Хроническое воспаление бронхов – так было написано в медкарте. Врач-баджорец, похоже, очень торопился, заполняя её: ввёл только данные трикодерной диагностики, забыв о симптомах и жалобах больного, оставил чистой графу «Рекомендации». Напрем тоже не было резона задерживаться сегодня на работе, но такой небрежности допускать не стоило.

- Как у тебя кашель начался? – она обернулась через плечо. – Застудилась?

- Наверное, - тихо сказала девочка. – Я не помню.

Она сидела на краешке биокровати, сцепив пальцы на коленках, ссутулив острые плечи – ни дать ни взять нахохлившийся птенец ремлы. Тёмные глаза смотрели исподлобья и, казалось, настороженно следили за каждым движением Напрем.

- Как давно болеешь?

- Месяца два, наверное, - белый лоб наморщился. – Это ничего, мне почти не мешает кашель. Только когда я с ребятами побегаю, запыхаюсь – вот здесь очень ломит, - она приложила ладошку к груди.

- К вечеру становится хуже?

- Если всё пройдёт так, как запланировано, я успею вернуться ко Дню рождения Зиял, - Дукат откинулся в кресле, потёр гребень затекшей шеи. – Но, быть может, придётся задержаться. Возьми тогда коробку – она в третьем ящике сейфа, там падд, туфли и платьице. Зелёное, с узкими рукавами, как она хотела.

Напрем покачала головой, карие глаза вгляделись ему в лицо.

- Лучше подари ей сам, когда вернёшься. Зиял приятнее будет. Весь праздник она всё равно просидит в своей комнате, дожидаясь тебя.

- Ты же знаешь, в прошлом году меня задержало Центральное Командование, - Дукат развёл руками. – Я и сам был бы рад сбежать из Лаката на варп-девять.

- Я знаю, - Напрем присела рядом, непривычно прохладные пальцы тронули его руку. – А Зиял – нет.

- Надо мне самому поговорить с ней, - у него вырвался короткий смешок. – В пять лет пора уже понимать, что значит быть дочерью префекта планеты.

- И гордиться этим?

Голос Напрем прозвучал серьёзно, спокойно, но Дуката неприятно кольнуло. Он свёл надбровные гребни:

- Что ты хочешь сказать, Напрем? Разумеется, я рассчитываю на то, что моя дочь будет уважать своих родителей, думать о них с признательностью и почтением. И я делаю для этого всё, что в моих силах.

- Так и есть, - её пальцы слегка сжали его ладонь. – Но то, что ты хочешь сделать в Джаланде, чести тебе не прибавит. Не стану говорить за Зиял – она сама рассудит, когда подрастёт. Но мне… мне больно, Дукат.

Он поморщился. Так хотелось избежать этого разговора, бессмысленных упрёков, просьб.

- Напрем, от аванпоста в Релликете не осталось камня на камне. Из ста военнослужащих гарнизона в живых остались двое – и не известно, спасут ли их врачи. По-твоему, я должен закрыть на это глаза?

- Но ты же приговорил не тех, кто готовил взрыв! – она тряхнула головой, русые пряди упали ей на лоб. – Баджорцы, которых завтра расстреляют – фермеры и торговцы, в глаза не видевшие этих бомб.

- Когда Служба безопасности отыщет руководителей релликетского Сопротивления, они понесут заслуженное наказание, - Дукат сложил пальцы в замок. – А пока пусть видят: за каждый удар нам в спину будут умирать их соотечественники, за свободу которых они якобы так отчаянно борются. Если эти партизаны и впрямь хотят своему народу добра, они должны остановиться.

Напрем коснулась ладонью виска, провела кончиками пальцев по лбу, словно борясь с подступающей головной болью. Помедлив, Дукат негромко произнёс:

- Эти сто баджорцев так или иначе выражали антиправительственные настроение. Я приказал взять неблагонадёжных.

