Сегодня мы обсудим, как правильно убивать мазохистскую личность.
Для начала маленькое отступление. Я буду работать с терминами и материалами психоаналитической школы. Мне по душе МакВильямс, Зигмунд и Анна Фрейд, Фромм, Райх, Хорни, Лакан, Янов и многие другие. Психоанализ дал скальпель, которым можно препарировать души. Легко и изящно. Кроме того, психоаналитическая школа дала лучшую методику типирования, а также детально расписала механизмы психологической защиты. То, что нам нужно.
Здесь, упаси Господь, не будет никакой соционической ереси, никакой векторной псевдопсихологии. Гештальты всякие - к чему это? В крайнем случае, можно обратиться к архетипам Юнга (хотя они уместнее в культорологическом дискурсе), к сценарной психологии Берна (хотя она чересчур поверхностна), к когнитивщикам (то бишь, сразу к господину Аарону Беку), ну или к экзистенциалистам (Франкл и Ялом, в остальных я не уверена). Вот наш действующий список литературы. И если вы всерьез хотите погрузиться в тему, то читайте не мои ликбезы, а напрямую этих авторов.
Итак, поговорим о мазохистском типе. Очень важно правильно определить, с кем вы связались. Не приступайте к убийству до того, как правильно определите личностное ядро объекта. Надеюсь, материала, данного ниже, вам хватит. И да, я не буду разбирать сферу сексуального, если только это не является центральной частью характера.
Суть
Бытует мнение, что мазохисты - это те, кто получает удовольствие от страданий. Это совсем не верно. Никто не получает удовольствия от страданий, никому не нравится, когда его прижигают сигаретой, и никто не любит, когда его публично позорят перед людьми. Однако случается так, что страдания выступают в роли спасательного круга. Боль прогоняет невротичную тревогу и одиночество. Сойдемся на том, что страдание - это не цель мазохиста. Это всего лишь его свойство, атрибут, неизменно возникающий вследствие его жизненной модели. Это его тень.
Как же получается, что страдания помогают справиться с тревогой? Предположим, что страдания мазохиста - это тернистый путь к какому-то призу, перевешивающему все, что довелось пережить на пути к нему. Это какой-то катарсис, какое-то эмоциональное облегчение, моральная победа. У меня была знакомая, которая резала вены. Ее предплечье, изуродованное шрамами, напоминало гладильную доску. Я спрашиваю ее: "Зачем тебе это?". А она отвечает: "Я хочу почувствовать себя реальной". Видите, она готова была пойти на боль, если эта боль вернет ей чувства. Это был наркотический ритуал, позволявший ей вновь обрести себя, когда она слишком растворялась во внешнем мире.
Впрочем, резать вены - это предел. Большинство людей преследуют скромные цели. Вы, наверно, замечали, что есть виктимные люди, ничуть не стесняющиеся своей виктимности. Они очень много времени проводят, осуждая окружающий мир. Мол, мир равнодушен, судьба жестока, люди эгоистичны, а начальник - урод. Говоря так, они преследуют две цели. Во-первых, найдя свободные уши, они напрашиваются на утешение, поддержку и внимание. Многие стесняются послать мазохиста нахуй и начинают сочувствовать. Во-вторых, обратите внимание, большую часть времени они ноют, что "все плохо" еще до того, как случится что-то плохое. Вернее, они это не просто предчувствуют, а намеренно притягивают. Знала я одного персонажа, который набрал кредитов и стал гундосить, что коллекторы придут к нему и опишут имущество. Так и вышло. Он едва ли не торжествовал в тот день. Обзвонил всех, до кого мог дотянуться, и радостно сообщил, что он был прав. Что коллекторы - бандиты, что он несчастный и несправедливо обиженный, что у него всегда так, но он продолжает бороться. А сделал ли он хоть что-то, чтобы вернуть кредиты - нет. Вместо этого он начал заранее готовить себя и окружающих к печальному исходу. Тем самым он заодно снимал собственную тревогу о будущем. Ведь будущее было предопределено. Мазохиста не пугает плохое событие впереди, гораздо больше он боится неизвестности. И он предпочитает сам назначить время и место удара. Он как бы руководит расправой над собой.
Другая моя знакомая постоянно жаловалась. Казалось, что неприятности сыпались на нее, как из рога изобилия. Я вообще не думала, что с отдельно взятым человеком может случиться столько проблем за раз. А потом я заметила любопытную тенденцию. У нее, в общем-то, было немало шансов все исправить. У нее были две нормальные
Наконец-то пришла осень. Я ее заждалась. Прошла через все унижения, через опустошающую жару. Беда моего царства в том, что оно тает под настойчивыми лучами апреля. Но я, подобно древним цивилизациям, живу в циклическом времени и знаю, что все вернется.
Надпись на колесе фортуны: "Я воцарюсь - Я царю - Я царила - Мое царство прошло".
И вот теперь мое царство возвращается ко мне. Я снова увижу дожди. Я отдам тело ветрам. Утоплюсь в снеге. Я могу часами бродить по холоду без верхней одежды - со мной ничего не случится. Помню, как по утрам мои коллеги путались в шубах и пуховиках, пытаясь развесить все это на одной вешалке, а я проскальзывала между ними и садилась за стол. Потому что ничего сверх делового костюма не требовалось, чтобы сохранить тепло. Это особое искусство, и я научилась ему ценой воспаления легких и хронического бронхита. Снежная. Прозрачно-ледяная.
Утром школьники в траурных костюмах отправятся по своим классам. Так пройдут похороны лета. Миллионы детей возложат букеты на алтарь осени.
Оковы и печати, сдерживавшие меня, спали. Безусловно, руки все еще слабы, а мысли - медленны и пугливы. Однако в ближайшие полгода нет никаких пределов.
Теперь, когда мы, как бы, слегка знакомы, давайте играть в полную силу. Увы, caché с биологическим оружием, которого я так жду, задерживается. Логистическая цепь поставок недоработана (я же говорила, что это самое важное). Возможно, я получу его в октябре.
Да какая разница, в мире полно другого оружия. Каменный топор убивает так же, как и кассетная бомба.
