Недавно в гостях смотрел на карандашный портрет, нарисованный мной, а потом подаренный.
Сейчас он в рамке под стеклом.
Думаю – сфотографирую:
Вячеслав Бутусов (и его группа «Наутилус Помпилиус») был самым мной уважаемым российским рок-музыкантом. В 1997-м году произошло «погружение»... И «Наутилус» перестал существовать. Как-то я решил оставить какую-то память об увлечении юности и сделал эту графику обычным простым карандашом. Потом этот рисунок был подарен. Прошло уже более 20 лет с того времени... А воспоминания остаются. Самые тёплые и дружественные. Ведь песни этой группы из Екатеринбурга звучали в самой моей юности и стали частью меня.
Булату Окуджаве
Нежная Правда в красивых одеждах ходила,
Принарядившись для сирых, блаженных, калек.
Грубая Ложь эту Правду к себе заманила, –
Мол, оставайся-ка ты у меня на ночлег.
И легковерная Правда спокойно уснула,
Слюни пустила и разулыбалась во сне.
Хитрая Ложь на себя одеяло стянула,
В Правду впилась и осталась довольна вполне.
И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью, –
Баба как баба, и что её ради радеть?
Разницы нет никакой между Правдой и Ложью,
Если, конечно, и ту и другую раздеть.
Выплела ловко из кос золотистые ленты
И прихватила одежды, примерив на глаз,
Деньги взяла, и часы, и ещё документы,
Сплюнула, грязно ругнулась и вон подалась.
Только к утру обнаружила Правда пропажу
И подивилась, себя оглядев делово, –
Кто-то уже, раздобыв где-то чёрную сажу,
Вымазал чистую Правду, а так — ничего.
Правда смеялась, когда в неё камни бросали:
— Ложь это всё, а на Лжи — одеянье моё!..
Двое блаженных калек протокол составляли
И обзывали дурными словами её.
Стервой ругали её, и похуже, чем
Это симпатичное произведение написал выдающийся пианист и композитор Энрике Гранадос, один из наиболее знаменитых деятелей испанской культуры конца 19 – начала 20 веков. Оно является вторым по счёту из 12 испанских танцев этого автора, цикл из которых он так и назвал: «Испанские танцы». Эти пьесы представляют собой яркий пример творческих достижений композитора. Музыка стилизована под традиционные народные мотивы испанской и каталонской культуры. «Испанские танцы», обращённые к самым широким кругам слушателей и исполнителей, были переложены для многих инструментов (в том числе для виолончели), ну и, конечно же, для гитары.
Энрике Гранадос
(27.07.1867 – 24.03.1916)
Сфера Гранадоса – романтическое восприятие жизни и национальных стремлений. Его пьесы, при всём их жанровом своеобразии и мелодическом блеске, прежде всего, отличает глубокая поэтичность.
Трагическая гибель не позволила композитору завершить многие замыслы. Первая мировая война задержала премьеру одного из его крупных сочинений в Париже, и композитор решил поставить её в Нью-Йорке. Премьера состоялась 28 января 1916 г. А 24 марта германская субмарина в проливе Ла-Манш атаковала торпедой пассажирский пароход, на котором Гранадос возвращался на родину. Корабль не затонул, но от сильного удара многие пассажиры, находившиеся на борту, были выброшены в воду. Гранадос бросился спасать свою жену, и утонул.
С творчеством Э. Гранадоса связано возрождение национальной испанской музыки. Лучшие страницы его творческого наследия пленяют слушателей своим обаянием и теплотой.
DANZAS ESPANOLAS OP. 37, NO. II, ORIENTAL
Исполняет Милош Карадаглич:
Если град зашумит с дождём,
Если грохнет шрапнелью гром,
Все равно я приду на свиданье,
Будь хоть сто непогод кругом!
Если зло затрещит мороз
И завоет метель, как пёс,
Всё равно я приду на свиданье,
Хоть меня застуди до слёз!
Если станет сердиться мать
И отец не будет пускать,
Всё равно я приду на свиданье,
Что бы ни было – можешь ждать!
