Я терпеть не могу умников. Тошнит от них просто. Может, конечно, это я такая неглубокая и бестолковая, но всяческие окололитературные, псевдо-музыкальные и театроведческие споры не вызывают у меня ничего, кроме улыбки. Я, правда, не знаю, как можно всерьез обсуждать «влияние испанской драматургии восемнадцатого века на европейский театр двадцатого столетия». Нет, конечно, тетеньки и дяденьки, а также девочки и мальчики в толстых очках и с морщинистой мыслью на лице вызывают у меня уважение, но мне кажется, что в жизни они упускают нечто очень важное. Суть. Саму жизнь, подменяя ее беседами и толстенными томами чужих мыслей. И да, черт возьми, я не в состоянии рассказать историю государства российского по дням и часам, я не прочла все произведения Достоевского и Толстого, но зато про меня говорят, что я живая и непредсказуемая, что со мной интересно: легко и сложно одновременно. И мне важно это ощущение свежести и непередаваемого кайфа от жизни. Такой, как она есть

Вчера с девчонками с работы пытались попасть в Музей кино на Антониони. Я никогда не предполагала, что старые фильмы до сих пор пользуются такой популярностью. Когда ровно за десять человек до нас выяснилось, что билетов осталось ровно два, мы рассудили, что самое время идти и пить пиво. Пить решили неподалеку, то есть, в ресторане «У Швейка». Сие заведение оказалось закрытым на ремонт. Оглядев тоскливым взглядом ледяное пространство, зябко поежившись, мы рассудили, что лучше никуда больше не ходить. Ибо холодно.

Никогда не делайте того, что сделали мы. А сделали мы превеликую глупость: пошли в кафе «Суфле». Нет, конечно, можете заглянуть, но не говорите, что я вас не предупреждала. Ждать меню придется часа два, потом вам его наконец принесут и все. Следующего пришествия официантки придется ждать столько же. Потом подождете еще заказ. Счет, правда, приносят быстро, зато сдачу не несут, пока не напомнишь. Меню – отдельная песня. Ну не понимаю я, почему золотая бочка должна стоить 100 рублей. Да и ладно бы, коли пафосное заведение было бы. А – то так… квази–японская кафешка. Я не знаю, кто составлял прейскурант, но такие шедевры, как «Б–52 –– попробуйте новинку», «оливье –настоящий русский салат» и «коктейль с банановыми принадлежностями» (шкурки, что ли?), не возбудили абсолютно. Я уж не говорю о том, что о запятых и знаках препинания составители даже и не слыхивали…

Единственное, ради чего туда стоит заглянуть – это сортир. Супер вещь. Ярко– красная плитка размером 7х7 см и белые швы. Такие же, красные двери с белыми фрагментами из матового орг–стекла. Вставляет недецки просто.

Триста шестьдесят пять раз в году я открываю глаза. Триста шестьдесят пять раз съеживается мой зрачок. Примерно 239 раз рука тянется к будильнику. Не забыть про добавочный день каждые четыре года. Я надеваю в зависимости от сезона пальто, дубленку, куртку, ветровку или же не надеваю верхней одежды вовсе. Где-то четыре месяца из двенадцати я ношу колготки под брюки. С мая по октябрь катаюсь на роликах на улице. Я сплю с открытой форточкой круглый год.

Я где-то слышала, что человек потребляет 3 литра кислорода в сутки. Вдох-выдох, тик-так. Бегут секунды, проносятся минуты, часы убегают в даль (по-моему, это уже где-то было). Все повторяется, день сменяется ночью, а ночь днем. Каждый год приносит дереву по одному кольцу. Каждый год – новый брачный союз со временем. Ежегодная вечеринка нарождения.

Я перехожу улицу. Краем глаза замечаю, приближается вишневый автомобиль. Мое тело совершает оборот на девяносто градусов, ужас застыл на лице водителя: резкий поворот руля и свист тормозных колодок. Я слишком близко, а тормозной путь слишком велик. Сначала от сильного удара ломаются тазобедренные кости: плоть с гулким стуком впечатывается в бампер. Потом меня складывает пополам, при этом я бьюсь лицом о капот машины. Перед глазами резко возникает вишневая лакированная поверхность, а через мгновение все становится маково - красным. В голове слышен щелчок – хруст переносицы. Ноги, неестественно вывернутые, отрывает от земли и тоже забрасывает на капот. Любой гимнаст позавидует тем трем с половиной оборотам, которые я совершаю, перелетая через кузов автомобиля. Вишневый седан. Точно. Это вишневый седан. В следующий момент падаю на мерзлый асфальт. Точки приземления – хребет, затылок и плечи. Звук выключателя. Лампочку выключили. Я ложусь спать последний раз за двадцать семь с половиной лет.