Бунт!
Эти деревья древнее кайнозоя.
На холме тычет острым шпилем секвойя
В небо, исплакавшееся сеногноем.
Так не вовремя. Мы торопимся к хвоям
Укрыться от капель. Так близко друг к другу.
Деревья стареют кольцами. По кругу
Волочится наша любовь. К ненависти
Подбираемся. Ни разу не навестить
За пять дней. Беспокойные звонки - сбросить,
Словно я чужая. В пряди волос - проседь.
Я состарилась, превратилась в дерево,
Пустившее корни в прошлое. Где его
Вечнозеленые иглы? Растение,
Сохнущее по Солнцу. Отчуждение.
Эти деревья переживут кайнозой.
Мы станем ближе, застигнутые грозой.
Немного олдфажности, рыб и голосов.
В эфире пятиминутка социальной психологии. Может быть, кто-нибудь помнит сцену из фильма "Житие Брайана по Монти Пайтону" (хотя на что я рассчитываю?), когда Брайан, главный герой, которого ошибочно принимают за Мессию, разгоняет толпу фанатиков перед своим домом? А люди отказываются уходить, пока он не скажет Слово. И тогда Брайан читает примерно такую проповедь.
Брайан: Вы не должны никого слушать! Вы должны сами строить свою жизнь!
Толпа (зомбированно повторяя за ним хором): Мы не должны никого слушать. Мы должны сами строить свою жизнь.
Брайан: Вы все - личности!
Толпа: Мы все - личности.
Потом один из толпы испуганно говорит: "А я, кажется, не личность", и его зашикивают все остальные.
О чем это я? Ах да, когда вы говорите о "стаде", вы совершаете грубейшую ошибку атрибуции. Это так называемое "субъективное групповое смещение", также известное как "эффект однородности чужой группы". И пока вы рассуждаете о стаде, что ж, есть высокий риск, что вы сами до сих пор не преодолели косное групповое мышление.
Собственно говоря, так формируются стереотипы любого уровня. Достаточно взглянуть на любую не референтную для индивида группу. Русские - алкоголики с медведями балалайками, американцы - ну-у ту-пы-е! Для москвичей замкадыши - это необразованное быдло с кучей необоснованных амбиций, а для остальных россиян москвичи - это зажравшиеся либеральные мрази. Для нефоров клабберы - это бездуховные куклы, а для клабберов нефоры - грязные пивные лузеры. Список можете продолжить без меня, благо что такие стереотипы всегда лежат на поверхности.
Члены другой группы всегда воспринимаются более однообразно, их индивидуальности стираются. Фундаментальная ошибка стадной теории даже не в том, является ли тот, кто противопоставляет себя стаду, настоящей личностью или нет. Беда в другом. Представив других людей, особенно неприятных, неким аморфным стадом, мы обрекаем себя на провал за провалом. Все люди очень разные.
Никогда нельзя округлять и усреднять. Не может огромная масса людей одинаково мыслить по всем вопросам. Даже пять человек не могут. Чем ближе мы будем рассматривать людей в группе, тем сильнее мы будем замечать, что некоторые из них злые, некоторые - добрые, некоторые - умные, некоторые - откровенно деревянные. Тот кто говорит, что все прохожие равнодушны, не сможет увидеть участливых прохожих. Ведь зашорены его собственные глаза.
Признайтесь, когда вы говорите о стаде, всегда подразумевается какое-то групповое образование над этим. Ведь по какому-то признаку вы вычленили себя из стада? Следовательно, если другие будут обладать им, то они тоже вне стада. Типа "мы, поэты" или "мы, любители мутного артхауса" или "мы, зашибатели денег". И вот все за границами этого "мы" вдруг станут стадом. Кстати, наверняка и я попаду в их число. А недооценить кого-то вроде меня (паранойяльных фанатиков, склонных к социальной мимикрии, с полным отсутствием эмпатии, но зато с высоким уровнем агрессии и самоуверенности) - это еще более фундаментальная ошибка, чем ошибка атрибуции.
Я не удивляюсь, когда те, кто вчера кричал о стаде, сегодня растворились в рутине и рассыпались в порошок под шестернями времени. Так случается со всеми, кто не в состоянии увидеть в других - других.
Суть манипуляции
Как все люди, хоть слегка относящиеся к науке, мы сперва должны определить предмет разговора. В моем понимании, манипуляция - это умение добиться от человека того, что вам нужно, и когда это нужно. При этом неважно как настроен сам человек. Все равно, любое использование в своих нуждах другого человека как инструмента, является манипуляцией. Точно так же я манипулирую карандашом или ключом от двери. Чисто утилитарное знание, не вкладывайте сюда ничего мистического или сакрального.
Затраты на манипуляцию
Первое, что вы должны зарубить на носу, - манипуляция очень энергозатратная штука, особенно сознательная. Я видела, как некоторые люди, не отдавая себе отчета, очень успешно контролировали окружающих. Но это что-то вроде врожденного музыкального слуха - сознательно применять эти возможности гораздо труднее. Если природа обделила вас инстинктом, то будем надеяться, что она хотя бы не обделила вас мозгами, и вы будете в состоянии воспринять и развить мои слова. Если же у вас нет ничего - поплачьте, либо найдите скопище еще больших лузеров и тренируйтесь на них.
Первый ресурс, который отнимает манипуляция, - это время. Большинство манипуляций делаются не за день. А если их целью является получение места в малой группе или подчинение конкретного человека, то они и вовсе будут отнимать у вас каждый день в течение многих месяцев, а то и лет. Разумеется, не надо постоянно находиться в состоянии взведенного курка, но определенный контроль и планирование будут всегда.
Во-вторых, манипуляция забирает эмоциональные и интеллектуальные ресурсы. Часть сил уходит на планирование, часть на то, чтобы поломать себя и лгать, лицемерить. Кому-то это удается попроще, кому-то потяжелее. Суть в одном, для того чтобы манипулировать надо идти против с детства заложенных этических моделей, а значит ломать себя.
