Я нашёл новую работу и купил книжку Камю.
"Но поймите же, доктор, это же глупо. Я родился на свет не для того, чтобы писать репортажи... А может, я родился на свет, чтобы любить женщину. Разве это не в порядке вещей?"
Такой вопрос задал мне Альбер Камю устами одного из героев. И я ответил, что любить женщину, пожалуй, тоже не так уж и умно (при этом на меня обернулись несколько человек в автобусе). Но, разумеется, родиться для репортажей - это, по-моему, ещё более глупо.
Из-за этих треклятых "репортажей" (я, конечно, не репортёр, тут это просто слово) я не успеваю ни полюбить женщину, ни поиграть на флейте, ни поплясать на залитом солнцем лужку среди веснеющей природы. Но я не унываю. Скоро начну заказывать за обедом порцию коньяку, буду с трудом застёгивать брюки на расползшемся брюхе, стану думать об отпуске у моря и время от времени выкрикивать: "Эй, ну кто там опять неправильно написал слово "Куршевель"?!" А потом власть захватят лимоновцы и вздёрнут меня со всем издательским домом на ближайших деревьях.
Ну, что касается финала, он продиктован моей дружбой с одной девушкой, которая состоит в лимоновской партии. И из дружеских чувств хочется, чтобы всё у них там сложилось хорошо - и они вздёрнули бы всех, кого им нужно.
Это цитата сообщения пеплов Оригинальное сообщение
Расстрелялись тут!
Журналистка возмущается, что в очередной раз сняли её текст про труп в туалете годичной давности и вместо него поставили свежий материал про то, как студент средь бела дня в центре города обстрелял из пневматического пистолета маршрутку.
-- Ну как так можно работать? Пишешь, пишешь, а потом, бац! кто-то в понедельник пострелял в центре города и материал мой опять сняли!
[450x339]
Вчера насовсем и бесповоротно расстался с работой. Из надорванных бумажек, гнилушек, источающих тонкое зловоние, пакетиков с сахаром и чаем, чьими услугами я так часто пренебрегал в нашей славной редакции, предпочитавшей более крепкие напитки, и прочего необходимого мне барахла я выудил самые дорогие мне вещи. Вот, например, этого флейтиста, спаянного каким-то неизвестным мне умельцем из гвоздей. Этот истукан стоял на страже моего вдохновения во всё продолжение моей карьеры, почти неслышно наигрывая все незатейливые мелодии, какие только способен выучить человек, состоящий из гвоздей. Не знаю, что притащит в редакцию мой преемник. Возможно, это будет плюшевый Микки Маус с надорванным ухом, или бюст Шиллера в бронзовом парике, или маленький молоточек, чтобы убивать тараканов, которых я развёл у себя на столе, – кто знает. Но одно я знаю точно – уже никогда в редакции не раздастся тихий, почти неслышный посвист моего гвоздевого флейтиста. Но, поглядите-ка, в его глазах нет никакой грусти, потому что он снова со мной, этот славный парень! Его флейта пряма (почти), а амбушюр крепок. Больше ему ничего и не нужно.
Охрана шутливо не желала меня впускать. «Пришёл? А бутылку принёс? Как так?! Марш в магазин! Вишь, работничек…» – такой нестройной разноголосицей встретили меня пьяные мужчины у входа. Новый старший дизайнер, мужчина с усами средних лет (да-да, сам мужчина был немного постарше) пригласил меня на кухню выпить домашней наливки, помещавшейся в пластмассовой фляжке из-под старого коньяка, который теперь, наверное, уже не выпускают. Мы выпили, и он начал рассказ. Приводить его тут целиком смысла не имеет, вырву вот прямо сейчас, на ходу, какой-нибудь кусок из середины. Ну, например, вот: «…ться. По-пластунски, б<...>! А тут, б…, полковник –ский. «Боец, б...! Почему честь не отдаём, б…?» Мы с Васьком струхнули, конечно. Но полковник – тот ничего, мировой мужик. Идёмте, говорит, б…, выпьем спирту, б…» С новым усатым дизайнером было хорошо разговаривать, тем более что я во всё время молчал и только двигал бровями в соответствии с сюжетной линией.