Мне всегда нравились ее рваные жесты. Такие стремительные и в тоже время робкие. Нервничая, она смешно вертела в руках кольца, карандаши, конфетные фантики, словом, все, что попадалось в зону досягаемости. Она кричала: «Пойдем, пойдем!» А краешек пальто, отороченный старомодной ламой, смешно распахивался, обнажая сетчатые лодыжки в гриндерсах.. Она совсем не носила шапок, только, если очень холодно. В минус двадцать из рюкзака доставалось нечто, непонятным образом державшееся на затылке. Это, вкупе с локонами каре из тридцатых годов, один наш приятель метко назвал: «последний шанс выйти замуж». Она любила небритых евреев, рок-н ролл и водку. В этом мы были похожи, а значит - вместе. Рядом с ней могли быть только понимающие и терпимые люди, а нет лучше способа научиться терпеть, чем полюбить.
Для нее не существовало обещаний, робкое «извини-не-вышло» разом отменяло все обиды. Становилось понятно: «Да, не вышло, а ты – не прав, что надеялся. Посмотри в эти бездонные карие глаза. Разве, они могут врать?» Мы пускались вместе в сотни тысяч авантюр: бесчисленные поездки в Питер, клубы, странные встречи, ночевки у едва знакомых людей, опять же, водка, гашиш, словом, все, что занимает семьдесят процентов учебного времени на филфаке. У нее была мечта: материально потрогать весь мир, выпить его до капли и растворить в себе.

Недавно я встретила ее. Поправилась. Длинная юбка в пол. Длинный же пуховик. Шарф на шее тремя кольцами. Гриндерсы. Знакомый рюкзак и фотоаппарат наперевес. Жесты стали увереннее, куда-то подевалась манера вертеться и все время сучить ногами под столом. Спокойная речь. Она учится на фотографическом отделении журфака МГУ. Черпает мир, как сметану ложкой, преобразуя его в статичные образы. Она и меня сфотографировала.

На улице пахнет сыростью и талым снегом. Миллионы снежинок в одночасье превратились в слезы. Слезы зимнего вечера. Я, поеживаясь от холода, жду автобус на остановке. На мне джинсы, курточка цвета зрелой сливы и килограммовые ботинки. Влажный воздух забирается за пазуху, щекочет голую шею, струится вдоль позвоночника и крупными каплями сползает в ложбинку меж ледяных ягодиц. Кожа на лице стянута, как будто кто-то огромной рукой схватил волосы на затылке и запрокинул мне голову. Мокрые пряди волос прилипли ко лбу. Я с трудом перевожу дыхание.

Июльская жара. Градусов тридцать. Чертовски хочется пить, так что даже губы высохли и потрескались. Чуть влажный язык доставляет дискомфорт. Все время думаешь об этом. Я сижу на правом сидении золотистой машины, высунув правую ногу в окно. Левая нога покоится на торпеде. Забавно выпирают косточки на голых загорелых коленках, ногти выкрашены в красный цвет, пятки голые и грязные. Простую белую майку и край шортиков от загривка до копчика прочертила липкая дорожка. Жара обостряет все запахи, в том числе и телесные: аромат мускуса в душном салоне. Сейчас ты вернешься из магазинчика на автозаправке и принесешь мне бутылку минералки…

Я ненавижу телевизор, не включаю его просто. Абсолютно не понимаю, что можно там смотреть. Когда мне звонят какие-то, блядь, девочки и пискливыми голосами заявляют, что они, де, проводят какой-то социологический опрос и хотят выяснить у меня, включен сейчас ли ящик и что я там по нему смотрю, мне хочется послать их на хуй. И только нечеловеческая сила воли и природная вежливость не позволяют мне сделать это. Сжав кулаки и зубы, я выплевываю четкое: «Нет, никто не смотрит». И добавляю: «Мы вообще телевизор не смотрим. Ни-ко-гда!» И это абсолютная правда. Если я хочу посмотреть фильм, то иду в кино. На крайний случай, существует чудо-штука DVD или MP4. И все. Никаких тебе путиных, галкиных, задорновых, хрюш и степашек. Абсолютно. Полная индивидъюэлити. Точка.