У каждого своя модель манипуляции. Я не претендую на то, что моя является истинной. Она работает, когда я ей пользуюсь, не более. Если человек заточен на то, чтобы вызывать к себе жалость, то из него почти невозможно сделать параноидного фанатика. Поэтому не стремитесь освоить все модели. От вас требуются два-три приема, основанные на ваших склонностях, и большой кругозор.
Угрозы
Начнем с того, что манипулировать угрозами можно только в двух случаях. Первое - когда вы сильнее (физически), либо когда ваш статус выше (вы - начальник, а объект, соответственно, - дурак). Можно обозначить угрожающую ситуацию, что вы примените физическое насилие по отношению к объекту, либо его имуществу. Я категорически не рекомендую этого делать, хотя бы потому, что такие поступки уголовно наказуемы. Этим можно пользоваться с абсолютно незнакомыми и не совсем адекватными людьми на бытовом уровне, но всегда будьте готовы, что обиженный сосед или кто там еще может написать заявление даже на пустом месте. В итоге, вместо экономии времени и нервов вы получите долгую нервотрепку. А вот во время семейного скандала применять силу допускается. Если сор никогда не выходит за пределы избы. Сюда же может войти порча имущества в том или ином виде.
Где-то на стыке между авторитетом и физическим давлением стоят отношения с детьми. На них можно повлиять как физически: выпороть, запереть на домашний арест, так и авторитетом: пресечь финансирование, выгнать из дома, детская комната милиции с постановкой на учет и так далее. В нелюмпенизированных семьях дети, как правило, очень сильно зависят от родителей минимум до конца школы.
Чисто давить авторитетом можно двумя путями. Либо реально обладать властью, тогда давить людей становится легко, приятно и особого обучения не требует. Либо можно создать образ такого человека. Большинство людей на всякий случай подчиняются человеку с дорогими вещами и повадками хозяина, человека со связями. Хорошо подходят образы криминалитета, официальной власти с силовиками, ведьмы или агрессивной субкультуры, типа скинов. Особенно хорошо, когда объект манипуляции реально накосячил и где-то в закоулках его души блуждает мысль о возможном наказании. Скажем так, пострадавшая сторона имеет право сразу начать с угроз, особенно, если объект это позволит. Так поступают разводилы, которые специально подставляют свои автомобили под удар, а потом требуют компенсации на месте. На человека, уверенного в своей правоте, а тем более силе, давить неудобно.
В эту же категорию мы запишем нахрапистость и хамство. Удивительно, но многие люди ничего не могут ответить трамвайному быдлу или писателям (внимание на ударение) в лифте. Хамство сразу ломает уверенность неконфликтного человека, не готового впрягаться в конфликт, да и серьезного наказания за это не будет. Только жертву внимательно подбирайте. Не все станут терпеть такой бардак. Угроза не должна быть блефом. Она обязана быть подкреплена хоть
У меня нестабильное физическое состояние: превращаюсь то в газ, то в воду.
Запомни, ты сделала все то, что сделала она.
Запомни, ты сделала все то, что сделала она.
Запомни, ты сделала все то, что сделала она.
Запомни, ты сделала все то, что сделала она.
Запомни, ты сделала все то, что сделала она.
Запомни, ты сделала все то, что сделала она.
Запомни, ты сделала все то, что сделала она.
Запомни, ты сделала все то, что сделала она.
Запомни, ты сделала все то, что сделала она.
Сунь Цзы сказал: "Стратегия ведения войны такова: если сил в десять раз больше, чем у врага, окружи его; если в пять раз больше, атакуй его; если в два раза больше, раздели свои силы. Если силы равны, можешь с ним сразиться. Если сил меньше, перехитри его. Если тебя превосходят, избегай его. Поэтому упорствующий с малым, станет пленником большого".
Я не попадусь на эту детскую ошибку. Иногда, когда какая-нибудь отдельная бригада очень хорошо показывает себя на поле боя и прорывает оборону противника, есть искушение приказать развить успех и наступать до упора. В этом случае, скорее всего, силы врага сомкнутся за спиной моих солдат, и они попадут в окружение. И как их деблокировать потом - отдельный вопрос.
Нет, я знаю, что линию фронта надо перемещать уверенно, но гладко. Не позволяя соединениям отрываться от остальных. Есть такое понятие "синергия" - это сложение, соединение, сочетание различных сил. Успех на одном участке фронта позволяет начать наступление или перегруппировку на другом. И это суть необходимые шаги.
Если что-то начинает получаться слишком хорошо, то есть риск попасть в зависимость. Рано или поздно вы упретесь в стену и потратите много времени, тщетно пытаясь продвигаться вперед, как раньше. Это невозможно до тех пор, пока подобного прогресса нет на других участках. Верно о делах, верно и о людях.
Опаснее всего успех отдельной бригады в том случае, если все остальные подразделения находятся в жесткой обороне и под постоянным арт-подавлением. Титаник тонет, а я ношусь с паяльной лампой и как могу конопачу пробоины. Стоит замешкаться - стальной монстр пойдет ко дну.
Mon cher, я дождусь вас, не сдав ни единого осажденного города. С вашей помощью я смогу перевести в наступление все войска, а не только отдельно взятую кучку солдат. А все почему? Потому что никто не смеет предположить, что я открою такое количество фронтов.
Успехи сгорают в горниле времени - накапливаются только неудачи. Я иногда потешаюсь над людьми, которые на полном серьезе заявляют, что они лучше других по той причине, что пятнадцать лет назад они выиграли школьный конкурс на лучшие кексики с изюмом. Меня умиляют постаревшие стервы, которые свято уверены, что в сорок лет они еще нужны кому-то, как это было в шестнадцать лет в среде подростков со спермотоксикозом. Граждане, понабравшие кредитов и увязшие в иле на самом дне, ноют, что достойны лучшей доли, поскольку у них, видите ли, был красный диплом.
У нас вам придется бежать со всех ног, чтобы просто оставаться на месте.