Каким мирским пришёл я в тот день на работу, и каким одухотворённым вышел из неё. Хороша дизайнерская наливка! (восклицание сродни фразе из школьного сочинения: «Хорошо зимой в лесу!») В рюкзаке тихо играл флейтист из гвоздей, а мороз в такт музыке пощипывал меня за нос. Настроение было прекрасным и на следующий день. Из окна автобуса я любовался лазоревым небом и яркими лучами, которыми великопостное солнце особенно весело било в кресты церквей. Последнюю фразу – про солнце – я придумал ещё в автобусе и всё это время искал случая её поскорее вставить. Так что теперь, кажется, я закончил.
Настроение сейчас - шопенистое
Стоит мне только приняться за писание, как я мгновенно ощущаю какую-то дегенеративную слабость в мозгу. Мысли расползаются по белому полю, как проворные букашки. Ну разве можно быть журналистом такому человеку? Как если б у меня был тик, а я бы решил стать хирургом. Маменька моя чуть не каждый день пишет многостраничные статьи и ходит заполночь по квартире, обхватив руками голову, так что локти страдальчески выставлены вверх. Я боюсь такого напряжения, боюсь, что оно настигнет и меня.
Помню, лет в девять-десять я рассуждал так: вот, вышел я из детского сада, теперь школа, потом институт (что это такое, я тогда плохо представлял). Ну, а потом работа. Значит, прощайте школьные каникулы, нужно будет вечно чем-то заниматься, каждое утро куда-то приходить, не зная почти отдыха. А зачем мне это? Разве же нельзя как-нибудь иначе?
Я, впрочем, не об этом хотел писать сегодня, это всё проклятый Шопен. Фраза вышла, надо сказать, довольно кокетливая – ах, мол, распроклятый Шопен! Ну, всё-таки надо же иметь у себя во френд-ленте человека, который и про Шопена что-нибудь напишет. Чтоб кто-нибудь к вам заглянул, а вы ему покажете: вот, мол, у меня не только про новую помаду пишут или про что там, а и про шопенов, и я это даже читаю.
Нынче показывали по телевизору прекрасную передачу – «Дежурная часть» или как-то ещё она зовётся. Душа радовалась, да и только! Позитив горячею волною обдал меня с экрана. «Оперативники задержали угонщика машин. Каково же было их удивление, когда им оказалась прелестная девушка». На экране, действительно, прелестная молодая особа, улыбается, словно ей букет роз подарили: «А что, теперь обо мне будет заботиться государство, очень хорошо». А затем – мошенника какого-то изловили, тоже улыбчивого, весёлого, чуть не чаем потчевать принялся милиционеров. Добрый у нас народ, хороший. Да и хватит уж – четыре абзаца, даже и неприлично столько.
Помилуйте, ну каких вы ещё событий хотите в моей жизни? Я ведь, слава Богу, не доктор и не священник, чтобы всякий день рассказывать вам занимательные истории. О книгах мне писать не пристало – не моё это дело. Политику ругать – Боже упаси. Поэтому, зайдя порою в дневник, я становлюсь перед тупиком – а что же мне вписать сегодня? Так, бывает, ничего и не впишешь, только эхнешь и рукою махнёшь (ну, это я уже для поэзии прибавил, про руку-то).
Ну вот, судите сами, что же было сегодня. Зашла ко мне в комнату маменька и, побранившись, что, мол, совсем я бирюком сижу, стала что-то говорить. «Вот ты тут сидишь всё, а того не знаешь, что в год в Индии тигры сжирают 50 человек. Хап – и нету тебя, понимаешь! Я блинчиков с мясом, кстати, вам с папой наготовила, завтра съешьте…» Вдруг она остановилась, дико поглядела и, наконец, расхохоталась так, что соседи за всеми стенками подпрыгнули до потолка.
Вот и никакой морали вам, один быт. А остальное что-то, конечно, происходит вокруг, но только так это всё скучно, братие, такая суета, что и говорить про это противно. Тьфу!
Мужчина с бородой у меня на аватаре совсем соскучился. Кстати, если кто не знает, это был Кириллов из «Бесов» Достоевского, а не Лев Толстой, как некоторые по ошибке полагали. Скорее, даже не он соскучился, а я, глядя на его бороду и пистолет, который он сжимал в руке. Наверное, смена аватара в столь консервативном дневнике, как у меня, подобна целой революции, но, надеюсь, обойдётся без жертв.