Целый вечер слушаю Pink Floyd – the Wall. Так получилось, что не делала этого очень-очень долго. Даже и не знаю почему. Но тем приятнее вернуться и пережить это заново. Я помню, когда в первый раз посмотрела фильм, была просто поражена тем, как это сделано. Где –то с месяц заезженная кассета (а было это в начале девяностых) не вынималась из видеомагнитофона. Мы с приятелями музыкантами смаковали каждую нотку, все изумительные фразы мелодий, богатство гармонии и так далее. Визуальный ряд, равно как и текст были заучены наизусть. И вот сейчас, нацепив KOSS UR 40, я просто таю. Я закрываю глаза и погружаюсь в бесконечное пространство звука. Волны почти материального происхождения вливаются внутрь, кажется, будто музыка пронизывает каждую клеточку. Так в дыму марихуаны начинаешь ощущать, как слоится воздух.

Нет лучше друзей, чем бывшие любовники. Вчера я снова убедилась в этом. Покинув любимый холдинг, я вдруг осознала, что мне просто необходимо поговорить с кем – нибудь, причем, это должен был быть человек, хорошо меня знающий. Желательно мужчина. Нет проблем! Берем и набираем телефонный номер, знакомый настолько, что когда я звоню родителям, периодически попадаю к Н. (да, а почему бы ни назвать его Н.).
С Н. мы познакомились, когда мне было шестнадцать лет. Романтический возраст, розовые мечты и все такое. В то время я была больна гитарой и ударными инструментами. На гитаре я играла сносно, даже что–то там классическое, кажется. Ударные… Drums в то время –– дань рок–н–роллу, альфе и омеге моего переходного возраста. Н. как раз преподавал игру на ударных инструментах, к тому же, он был чудовищно красив и потрясающе талантлив. Такая демоническая внешность, глаза, горящие неугасимым огнем, тонкие, артистические кисти рук, бархатистый голос. В общем – прынц да и только. Конечно же, я не могла упустить такой шанс: начались наши совместные занятия. Он учил меня латиноамериканским ритмам, я ложилась спать с босса новой, а просыпалась под ча–ча–ча. На лекциях в университете раздавалось мерное постукивание – что поделать, синдром зайца. В общем, случилась у нас лУбоффь страшная. Все, как положено: нежность до потери памяти, ревность, ярость, страсть там дикая. Короче, все то, что бывает при первой влюбленности, то, что в первый раз проявляется особенно ярко.
«Он был старше ее, она была хороша…» – как раз про нас. Н. старше меня на десять лет, не знаю, на сколько умнее, но, опытнее, уравновешеннее и спокойнее – точно. Теперь – тем более. Наша история длилась с переменным успехом где–то шесть лет. Мы ссорились, мирились, расставались навек, снова сходились. В общем, такая бодяга продолжалась довольно долго, пока, в один прекрасный момент, оба не сошлись на том, что делить–то, в общем, нечего, что все слоны уже розданы, поезд ушел, помидоры завяли и так далее.
Но. Теперь у меня есть друг. Нет. ДРУГ! ДРУЖИЩЕ!!! Человек, с которым можно обсудить все, вплоть до самых интимных вопросов, знать, что тебя поймут, поддержат, пожалеют, отругают, короче, поведут себя абсолютно искренне и честно...
Три часа в кафе и неторопливая беседа. Мы слегка напились и стали особенно откровенны. Я поведала свои секреты, он – свои. Мне теперь так хорошо и спокойно, ну просто очень…

Есть люди, действующие на меня гипнотически. Вот мозгами понимаю, что человек меня подавляет, мной манипулирует, и ничего поделать не могу. Мне это даже нравится. Самое интересное, что таким образом меня можно подбить на какую угодно авантюру. Не могу отказать себе в удовольствии. Думается мне, что корни всего этого в том, что подсознательно я всегда ищу человека психологически сильнее меня. Мне интересен элемент противостояния характеров. Да мне просто интересны волевые, талантливые мужчины. И это, насколько я помню, было с детства.

По складу ума, по каким–то жизненным позициям я – в отца. Мама говорит, что я – просто копия его, только в женском варианте. И это действительно так. Отец – уверенный, очень сильный и упрямый. Он всегда знает, чего хочет и как этого добиться. Он ставит себе цель и идет к ней. Я его безмерно уважаю. Просто бесконечно. Но у него нет одного качества, которое определяет все лучшее в моей жизни, а именно – лени. Да–да, не надо улыбаться, именно лень определяет большинство моих самых удачных решений в жизни. Иногда мне бывает лень бороться, встать и идти, ну, и все такое. И, самое интересное, что такая безучастная позиция приводит к неожиданным положительным результатам. Жизнь подбрасывает ситуации, я говорю: «Ну ладно, не на диване же лежать, давайте сделаю» и выходит, что абсолютно все меняется к лучшему. Надо уточнить, под ленью я понимаю не нежелание чего–либо делать, а нелюбовь к поиску лучших вариантов. Если будет надо, то они сами появятся.