Право на жизнь нужно доказывать каждый день. Москва очень жесткий город. Ритм, цены, тарифы и устройство мастерски выталкивают неликвидов за черту. Впрочем, не думаю, что другие города милосерднее. Вчерашний успех может дать репутацию, может дать самоуверенность. Но если не конвертировать это в дальнейший успех, то сперва начнется стагнация, а потом деградация. А уж собственными руками можно загубить любую жизнь за пару месяцев. Как в том анекдоте: "Парень из неблагополучного района собрал волю в кулак и закончил школу с золотой медалью. А спился уже в колледже".
Послушайте красную королеву. Бегите, пока еще ноги держат. Бегите, поскольку вы все равно будете бежать по движущейся дорожке. И только разорвав жилы, вы сможете вырваться вперед. А сумеете ли сохранить лидерство? Очень много голодных бегунов вокруг. Лангольеры.
И кому какое дело до ваших регалий?
В мире коэволюции живут сегодняшним днем.
Я родился в тесной и темной коробке. Выполз в замкнутую пустоту из подгнившего яблока. Вся моя вселенная состояла из нескольких предметов, включая яблоко, прислоненную к нему открытку и разрисованные маркером стены. Эти витиеватые, написанные от руки фразы вбились в мое сознание. "Андрей любит читать", "Диана танцует", "Андрей следит за временем", "Диана взбивает волосы". Куда бы я не смотрел, меня окружали Диана и Андрей. Даже крышка коробки, мое небо, была исписана: вместо созвездий я видел двух человечков, сцепивших руки. Я чувствовал себя, как в египетском храме живых и мертвых богов.
Никто не мешал мне изучать эти иероглифы. Лишь на третий день после моего рождения он открыл крышку и рассеянно заглянул внутрь. Андрей - я узнал его. Пока он вертел коробку, я незаметно выбрался, скользнув по его пальцам.
Я поселилась в книжном шкафу, спряталась за книгами, полными достоинства и пыли. Первое время я опасалась, что кто-нибудь найдет мое убежище, но очень скоро стало понятно: бояться нечего. Иногда рядом раздавались тяжелые шаги, от которых дребезжали стекла шкафа, но никто не нарушал покой книжного царства.
Я осмелела и начала питаться. Я начала с энциклопедии поэзии Серебряного Века, прогрызла дорогу через диалоги античных мыслителей и доползла до Бродского. Тогда я узнала то стихотворение. Бабочка. Оно было написано на открытке.
Великолепное, прекрасное стихотворение, оправдывающее даже мое отвратительное существование. Явившись на свет худшим из червей, я могла превратиться в неуловимую, непередаваемую, сиюсекундную бабочку. Разве не прелесть?
Разноцветная, пестрая бабочка. Порхать не для энтомолога, не для коллекционера со смоченной в хлороформе ваткой, а для онемевшего зрителя. Чудо движения. Я не знала своих родителей лично, но они казались интересными людьми, если судить по книгам и надписям внутри коробки.
Завтра ночью я переползу на полку повыше и буду наблюдать оттуда за всем происходящим. Мне предстоит многому научиться, в том числе у вышестоящих книг.
Я подточил все книги, заел их в труху. Я перестал умнеть, и теперь меня волновало лишь количество страниц. Толстая книга - хорошо, пожрем. Бродский был хорош, но он, в некотором роде, растворился в череде других книг. Больше не было того главного, единственного впечатления: они были равны между собой.
Андрей много раз на дню впадал в пространную апатию, смотрел в потолок. Иногда он подходил к книжному шкафу, и тогда я замирал в страхе, что меня наконец раскроют. Он только пытливо разглядывал книжки, даже протягивал руку, но натыкался на стекло, и это его останавливало, отрезвляло.
Бог из коробки.
Голод измучил меня. Нужно было найти новую пищу. Я еще помню, как я любил бабочку. Это очень скользкое и туманное воспоминание. Оно уже не вызывало никаких эмоций, однако я помнил, что когда-то именно желание стать бабочкой спасло меня от превращения в бездушную плоть.
Я обрету крылья.
Сперва мне потребуется вдохновение. И я знаю, где его взять.
Андрей спит. Беспокойно ворочается во сне, отбросив одеяло. Мозолистая стопа чуть поблескивает в лунном свете. Он наконец-то оставил свой секретер открытым. Там хранятся вещи богини. Ее послания, ее сила.
О, этот секретер похож на кладбище. Андрей сбросил сюда все, что, на его взгляд, умерло. Обрывки тетрадных листков, исписанные пляшущими буквами, дневники, чьи-то письма и запачканные маркером распечатки. Он ранил тексты маркером, как ножом, и оставлял их испускать дух в этой тюрьме. Листы лежали друг на друге, словно чумные трупы. И действительно, я видела, как он иногда сжигал их, видимо, чтобы предупредить распространение болезни среди здоровых записей. Раньше я чувствовала себя книжным червем, теперь - могильным.
Радостный трепет охватил меня, когда я отыскала еще одну открытку с тем же почерком, что был в коробке. Я немедленно впилась в нее зубами. Так мне читалось лучше всего.
"Андрей, ты разбудил меня. До твоего появления я иначе слышала музыку и иначе ждала чуда. Я наслаждаюсь свободой: то ли лечу, то ли падаю.
Я верю в то, что ты умен и свеж. Я хочу, чтобы ты защитил меня от кошмаров после и до. Дай мне уверенность в нас. Будь тем, кто нужен мне больше других. Иначе это время никогда не повторится, а сон не сбудется.
А что я? Я хочу держать и гнать, смотреть и видеть, дышать и слышать, вертеть и зависеть, терпеть и ненавидеть. Я хочу стать стелой. Тебя, себя, никого. Вдох-выдох".
Как красиво она писала. Почему он похоронил ее послание? Что оно делает здесь, в этом тифозном бараке?
Я съела открытку. Так лучше.
Как красиво она писала глупости. Меня лихорадит от голода! Мне нужна пища! Сытная, жирная и
А потом он сам позвонил в полицию и произнес пять простых, незамысловатых слов: "I just shot John Lennon".