- Я в этом не сомневаюсь, - мягкие губы дрогнули в невесёлой усмешке. – Сказал за стаканчиком рокассового сока, что кардассианцы – подлецы… и под расстрел.

- Они же сами вынуждают меня отдавать такие приказы, - Дукат выпрямился, ладонь на колене сжалась в кулак. – Скажи, разве я не пытался обращаться с Баджором мягко? Уж, кажется, после медицинской реформы в трудовых лагерях я имел все основания ожидать благодарности. Сотни жизней были спасены! А что я получил в ответ? Очередной теракт в доке. Они не понимают доброты. Они не способны меня любить. А если любовь невозможна… - он слегка скривился, - остаётся только страх. Страх всегда работает.

- Пророки всемогущие, - вздохнула Напрем. – Скажи тогда и ты мне: прекратились ли эпидемии? Всем ли хватает еды? Могут ли баджорцы выходить из своих домов без страха? Ты сделал очень многое, Дукат. Но знаешь, как у нас говорят… Ты можешь лить в море пресную воду – но ты не сделаешь море пресным. Пока не кончится оккупация, Баджор не вернётся к нормальной жизни. А ты ведь и не хочешь, чтобы кардассианцы ушли с Баджора.

Дукат устало качнул головой.

- Если бы мне только дали шанс, очень скоро баджорцы зажили бы намного лучше, чем «нормально». Ну да что теперь говорить, - он поднялся. – Я отдал приказ, и я не собираюсь его отменять. Казнь состоится, она будет публичной. Пусть видят. Может, хоть теперь одумаются.

Он шагнул было к двери, и из динамика донесся тоненький писк. На экране компьютера мигало окошко экстренного вызова.

- Принять, - он шагнул к столу, опустился в кресло. – Дукат слушает.

- Имею честь вас приветствовать, префект, - пробормотал с экрана Кубус. Судя по опущенному взгляду и сгорбившимся полным плечам, что-то у него стряслось непредвиденное. – Вы просили доложить вам о подготовке завтрашнего мероприятия.

Дукат кивнул:

- Я весь внимание.

Краем глаза он заметил у иллюминатора тонкую фигурку Напрем. Попросить её выйти? А зачем?.. В конце концов, ей и так известно более чем достаточно.

- Мы оцепили площадь, отряд… отряд исполнителей готов. Четыре транспортника с

Прольётся в небо марево июля,
Опутает дремотой облака.
Что шепчет лист - услышу ли, пойму ли?
О чём поёт смешливая река?

Неси меня, неси. Раскинув руки,
Я буду пить расплавленную синь
И, этим жаром пьяная до муки,
Пойму, что больше не о чем просить.

Я выйду на песок. Качнутся ветки,
Зовя меня назад, на глубину...
Обмолвится болтливая соседка:
Намедни здесь ребёнок утонул.

Потерпите, Кай, я вытащу ваш осколок.
Без наркоза - больно. Боль по ночам не спит.
Шаг на ветер, белый всполох - и мир расколот.
Этот холод не прогонит ни чай, ни спирт.

Сколько стёкол разлетелось по белу свету?
Скольким людям эта ночь - ледянее льда?
Мне тампон, сестра. Подайте мои пинцеты.
До утра, даст Бог, управимся, как всегда.

Вас обнимет сон, нашепчет мечту подушка,
На заре проснётесь - будет совсем светло.
Впереди - капель, прогалины на опушке.
Потерпите, Кай... Вы плачете? 
Всё прошло.

Он снова поскользнулся на гладком полу, взмахнул руками, пытаясь удержаться. Кажется, по этому коридору он уже проходил: вон зелёная вывеска склада, рядом – аптека. В прошлый раз он свернул направо… или всё-таки не стал сворачивать, зашагал дальше? Припомнить никак не удавалось. В затылке гудело, тёплые струйки скатывались от носа к подбородку. Он запрокидывал голову, кое-как утирался рваным рукавом и брёл дальше.

