Когда тихий ангел заденет плечом,
И выпорхнет в небо синица,
Я буду сидеть и вздыхать ни о чём,
Пока ничего не случится.
Не выпадет новый прилипчивый снег,
Следы не пролягут цепочкой.
И вдаль не скользнёт самолётика стерх,
Поставив последнюю точку.
И сон не приснится, вгоняющий в пот,
И воздух не будет прокурен.
И ангел посмотрит, и тихо уйдёт,
Шепнув на прощание: «Дурень»
Если долго глядеть на небо,
То оно всё ближе и ближе,
Словно птицею ввысь взлетаешь.
То ли звёзды, то ли снежинки
На ресницы твои садятся,
А потом незаметно тают,
И в глазах непременно щиплет,
Опускаешь их вниз и видишь,
Как землёю зарос по пояс.
И, зажмурившись крепко, видишь
Сквозь прозрачные тени век.
— Признавайся: когда ты летишь,
Почему ты так страшно кричишь?
— Я боюсь, что, когда прилечу,
То надолго уже замолчу.
Это бессонье наше,
Как, косолапый Бог.
Помнишь, на тёмном пляже?
Помнишь, на тёмном пляже?
Влажная, как песок
Кожа, на ней ракушки,
Водорослей строка,
Запах ржаной горбушки,
Неба и коньяка.
Помнишь на тёмном пляже,
Не поддаваясь снам?
Это безумный пляшет.
Он никому не скажет,
Что повстречался нам.
Осыпаются песком
Вавилоны наших дней.
Но не спрашивай — по ком
Всё тревожней и жадней
В тьму бездонную плескал
Стоны колокол-ковыль.
Был бы он без языка,
Всё равно бы глухо выл.
Поменялись мы местами,
Чтобы время уберечь,
Поменялись мы мечтами,
Чтобы стало больше мечт.
Мы кораблики пускали,
Уплывали те в кювет.
Но мечтали мы, мечтали
Через дали мест и лет.
И стояли в поле чистом,
И считали невпопад,
Как летят по ветру листья,
Как снежинки вверх летят.
И вот, когда в сотый раз вспотевший
Словам теряешь лохматый счёт,
С улыбкой ангельскою потешить
Тебя приходит во сне твой черт.
Хоть голос нежен его и сладок,
Но пересохло внутри души.
Тебе уже не до снов и яблок,
В ушах и окнах трава шуршит.
И словно где-то младенец плачет,
И словно кто-то кувалдой в лоб,
И столько соли в поту горячем,
Что ты почти что уже, как столб
Шлёпай, Ванька по болоту,
В тридевятые поля,
Дуй на лаковую воду
Из седьмого киселя,
Выжигай клубок змеиный,
Чуя, как толпы враньё
Зубы жёлтые вонзило
В сердце глупое твоё,
Где полно усталой грусти
Оттого что, как в бреду,
Уползают люди-гуси
Из полыни в лебеду.
Слово за слово, и снова,
Словно мокрая листва.
Ловкость рук и никакого
Неземного волшебства.
Но ответит сердце чутко,
Отдыхая от обид,
И неверящая в чудо
Вновь дыханье затаит.
Сколько всуе ни блядствуй, не возьмёшь ничего.
Это горнее царство не от мира сего.
Сколько с бубном победным не юродствуй, вопя,
Даже камень последний встанет против тебя.
Жизни вырезать корни ты пытался мечом.
Но тебя, если вспомнят, сплюнут через плечо.
То ли бродишь, то ли бредишь,
И, глотая эту ночь,
Затихая, едешь, едешь,
Хоть совсем уже невмочь.
Колесо скрипит устало.
Сквозь прокуренную тьму.
И дорога вдаль пустая,
И не внемлет никому.
До Страшного суда,
В бескрайности холодной,
Как это навсегда,
Всё то, что мимолётно,
Что напрочь позабыл
В миг слабости минутной.
Не убежит, Ахилл,
От черепахи мудрой,
Поскольку шаг любой,
Что делает их ближе,
Не в дымке голубой,
А на ладони выжжен.
Забивай словами гаджет,
Заливай вином стакан,
Ожидая, кто подскажет —
Где тропиночка в Икстлан?
Но уже ни к чёрту нервы,
Сплошь и рядом — всё почём,
И невидим я за левым
И заплёванным плечом.
В сумерках нахлёстывает дождь,
И слова не просятся наружу.
Отражаться вдруг перестаёшь
В каждой первой вспенившейся луже.
Всё в лохмотьях: тело и душа,
Потому что так уже припёрло,
Что хромаешь, мыслями дрожа,
В поисках спасительного пойла.
Ну, хотя бы капельку тепла
Из потёмок задушевной склянки,
Чтобы кровь, как раньше потекла
Из однажды высосанной ранки.
На заре внезапной Кали-юги,
Словно бы в последний марш-бросок
Вдруг уходят запахи и звуки.
Стайкою садятся на песок
Ангелы в таких ужасных масках,
Что коптишь затяжно от стыда
И того, что чёрт-те как затаскан
По своим же страшненьким судам.
Ждали, как Троя падёт,
Не зная, что вслед — и Греция.
Стоит ли то, что придёт,
Ломанного сестерция?
Но ятаганов вой
Волчьего пуще в сто раз,
Где поросла травой
И почивает совесть.
Человеку нужно понимание,
Чтоб не раствориться в пустоте.
Человеку нужно обнимание,
Чтоб не заблудиться в темноте.
Есть на свете малое, Гораций,
Что на царства все не обменять:
Понимать — и сразу обниматься,
Обнимать — и этим понимать.
В другой стране, в другой эпохе,
У хлебосольного стола
Дела твои не так уж плохи,
Жаль только — это не дела.
Когда ты надвое разорван,
Как дикой молниею дождь,
Сквозь капли лиц, которых прорва,
Идёшь, пока не стиснет горло.
И никого не узнаёшь.
Сколько речи утекло
Перед острыми снегами.
Листья словно бы стекло
Расхрустелись под ногами.
Я, увы, обидно слеп,
Окосев от здешней браги.
Слово вылетит на свет
И рассеется во мраке.
И опять, уныл и пуст,
Мир найти не может места.
Лишь нещадных листьев хруст
У никчёмного подъезда.
Как пахнет, как потом шуршит страница,
И как черна по белому печать.
Читая, не могу остановиться,
Но можно ведь потом перечитать,
Начать с начала, с буквы самой ранней,
С наивного неведенья души,
И жить, почти не чувствуя заране,
Что там уже на следующей шуршит?