Вчера наткнулась на новостюшку, что Марку Чепмену, убившему господина Леннона, в очередной раз отказали в помиловании. Я не хочу обсуждать ужас пенитенциарной системы США. Дело в другом. Потом я пролистнула комменты под новостью. И все-то наши сердобольные граждане пишут: "Так и надо ничтожеству", "Лучше бы кто Чепмена застрелил". И так далее. Но никто не говорит о том, каким ничтожеством к тому моменту был сам Леннон.
Теперь, когда вы на секунду усомнились в моих умственных способностях и морально-нравственных качествах, давайте продолжим. Чепмен был очень впечатлительным человеком. Он страстно искал какой-то смысл в жизни вплоть до болезненного фанатизма. Ему нужен был кумир. Ему нужен был идеал.
Сперва им стал Леннон. Битлы были на волне популярности. Песни, тексты, музыка - все было протестом против обывательщины, против опостылевших эстрадных звезд, типа наших постоянных резидентов голубых огоньков, против войны, в конце концов. О, я уверена, что Чепмен наизусть знал их песни, что вслушивался в них жадно, когда оставался один. А в Ленноне он видел нового мессию. Марк даже начал поигрывать на гитаре и отпустил длинные волосы.
А потом -бах!- Леннон заявляет, что стал популярнее Иисуса. А потом снова -бах!- Леннон разрушает группу, которая была для Марка всем. Мало того, он разрушает саму музыку и ударяется в бесплодную психоделику. Предательство.
Марк сбегает из дома и возвращается совсем другим. Он присоединяется к баптистам и теперь уже следует за Христом. Он все еще носит с собой две вещи - пластинку Битлов и Библию. Даже созвучно. От былого идеала за день не откажешься. Нет, ты пытаешься понять его, оправдать. Даешь ему шанс за шансом, чтобы он исправился. Наверно, Марк тоже ждал, что Леннон возродится, вернется к истокам. Но потом последовали "Unfinished Music No.1: Two Virgins", "Wedding Album", "Unfinished Music No.2: Life With The Lions". Три пули .38 калибра в спину Марка Чепмена. Одна за другой. Я ни секунды не сомневаюсь, что он достал эти пластинки. И что его передернуло.
Марк превратился в классического неудачника. У него были попытки суицида, однако всякий раз какая-нибудь случайная случайность спасала ему жизнь. Он начал толстеть, вылетел из колледжа, не мог устроить семейную жизнь. Он стал сторожем и на квалификационных стрельбах выбил 88 из 100. Очень нефиговый результат, к слову.
А в это время, в параллельном мире Леннон и Йоко упивались сами собой. У вас, вероятно, есть такие знакомые, которые, найдя себе парня\девушку, стали отвратительно невыносимы. Будто весь мир склинился на их паре, а мы все - печальные статисты. Вроде зовешь таких людей в кафе поболтать за жизнь, а они сидят, целуются, волосы друг другу перебирают и всячески выпячивают "у-нас-все-хорошо-лю-бовь". Вот Леннон и Йоко вели себя примерно так же. При этом их бросало из одной безумной идеи в другую. То Леннон пишет гимн пацифистского движения, то в каске фотографируется в поддержку IRA. То горделиво отсылает королеве подаренные регалии, то нагоняет журналистов в спальню, чтобы проповедовать мир в пижаме в дорогом отеле в центре Амстердама, в то время, как его собственный фанат любовно прилаживает шланг от выхлопной трубы в салон автомобиля.
Леннон сам говорил: "Генри Форд знал, как продавать автомобили с помощью рекламы. Я и Йоко «продавали» мир. Многим это казалось смешным, но многие начинали задумываться". Истыкайте меня гвоздем, если в этой фразе нет какой-то двусмысленной подоплеки.
Чепмен находит новую книгу - "Над пропастью во ржи". Прочитав, он выкидывает Библию и начинает ходить с Селинджером. Мне кажется, что в этот момент он понял, что стал большим Ленноном, чем сам Леннон. Что он, Чепмен, пытался следовать его идеям любви и мира, нестяжательства, честности. Он понял, что Леннон - флюгер, позер, наркоман (кстати, Марк свою зависимость к травке поборол и больше к ней не возвращался) и растиражированная пустышка. И если в нем что-то и было, то остатки этого духа святого сохранились только в нем, Чепмене, впитавшем это все, как губка. Леннон проповедовал мир, любовь, понимание, свободу. А сам жил в нескольких отдельных особняках и был владельцем частного острова. Очень легко проповедовать любовь, мир и вообще все это единение, когда ты обособишься от всех на собственном острове.
И вот Марка Чепмена вытаскивает из машины добрый прохожий, а ради чего? Чтобы Марк увидел, как Леннон и Йоко, сидя в пижамах, в номере с цветочками и венками перед телекамерами, умильно сюсюкая, говорят:
Когда-то давно вывела такую вот градацию рыцарей.
1) Немецкий рыцарь - всегда приходит вовремя, и понятно, чем он там занимается.
2) Английский рыцарь - всегда приходит вовремя, но непонятно, чем он там занимается.
3) Испанский рыцарь - никогда не приходит вовремя, хотя понятно, чем он там занимается
4) Французский рыцарь - никогда не приходит вовремя, при этом непонятно, чем он там занимается.
Если подумать, пожалуй, я бы могла пойти на замену своего тела. В конце концов, перед глазами блестящие примеры Алиты, Майора и Адама Дженсена. Человек готов принять технологическое бессмертие, но бессмертие, скажем, вампирическое или колдовское ему не рекомендовано. До всего надо доходить самостоятельно. Безо всяких deus ex machina.
Объективно, мне следует начать с сердца. Самый ненадежный орган. Я сразу лишусь определенных преимуществ, но зато буду жить. Потом следует заменить почки и печень, ибо к тому моменту организм будет настолько зашлакован, что мне понадобится фильтроваться несколько лет. Дальше я возьму небольшую паузу для души и заменю глаза. Какие-нибудь хорошие сенсоры с фиолетовой радужкой и выходом в Интернет. Визуальный интерфейс и все такое. Надо будет прошить руки. Их, в таком случае, даже не буду обтягивать кожей - надену перчатки. Еще по плану титановые штифты в кости, поэтапная замена или аугментация внутренних органов, запуск в кровь наномашин, ответственных за клеточную регенерацию. Я готова модифицировать все, кроме родного мозга. И по завершению всех процедур это все еще буду я, какой вы меня знаете. Вынужденная соблюдать определенные условности и упивающаяся определенными возможностями, но, в целом, все та же я.