Надо добраться до причала. Надо взять билет на любой корабль, улётающий куда угодно, хоть на край квадранта. Так далеко его не выпустят, конечно. Но даже на территории Кардассианского Союза можно спрятаться… хватило бы только латины.

Латины было мало, времени – ещё меньше. И он никак не мог отыскать дорогу, раз за разом возвращаясь к Променаду. Во рту было сухо и солоно, мутная темнота в глазах мешала видеть.

Привалившись к стене, он в очередной раз провёл ладонью под ноздрями, и чей-то голос окликнул его:

- Что с вами? Вас ударили?

Что-то испуганно дрогнуло внутри. Он качнулся было вперёд, в темноту, казавшуюся безопасной, но чужая рука легла на плечо, заставляя охнуть от прострелившей боли.

- У вас кровотечение, нужно обработать повреждения, - мягко произнёс женский голос. – Пойдёмте со мной.

Он пьёт без сахара. Горько, аж сводит зубы.
Под горло куртка. Серый колючий шарф.
Поводит плечами: люди скучны и грубы,
И нечем, по сути, в этом кафе дышать.

Вздыхает дождик, заморенно льнёт к окошку.
Пора прощаться. Кажется, без пяти.
А если чем-то обидел - всё понарошку,
Ведь главное - вовремя в вязкий туман уйти.

Оранжевый зонт раскрою и выйду к речке,
В ладони ляжет Лиговки мягкий шёлк...
Я солнышко вручила б ему при встрече,
Да незачем. С дождём ему хорошо.

Ходим мы, бродим дорогами длинными,
Ищем подсказки на карте метро.
"Не заступайте за красную линию!" -
Предупреждают добром.

Мальчики-франтики, девочки в бантиках,
Стройтесь и дружно идите в вагон.
После музея - урок математики,
Ужин, прогулка и сон.

Шагу прибавьте. Вы что поотстали?
Детям послушным шалить не к лицу.
Поезд помчит нас в далёкие дали...
Поезд пойдёт по кольцу.

Памятник дрёме, тоске и унынию -
Бурые буквы, бумажный ожог:
"Не заступайте за красную линию!"
...Главное - первый шажок.

1942 г.