Если сплетня хлестнёт, ну что ж,
Не швырнёт меня подлость в дрожь,
Всё равно я приду на свиданье,
Не поверя в навет и ложь!
Если я попаду в беду,
Если буду почти в бреду,
Все равно я приду. ТЫ СЛЫШИШЬ?!
Добреду, доползу... дойду!
Ну, а если пропал мой след
И пришёл без меня рассвет,
Я прошу: не сердись, не надо!
Знай, что просто меня уже нет...
На сорок первом году своей жизни я решил ликвидировать большое белое пятно в своей биографии – поохотиться за сморчками. В самом деле, каких только я не собирал грибов, в каком только виде я их не пробовал! Но всегда висел на душе тяжелый груз, постоянно точила одна и та же мысль – сморчки.
Ведь как мудро устроено в природе. Только что сошел снег. До первых июньских колосовиков, до основных августовских россыпей, до хрустящего осеннего рыжика так далеко, еще невозможно помыслить, и вдруг оказывается, что и теперь, ранней весной, вырастают прекрасные грибы.
Грибные подснежники! Как-то даже не верится. Зарождаясь в ледяной весенней земле, сморчки будут нести эстафету по апрелю и маю, чтобы передать ее беленьким дождевикам, бархатным подосиновикам, дружным ранним маслятам...
У нас в селе, насколько я помню, никто никогда не собирал сморчков. То ли непривычно ходить в лес сразу после снега, то ли потому, что сморчок редок, и коротко его время, и нужно ловить заветный час, охотников почти не встречается. Но тот, кто собирает, постоянен в своей привязанности к сморчкам и ждет апреля с большим нетерпением...
Сморчок для меня нечто таинственное. Подозреваю, что этот гриб, так же как папоротник или хвощ, – пережиток, остаток иных эпох, иного состояния земли. Недаром он растет одновременно с цветением волчьего лыка, реликтового ископаемого кустарничка...
Моя жена чрезвычайно мнительна по отношению к грибам. Когда она училась в медицинском институте, им читали лекции по гигиене питания. Почему-то у нее в памяти после этих лекций осталось впечатление об ужасной коварности этих грибов. Правда, что бледная поганка коварна. Съев бледную поганку, человек в течение многих часов не чувствует никаких признаков отравления. Потом начинает умирать. И никакие лекарства тогда уж не помогают. Но нельзя же зловещие качества бледной поганки переносить на все остальные грибы. Как-то в разговоре, не помню по какому поводу, я упомянул о сморчках. Тут же мне было сказано, что никогда в нашем доме не должно появиться ни одного сморчка, что этот гриб смертельно опасен и только очень опытные охотники могут позволить себе охотиться за сморчками.
– Да ведь все говорят: сморчки, сморчки – вкусный гриб, значит, едят, пробуют. В чем же дело?
– Дело в том, что рядом со сморчками растут строчки, которые не отличишь от сморчков неопытным глазом. А они-то, строчки, и таят в себе ужасную мучительную смерть. – Тут же по-медицински назван был яд, отравляющий организм, гельвеловая будто бы кислота, а также первые признаки отравления. Сухость во рту, перерождение печени, паралич и так далее...
Крыть было нечем, остался только один аргумент – опыт. На него-то я и рассчитывал.
Весна в этом году развивалась необыкновенным образом. Мы выезжаем в
Над головой прошелестел листопад.
Меня уносит самолёт на руках.
Аэродром уплыл, качаясь, назад,
И синий город утонул в облаках.
А ты осталась позади, позади,
Тебе не видно ничего из окна...
За горизонт ушли, шатаясь, дожди
И вновь у сосен на висках седина.
Я знаю, время отнимает тепло
С последней искоркой ночного костра.
Как будто с вечера полжизни прошло,
А жить осталось до утра, до утра!
Опять, наверно, заблудился в ночи
На сто незаданных вопросов ответ...
Ты просто вспомни, погрусти, помолчи
И строчку счастья запечатай в конверт.