И они появляются в лице все тех же сильных мужчин, выгодных предложений и интересных совпадений. И я, признаться, этому очень рада.

Удивительно, как можно с помощью всего лишь поцелуя выразить все, что ты хотел сказать человеку. С помощью него можно объясниться в любви и рассказать о своей страсти. Можно сказать: «прощай». Нет ничего хуже, чем равнодушный поцелуй, холодный, словно лягушка. Может быть сальный поцелуй, омерзительный и невыносимый, когда начинаешь задыхаться от скабрезности происходящего. Можно целоваться невинно, дружески, по–родственному. Так как мать целует ребенка, его никто и никогда больше не поцелует. Поцелуй может поведать многое о человеке. Кто–то делает это с силой, кто–то –– робко, кто–то –– трогательно до невозможности. Некоторые люди вообще не любят целоваться. Я люблю. Этот процесс захватывает меня целиком. Сначала слегка, едва дыша, ты касаешься щеки человека. Чувствуешь тепло и какую–то необыкновенную вибрацию воздуха. Потом, как бы случайно, соприкасаешься с губами, проводишь по нежной коже. Внутри что–то замирает, как перед прыжком в бассейне. Постепенно прикосновения становятся более настойчивыми. Ты захватываешь губу партнера, проводишь языком по внутренней стороне и ныряешь язычком внутрь, задевая зубы, щекоча и дразня, волнуя. А на душе так сладко–сладко и тепло. Томно так. Словно шоколад ешь.

С самого утра сидишь и ждешь чуда, ждешь, когда что-нибудь изменится и, наконец, случится что-то из ряда вон выходящее. А его все нет и нет. Из ряда вон выходящего. Думаешь, как бы отвлечься, что бы такое придумать, чтобы не думать.

Старое расстроенное пианино изливает непонятную тоску. Из недр рвутся диссонирующие аккорды. Пианино плачет. Ему плохо. Оно с треском захлопывает крышку. Бамц.

И любимая книга, равно как и крышка ноутбука, делают то же самое.
Неужели, звук хлопка - это то, что отныне меня сопровождает?

Почти прошел этот день. Один из тысячи таких же. Разных, наполненных чудесными мелочами, маленькими кирпичиками жизни. Я сегодня видела:
Мерзнущую на суку ворону.
Мужчину в черном пальто, который размораживал замок машины.
Троих детей, они катались на санках.
Велосипедиста на горном велосипеде.
Ледяную горку, с которой я даже два раза прокатилась и чуть не отбила себе пятую точку.
Много душистого снега.
Речку.
Две собаки играли в лесу. Я еще подумала: "Они же бездомные, где же они спят, ведь ночью довольно холодно".
Колею посреди парка. Она петляла меж деревьев. Было видно, что кто-то ехал на машине по целине.
Мальчика, который катался на сноуборде на довольно пологом склоне.
Еще трех велосипедистов, они прыгали с трамплина.
Много детей.
Довольно много лыжников.
Березу.

Девочка проснулась с утра и поняла, что ей нестерпимо хочется попасть на ту улицу, где они гуляли с мамой, когда ей было пять или шесть лет. Она натянула джинсы, свитер и дубленку, нацепила рыженькую шапочку. На трамвайной остановке мерзли пять или шесть будущих пассажиров: две подружки, бабушка, два дедка и молодой мужчина лет тридцати. Девочке повезло, трамвай подошел тотчас. Ухватившись за поручни, она впорхнула внутрь. Только колыхнулась красная дубленка. Девочка зябкими пальчиками протянула гривенник вогоновожатому. Тот отчего-то улыбнулся. В районе улицы Боровой она вылетела прочь. «Вот сейчас, там, за поворотом, будет тот самый дворик! Там такие должны быть качели, желтые и лестница-труба! А горка, какая там горка, с две меня!» Она бежала почти вприпрыжку - так, что тоненькие каблучки выбивали нетерпеливую дробь по гулкому асфальту. Аж дух захватило! Поворот! Еще! Вот!…

Подземная стоянка автомашин. Граж. Братская могила консервных банок. Морг. Контрольный выстрел.