Полыни зной нипочём: знай, тянись жилистыми стеблями к выцветшему небу. Всё поле заросло – только и остаётся брести по колено в траве, глотая разлитую в воздухе горечь.
Гимнастёрка прилипла к спине, давно спеклась корка крови на лбу. Даже волосы не отдерёшь.
Хоть бы самую малость смочить горло. Хоть бы глоток. А что там впереди, за ивами, не деревня ли?
В дома, вообще-то, соваться опасно. Вместо своих там могут оказаться красные – как раз и угостят тебя пулей на обед. Но единственный ручеёк, на который удалось набрести, давным-давно пересох до дна.
Уж лучше рискнуть, чем и дальше жариться, как на адской сковородке. Вон она, ограда, а прямо за ней – сруб колодца. Невысокая женщина в цветастом платье через силу крутит ворот.
Худая больно, но ноги девически-стройные, и плечи ещё не потеряли нежной округлости. Ниже пояса змейкой спускается смоляная коса.
- Эй, красотка, напиться не подашь ли?
Она вздрогнула всем телом – вода, плеснувшая через край, окатила босые ноги. Вишнёво-тёмные глаза затравленно скользнули по белым лилиям у него на погонах.
- Сейчас, - потянулась, вновь опуская бадью. Его ладонь легла на тёплые доски сруба, накрывая тонкое смуглое запястье. Молодая женщина попыталась отдёрнуть руку, под чёрными ресницами сверкнули искры досады:
- Шли бы вы своей дорогой.
- А не слишком ли ты смела на хорватской земле? – усмехнулся он, крепче, до алых отметин сжимая её кожу.
- Земля такая же наша, как и ваша, - процедила она сквозь зубы. – А может, вас тут и вообще быть не должно.
За такие слова полагалось по меньшей мере наставить синяков. Но уж слишком хотелось пить, и он жадно глотнул прямо из бадьи.
Блаженная прохлада обдала иссушенную глотку. Но этого было мало, совсем мало. Он пил и пил, едва отрываясь, чтобы вдохнуть. Сербиянка могла бы уже давно убежать, но она стояла в тени ивы, насмешливо поглядывая на него.
Наконец он утерся рукавом. За шиворот сползала струйка воды, приятно щекоча кожу.
С беззлобной ухмылкой он протянул девушке бадью:
- Будешь?
- Я уже напилась.
- Как зовут-то тебя, язву такую?
Она передёрнула плечами:
- Анастасия Мачка.
Мачка… Маленький, по-кошачьи приплюснутый нос, угловатое неправильное личико, едва приметная ямочка у подбородка… Огромные, брызжущие светом глаза-вишни…
- Стана! – выдохнул он. – Стана из красного дома!
Её брови изумлённо приподнялись:
- Простите?
- Да разве ты не помнишь меня? – мозолистые пальцы вновь стиснули её руку. – Ну, я же тебя из гимназии встречал! По Саве мы ночью катались, лодку чуть не перевернули! А ещё я тебе конфеты…
- Славен? – она прижала ладонь к щеке. – Неужели правда ты?
- Так и я тебя сперва не узнал! Была-то пуговичкой совсем, вот такусенькой была.
- Сам-то мне до макушки не доставал, - фыркнула она. – Надо мной все девочки смеялись: тоже, нашла кавалера.
- Это только из-за твоих каблуков. – Славен состроил нарочито обиженную физиономию, и она тихонько хихикнула.
Присев на край сруба, он подвинулся, давая место ей.
- Мне и в голову не приходило, что я здесь тебя найду.
- Да уж, свалился с неба. Как тогда, в первый раз.
- А, - его глаза блеснули, - когда я в ветках яблони сидел и смотрел, как ты домой идёшь из гимназии? Здорово я приложился о мостовую.
- Ох, я-то как напугалась!
- Визжала так, что прохожие решили: светопреставление началось.
- Я не визжала, - строго поправила его Стана. – Я всего-навсего вскрикнула.
Он покаянно наклонил голову:
- Прости, Стана. Забыл, что барышни не визжат.
- Тоже мне, нашёл барышню, - вздохнула она. – Я давно уже здесь живу, в деревне.
- Поди, и жених есть?
Стана мотнула головой:
- Усташи* убили.
Славен опустил подбородок на руки, провёл носком сапога по примятой полыни.
- Не жалей меня, - быстро сказала она, обхватывая пальцами его ладонь. – Я сама не из жалостливых. У тебя-то есть невеста?
Слабая улыбка коснулась его губ:
- Так никого и не нашёл, чтоб походила на тебя.
- Зачем же ты к усташам пошёл? – она досадливо скривила губы. – Повластвовать захотелось, покуражиться?
- Вообще-то, - буркнул Славен, - это долг каждого – защищать свой народ.
- Свой народ? – Тёмные глаза полыхнули гневом. – Да какая же выгода хорватам от фашизма? Отличную приманку сделал для вас Гитлер: скажи вам только «Свобода!» - и вы броситесь под огонь.
- Стана, ты не понимаешь…
- Это ты не понимаешь ни черта, - она сердито отвернулась. – Погоди: он перебьёт нас вашими руками и пустит в расход вас самих.
- Стана…
- А мы? Разве мы ваши враги? Мы