Я могу пройти через адскую боль. Через отторжение тканей. Через регулярные техосмотры. Я не привязана к этому телу. Оно, конечно, классное и все такое, но слишком уж ненадежное. Лучше стареть, как тостер, чем, как старуха. Сердце научило меня, что это тело придется покинуть. Так или иначе. Я бы не была крысой, если бы не металась в поисках выхода с тонущего корабля.
Человек никогда не стремился к Христу. Нет, мы тщимся занять место Зевса, повелителя электричества.
Легионы идут,
Дух солдат крепок и тверд.
Под натиском диких орд
Укрепляют редут.
Галлы и Карфаген,
Германцы и злой сосед,
Все, несущие вред,
Сгинули подле стен
И неприступных рвов
Державы моей души.
Императрица в глуши
Мыслей, грез, слез и снов.
Алчные взоры псов:
Эта земля желанна,
Словно в пустыне манна.
Я на чаше весов
Перевешиваю
Варваров и вандалов.
Множество каннибалов
Мчатся с бешеною
Улыбкой на колья.
В ножнах меч, гладиус.
Крепость - круг. Радиус
Равен моей боли.
Войска не воскресли,
Я разбита, победил
Ты. Один бой впереди -
Я. Только я. Если
Хочешь, поговорим.
Песок, море синее.
Черчу мечом линию:
Здесь я! И здесь мой Рим!
Помню, как я впервые увидела Что-нибудь такое. Первое время у меня не было слов, чтобы это как-то описать. Я не могла присвоить этому явлению емкий термин. Сколько мне было? Тринадцать? Четырнадцать? В общем, это произошло через некоторое время после моего триумфального возвращения в Москву из гарнизонной жизни, но до того, как я начала читать умные книги. Наверно, дело в том, что в этот промежуток я была очень уязвима, а потому наблюдательна и всегда настороже. Москва еще пугала меня, вместе с тем интригуя. Много раз я одна гуляла по району под музыку новенького дискового плеера. У меня был альбом Федорова. У него-то я и стянула обозначение - "Что-нибудь такое".
До сих пор в моем районе есть жутковатые места. А тогда, с подростковым воображением, их было полным-полно. Через улицу находилось недостроенное здание. Успели возвести два этажа и задел для третьего, но потом что-то у строителей не заладилось, и объект так и остался недоделан. Скелет дома, обнесенный фанерным забором в два моих роста. Проходя мимо, я замечала, что там есть какое-то шевеление. Движуха усиливалась с приходом темноты, но я уже ничего не могла разглядеть. В глубине будто клубилось что-то дымное.
Я даже смогла подбить пару знакомых в исследовательскую экспедицию. Помню, как перемахивала этот забор, а потом ходила по кирпичной крошке по заброшенной стройке. Ничего не было, но какая-то тревога оставалась. С другой стороны, гораздо сильнее я опасалась, что сейчас припрется какой-нибудь сторож. В итоге ничего предосудительного мы не встретили.
Уже тогда я существовала в ночном режиме. Тайком от родителей. У меня была отдельная комната, и прямо в окно светил уличный фонарь да так, что он заменял мне ночник. Я раскладывала тетрадки на подоконнике и делала уроки. Просыпалась около трех и уже не ложилась. Прошло несколько месяцев с момента похода на стройку. Ноябрь или декабрь. Снега еще нет, но уже должен бы быть.
И около четырех ночи я увидела Что-нибудь такое. По дороге медленно ползло огромное черное облако. По размерам, ну, примерно, как слон. У этого не было постоянной формы, но оно клубилось. Словно в дыму был спрятан кипящий чан со смолой, из которого постоянно лез новый дым. Что-нибудь такое величественно проползало под моим окном. Я сразу поняла, что оно живет на стройке, но сейчас выползло погулять.
По дороге на встречу облаку шел запоздалый прохожий. И он так уверенно шагал вперед, что стало ясно: он это не видит. Почему-то ужас я испытала только тогда, когда на дорогу вырулил этот прохожий. До этого был только холодный восторг, как когда у тебя над головой проплывает клин тяжелых бомбардировщиков. Я неотрывно следила, как он вошел в облако, а через пару секунд вынырнул с другой стороны. Вроде бы ничего не случилось, но я знала, что он надышался Чем-нибудь таким, и это не пройдет без последствий. Может быть, у него в эту секунду вскочила саркома. А может он в этот миг сошел с ума, дошел до дома и зарезал всех, кто там был. Или подхватил кошмары до конца жизни. В любом случае, ничего хорошего. А Что-нибудь такое уплыло из поля зрения.
Это был первый раз, когда я отчетливо увидела нездешнюю вещь. Когда мне было девятнадцать, и я находилась в треугольнике между психозом, алкоштопором и перманентным суицидом, меня просто разрывало на границе двух миров. Я нашла в себе силы подавить происходящее. Зашторила окна своего восприятия и загородила тяжелым шкафом двери своего сознания. Стало легче. К сожалению, я заперлась и от арлекинки, которую очень любила.
Я могу сдернуть простыни с окон и оттащить шкафы от дверей в любой момент. И тогда все вернется.
Просто я пока не хочу.
Я знаю, что убивает людей:
Это даже не скальпель
В руке молодого хирурга,
И не случайная пуля,
И не оборвавшийся трос.
Все оказалось сложнее…
Я пришел к выводу, что это – рак,
Растение в твоем собственном теле
Без мнения, страха и совести.
Глупое, вялое – но все же смертельное.
Ты смотришь на руку и понимаешь,
Что она не твоя. Уже не твоя.
Слезы не лечат, но вызовут жалость.
Друзья отведут глаза: им еще жить,
А любовь твоя будет выть на луну.
Но тебе все равно, ты где-то там,
Там, где твоя судьба не предрешена,
Возможно, там есть сыворотка-антидот.
