количество знаний переросло наконец в качество, то ли звезды встали удачно, то ли мудрый оборотень покусал, то ли просто время пришло.
Вектор правильный, движение стремительное, дорога интересная -- жизнь удалась, так получается?..

Уж очень я люблю, когда внятно сформулировано то, что обычно не проговаривается.

***
Место притч в современном мире заняли анекдоты и превосходно, на мой взгляд, справляются (некоторые).
Чего только стоит анекдот о девочке, попросившей у золотой рыбки огромный сопливый нос, огромные уши и еще какую-то дрянь, а на вопрос, почему не попросить что-то хорошее, воскликнувшей: "А что, можно было?" Или восхитительный анекдот про "передать соль", который, впрочем, трактуют обычно как историю о ничтожестве человеческой миссии; как такое в голову могло прийти - неведомо.
И вот еще прекрасный анекдот про волка, который хотел выебать хоть кого-нибудь, поймал колобка и - "откуда ты это сказал?"
По такому принципу почти всегда строятся коммуникации между людьми - откуда ты это сказал? куда можно сунуть часть себя, нуждающуюся в ласке? иными словами - как удовлетворить свой голод при помощи тебя?
Читать далее...

Ещё утром я поняла, что нужно что-то делать. Антология мировой философии предательски быстро закончилась, посылка с Озона придет в лучшем случае через три дня (вот тогда-то я и устрою оргию), а беспокойный мозг требует пищи.
По дороге с работы зашла в магазин и неожиданно для себя купила книжку Зеланда. Это тот самый дяденька, который сидит на границе психологии с эзотерикой и рассказывает про трансерфинг реальности. Мои с ним отношения начались давно, но каждый раз бесславно обрывались. Пару раз я листала его книжки в разных гостях, однажды даже было начала читать в Интернете, но быстро поняла, что чтение с экрана больших текстов -- удовольствие сомнительное. Ну и вообще, мне, чтобы проникнуться, надо книжкой пошуршать, уснуть с ней пару раз, карандашных заметок на полях начирикать. Я же не могу прочитанное не прокомментировать, я ж у нас всех умнее, и Пастернака перепастерначу, кто бы сомневался.
Прочитала первые три главы. Теперь сижу и ржу, аки пьяная лошадь. Потому что мне уже и там уши Фрая мерещатся. Фрая, который Макс, а не Стивен.
Если это разновидность безумия, то, надо отдать должное, весьма приятная.

Я таки добила наконец четвертый, последний том "Антологии мировой философии". Книжечки, между прочим, не хухры-мухры, 1969 года издания -- то есть, почти в два раза меня старше, и, надо полагать, умнее.
Не знаю, познала ли я в процессе чтения истину, но у меня полное ощущение, что истина познала меня. Я бы даже сказала, что истина меня как-то очень от души поимела.
Можете смеяться, но приход внутреннего понимания некоторых вещей -- это очень телесное переживание. Потому, наверное, словами приход этого понимания можно спровоцировать, но описать словами итоговое внутреннее состояние кажется мне практически невозможным, разве что через какие-нибудь уж очень изощренные метафоры.
Ну да бог-то с ним со всем. На данный момент главная мудрость в том, чтобы отправляться баиньки, а не про метафоры гундеть в темноте.

Весь вечер медитирую на новенький оранжевый чайник.
Это душеполезное занятие почему-то навело меня на мысль, что теперь мне необходим оранжевый шарф. Почему именно оранжевый и с какой стати непременно шарф -- неведомо. Но идея хороша. Отличный способ дешево и сердито разбавить демонически черные одежды попугайским шарфиком крупной вязки и длиной метра под два. Все равно рожей я не вышла, демон из меня никудышный, а избыток черных красок до добра может кого и доводит, но не всех и без гарантии.
Жаль, у меня пока не хватает эксцентричности прилюдно курить трубку: этим делом я занимаюсь исключительно в одиночестве и только под покровом ночи. Думается, что в черных одеждах, оранжевом шарфе и с трубкой я стала бы вообще ослепительно прекрасна. Главное, чтоб меня в этом виде как-нибудь маменька не застукала, не выдержит ведь материнское сердце такого ужаса-ужаса.

Я так часто и упорно обвиняла себя в географическом кретинизме, что в конце концов сама себе поверила. Ну, почти.
А меж тем, я лукавила -- не совсем завиралась, но. Но. Кретинизм-то есть, и вполне себе географический, но дело в том, что он при этом приходящий и избирательный. Я категорически не могу найти ни одно государственное учреждение, не изучив дюжину раз карту. Да и карты, честно говоря, не всегда помогают: все равно периодически плутаю так, будто леший водит и глумится. Я часто не могу с первого раза найти даже место без андроидов серии "Чиновник Обыкновенный", про которое не знаю наверняка, стоит ли мне там появляться. Зато если мне куда-то действительно надо (читай -- "на самом деле хочу туда попасть"), то иду уверенно, как миленькая иду в искомое место, безо всяких там GPRS, карт и подсказок прохожих. Даже если желанный пункт находится в жопе мира, на кудыкиной горе или в лабиринте Минотавра, меня это не только не останавливает, но и не смущает ничуть -- дойду с первой попытки, расшугав по углам Минотавров.
Получается, я такое хитро устроенное существо, которое приспособлено только для того, что мне интересно и приятно. Для всех прочих занятий мне делалку не прикрутили, не виноватая я. В сущности, если все время это про себя помнить, то это не так уж плохо. А временами так и вообще охрененно круто.