На выходных пронёсся через всю мою голову, от уха до уха, отчаянный приступ мизантропии. В эти дни я сидел дома хмурым бирюком, осыпая человечество ужасными проклятиями, потрясая кулаками и мрачно хохоча в ответ на телефонные звонки. Мои родители не могли не заметить этого моего состояния, потому что я пытался сардонически улыбаться, даже когда ел суп. Впрочем, у этих интеллигентных людей хватило такта ограничиться несколькими деликатными замечениями: «Что у тебя случилось?», «Ты с кем-то поссорился?» «А ну выкладывай всё немедленно!» «Да что ты вообще о себе думаешь!» «Я тебе сейчас тарелку на уши надену!»
Новые будни и суета коллег на работе поразвеяли мой сплин. Окончательно отмщённым я почувствовал себя нынче, когда увидал цифру на термометре. Ага, торжествовал я, съели! Не холодная им, мол, зима! А теперь носы-то свои подлые в кулак зажмёте! Небось! То-то же! И, зажавши нос в кулак, поспешил на работу.
Теперь у меня установилось какое-то неопределённое настроение, и я не знаю, написать ли что-то ругательное, или, напротив, ласковое. Поэтому, наверное, не напишу покуда больше ничего.
Прекрасно начался 2007-й! Недаром я не находил никакого смысла в присвоении очередному году названия какого-нибудь животного. Ну не может свинья так по-свински обходиться со своими сородичами! Подлое рыло…
Но, так и быть, отвлекусь ненадолго от страшных проклятий и посыпания головы пеплом, - и постараюсь изложить суть претензий. Когда в новогоднюю ночь у меня, спящего, как пьяный Ной (правда, тут между нами есть некоторая разница в стиле одежды), вытащили из кошелька все деньги, я был счастлив. Ну что ж – банковскую карточку оставили в покое – и на том спасибо. Дьяволу, видно, такое веселье оказалось не по нутру, и он снарядил все силы Ада, чтобы уж облапошить меня как следует. Адская операция прошла по запланированному сценарию, в результате чего в этот понедельник у вашего несчастного слуги в приличном с виду кафе тихо свистнули весь кошелёк целиком, со всеми деньгами, карточками и дырками, которые всё недосуг было заштопать. В банке очень сожалели о произошедшем и сочувственным голосом пообещали слупить с меня ещё 60 долларов за блокировку карты.
Что ж, подумал я, если жизнь решила играть со мною в эту старую глупую игру «Иов многострадальный», я не стану воздевать руки к небесам. Нет, не доставлю им такого удовольствия! Пусть ищут других добровольцев для этого упражнения.
С этими мыслями я встал нынче, криво улыбаясь новому утру. Впереди меня ждало интервью в одном кафе в центре. Собирался я не спеша, как, впрочем, и всегда. Автобуса до метро я прождал полчаса. Но это ещё бы ничего, если б, через некоторое время после моего триумфального появления в кафе, не обнаружилось бы, что это НЕ ТО кафе. А ТО кафе – в совсем другом месте, куда мне пришлось ехать, поймав машину, по жутким пробкам. Я рычал и метался в салоне старой «Волги», бесы хохотали. В итоге, я опоздал на целый час.
Разумеется, я понимаю, что эти мелкие невзгоды не идут ни в какое сравнение с некоторыми человеческими бедами. Но если мелкие невзгоды идут стройною чередою, положив одна другой руки на плечи и довольно ухмыляясь, это крайне неприятно. Хочется жаловаться на жизнь, в чём я себе сейчас не отказываю.
А вот вспомнить ещё, что в воскресенье я проснулся с больною от похмелья головою, чего со мною давно не случалось, и севшим голосом. Сел он у меня в тот миг, когда я, разгорячённый напитками, подававшимися на дне рождения моего одноклассника, выводил рулады песни «Давайте тихонько, давайте вполголоса…»
Порою, господа, в промежутках между попойками и домашним бездельем, я предаюсь мрачным размышлениям о том, какая же я, в сущности, мерзкая гусеница. Кроме того, у меня есть знакомые, всегда с радостною готовностию сообщающие мне, до чего же я, по их мнению, деградировал. А если не деградировал, то развратился до неприятной степени, так что со мною теперь можно разговаривать или о марихуане, или о половых извращениях – а об остальном мне, мол, ничего теперь неизвестно. Что же, по-вашему, не даёт мне навсегда погрузиться в чернейшую пучину этих мыслей, подобно некоторым моим, гораздо более праведным, приятелям? Смотрите ответ в следующем абзаце!