И я узнаю, как в тетрадный листок
Косыми буквами ложилась печаль,
Как сто дождей, как сто ветров, сто тревог
Косыми брызгами размыли печать.
Я так хочу,
«ЗОЛОТОЙ МЯЧ» – известное стихотворение Бёрриса фон Мюнхгаузена, немецкого поэта и фольклориста, президента Германской академии поэзии. Принадлежал к старинному роду Мюнхгаузенов, среди которых – знаменитый барон, прославившийся своими рассказами-небылицами.
Это произведение отвечает на вопрос: ДОЛЖНЫ ЛИ ДЕТИ СВОИМ РОДИТЕЛЯМ?
Сначала предлагаю оригинал, а потом целых три перевода разных авторов...
DER GOLDENE BALL
Was auch an Liebe mir vom Vater ward,
Ich hab's ihm nicht vergolten, denn ich habe
Als Kind noch nicht gekannt den Wert der Gabe
Und ward als Mann dem Manne gleich und hart.
Nun wächst ein Sohn mir auf, so heiß geliebt
Wie keiner, dran ein Vaterherz gehangen,
Und ich vergelte, was ich einst empfangen,
An dem, der mir's nicht gab – noch wiedergibt.
Denn wenn er Mann ist und wie Männer denkt,
Wird er, wie ich, die eignen Wege gehen,
Sehnsüchtig werde ich, doch neidlos sehen,
Wenn er, was mir gebührt, dem Enkel schenkt. –
Weithin im Saal der Zeiten sieht mein Blick
Dem Spiel des Lebens zu, gefasst und heiter,
Den goldnen Ball wirft jeder lächelnd weiter,
– Und keiner gab den goldnen Ball zurück!
Börries von Münchhausen
ПОЭТИЧЕСКИЕ ПЕРЕВОДЫ:
Об «Анонимном романсе» ходит много слухов, но никто не может с уверенностью сказать, кто его написал. Считается, что он пришёл из Испании... Сейчас эта гитарная пьеса имеет много разных названий и большую известность. «Анонимный романс» в исполнении Висента Гомеса использовали в фильме «Кровь и песок», а затем во французском фильме «Запрещённые игры» в исполнении Нарцисо Йепеса. Произведение мгновенно стало популярным, и в Европе его до сих пор знают по фильму «Запрещённые игры».
Исполняет Франсис Гойя:
В своей книге «Любовь» английский филолог и философ Клайв Льюис пишет, что любовь, ставшая богом, становится бесом. И продолжает: «Когда глупая мать балует ребенка (а на самом деле — себя), играет в живую куклу и быстро устает, действия ее вряд ли «станут богом». Глубокая, всепоглощающая, пожирающая обоих любовь женщины, которая в полном смысле слова «живет для своего ребенка», богом становится легко… Она (любовь) станет богом, станет бесом — и разрушит нас, а заодно и себя…»
И не надо думать, что такое встречается раз в сто лет. Слова «держится за материнскую юбку», «я ему жизнь отдала, а он…» и тому подобные слышатся (и всегда слышались!) сплошь и рядом.
Поначалу эта картина выглядит идиллично. Нежный, хрупкий, ангелоподобный малыш льнет к своей маме. И мама, будто сошедшая с плаката «Материнство», сильным, но нежным объятием защищает свое сокровище от этого безумного, безумного, безумного мира. Дальше — больше. Малыш растет и крепнет, но и объятия, которые, казалось бы, по мере его роста должны ослабнуть, тоже крепнут.
— Он без меня ни шагу! — хвастается такая мать своим подругам. — Куда я — туда и он. Вот даже в уборную зайду, а он уже: «Мама! Где ты?» А я… я вообще без него не живу. Отвезу в субботу к бабушке, а сама на стенки лезу. Вся жизнь в нем…
Казалось бы, так трогательно: ребенок не может без матери, мать обожает ребенка… Но что–то невольно настораживает. Пока лишь на уровне лексики: «Я без него не живу… на стенку лезу… Вся жизнь в нем…»
Вам не кажется, что эти выражения гораздо более уместны в устах пылкой, страстной любовницы, а вовсе не любящей матери?