Я даже не знаю, с чего начать – правда. Со стишка без рифмы и размера, сочинённого на утреннике в садике? С рассказа об отце, наскоро переписанного старостой Никой в стенгазету?
Или всё-таки дело в той веснушчатой барышне в розовой кофте, пробежавшей из-под очков по диагонали пахнущие краской строчки и задумчиво улыбнувшейся: «А вы, по-моему, небезнадёжны, молодой человек. Поговорю с редактором».
После нескольких чаепитий в крохотном, завешенном шторами кабинете я подрагивающей рукой выводил в бланке свой росчерк. Ручка отчаянно скрипела, не желая писать, а мне не хотелось даже думать о том, на что я замахнулся и смогу ли за полгода выдать на-гора триста страниц.
«Изгнанник Северных скал» - называлась моя первая книга. И сейчас иногда достаю её с полки, перечитываю. Смеюсь. Всё-таки сущим цыплёнком был я тогда, и все кто ни попадя радостно долбали меня в подставленную макушку.
Как я ворочался с боку на бок, сколько валерьянки выпил, прокручивая в голове обидные слова! Но тираж раскупили, и Валентин Иванович дружески потрепал меня по плечу: «Думаешь, меня не хаяли? Не бери в голову. Плохо ли, хорошо ли – главное, о тебе говорят».
Я не слишком долго заставил уговаривать себя на продление контракта. В фэнтэзи, правда, больше не лез: на что-то же должен мне был пригодиться запылившийся на полке диплом истфака. Пошло-поехало: Владимир Мономах, Александр Второй, Брежнев…

Обернись, тоска, травою,
Поклонись седым камням.
На церковном на подворье
Ведьмой лаяли меня.

Голова моя шальная - 
Ей ли каверзы плести?
Мне не надо ада, рая,
Далеки мои пути.

Расцарапанные плечи,
Крашен кровью алый плат...
Я приду к тебе под вечер,
Лишь затеплится закат.

Им не видеть нашей пляски,
Им в удел - нужда да страх.

От автора: действие происходит после событий десятой главы повести "Неосторожность" (https://ficbook.net/readfic/2597696). Тора Напрем помогла бежать своей сестре, заняв её место на тюремном корабле - но гал Дукат успел задержать вылет...

Она сидела возле иллюминатора, поджав коленки – в полумраке было хорошо видно худенькую сгорбившуюся фигурку в светлой блузе. Тёмные густые волосы рассыпались по спине, словно платком укрывая плечи, и уже с порога ему померещился слабый травяной аромат её шампуня. Он сам утром растирал густую зеленоватую жидкость в ладонях, намыливая длинные пряди, пропуская их сквозь пальцы: она хотела вымыться после барака, но в ванную он пошёл с ней, не слушая никаких отговорок. И душ он включил не ионный, а водный, и смотрел, как облепляет пушистая пена розовато-белые груди, тяжело вздымающийся плоский живот, узкие бёдра, и прижимал её к стене, впившись пальцами в её ключицу до синеватых отметин – их пришлось сводить регенератором…

Напрем повернула голову, взглянула на него, и слабая улыбка дрогнула на её губах. Он прочистил горло:

- Ты чего не ложишься?

- Я ложилась, - тихо отозвалась Напрем, - что-то сон не идёт.

Он покосился за её плечо – в черноту космоса, отгороженную от комнаты тонким стеклом.

- Всё про сестру думаешь?

- И про неё, конечно. Надеюсь, она доберётся до Баджора.

Дукат криво усмехнулся:

- Мне уже самому хочется на это надеяться. Если её опять поймают, неизвестно, какой номер ты выкинешь в следующий раз.

Напрем молчала, и он досадливо качнул головой:

- Это ж надо было додуматься – подменить собой заключённую! Ты хоть понимаешь, что было бы, если бы я опоздал? Никто бы не стал с тобой разбираться, никому бы не было дела, что тебя забрали по ошибке.

- Я знаю, - её голос дрогнул. – У меня просто не было другого выхода.

Поднявшись, она подошла к нему, тёплая ладонь коснулась его гребня сквозь ткань свитера.