Недавно подумала: все же, я не верю людям. Вроде – да, люблю, типа, всех, ко всем хорошо отношусь и все такое. Но вот до сути себя допускаю единицы. Считанные единицы. Да и не то, чтобы чего– то там из себя строю, нет же. Просто, чаще всего на то, что можно было бы назвать словом «суть», надета куча слоев. Слой гнева, слой удивления, слой добра, зла, радости, обиды, восхищения и так далее. И они постепенно перемещаются друг относительно друга. Но ядро, мое эго, видели всего несколько человек. Ну, не более трех–четырех, не считая родителей. Вот такая я девочка – капуста.

Босыми ногами в одной майке бреду, поеживаясь от холода, на кухню, закрываю окно, синими пальцами включаю конфорку, наливаю чайник, ставлю на плиту. Это один из тех рудиментов советского быта. Чайник на газовой плите. Нет, конечно, электрический у меня есть, но ведь постепенно нагревающаяся стальная поверхность и голубоватые языки пламени раскрашивают утро нежными, ностальгическими оттенками. Замерзают ноги, надо было надеть тапки. Поджимаю пальцы – иллюзия тепла. В ванной перегорела лампочка, я не знаю, где лежат новые. Придется умываться на ощупь. Я же помню свое лицо: не промахнусь. Сначала – зубы, потом глаза и все остальное. Закипел чайник. Я потягиваюсь, расправляя закостеневшие за ночь суставы: сначала вверх, потом руки замком за спиной и наклон. Понимаю, что застудила шею. Трогаю железку под ушной раковиной: болит. Ничего, пройдет. Теперь душ – только там я могу окончательно согреться. Горячие струи бегут по бедрам, стекают по груди, гусиная кожа постепенно разглаживается, а соски – наоборот, съеживаются, капли воды барабанят по затылку, лицу и плечам. Приятно. Натереться кремом и одеваться. Сегодня холодно – на улице : минус пятнадцать. Зима. Кофе. Пять минут новостей. Вечность.

Слова, слова, слова. Обмен информацией, настроением, чувством. Фальшивы, как и сами эти чувства, облеченные в сочетания звуков. Ты мне- я тебе. Игра такая: отгадай, что я сейчас подумал и как это соотносится с тем, что было произнесено. Ложь и лицемерие, мыльный пузырь, «фух». Я просыпаюсь и слышу: «Доброе утро!» Какое оно, к черту «доброе», семь утра ведь! Я прихожу на работу и вижу лживую улыбку начальника, готового в любой момент ухватиться за незначительный мой промах и отвесить добрую порцию пиздюлей. Я читаю почту, приходят сотни тысяч поздравлений со всевозможными праздниками: с Новым Годом, с днем нефтяника, с годовщиной независимости хрен знает кого от хрен знает чего и так далее. Я понимаю, что всем, кто отправляет эти идиотские открытки, посрать на меня с колокольни Ивана Грозного. Меня мутит от улыбок официанток в крахмальных фартучках. После прочтения «Бойцовского клуба» все время кажется, что в мое рагу кто-то плюнул. Я буквально-таки блюю при встрече с бывшими друзьями, тем более, с любовниками. Ах, эти лучистые взгляды, сморщенные в своей озадаченности физиономии! Неужели вас, блять, действительно интересует, как у меня дела, что нового у моей сестры, а также, как здоровье драгоценной жучки? Не надо, господа, лукавить. Единственное, что для вас в данный момент важно: а достаточно ли хуево, по сравнению с вами, мне живется. И никакие бредни про собачку и здоровье это не скроют. Открываю дневники – и здесь то же. Одни слова. Бессмысленные фразы, хитроумные сплетения лингвистических паутин. Опусы и экзерсисы. Вы, бытовые летописцы, чего ради врете – то? Скажите на милость. Или вам неимоверно скучно в ваших маленьких убогих жизнях и поэтому придумываете эти радужные, психоделические мирки. Или вам мало осязаемых жертв вашей скуки, хотите, чтобы в день еще пятидесяти двум (трем, четырем, восьми и так далее) таких же, как и вы, мифов стало тоскливее жить? Схлестываете шпаги словесных рапир, чтобы, случайно повстречавшись в реале, молчать и мучительно придумывать, как еще соврать, дабы не выйти из образа? А потом, перебирая в памяти подробности этих встреч, извлекаете наиболее фантасмагорические картинки и расставляете их по порядку. Позже они не позволят забыть самые эффектные моменты лжи.

