СУМЕРКИ.
Анти-эротический рассказ.
ВЛАДИМИР ФИЛЬ.
Ферапонтов не любил половые акты. Это было странно. Все любили, а он не любил. Признаваться в этом он стеснялся, потому что еще больше не любил, что бы его считали странным, или кем-то еще похуже, кем он не был, и быть не мог.
Не любил он не только половые акты, а и всякие разговоры имеющие хотя бы отдаленное к ним отношение. Ему было неприятно слышать, как нормальные, неглупые мужики вдруг начинают произносить какие-то, никак не идущие к их хриплому басу, противные уменьшительные слова: «ножки», «попочка»… И глаза их при этом начинают заволакиваться слащавым туманом.
На эту сторону жизни можно было бы просто не обращать внимания, но дело осложнялось тем, что Ферапонтов был женат. Женился он три года назад, когда еще не отдавал себе ясного отчета в том, что не любит половые акты. Может, думал, что как-нибудь попривыкнет. Может ничего не думал. Факт тот, что теперь, все эти три года его жизнь отравляло мучительное, как перед экзаменом, ожидание сумерек. Почти все темные дела делаются в темноте. И это дело тоже, конечно, не было исключением. И Ферапонтов ненавидел сумерки, когда они с женой должны будут накидываться друг на друга и некрасиво, уродливо извиваться, как огромные белые черви. А поизвивавшись, начинать дергаться. Дергаться было особенно отвратительно, при этом у него сильно напрягался брюшной пресс и градом лился пот. Все это казалось ему каким-то, как бы нарочно придуманным, издевательским физическим упражнением, то ли на выносливость, то ли вообще на выживание. Упражнением явно ему противопоказанным, потому что он никак не мог к нему привыкнуть. С первых же секунд все тело заливалось потом, а сердце колотилось так, как будто он только что впервые в жизни, пробежал марафонскую дистанцию, страдая при этом одышкой и ожирением. Хотя ни тем, ни другим Ферапонтов не страдал, и, пожалуй, смог бы пробежать марафонскую дистанцию, вспотев гораздо меньше.
Неуклюже и ненужно тряслась голова. Сначала она тряслась в такт движениям бедер, но постепенно амплитуда движения бедер уменьшалась, а голова так и продолжала трястись, и в конце концов тряслась и дергалась только одна голова. Заметив это, Ферапонтов на некоторое время замирал, и после начинал заново осторожно раскачивать бедра, и, искусственно напрягая шею, сдерживать раскачивание головы.
К тому же во время дерганья, во время нечеловеческого напряжения всех мышц тела, и особенно, конечно, брюшного пресса, в голову лезла масса посторонних отрывочных мыслей, или, наоборот, мыслей, имеющих непосредственное отношение к происходящему. Иногда это были мысли в виде пословиц и народных мудростей типа: «Не в свои сани не садись», иногда в виде беззвучных мученических восклицаний вконец измученного пытками человека: «Да когда же это кончится?», а иногда все мысли шли одновременно, параллельным потоком. Часто на ум приходили всякие воспоминания, например о том, как он когда-то признавался в любви, вот этой корчившейся сейчас под ним, сумасшедше гримасничающей женщине с перекошенным лицом.
Ферапонтов вспоминал, как у него долго не поворачивался язык признаться в любви. Ему казалось, что как только он начнет произносить эти чуждые его лексикону слова, то его язык сразу свернется в трубочку, как осенний лист, и в таком виде окаменеет, а рот примет какую-нибудь неповторимо дикую и уродливую форму. И когда он, после многократных домашний репетиций все-таки решился, когда из его рта вымученно, неестественно и тяжеловесно выкатились искомые нежные слова, то его будущая жена отпрянула от него с испугом и недоумением…
И вот теперь оказалось, что все эти муки нужны были только для того, чтобы обречь себя на еще большие? Что эти моральные муки были только прелюдией к настоящим мукам, теперь уже и физическим? К этому на пределе возможностей физическому упражнению? И это все? Вся цель? Вся награда? И больше ничего нет? Никакого просвета?…
Но самым сильным параллельным планом, перекрывавшим все остальные, примешивалось гнетущее, тревожное ожидание того, что его орган вот-вот подло выскользнет оттуда, куда он с таким трудом, после стольких испытаний проник, и придется начинать все заново. Это был один из самых трудных пунктов в любовной карьере Ферапонтова.
За все три года он так и не научился попадать в отведенное ему место. Даже раздраженная помощь жены мало влияла на его бестолковые усилия, и этот момент неоправданно и надолго затягивался. Каждый раз, все три года – как будто впервые! Никогда он не мог понять куда именно, выше или ниже нужно брать!
На первых порах, когда жена думала, что он нормальный человек, она пыталась разнообразить их, так сказать, любовные утехи… Плавным, женственным движением сбросив с себя белье, она однажды к ужасу Ферапонтова, кокетливо и страстно прошептала: «Давай я встану раком!» Причем грубоватое слово «раком» она сумела произнести особенно мягко, и как бы стесняясь.
«Что ж теперь делать?» – тоскливо подумалось Ферапонтову. И перед его глазами мгновенно
Читать далее...