Все что угодно, лишь бы избавиться от рака.
Можно даже повеситься,
Только б умереть не от него.
Ты проведешь пальцем по воздуху:
Он смешной и щекочет жизнь;
Но поглощенному раком не смешно.
Спасибо, что по рецепту дают морфий,
Со временем и морфий перестает быть смешным…
Рак корнями опутывает внутренние органы.
Рак – это неразрешимая проблема.
Нельзя найти смысл жизни,
И нельзя убежать от рака.
Хотя, оба этих «нельзя» чем-то схожи.
Все меняется, когда ты находишь их,
Других людей, инфицированных раком,
И они начинают создавать страну,
Где есть воздух, но нет рака,
Вместе, надеясь и вместе спастись.
Скажу как врач: это непродуктивно,
Спасаться всем, когда не спастись одному.
Говорят, рак поражает плохих людей.
Что ж, мы не праведники,
Но и гореть должны в аду, а не на земле.
Рак разрывает плоть изнутри:
Царапает стены, как запертый в склепе,
А пока есть время он ест мертвых
Бесконечно переродившихся мертвых тебя.
Почему ты заболел раком?
Значит, что-то в тебе не так.
Рак может обхватить щупальцами
Кого угодно, прохожего на улице,
Твою дочь, играющую с кошкой,
Собственно кошку, лакающую молоко
И обозревающую зелеными глазами рябь.
Ты уже не вернешься назад,
А если тебе доведется бежать,
Рак оставит на тебе клеймо,
Чтобы возвращаться еще и еще.
Мои саркомы спят, но я знаю,
Что это ненадолго, может, завтра
Я вступлю в схватку со зверем,
Который, вымотав, все равно убьет меня.
Я молю Бога дать мне умереть иной смертью.
Он молчит: никто не в праве отказываться
От своей особенной мертвости.
Феликс Крамбл сидел за тяжелым столом из бука и, почти не мигая, смотрел в одну точку. В качестве точки он выбрал ярко-фиолетовую герань, стоявшую на подоконнике. Окошко было маленьким и невзрачным, занавешенным жалюзи. Можно было сказать, что в этой комнате не было окон. В душной комнате остались только умирающий желчный старик, герань и телефон, который вот-вот должен был зазвонить.
Феликс Крамбл продолжал глядеть на цветок, вспоминая свою жизнь. Каким они запомнят его? После смерти никто и не подумает укрыть его тело от стервятников в лице многочисленных наследников и прихлебателей по служебной линии. МакМайерс уже неделю кружит перед кабинетом: ему просто не терпелось узнать, сколько дней осталось до того, как он возглавит совет акционеров. Жены, три бывшие плюс супруга на данный момент, ожидали его смерти, как розыгрыша беспроигрышной лотереи. Куча детей-спиногрызов. Они все – падальщики.
Перед лицом смерти Крамбл, самый известный медиамагнат по эту сторону гор, осознал, что он одинок, словно башенные часы мимо которых проходят тысячи людей, но мало кто удостоит их хотя бы взглядом.
Наконец телефон разрядил гнетущую тишину долгожданным звонком.
-Господин Крамбл, к вам прибыл мистер Холд. - сказала услужливая секретарша. Какой приятный у нее голос, красивый, как и ее ножки.
-Пусть пройдет. - откашлявшись в трубку приказал Крамбл.
Гость прибыл через пару минут, зло распахнув двери. Он показушно зажал нос и начал отмахиваться от дурного запаха:
-А, старина Феликс, гниешь помаленьку? Зачем ты меня позвал?
Крамбл кивком головы указал ему на стул подле окна. Холд немного помялся, но в конечном итоге сел, ожидая полагающихся ему объяснений.
Генри Холд выглядел так плохо, как только может выглядеть окончательно опустившийся человек: старый мешковатый свитер, одутловатое лицо с недельной щетиной, грубые грязные руки, плохие зубы, от одежды тянет потом и дешевым виски. Раньше он выглядел намного лучше, а теперь растолстел, подурнел, как иная женщина после родов. И все-таки жизнь еще теплилась в его небольших глазках: там пылал огонь, целый крематорий ненависти, в котором можно было сгореть заживо. И это нравилось господину Крамблу: он бы разочаровался, не отыскав во взгляде своего давнего врага остервенелого желания отмстить.
-Сегодня я умру. - ответил Крамбл и виновато улыбнулся, будто признался в том, что украл печенье из буфета.
-Надеюсь, не от моей руки? Я больше не хочу в тюрьму. Помнишь, как ты меня туда засадил, а? Помнишь? Трех лет за решеткой стоила мне одна единственная публикация, в которой я решился открыть миру твое истинное лицо. Ты тогда поступил, как настоящий герой. Твои адвокаты оклеветали меня. Редакцию последней независимой газетенки в городе ты раздавил космических размеров штрафом, а сам почиваешь на лаврах!
-Как же такое забыть, Генри.
-Так какого черта ты настолько осмелел, что пригласил меня в свое логово?!
-Я действительно умираю. Это произойдет сегодня. Не спрашивай, откуда я знаю. Знаю и все: некоторым людям это дано.
-Должно быть, компенсация за отсутствие совести. - процедил Холд. - А я здесь причем? Решил обрадовать меня заранее? Я рад. Можно пойти выпить за то, чтобы в аду под твой котел подкинули побольше дровишек?
Феликс Крамбл вздохнул. Он прогнозировал такое развитие событий. Холда было невозможно в чем-то убедить – это была единственная причина, по которой магнат решил провести свой последний вечер именно с ним. Если удастся завоевать доверие опального журналиста, он избежит печальной участи, ожидающей его после смерти. Крамбл, как наяву, представлял себе поток грязи, который польется на его гроб. Он не сможет больше затыкать кляпом рты редакций, а те не преминут в отместку облаять похоронный кортеж. Холд будет особенно стараться, какие-то связи у него остались – он стопроцентно ими воспользуется.
Да уж.