- Знаешь, когда я сидела там, в бараке, ждала, когда нас поведут в трюм, мне было так страшно… И я всё ждала, что ты за мной придёшь, я так хотела, чтобы ты пришёл! Но я запрещала себе надеяться. Твердила себе, что гал Дукату проще найти себе другую наложницу, чем искать сбежавшую. И что ты на меня, конечно, сердишься – и не захочешь…

Резкое, непристойное ругательство сорвалось у него с языка прежде, чем он сумел овладеть собой. В тревожных глазах Напрем вспыхнули искорки веселья, она покачала головой.

- Воистину, богат кардассианский язык метафорами.

- Значит, решила, что я не буду тебя искать? – медленно проговорил он, пальцы сжали тонкое запястье. – Что можно вот так уйти – и не всё ли равно, каково мне будет, когда я увижу, что тебя нет? Что я не поставлю вверх тормашками всю станцию, только бы найти одну упёртую, бессовестную баджорку?

Наклонившись ближе к её лицу, казавшемуся бледным в рассеянном слабом свете, он выдохнул:

- Пусть твоя сестра молит всех Пророков, чтобы никогда больше не попасться мне на глаза. Я её даже в лагерь отправлять не буду. Сам с ней рассчитаюсь.

- Дукат, - шепнула Напрем, потёрлась щекой о его подбородок. – Она тут ни при чём. Я сама решила её подменить.

У него вырвался короткий смешок, он притянул её к себе, коснулся губами виска.

- Сама, - обвил рукой её талию, погладил мягкие пряди на затылке, вдыхая чистый запах травы. – Конечно. Кому ещё такое пришло бы в голову? Пойдём, тебе надо выспаться, отдохнуть, - он без особого усилия поднял её на руки, и она с тихим смехом обхватила его за шею.

- Не настолько я устала, я могу дойти сама…

- Можешь, - согласился Дукат, опуская её на кровать. – Забирайся под одеяло, будем греться.

Приподнявшись на локте, она лукаво глянула на него из-под длинных ресниц:

- А если я не замёрзла?

- Значит, будешь греть меня.

Откинув край одеяла, он забрался в постель, прижался к Напрем, словно пытаясь всей кожей впитать её тепло. Гладкие подушечки пальцев ласково пробежались вдоль гребня у него на лбу:

- Как хорошо, что я сейчас здесь, с тобой.

Дукат прикрыл глаза, уткнулся носом ей куда-то в шею.

- Завтра покажу тебе варианты гостиниц на Райзе – до моего отпуска совсем немного осталось. Мне кажется, та, что с видом на озеро, понравится тебе больше всех…

- И не забудь, ты обещал восстановить меня в должности главы здравпункта.

- Кардассианцы ничего не забывают, - сонно отозвался Дукат. – С утра подпишу приказ… Спи, Напрем.

Она дышала ровно, легко – должно быть, уже засыпала, и его самого клонило в дрёму. Завтра будет

Собирались тучи, давила мгла -
Саламандру горную ты нашла.

Принесла домой, завернула в плед,
Словно здесь жила она сотню лет.

Я просил: "Оставь, не мани беду".
Только сам теперь по дождю бреду.

Я бреду один, я в ночи кружу
Да украдкой в окна твои гляжу.

Там, где ждали зорюшку мы вдвоём -
Саламандра спит на плече твоём.

И в чернильно-бархатной темноте
Огонёк искрит на её хвосте.

Будет ночь тиха, будет сон глубок,
За кровать закатится уголёк,

Разгорится пламя, сверкнёт в дыму,
К изголовью спустится твоему...

Но пока твой дом не узнал огня,
И на помощь ты не зовёшь меня.

Только дремлют липы в ночной тиши
Да у речки шепчутся камыши,

Да с востока тянет заря крыло...
Ты, конечно, спишь. И тебе тепло.

Твёрдые ладони легли Напрем на плечи, и она вздрогнула, едва не выронила кружку с мукой.

- Теннан, разве можно так пугать? – она со смешком повернулась к нему, опустила кружку на стол. – Хорошо ещё, я видела тебя из окна, не то могла бы на весь дом закричать. И соседи решили бы, что ко мне лезут разбойники – а это всего-навсего явился с благопристойным визитом новый губернатор.