Приглядевшись повнимательней, почти всегда убеждаешься в неслучайности своего первого впечатления. Женщины бывают самые разные, да и дети далеко не всегда хрупкие и ангелоподобные (встречаются, наоборот, крепкие, грубоватые «маленькие мужички»).
Общее тут одно: несчастливая женская судьба. И совсем необязательно, чтобы женщина была одинокой. Бывают и замужние. Такие ищут и обретают в ребенке то, чего им не хватает в мужчине. Кто–то — тонкую и понимающую душу, а кто–то — да–да, не удивляйтесь! — деспотичную мужскую власть. Второе, между прочим, встречается даже чаще, чем первое. И виновата в этом пресловутая женская эмансипация. Боролись за то, чтобы мужчина не бил, — не бьет. Требовали, чтобы помогал по хозяйству, разделял домашние обязанности, — помогает, делит. Мечтали, чтобы советовался — советуется. И не просто советуется, а перекладывает на вас ответственность за принятые решения! А с ним вздумаешь посоветоваться, говорит: «Не знаю. Делай, как хочешь».
В начале нашей психотерапевтической работы, в самой первой группе, был мальчик Андрюша. Несмотря на свою выраженную славянскую внешность, он напоминал восточного падишаха. А его мама — гаремную рабыню. Разве что в ладоши он не хлопал, чтобы ее вызвать. Впрочем, это и не требовалось: она и так всегда была рядом. И хоть он еле доставал ей до плеча, было полное впечатление, что она заглядывает ему в глаза снизу. И чем наглее, чем грубее Андрюша с ней разговаривал, тем ярче сверкали эти воздетые к нему
Я однажды вернулся туда,
В тихий город, — сквозь дни и года.
Показался мне город пустым.
Здесь когда-то я был молодым.
Здесь любовь моя прежде жила,
Помню я третий дом от угла.
Помню я третий дом от угла.
Я нашёл этот дом, я в окно постучал,
Я назвал её имя, почти прокричал!
И чужой человек мне ответил без зла:
«Здесь, наверно, она никогда не жила».
— Ты ошибся! — мне город сказал.
— Ты забыл! — усмехнулся вокзал.
— Ты ошибся! — шептали дома.
Спелым снегом хрустела зима.
А над крышами вился дымок.
Но ведь я ошибиться не мог!
Но ведь я ошибиться не мог!
Ведь звучало вокруг среди белых снегов
Эхо первой любви, эхо давних шагов!
А над городом снег всё летел и летел.
Этот город меня узнавать не хотел.
В нём была и надежда, и грусть —
Я шагал по нему наизусть.
Я в его переулки нырял,
Где когда-то любовь потерял.
Я искал, я бродил до
Гроза фиолетовым языком
Лижет с шипеньем мокрые тучи.
И кулаком стопудовым гром
Струи, звенящие серебром,
Вбивает в газоны, сады и кручи.
И в шуме пенистой кутерьмы
С крыш, словно с гор, тугие потоки
Смывают в звонкие водостоки
Остатки холода и зимы.
Но ветер уж вбил упругие клинья
В сплетения туч. И усталый гром
С ворчаньем прячется под мостом,
А небо смеется умытой синью.
В лужах здания колыхаются,
Смешные, раскосые, как японцы.
Падают капли. И каждая кажется
Крохотным, с неба летящим солнцем.
Рухлядь выносится с чердаков,
Забор покрывается свежей краской,
Вскрываются окна, летит замазка.
Пыль выбивается из ковров.
Весна даже с душ шелуху снимает
И горечь, и злость, что темны, как ночь,
Мир будто кожу сейчас меняет.
В нём все хорошее прорастает,
А всё, что не нужно, долой и прочь!
И в этой солнечной карусели
В наш век всему простому мало места, —
Из старого лишь моден перстень старый.
Я сам поклонник джазовых оркестров,
Но верю в семиструнную гитару...