Сегодня в метро мое внимание привлек один мужчина весьма маргинальной наружности. Он был одет в грязную желтую куртку Nike, черные брюки и кроссовки, которые первоначально, видимо, были все – таки белыми. Борода клочками торчала из–под полосатого шарфа, а свалявшиеся наподобие дредов волосы прикрывала растаманская пестренькая шапочка. На вид ему было лет двадцать пять – сорок. Точнее определить не удалось. Но самое главное заключалось не в этом. Самым главным было выражение его лица. Большей безмятежности и вселенского спокойствия я давно уже не видела. Казалось, он всем своим видом говорил: Don’t worry, be happy! Это так отличалось от общего пассажирского фона, от сонного равнодушия и какой–то скрытой агрессии.

Я долго смотрела на этого мужика, было понятно, что ему глубоко наплевать на все происходящее, что он, в общем – то, счастлив. И мне стало грустно, что я не могу вот так вот сесть, например, на троллейбус и кататься туда–сюда, ни о чем не думая, просто разглядывая проезжающие мимо машины.

Праздники, в общем, прошли еще как ударно. Мы замечательно справили Новый год: со звоном бокалов, с поеданием деликатесов, с ритуальным сжиганием бенгальских огней, с коллективным разворачиванием подарков и прогулками в заснеженной ночи. Для полного счастья оставалось только устроить оргию, но все решили, что к этому важному мероприятию следует подходить более ответственно, поэтому разврат перенесли на потом.

Первого числа, как и положено хорошо выпившим людям, мы спали –спали–спали, а потом ели–ели, а потом трахались–трахались–трахались, затем снова спали и трахались, гуляли, пили шампанское, трахались и спали.

Второго было запланировано мероприятие с родственниками, а именно, поедание остатков праздничных яств и пирога, выпивание энной дозы алкоголя, гуляние и всяческие другие нехитрые радости.

Третьего числа – оздоровительные мероприятия в районе Солнечногорска. Общение с иностранными гостями, зимняя рыбалка, финская сауна, копчение и поедание рыбы, питие самогона, запускание фейерверков и так далее.

Вчера по плану был каток, кино и водка–мартини с соком. Полтора дня… и опять?

Каждый раз с приходом Нового Года я понимаю, что в моей жизни ничего не изменилось. Ну не может все взять и поменяться за одну ночь. Люди, вон, годами пашут, чтобы обеспечить себя минимумом комфорта и уюта. Я имею в виду и материальные, и духовные аспекты нашего существования.

А как хочется взять, хлопнуть в ладоши, и вот, раз, а ты уже крутая навороченная тетка с кучей бабла в кармане. Ну, ясен перец, дом на Мальдивах, или еще в какой жопе, любовник – мускулистый мулат, муж – умница и богач, престижный собственный бизнес и куча свободного времени в придачу. Романтические, там, викенды, а также всяческие экстремальные приключения, вроде сафари в джунглях и прыжков с парашютом в Гранд Каньоне, да мало ли еще чего интересного в жизни бывает!

Вот как размечтаешься, а потом обыденность – хрясь! – по башке. И, опа, понимаешь, что это все мечты – мечты, с их неземной сладостью. Ну и что, прям уж, помечтать нельзя. Ну и ладно. С парашютом и в Тушино прыгнуть можно. Бабло я и так не считаю, почти. Окружают меня исключительно умницы и богачи, по крайней мере, с точки зрения красоты, тэкскать, душевной. Любовник – хоть и не мулат, но мускулист и гиперсексуален, так что с романтическими викендами и экстримом – порядок полный. Бизнес? Я предпочитаю не брать на себя ответственность. Легкая жизнь, плюс, фиксированный, с 10 до 18, рабочий день – самое то.

Получается: я самый счастливый человек на свете. У меня все есть.

Мой любимый мужчина балует меня нещадно, ну и, конечно, не забывает о себе. Вчера он подарил мне эротичный костюм снегурочки – красное, полупрозрачное платьице, микроскопические трусики – стринги и красный же колпачок, в каких ныне ходят развеселые, вечно пьяные студенты. Естественно, я не удержалась и все померила. Видимо, я так славно вертела попкой, что он не устоял, даже трусиков снимать не стал, а просто отодвинул их и отодрал меня по полной программе. Прямо на письменном столе.

Мерцала елка, за окном раздавалось: «С Новым Годом!», но телевизору Ипполит в который раз хулил заливную рыбу, а мы любили друг – друга так, словно это и был главный новогодний подарок.