- Всего-навсего? – Теннан поднял брови. Привстав на цыпочки, Напрем чмокнула его в переносицу.

- Ну-ну, не заносись слишком высоко. Я очень рада, Теннан, что ты пришёл, хотя я не ждала тебя так рано. Видишь, я ещё не закончила с пирогом.

- Ничего страшного, - Теннан присел в плетёное кресло, положил ногу на ногу. – Я ещё не проголодался, а вот соскучиться по тебе успел здорово. Не нужна ли помощь с пирогом?

Подтянув к краю стола миску, он зачерпнул ложкой густую белую массу – и с сосредоточенным видом отправил её в рот.

- Мм, вкуснятина!

- Теннан, не трогай крем! – Напрем возмущённо повернулась к нему. – Сейчас всё слопаешь – на пирог ничего не останется.

Тоненькая фигурка склонилась над постелью, осторожно поправляя уголок подушки, разглаживая завернувшийся край простыни. Пальцы коснулись худого плеча, укрытого одеялом:

- Тебе легче, мама?

Уголки сухих губ приподнялись:

- Намного. С утра аж дышать было больно, так и пекло в боку. А сейчас я даже повернуться могу. Спасибо, Напрем, девочка моя.

Та с укором покачала головой:

- Ты должна была связаться со мной, как только у тебя начались эти боли, а не надеяться на свои травки. В конце концов, кто из нас больше понимает в медицине?

- Видимо, ты, - мать усмехнулась, - раз ты уже третий год главный врач на станции. Но у тебя маленькая – я не хотела тебя отвлекать. И потом, я подумала, префект может не одобрить твоей отлучки – зачем давать вам повод для размолвки?

- Префект? – Напрем вскинула подбородок. – Что бы он ни сказал, я всё равно прилетела бы к тебе. В баджорский транспортник не так уж трудно пробраться.

- Великие Пророки, - мать покачала головой. Седеющая прядь упала ей на щёку, и рука Напрем осторожно отвела мягкие волосы. – Надеюсь, ты всё-таки добиралась сюда не в трюме?

- Да нет, - она негромко рассмеялась, - мне выделили шикарную каюту. Дукат сперва ходил сердитый и только зыркал на меня из-под гребней – а потом сказал, что семья – это самое важное, что я непременно должна тебя проведать и что лететь мне следует с комфортом.

Протянув руку, Мела легонько сжала подрагивающими пальцами ладонь дочери.

- Ты уж не обижай его, Напрем. Гордый он у тебя, на язык больно остёр… зато уж и души в тебе не чает, видно сразу.

- А с чего мне его обижать? – хмыкнула она. – Нам хорошо вместе. Мне кажется, мы друг друга вполне устраиваем.

- Устраиваете? – светлые брови слегка приподнялись. – Ну-ну…

Потянувшись, Напрем взяла со стола трикодер, настроила на сканирование кровеносной системы.

- Слава Пророкам, дело идёт на лад, - пробормотала она. – Не забывай принимать лекарства три раза в день, когда я уеду. Курс надо продолжать неделю. Если вдруг боли вновь усилятся или голова начнёт кружиться, сразу сообщи мне.

- Хорошо, дочка, - Мела покорно кивнула. – А скажи мне… я вот слышала, бунтовщикам в Джаланде расстрел неделю назад отменили, в лагерь их отправили. Не ты ли префекта уговорила?

С мягкой улыбкой Напрем подошла к окну, выглянула в сад, откуда тянуло сладким запахом травы и дождя.

- Мама, ты помнишь Марна?

- Того рыженького, с которым ты всю весну под ручку ходила? – с губ Мелы сорвался смешок. – Как же не помнить.