С какого времени вести отсчет современной авторской песне? Может быть, с альпинистской "Холодной ночевки", написанной ленинградцем Л. Сена в 1937 году? Или с "Бригантины" П. Когана и Г. Лепского, сочиненной за два часа в том же 37-м? А может, с первых песен М. Анчарова, появившихся перед войной? Или с "Барбарисового куста" и "Баксанской", созданных воинами-альпинистами в 43-м на Кавказе? Можно вспомнить и "Глобус" М. Львовского, и первые песни Б. Окуджавы.
Но, наверное, все же начало — это момент, когда отдельные ручейки слились в заметную песенную реку, когда появился человек, вобравший в себя, объединивший в себе истоки и давший начало самостоятельному широкому и яркому песенному потоку. По исторической правоте — и знатоки здесь не будут спорить — таким человеком оказался Юрий Визбор. Именно им были найдены те художественные, интонационные, идейные принципы самодеятельного песнетворчества, которые во многом определили развитие авторской песни. Творчество Визбора стало не только феноменом культуры, но и весьма влиятельной социальной, мировоззренческой силой, фактором, непосредственно воздействующим на жизнь.
Песни Визбора становятся известными на переломе пятидесятых-шестидесятых. В те годы многие из них, как, впрочем, и песни других бардов, жили как фольклорные: автор неизвестен, мелодии варьируются, безымянный поющий народ изменяет слово, придумывает новые куплеты... Позже именно Визбор многое сделал для установления авторства ходивших по стране "неофициальных песен".
К середине шестидесятых самодеятельная песня стала заметным общественным явлением. Она не изменила демократической сущности туристской, студенческой песни, — просто круг тем, поднимаемых непрофессиональными сочинителями, стал значительно шире, тем более что появившиеся Окуджава, Галич, Высоцкий круто дали "лево руля", сориентировав самодеятельную песню на социальную тематику. Все лучшее, что к тому времени было создано, Визбор берет в свой репертуар. Старые магнитофонные пленки "тип-2" сохранили в его исполнении более двухсот песен Юлия Кима, Ады Якушевой, Булата Окуджавы, Михаила Анчарова, Александра Галича, Евгения Клячкина, Александра Городницкого и других авторов.
Вообще, вероятно, никто из бардов не сделал так много для распространения и пропаганды жанра, как Юрий Визбор: песни многих авторов звучали в его радиопередачах на волнах радиостанции "Юность" и на гибких звуковых страницах журнала "Кругозор", его собственные песни вошли во многие кинофильмы, аудитория слушателей, побывавших на его концертах, исчисляется сотнями тысяч. Он не раз бывал председателем жюри различных смотров и конкурсов, прослушивал на предварительных отборах сотни начинающих авторов, поддерживал и опекал талантливых. Без него долгое время не обходился ни один Грушинский фестиваль, и надо было видеть, как многотысячная "гора" приветствовала его появление на "гитаре" — плавучей сцене, разрезая ночную мглу над волжской протокой лучами карманных фонарей. На правах "патриарха" Визбору не раз доводилось открывать новые клубы самодеятельной песни в разных городах; он хорошо знал проблемы КСП страны, дружил со многими
Цикория цветы — небесные лоскутья.
Лазоревый разлив на старом пустыре,
Где поросли быльём пути и перепутья,
Да голубой валун дичает на бугре.
Цикория цветы... Дремучестью целинной,
Курганной тишиной, покоем на века
Заслушалась душа... Лишь чередою длинной
Из допотопных лет кочуют облака.
Цикория цветы украдкой поцелую,
Как давнюю любовь, пропавшую вдали.
И склонится трава, шепча про долю злую,
И миллионы глаз взойдут из-под земли.
Виталий Волков
Секретному агенту Жосслену Бомону дана миссия: убить диктатора африканской республики. Неожиданно политика изменилась, и французское правительство сдаёт героя африканским властям. Сбежав с каторги, волк-одиночка возвращается на родину с одной целью: довести задание до конца. А чернокожий лидер как раз приезжает во Францию...