Во-первых, это тотальная ирония. О ней разговор особый, не стану сейчас углубляться. А во-вторых, пример великих. Достаточно мне вспомнить во время своей чёрной меланхолии о том, что, например, у святого нашего Владимира, Руси крестителя, был преогромный гарем – и сразу душе моей делается легче. А что Александр Сергеевич Пушкин любил выразиться крепким русским словцом – это тоже как-то приятно успокоивает – помните, из письма его Бестужеву насчёт Грибоедовского «Горя от ума»: «Софья начертана неясно: не то блядь, не то московская кузина». Кажется, кстати, это первый пример появления девиантной лексики в моём пуританском дневнике.
Перечислять можно было бы ещё много разного, но лучше я скажу, что согрело меня в последний раз. Под занавес этого года с весёлым сердцем передаю статуэтку «Золотой сатир» философу нашему русскому Николаю Александровичу Бердяеву! Прелестный человек, и вот что пишет он в своей книге «Самопознание»: «Очень поверхностно и наивно удивление перед противоречиями человека. Человек есть существо противоречивое. Это глубже в человеке, чем кажущееся отсутствие противоречий». Чудесная в своём роде мысль, и вот мы переворачиваем страницу – и читаем: «Мне легко было выражать свою эмоциональную жизнь лишь в отношении к животным, на них изливал я весь запас своей нежности. У меня есть страстная любовь к собакам, к котам, к птицам, к лошадям, ослам, козлам, слонам. Более всего, конечно к собакам и кошкам, с которыми у меня была интимная близость».
Всех с наступающим новым годом!
Второй бездельник уехал. А я сел и стал плакать. Нет, не оттого, что мне было жаль остаться одному. И на людей в телевизоре мне тоже было наплевать. Я забыл о них, как только нажал на кнопку, и тьма поглотила их. Надеюсь, хотя бы когда я не смотрю на них, они становятся нормальными и перестают плясать, запускать ракеты и бояться метеоритов и домовых.
Тем не менее, я продолжал плакать. И у меня была на то причина. А какая - этого я не скажу. Потому что, если скажу, тогда нужно будет закрыть этот пост от взглядов посторонних, и почти никто не увидит моих умных мыслей. И почти никто не подумает, какая же всё-таки чувствительная у меня натура. А у меня, знаете, тщеславие не казённое, ему тоже где-то кормиться надо. Плакал я тихо, потом стал есть семечки. Ну и закончим на этом, а то нестерпимо захотелось в туалет.
[613x619]
Ничего необыкновенного о лице актёра Маковецкого я не думаю. Но вот сейчас смотрел фильм "Про уродов и людей", и меня поразила мысль о том, как оно - лицо актёра Маковецкого - похоже на живую античную театральную маску. Такую шаблонную, где одна сторона улыбается, а другая грустит. Это нарочно так или нет?
Утрами в ванной я всматриваюсь в своё, как писал Хармс, «умное, развитое, интеллигентное и прекрасное лицо» (писал, конечно, не про меня, а про себя) – и прихожу в ужас. С таким лицом личная жизнь невозможна. С таким лицом, как у меня, людей надобно бросать на освоение крайнего севера, где их лица заворачивают в меха, чтобы не задубели и чтобы не пугались коренные северные народы.
Пожалуй, вот сейчас же все и решат, что я кокетничаю. Однако ничуть! Что меня поддерживает до сих пор на этом свете и останавливает мою руку на пути к роковому пистолету с одним патроном, который навсегда положит конец этим утренним любованиям собою? Одно лишь то, что я часто и не без извращённого удовольствия нахожу рядом с собою лица, как мне мнится, куда более уродливые. Моё подсознание взыгрывает, когда ему удаётся заприметить чей-нибудь лягушачий рот или маленькие глазки, кое-как вставленные между жирными щеками и узким лбишком. Это, конечно, подло, но не могу же я, в самом деле, приказывать своему подсознанию! Да и если б мог – не стал бы.
Однако надежда есть. Часто те лица, что другим кажутся злой игрой природы, чьи пропорции весьма и весьма отдалены от гармонии и золотого сечения, – эти лица кажутся мне прекрасными. Воздух вокруг них светится мягким светом. Может быть, и моё лицо когда-нибудь засветится или хотя бы немного померцает. А нет – так и черт с ним.