- Когда мы с Лисан задерживались на медицинских курсах в городе, он ходил нас встречать. Бывало, встанет за спиной и начнёт советовать: здесь бы надо взять регенератор, а жгут бы затянуть потуже, не то кровь пойдёт, а этому бы обезболивающее вколоть… Я быстро его от этого отучила: просто попросила ждать нас снаружи. Он всё понял – и в наши занятия больше не встревал.

Она вновь повернулась к матери, утопающей в одеялах, слегка пожала плечами:

- Если я могу чем-то помогать Баджору, я это делаю. Но я стараюсь не давать префекту советы о том, как управлять оккупированной территорией. Хотя иногда очень хочется, - она развела руками. – Только вот какой смысл?

В карих глазах мелькнул озорной огонёк:

- А если вдруг он сам спросит?

- Когда он спрашивает, ему приходится выслушивать всё до конца, - хмыкнула Напрем. – Уж говорить-то я могу до ночи… впрочем, он тоже.

- И ночью тоже спорите? – невинно поинтересовалась мать.

- Мы пробовали, но в постели трудно удержать нить дискуссии, - серьёзным тоном отозвалась Напрем. – Мам, ты поспи пока, тебе надо отдохнуть. А я сбегаю на двор, нарву краснолистника.

Мела приподнялась на подушках:

- Так он уже почти весь отцвёл. Срежь лучше фиол, они как раз распускаются – загляденье. Они и стоят дольше.

Смущённая улыбка тронула губы Напрем:

- Да нет, семена краснолистника от головы хорошо помогают. Дукат мало спит, у него лобные гребни ноют, а гипоспреи он колоть не хочет… выпендривается, в общем. Может, отвар снимет перенапряжение.

- Лечить будешь? – понимающе улыбнулась мать. Напрем дёрнула плечом:

- Просто не хочу, чтобы ему приходилось мучиться. Спи, я сейчас вернусь.

Дверь притворилась со слабым хлопком, ступеньки заскрипели под шагами. Повернувшись к окну, Мела разглядела фигурку дочери, скользнувшую между деревьями.

Вряд ли она знала, что краснолистник Мела посадила на этом самом месте двадцать семь лет назад, как раз после свадьбы: у будущего отца Лисан и Напрем от летнего зноя вечно болела голова.

А я никогда не умела спасать корабли.
Уж если на рифы влетел - это дело твоё.
Но хочется верить, что где-то у края земли
Ты вынырнешь. Выдох - и ввысь, разогнав вороньё.

Скрипучие сходни в просоленном душном порту -
Ты спустишься вниз, окружённый друзьями, врагами...
И снова шагнёшь за прибой, за туман - в пустоту.
И будет гореть океан у тебя под ногами.

Из-под камушка
Поползла змея,
Заплела тропу -
Заблудился я.

Ты сестра моя,
Ты жена моя,
Вместо кожи -
Серая чешуя.

Смотришь в речки гладь
Да любуешься...
Захочу забыть -
Не забудешься.

…Телларская лихорадка крайне заразна, и, несмотря на все предосторожности, через полторы недели после объявления карантина на станции главный врач здравпункта для баджорских рабочих заболевает сама. Два дня она лежит в палате, то приходя в себя, то вновь проваливаясь в жар беспамятства, пока её помощники не определяют наконец: в злокачественную форму болезнь не перейдёт, иммунная система справляется с вирусом. Всё, что нужно – своевременный приём лекарств и покой.

Уцепившись за эту фразу, главный врач здравпункта требует немедленно выписать её домой. В своей каюте ей будет намного спокойней и приятней, а уж вкалывать себе гипоспреи она не забудет. Старший медбрат Лаан долго колеблется, ходит по палате взад-вперёд и наконец решает послушаться начальства. По особому разрешению главного инженера больную транспортируют прямо из палаты. Где на станции её каюта и кто отдал главному инженеру приказ – Лаан об этом даже не хочет задумываться. Чем меньше знаешь, тем меньше у тебя шансов угодить в трудовой лагерь.