В основу фильма Жоржа Лотнера «Профессионал» легла книга британского писателя Патрика Александера «Смерть зверя с тонкой кожей» («Death of a Thin-Skinned Animal»), написанная в 1976-м году.
Отличное французское кино и мировая классика! Одна из лучших картин с участием французского актёра в качестве супермена! Саундтрек к данной картине – это блаженство, это настоящие эмоции! Этот Шедевр будет всегда смотреться актуально и ярко.
В юности это был мой любимый фильм, созданный в 1981-м году, с 47 летним Жаном Полем Бельмондо в главной роли.
Сегодня композиция «Chi Mai» знаменитого итальянского композитора Эннио Морриконе ассоциируется исключительно с фильмом «Профессионал», но на самом деле она была написана ещё за 10 лет до этого специально для итальянской мелодрамы «Маддалена» (1971). Но именно благодаря Бельмондо данная композиция попала в фильм «Профессионал», сделав её мега популярной. Как рассказывал сам Бельмондо, он услышал эту композицию по радио совершенно случайно, но она так сильно запала ему в душу, что он попросил режиссера включить её в фильм...
Если посмотреть на сегодняшние заголовки мировых новостей, то не покидает ощущение, что мы становимся свидетелями разгорающегося глобального конфликта во всех частях света... Китай угрожает военной операцией и захватом Тайваня. Россия вовсю конфликтует с Украиной. Иран угрожает Израилю. Северная Корея угрожает войной Кореи Южной. Венесуэла грозится вторгнуться в соседнюю Гаяну. А Беларусь угрожает военной силой Польше... Всё это элементы нарастающего глобального силового противостояния диктатур и демократий.
Каковы контуры этого противостояния и в чём его причины?
Мне на память пришла одна песня, относительно которой можно хорошо видеть смысл происходящего в сегодняшнем мире и выход из него...
Внезапно открывшееся в 2012-м году на 50-летие Виктора Цоя его сочинение «Атаман» звучит поистине мистически... Не промахнулись ли тогда в лихие 90-е наши «атаманы», если в результате перемен в России теперь воцарилось именно то, чего мы тогда совсем не желали. Именно теперь, когда в России царствуют самые низменные пороки – ложь и лицемерие, алчность и похоть, глупость и злоба, беззаконие под маской закона, когда у власти – подонки, когда всё разумное, доброе, вечное – высмеяно и втоптано в грязь, нам очень трудно не задумываться над вопросом «а не промахнулись ли мы?».
А Виктор Цой как будто всё предвидел, и даже предупреждал. Но появись песня «Атаман» тогда, когда мы ждали перемен, она была бы воспринята иначе. Тогда бы мы её просто не поняли и не прочувствовали так, как теперь...
«Атаман» – последняя песня рок-группы «Кино» – первоначально любительская домашняя запись Виктора Цоя, сделанная за несколько месяцев до его гибели в августе 1990 года на двухкассетный магнитофон, вместе с некоторыми другими песнями, вошедшими потом в «Чёрный альбом», в который участники группы по каким-то причинам не включили её. С тех пор более двадцати лет запись хранилась в личных архивах последней любви музыканта Наталии Разлоговой.
Впервые песня прозвучала в документальном фильме «Цой – «Кино»» в 2012 году... О чём она?..
Ключевой образ в сюжете песни – выстрел, который должен совершить «Атаман», и от результативности которого напрямую зависит, наступит ли «ночь» – время тьмы, когда нет света, когда царит мрак... Но о каком масштабе тьмы идёт речь? О вселенском мраке? Или о тьме в пределах отдельно взятой страны? Или в пределах сознания одного отдельно взятого человека? Каждый ответ –
Если ребенок желанный, мама чувствует себя хорошо, то младенец, еще не обученный словам, делает для себя выводы: «мир безопасный, окружающая среда доброжелательна ко мне, меня там ждут». Рождается ребенок с хорошим характером.
Если же мама рожает «по залету», чтобы «тормознуть» папу от ухода из семьи, или просто все время беременности гавкается с мужем или родителями, то ребеночек делает для себя выводы: «мир опасен, там все время нужно защищаться, меня там не ждут». И рождается ребенок с внутренними установками, которые проявляются через такие черты характера, как необоснованная агрессивность, закрытость и так далее.