Настроение сейчас - Бодрячком
У всякого человека на свете своё представление о том, что называется порядком. Эту азбучную, кажется, истину никак не возьмёт в толк моя маменька. Видимо, она состоит в какой-то секте, где её уверили, что моя комната приближает конец времён, если в ней регулярно не складывать бумажки друг с другом и не выбрасывать объедки со стола. Бумажки эти я потом никогда не могу найти. И тысячу раз уже говорил, что запах гниющих яблочных огрызков вводит меня, подобно Шиллеру, в творческий транс.
Папенька мой ведёт себя также не лучшим образом. Строго сдвинув брови, он сканирует ковёр на наличие в нём пыли. И горе мне, если сканирование даст положительный результат!
Раньше, когда мы жили в другом месте, у меня был большой секретер. Моими стараниями он был устроен таким образом, что, когда вы его открывали, содержимое секретера само радушно устремлялось к вам, и вы принуждены были ухватывать его со всех сторон руками и заталкивать обратно. Это был целый мир, полный немых тайн и воспоминаний. С регулярностью в неделю папенька донимал меня загадочной фразой «Наведи порядок в секретере». Раз в месяц я, чтобы сделать ему приятное, получше утрамбовывал то, что помещалось внутри. Раз в год папенька, издавая нечеловеческий рык, вываливал содержимое секретера на пол, после чего оно вновь водворялось мною на место.
А вы видели моё рабочее место? Какой-то добрый человек, видимо, специально для меня придумал эти маленькие квадратные цветные бумажки, на которые так удобно записывать очень важную информацию. Они пёстрой скатертью устилают мой стол, и нет ничего приятнее, чем рыться в них, пытаясь «срочно» отыскать чей-нибудь телефон. Если вы посмотрите внимательней, то различите старые газеты, уныло, но красиво желтеющие под обёртками из-под какой-то еды, да и, может быть, если вам будет сопутствовать удача – и саму еду эту вы тоже обнаружите. Горка каких-то книг, о содержании и общей направленности которых я могу только догадываться, пустые коробочки от дисков, бодрые, но лживые пресс-релизы – весь этот хаос являет собою истинную модель нашего мироустройства и даёт усталому путнику освежающую тень в горячий рабочий полдень.
Если человек при первой встрече со мною заявляет, что имеет обыкновение укладывать свои чёрные носки в один ящик одёжного шкафа, а белые – совсем в другой, – с таким человеком я больше никогда не захочу встретиться. Потому что укладывать носки надо в секретер!
Грядущий (седьмой уже) день рождения моего кота несколько омрачён смертью моего попугая, которую я столь зловеще предсказал в предыдущей своей записи. Четырнадцатилетний старик изволил преставиться холодною субботнею ночью, едва не дожив до первого снега, который он так любил и всегда встречал радостным клёкотом. Не могу сказать, что Георгий Прохорович (именно так и звали волнистого усопшего) был попугаем большого ума или доброго сердца. А потому, по традиции древних, оставлю и вовсе говорить о нём.
Настроение сейчас - А всё ж написано
Так как у меня сейчас скверное настроение, я постараюсь написать что-нибудь такое, чтобы всем стало плохо. Я думаю, с моей стороны честно сразу предупредить об этом читателей. Хотя каких же ещё записей ждать от человека, у которого дневник выдержан в серой гамме, а на аватаре какой-то непонятный бородач с пистолетом на столе. Да ещё эта длинная фраза на латыни – что это вообще такое? Да, от такого типа ничего хорошего не жди.
В жизни всё устроено так, чтобы жить в ней было неприятно. Вот, к примеру, есть у вас мобильный телефон. И, когда приходит на него сообщение, вы слышите такой звук, будто открывается такая сказочная шкатулка с сверкающими сокровищами. Трррынь! Ну, или трям-блям-блям. Такая приятная трель. Вы, заслышав это, улыбаетесь (про себя, только про себя – ведь вы человек сдержанный), читаете пришедшую с таким нежным, сказочным звуком смс-ку, а там написано: «Ты дурак!» Или: «Можешь больше не возвращатся!» Или: «Можно ещё терпеть, что ты уродлив, но то, что ты негодяй…» Это примерно как душ Шарко. Вы мгновенно перестаёте улыбаться и смотрите на всех так, будто это они вам прислали это сообщение.
Или вот вы встаёте утром. Часов примерно в 10. Или лучше в 9, да. Такое свежее утро, солнце ещё светлое, а вы выспались, потому что накануне специально легли пораньше, чтобы увидеть, какое отличное это утро. И думаете, что вот, впереди ещё целая суббота, сейчас приму душ, а потом позавтракаю, а потом вечер с друзьями, но до этого ещё очень далеко, столько дел можно переделать. И вот вы всё это думаете, идёте на кухню, поднимаете, такой счастливый, покрывало с птичьей клетки – а у вас там попугай лежит кверху лапками.