Понятно, что после смерти от внешнего мира уже никак не защититься, ни слова не сказать в ответ. Оставшиеся в живых будут глумиться над трупом и его прошлым, по своему усмотрению перекраивая историю до неузнаваемости. За культом личности неизбежно следует крайне агрессивное разочарование. Прошлое овладевает человеком, наползает на него, подобно удаву, затвердевает, превращаясь в надгробие перечеркнутое эпитафией. Какие строчки будут красоваться на его могильном камне? Этот вопрос не отпускал Крамбла последние несколько месяцев.
Магнат принял более вальяжную позу, с трудом закинув ногу на ногу, и довольно ухмыльнулся:
-Мистер Холд, а вы знаете, на что похоже прошлое?
-На фисташковое мороженное? – попытался съязвить журналист.
-Нет, оно совсем не холодное. И не вкусное. Мне кажется, прошлое – это, как хвост у собаки: он тянется за ней, он и есть она, и она им машет. Самое важное – это этот самый хвост. Имидж, остающийся вне зависимости от реального
Сунь Цзы сказал: "Если я спрошу: когда противник многочисленный, собранный и собирается наступать, как мы должны ответить на это? Я скажу, сперва захвати то, что он любит, и тогда он будет слушать тебя".
Я очутилась по ту сторону городских стен. Меня всегда удивляло, как эти люди любят прятаться от внешнего мира, сбиваться в сообщества, держаться за руки. Они бегут от одиночества - они бегут от себя. Ведь что такое одиночество, если не неминуемое возвращение к своим проблемам, мыслям и воспоминаниям? Ряд психотерапевтов практикуют следующее: они изолируют пациентов от социума. Есть только дневник, куда они должны записывать все, что лезет в голову, дешевая комнатка в незнакомом мотеле и добрый доктор, на сеанс к которому они ходят пару раз в неделю. И что же? Как их корежит, как их ломает это одиночество. А я - возвращаюсь к любимой сестре. Да и Луну у меня не отнимет ни одна тюрьма.
Почему они так вцепились в крепости, окруженные валом? У меня тоже была такая, лет десять назад. Форты прекрасны, но они ограничивают сознание, привязывают к земле. Тот, кто сегодня заложил крепость, завтра откажется воевать. У него появился дом. Я отказалась от дома, от имени, от лица. Все ради того, чтобы никогда останавливаться. Кровь кочевников.
Они уже не считают меня прокаженной. Более того, они наивно верят, что впустив меня в свой круг, в свои города, они укрепят их. Just another brick in the wall. Это от недостатка информации. Но я знаю, кто я такая, и что мне нужно делать. Несмотря на то, что я проникла на их территорию, мне пока нечего там делать. Да, я выступаю на публику, даже пару раз сорвала овации, но это все вторично. Я жду погоды. Жду, когда волшебник в голубом вертолете сбросит мне черный ящик с бактериологическим оружием. Я распечатаю колбы, и споры вируса разнесутся по городу, достигнув запертых квартир. Но до тех пор - я смешная клоунесса.
Разумеется, я не бездельничаю. Я присматриваюсь, прикидываю. Мне все равно нужны люди. Мясо набрать очень просто, их можно мобилизовать за пару дней при помощи нескольких нехитрых трюков. Нет, мне нужны носители вируса. Те, кого он не убивает, но и не отпускает.
Если требуется завоевать целый мир - какая разница откуда начать?
Петр Сергеевич Конин, знаменитый композитор, пребывал в унынии. Хуже того, окружающие совершенно этого не понимали, думая, что он переживает величайший триумф. Петр Сергеевич даже решил притвориться больным, чтобы избавиться от потока улыбчивых поздравителей. Как же они омерзительны!
Его жена была глупой, но сердобольной дамой. По крайней мере, так считал сам Петр Сергеевич. Она взялась лечить мужа какими-то травяными настоями. И сложно сказать, что было большей мукой: пить это ведьмино варево или привечать неугомонных гостей. Кто же знал, что признание подло ударит в спину годы спустя?
Давным-давно, когда Петр Сергеевич был молод и полон надежд, ему заказали сочинить музыку к одному фильму про революцию. Он отнесся к работе не слишком серьезно: в те времена контрактов хватало, и часть из них можно было сделать на коленке. За две недели он приготовил несколько оркестровых маршей.
Петр Сергеевич сочинял, отсматривая черновой монтаж. Он вглядывался в преисполненные гражданским пафосом лица актеров и представлял, как будто это он ведет по улице толпу людей, отстаивающих свои свободы. Тема протестного шествия отняла у него больше всего сил, она же сделала его известным.
Петр Сергеевич был ошарашен тем, что незамысловатый марш, который создавался для второсортной телекартины, стал гимном восстания, разразившегося через тридцать лет. Валентин Юдин, лидер революционеров, повел людей к зданию правительства под эту музыку - точь-в-точь сцена из фильма. Им удалось захватить власть. Потом Юдин, неизменно обаятельный и харизматичный, рассказывал журналистам, что именно композиция Конина, вдохновила его и помогла набраться смелости перед решающим боем. И тогда газетчики растиражировали новый образ Петра Сергеевича - он стал культурным идеологом восстания. Причем, сам композитор смог вспомнить эту музыку только после того, как услышал ее в новостях.
-Что же ты так захворал, Петя? - Говорила глупая и сердобольная жена, дежурившая возле кровати "больного", - Смотри, как обернулось.
-Вижу...
-Ну вот, а ты болеешь. Тебя сам Юдин приглашает на концерт. Там национальный оркестр твой марш играет.
-Я никуда не пойду!
-Ладно, ладно, не волнуйся ты так. Пойду супчик подогрею.
Петр Сергеевич изобразил приступ кашля и поскорее выпроводил ее из комнаты. Как же ей объяснить, что нет на свете ничего противнее этого марша? Что он попросту оказался идиотом, когда его халтурка стала гимном новой нации? И ему, в конце концов, стыдно, что не он сам повел этих людей за собой!
В это время радио, стоявшее на кухне, опять заиграло этот проклятый гимн.
-Выключи эту дрянь! - Крикнул жене Петр Сергеевич.
Она спешно убавила громкость до нуля. И, зачерпывая половником борщ, качала головой: надо же так заболеть...