Мама сама буквально «породила» такие черты характера ребенка, с которыми потом приходится мучиться всю жизнь. Принято говорить, что такой ужасный характер «Бог дал». А на самом деле этот «Бог» ходит рядом и прикидывается, что он тут не причем.
То есть нередко характер – это не более чем неосознаваемые установки о том, как нужно вести себя во внешнем мире, сформированные ребенком в самом начале своего жизненного пути...
Допустим, что все ошибки периода беременности вы благополучно миновали, и на свет появилось новое замечательное существо – ваш ребенок. Понятно, что хлопот при этом прибавляется, и большинству людей они знакомы, поскольку все когда-то были младенцами, но только не все помнят об этом славном периоде своей жизни.
Сводятся ли хлопоты по выращиванию вашего ребенка только к вопросам правильного кормления и ухода? Конечно, нет, но мало кто из родителей об этом задумывается.
Только что родившийся ребенок является открытой и чистой книгой, в которую навсегда записывается то, что он видит, слышит, ощущает, особенно в первые годы своей жизни. И то, насколько будет развит будущий взрослый человек, какими интересами или личностными качествами он будет обладать, во многом зависит от первых трех-четырех лет жизни младенца. А родители обычно ждут, когда он подрастет и научится говорить, чтобы заняться его развитием. Конечно, учиться никогда не поздно, как завещал нам классик революции. Но то, насколько легко ребенок (а потом и взрослый) будет усваивать знания и какие из них ему будут близки, а какие будут неинтересны, во многом зависит от того, каким было его младенчество.
Раньше в деревнях было принято пеленать младенцев и на полдня убирать их за печку, чтобы они не мешали родителям заниматься своими бытовыми делами. Что мог увидеть или услышать младенец за печкой, какие основания для развития мог получить его мозг и нервная система? Понятно, что практически ничего. В итоге из младенца вырастал не обремененный избыточным интеллектом взрослый, не способный к усвоению каких-либо наук. Зато лучшим образом приспособленный к простой и тяжелой физической работе, не требующей никаких интеллектуальных усилий.
Сейчас времена изменились, любой труд, в том числе в сельском хозяйстве, становится механизированным и автоматизированным, в нем применяются сложные технологии, поэтому он требует работников с немалым уровнем интеллекта. А это является дефицитом, особенно в сельском хозяйстве.
Понятно, что причин этому много, но и способ воспитания младенцев вносит свой вклад в это состояние нашего общества.
Дятлы морзянку стучат по стволам:
«Слушайте, слушайте! Новость встречайте!
С юга весна приближается к нам!
Кто ещё дремлет? Вставайте, вставайте!»
Ветер тропинкой лесной пробежал,
Почки дыханьем своим пробуждая,
Снежные комья с деревьев сметая,
К озеру вышел и тут заплясал.
Лёд затрещал, закачался упрямо,
Скрежет и треск прозвучал в тишине.
Ветер на озере, точно в окне,
С грохотом выставил зимнюю раму.
Солнце! Сегодня как будто их два.
Сила такая и яркость такая!
Скоро, проталины всё заполняя.
Щёткой зелёной полезет трава.
Вот прилетели лесные питомцы,
Свист и возню на деревьях подняв.
Старые пни, шапки белые сняв,
Жёлтые лысины греют на солнце.
Сонный барсук из норы вылезает.
Солнце так солнце, мы рады — изволь!
Шубу тряхнул: не побила ли моль?
Кучки грибов просушить вынимает.
Близится время любви и разлук.
Всё подгоняется: перья и волос.
В некоторых семьях груз прошлого передаётся
из поколения в поколение,
и ему может быть не одна сотня лет.
Один или оба супруга могут быть
потомственными носителями чувства стыда,
перфекционизма, бессилия, гнева,
больших ожиданий самых разнообразных
и очень сильных идей и переживаний.