Это я всё для примеру, а не потому, что со мной всё это было. Со мной, может, и похуже что было. Ведь я предупреждал, что буду писать гадости! Всё оттого, что ни к чёрту не годится моё настроение. А тут ещё кота надо чесать. У меня персидский кот, его часто чесать надо. А вот рядом во дворе живёт чао-чао, выбросил кто-то на улицу, или потерялся. Он спит прямо на траве, в шерсти репей. Всех, кто проходит мимо, провожает глазами, потому что вдруг за ним пришли. Наверное, старушки, которые во дворе живут, выносят ему колбасные обрезки или там рыбью голову. Язык у него фиолетовый, но он его показывает редко, потому что холодно сейчас, а радоваться нечему. И такой ты сволочью себя чувствуешь, когда мимо идёшь…
Ну и хватит об этом. Надо ведь кота чесать, а то все сердятся.
Может быть, господа, я преувеличиваю, но мне стало казаться, что у нас в стране многовато милиционеров на душу беспогонного населения. И это не только во время начавшегося призыва. Они и раньше частыми рядками стояли повсюду и внимательно что-то выглядывали.
Едешь в метро, никого особенно не трогаешь - стоят, фуражками покачивают. Внимательные глаза, некоторые улыбаются, шутят, но настороженно. Я примерно так же представляю себе рабочих, ждавших в 17-м сигнала к восстанию в виде красного фонарика.
На эскалаторе бодрый голос зовёт молодых людей или студентов, "годных к строевой службе", в полки милиции. И чувствуешь по голосу, что на хорошее дело зовёт, на весёлое такое, правильное. Объявления в метро повсюду с фотографией удалого козыряющего милиционера, которому фуражка великовата, похожа на летающую тарелку. Он глядит в какую-то правильную, светлую даль, глаза его ясны, но лицо насторожено.
Приходишь домой - вам письмо, пляшите! ОВД при ГУВД Южного ИТД приглашает вас на работу в органы милиции. Отличная пенсия по выслуге лет! Оплачиваемый отпуск! Льготы на всё!
А зачем, я вас хочу спросить, так много нам этого добра в фуражках? Я ничего против милиции не имею, нет! Отличная идея - это милиция. Нужная. Но для чего её столько? Варенье варить?
И это не только в Москве. Поверьте, большинство молодого населения в провинции - это милиционеры. Самые там популярные факультеты - юридические. Но не адвокатами там становятся почему-то, а следователями или патрульными. В выходные эти ребята курят траву с друзьями и бьют морды зазевавшимся прохожим, а в будни надевают фуражки и зорко следят за порядком. Не все, конечно, не будем уж сильно обобщать.
И вот у меня вопрос - на кой чёрт столько?
Я немного не выспался, поэтому стиль будет как-то плавать. Эта история в некотором смысле подтверждает воплощённую во мне идею карамазовщины. Вот ещё и Державин написал: "Я царь - я раб - я червь - я Бог!" Тоже, кстати, про меня.
Итак, начнём с субботы. Полуденное солнце освещает небольшую комнату, посреди которой стоит человек у пюпитра с нотами и играет на новой флейте. Человек одет в одни лишь трусы. Этот человек - я. В принципе, в ближайшие часа два ничего интересного происходить не будет: я буду всё так же играть, отвлекаясь иногда на сообщения в компьютере. Мысли мои вызвышены, тело волосато, настроение приподнято. Вивальди, Попп, Платонов...
Три часа. Человек в трусах обедает, затем принимается гладить костюм. Костюм новый, как и флейта, тоже красивый. Туфли коричнево-рыжеватыми лодочками стоят в прихожей, ожидая первого плавания. Человек гладит костюм аккуратно, вдыхая с наслаждением утюжный пар. Затем он бреется новой бритвой и душится французскими духами. В этот момент в его голове проносятся только глупые мысли о том, как все вокруг станут шептаться: "Как хорошо от него пахнет! А как гладко он выбрит! А что за костюм на нём! Невероятно!" Он облачается, глядит на себя в зеркало и, широко улыбаясь, выходит на улицу.