Я наконец поняла, чего мне так не хватало, что мешало стать моей жизни воистину прекрасной. Более того, я не только поняла, но и смогла исправить этот чудовищный недостаток.
Я пошла в магазин и купила там электрический чайник. Оранжевенький, как апельсин.
Поставлю его у себя в комнате, принесу туда же канистру с водой, освобожу полочку для чайно-кофейной дребедени -- и наступит гармония. Ибо мне не придется больше шастать ночами в темную кухню, чтобы заварить еще одну чашечку чего-нибудь.
Чайник будет ночами урчать мне и фыркать, как разумное существо: иногда, когда урчит, нежное, а когда фырчит -- язвительное. И с этих пор жизнь моя станет легкой и радостной.

Жизнь, жизнь

I

Предчувствиям не верю и примет
Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда
Я не бегу. На свете смерти нет.
Бессмертны все. Бессмертно все. Не надо
Бояться смерти ни в семнадцать лет,
Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,
Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
Мы все уже на берегу морском,
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идет бессмертье косяком.
Читать далее...

То, что многим кажется снобизмом, есть на самом деле не что иное, как желание сделать обитаемый мир вокруг себя пригодным для жизни. А в отсеве неприемлемых для себя вещей и людей, которые подобные вещи с собой несут, без фильтров и барьеров не обойтись. И тут уж не до обиженных и оскорбленных.

Опытным путем выяснила, что со мной нельзя оставлять пятилетних детей даже на полчаса. Совсем маленьких, которым еще мудро наплевать, что я там несу, -- можно. Совсем больших, которые уже в школе, -- тоже можно, я примерно представляю, о чем с ними разговаривать. Пятилетних же деток -- нельзя, потому что я не знаю, чем их, кроме сказок, развлекать -- а как раз сказок-то я никаких и не помню. Поскольку я не могу опозориться перед мелким человеческим детенышем, то придумываю на ходу нечто, отвечающее моим собственным представлениям о мире. А представления, как известно, у меня те еще.

В итоге бедное дитя сегодня утром услышало сказочку, сочиненную вашей покорной. Сказка вышла о сотворении мира (уже нехило, ага), про то, как Ангел Ах и Ангел Ух создавали прекрасный и удивительный мир. А потом пришел Ангел Ой и создал человека.
Вот хоть все бросай и садись писать книжку "Сказки для юных мизантропов", а после отыгрывай сцену про Гоголя, камин и второй том "Мертвых душ". Ибо нечего детей так сразу пугать, им еще жить и жить, через ужасы школы и прочих изумительных учреждений проходить, а тут я со своими тревожными историями. Нечего.

Это у Кастанеды сказано: когда приходит смерть - воин танцует перед ней свой последний танец. И этот танец так прекрасен, что смерть на какой-то небольшой срок отступает и просто смотрит.

Но и этот момент проходит.


... умру я, скорей всего, нескоро, лет через двадцать (хотя тут никогда не понять). Но я недавно понял, что я научился танцевать только для себя. Это очень непривычный для меня опыт, как круженье по кухне, когда есть только кухня и я (я всегда что-то себе представлял, я никогда не был в этот момент здесь и сейчас, сам с собой, наедине). То есть я вижу, конечно, лица людей, которых сейчас люблю, так или иначе, но они как в тумане, и они не смотрят на меня.
Никто не смотрит на меня.
Читать далее...

В музее Ван Гога в Амстердаме перед одной из картинок (кажется, это были "Ирисы") стоял человек лет тридцати-сорока, наделенный всеми внешними признаками хорошо зарабатывающего интеллектуала, и беззвучно рыдал, трясясь всем телом.
Черт, опять плохой пример, щас все вцепятся в Амстердам. Нет, он не был укуренный, или уторчанный иным способом. Да, я эксперт в этой области. Впрочем, думайте, что хотите, только не надо мне это рассказывать, пожалуйста, если вам не трудно.

Я очень хорошо понимаю, почему человек так себя вел. Хотя лично на меня ровно такое же состояние накатило перед другой картинкой. Я, впрочем, в музеях обычно не трясусь и не рыдаю, потому что у меня очень большой опыт экстатических состояний в публичных местах, поневоле пришлось выучиться сохранять внешнее спокойствие, жертвуя наслаждением ради безопасности. А человек, небось, первый раз так попал. Или второй, к примеру.
Читать далее...