Ричард Шварц
Молодая жена готовила первый в жизни семейный обед. Она разрезала курицу пополам и потушила в казане сначала одну половину, а затем – вторую.
Удивленный муж спросил почему она так сделала.
— Не знаю, — ответила она, - Я видела, что моя мама всегда так делала, вот и я тоже...
Молодому мужу стало интересно, и он, дождавшись воскресного обеда у тёщи, спросил у неё:
— А почему вы разрезаете курицу и тушите по очереди каждую половину?
Тёща пожала плечами:
— Я как то об этом не задумывалась. Моя мама всегда так делала, ну вот и я тоже...
Молодожены и тёща поехали к бабушке в гости, которая жила за городом и задали ей тот же вопрос.
— Хм... Как то не задумывалась. Я так делаю, потому что моя мама всегда разрезала курицу пополам и тушила сначала одну половину, затем другую.
Так, ещё есть и прабабушка! Но если её ответ будет таким же, то история традиции останется тайной навсегда. Молодожёны, тёща, бабушка - все приехали к прабабушке. Она была совсем глухой, поэтому им пришлось долго кричать ей в ухо. Прабабушка переспрашивала:
- А? Что? А?
И никак не могла понять, что от неё требуется.
— Почему?! — кричали все три женщины, — почему ты всегда разрезала курицу пополам и тушила сначала одну половину, затем другую? Почему не всю сразу?!
— Куда идём? — спросил я, когда мы шагали по улице.
— В изостудию, — деловито ответил Генка. — Будем учиться живописи...
В изостудии занятия уже шли полным ходом. В кресле у окна на небольшом возвышении неподвижно сидел старичок преподаватель. Сначала мне показалось, что он нарочно так тихо сидит, а все художники его рисуют. Но потом я понял, что ошибся: старичок просто дремал, подперев рукой красивую седую голову.
— Простите, пожалуйста, — громко сказал Генка. — Опоздал немного. Товарища вот привёл. Тоже очень способный.
— Проходите, молодые люди, проходите, — встрепенулся старичок. — Возьмите вон из того шкафа пирамиду и приступайте. Работаем над светотенью. Очень важный аспект живописи! Очень! Я бы сказал, фундамент рисунка. Вспомните, как мастерски использовал приемы светотени Архип Иванович Куинджи! Какие потрясающие световые эффекты!
— Мы помним, — сказал Генка. — Вы не волнуйтесь. Всё сделаем, как у Архипа Ивановича. Нам бы только карандашики и линейки.
— Карандаши в шкафу. Там и бумага. А линейки... Постойте, постойте, при чём здесь линейки?
— Ну как же, размеры с пирамидки снять. Да и криво без линейки получится.
Не знаю, что такого смешного сказал Генка, но хохот в студии стоял необыкновенный. А старичок преподаватель даже прослезился и почему-то погладил Генку по голове.
— Размеры, говоришь, снять, — повторял он, вытирая глаза платочком.
Я еще только начал штриховать одну грань пирамиды, когда Генка толкнул меня в бок и сказал:
— У меня готово. Кривовато, правда. Ну да ладно. В следующий раз надо из дома линейки захватить. А они пускай без линеек тут пыжатся.
Я посмотрел на Генкин рисунок и ахнул:
— Да ты что?! Это ж халтура.
— Ничего, сойдёт. Некогда нам тут с тобой светотени разводить. Мы уже в драмкружок опаздываем.
Генка повернулся к толстому белобрысому живописцу, сосредоточенно рисовавшему гипсовую голову какого-то древнего грека:
— Послушай, Айвазовский, как преподавателя зовут?
Мальчишка нехорошо ухмыльнулся и сказал:
— Илья Ефимович.
К берегу спешат пароходы,
К берегу бегут поезда,
Но закрыты все замки и засовы —
На берег наступает вода.
Берег — это медленная птица,
Берег — это пленный океан,
Берег — это каменное сердце,
Берег — это чья-то тюрьма.
И когда на берег хлынет волна
И застынет на один только миг —
На Земле уже случится война
О которой мы узнаем из книг...