Пропустим автобус и метро и перейдём сразу к следующей сцене. Человек в костюме сидит в офисе у своего друга. У них условлено отправиться сейчас в клуб на выступление Comedy Club, но прежде они решили покурить. Трубка с марихуаной распространяет зловоние, человек в костюме начинает заливисто кашлять. Но он доволен. И чем дальше, тем довольнее и шире его улыбка над воротником новой рубашки. Теперь эти двое выходят в вечернюю прохладу, напевая "Прекрасное далё-око, не будет ко мне жесто-око". Ловят машину. Водитель едет долго, кругами, но никак не может найти улицу Малая Лубянка. Второй водитель едет ещё дольше. Едет и едет и едет ие дет иедетие. Наконец, он находит то, что нужно. У клуба стоит охрана: "Пожалуйста, наденьте браслеты. С ними вы можете пройти в vip-зону". Двое улыбаются на это одной широкой улыбкой.
Уже начало десятого. Выступление давно началось. Человек в костюме со своим другом смеются у барной стойки и пьют шампанское. Человек в костюме не очень любит Comedy Club, но сегодня у них такие смешные шутки, ахаха! Он разговаривает со знакомым фотографом, не переставая хохотать и пить шампанское, бокал за бокалом, так же жадно , как сегодня днём играл этюд за этюдом. Его друг старается не отставать.
Полночь. Человек в костюме нетвёрдо стоит на ногах. Он и его друг идут в vip-зону, садятся к знакомым за столик. На колени к человеку садится девушка. Другая девушка шлёт ему sms: "Ну и когда же ты приедешь?!" Улыбка его напоминает слишком сильно натянутую струну, которая вот-вот порвётся.
Машина, уже третий за этот долгий день водитель: "Адрес какой? Я спрашиваю, адрес какой?! Эй! Ты слышишь меня вообще? Даже не думай тут блевать! Адрес, я тебя, сукиного сына, в последний раз спрашиваю, какой?!"
Ночь. Спальный московский район. На земле лежит человек в костюме. Он шёл к девушке, но на ходу то ли уснул, то ли споткнулся. Он лежит и думает: "Я тут посплю. Утренний холод меня разбудит. А где же эта её чёртова квартира, всё-таки?!" У него звонит телефон, он берёт трубку, говорит с девушкой, затем медленно и тяжело поднимается на ноги. Девушка идёт ему навстречу.
Полуденное солнце вновь освещает небольшую комнату, но уже другую. Тот самый человек в трусах лежит на кровати. На его лице запеклась кровь, на руке ссадины. Он тихо стонет, трогая холодной ладонью пылающий лоб. Рядом с кроватью тазик с нечистотами. Бесформенными комками разбросан новый костюм. В одной туфле-лодочке внушительная пробоина. Рядом сидит девушка и смеётся: "Видел бы ты себя, герой-любовник..." Человеку в трусах становится грустно. Его новая флейта далеко. И если бы она могла, то, наверное, улетела бы от него ещё дальше.
"Почему? А вот именно потому, что мы натуры широкие, Карамазовские, - я ведь к тому и веду, - способные вмещать всевозможные противоположности и разом созерцать обе бездны, бездну над нами, бездну высших идеалов, и бездну под нами, бездну самого низшего и зловонного падения". Фёдор Достоевский.
Прекрасное место - военкомат! Раннее солнце озаряет величественное его здание, играет манящими огнями на его стёклах. Но отчего-то безо всякой охоты шёл я туда нынче.
Великолепный коридор внутреннего помещения коммисариата был наполнен призывниками, словно... стручок горошинами, хотел я сказать, но потом решил, что это избитое сравнение. Разве только если упомянуть, что иные призывники были зелены или желты от волнения, как горох.
Кажется, я догадался, отчего новобранцев в армии называют духами. Ведь люди в погонах, эти армейские медиумы, вызывают духов с помощью древней магии повесток. И те безвольным сонмом тянутся на зов.
Прелестный военкоматский сортир без кабинок, с одними только грязными дырками, я воспринял как аллегорию того, что ждёт несчастных призывников, которых признают годными к службе. Медицинская комиссия работала споро, повышая с каждым осмотренным доходягой показатели статистики здорового населения страны.
"А, молодой человек, у вас плоскостопие. Ну да ничего. Вопросы ко мне есть?" Я хотел спросить хирурга, в чём смысл жизни, но чего-то вдруг испугался и не стал. Когда я стою перед кем-то без штанов, всегда вдруг чего-то пугаюсь. Такая у меня особенность.
Психиатр спросила, не ел ли я когда-нибудь наркотиков, на что я почему-то сказал "нет". Затем она попросила показать руки, но даже не посмотрела почти на них. Иначе бы она увидала шрамы на запястье, а я так и не придумал, что мне надо про них сказать.
Из всей толпы запомнились мне лишь два образа. Первый был криво сгорбленным тощим мальчиком с торчащими в разные стороны зубами. Все над ним тихо смеялись и показывали пальцами. Что-то было в нём от Жана-Батиста Гренуя, только не из фильма, а книжного. Оказалось, что его взяли бы в армию, если бы он не учился ещё в институте.
Второй - мальчик, скрывавший волнение за громким гоготом и шутками. Выйдя из кабинета комиссара, он воскликнул, просияв лицом: "Годен!" "Короновали тебя, что ли", - подумал я тогда, глядя в его счастливые глаза.
Да, есть в мире прекрасные места - и военкомат одно из них. Эти кувшинные рыла, "сел! повернул голову!", грязные сортиры, несчастные лица притащившихся с сыновьями матерей - как это бодрит, какую радость и надежду вселяет в человека!
Как многим, наверное, известно, Московский художественно-промышленный университет им. Строганова готовит скульпторов, дизайнеров и живописцев всех сортов. Сегодня я позвонил в его учебный отдел - нужен был натурщик для интервью. Разговор с некой Валентиной Михайловной из учебной части меня поразил:
Я: - А можно мне такого натурщика, который позирует ню?
В.М.: - А что такое "ню"?
Если бы я пришел в пекарню и попросил хлеба из ржаной муки, а меня бы там спросили, что такое "мука", эффект, произведённый на меня, был бы тем же. В итоге мне пришлось объяснять Валентине Михайловне из Строгановки, что такое ню.
Вчера я наблюдал следующую картину: под памятником Александру II стоял Эдвард Радзинский в белом пальто и белой широкой шляпе, вещавший из-под неё под звуки бравурных маршей о своей новой книге "Александр II. Жизнь и смерть". Прямо позади у меня была белая же громада храма Христа Спасителя. С неба начал сеяться мелкий дождик, поэтому Эдвард Станиславович быстро свернул свою экспрессивную (как и всегда) речь и пригласил всех собравшихся в трапезную. Собравшихся не надо было просить дважды. Большею частью то были люди в костюмах, чьи лица, выглядывавшие из-за бород, выражали снобистское удовлетворение неизвестно уж чем. Признаться, я чувствовал себя немного неуютно в своих дранных на фабрике джинсах и чёрной майке с надписью ROK. Да и спасительной бороды, в прохладной куще которой я мог бы сокрыться, у меня не было.
Путь в трапезную лежал через зал церковных соборов. Как верно подметил мой спутник, одетый не лучше моего, зал этот сильно напоминал кремлёвский дворец съездов, только с фресками. Трапезная представляла собою два зала: один для трапез и другой для конференций. Эдвард Станиславович, снявший к тому времени свою неимоверную шляпу, выступил с очередной экспрессивной речью. Признаться, его спич всегда напоминал мне этюды Паганини: быстрый и виртуозный переход с низких заговорщицких ноток на неимоверно нервные и высокие. Слушатели заворожённо внимали, потягивая сладкое шампанское, предложенное официантами, попутно разглядывая изображения святых на стенах. Святые, никогда не пробовавшие шампанского, смотрели со стен с какими-то опрокинутыми от недоумения лицами.
Когда речь была кончена, Эдвард Станиславович уселся подписывать книги, в то время пока снобы в костюмах перешли в другую залу. Там уже были накрыты столы с кушаньями. Большой лик Христа строго следил за тем, как снобы поедали колбасу и пирожки, запивая их кагором и "Душой монаха" - шампанское к тому времени уже было уничтожено. Во всё продолжение мероприятия что-то тихо игралось из масона Моцарта.
Конечно, всё было отлично. Но отчего-то мой спутник отказался участвовать в трапезе, заявив, что, хоть он и атеист, но тут явно какое-то глумление. Странный он человек, не правда ли?
Всякий день, что я еду на работу, вижу на выходе из метро большой красивый плакат. В верхнем левом углу его написано: "Профком студентов МЭИ". А посередине аршинными буквами: "Поступил? Наш человек!"
Просто каждый раз думаю - отличный ведь лозунг для клиники Кащенко.