...Меня часто спрашивают, почему я, будучи популярным артистом,
который хорошо зарабатывал, имел прекрасную трехкомнатную квартиру в
центре Москвы, машину, дачу и пр., уехал?
В 1971 году меня по сфабрикованному обвинению посадили в Тамбовскую
тюрьму. Впоследствии меня оправдали, дело было закрыто, работники
прокуратуры наказаны, но до этого я просидел год и две недели в
тюрьме, сыну в этой связи не дали поступить в Московскую
консерваторию, в течение 2-х лет, пока длилось доследование, мне не
давали работать, мое имя вырезали из титров фильма "Неисправимый
лгун", в фильме "Повар и певица" меня озвучили другим актером и т.д.
Короче, я понял, что страна игривая, в ней с тобой могут сделать все,
что угодно, а особенно, учитывая, что у сына Емельяна — в меня — язык
до щиколотки, который, как известно, доведет если не до Киева, то уж
до тюрьмы точно, я решил удалиться от гнутой страны на максимально
возможное расстояние. К счастью, после подачи заявления, если у меня и
были какие-то сомнения по поводу принятого решения, то до боли родные,
вездесущие подлость и хамство быстро их развеяли.
Мать моей жены с нами не уезжала, и, естественно, ее надо было
обеспечить жилплощадью. Она была прописана с нами, но, поскольку
оставаться одной в 3-х комнатной квартире ей бы не разрешили, я
договорился на обмен — 2-х комнатная квартира с доплатой. Этот обмен
должен был быть одобрен на собрании правления кооператива, членом
которого я состоял. Первым взял слово Николай Рыкунин (возможно,
некоторые помнят, был такой эстрадный «дуэт Шуров и Рыкунин). Он долго
говорил о Родине, о неустанной заботе о каждом из нас партии и
правительства, о совершенстве социалистического строя, о том, что
покинуть такую Родину и такой строй может только человек
неблагодарный, у которого отсутствует совесть и т.д. Кстати сказать,
Рыкунин с пеной у рта, задыхаясь от ненависти к Советской власти,
рассказывал мне, что его отец до революции был помещиком под Москвой,
добрым, гуманным человеком, заботившемся о крестьянах, далеким от
политики. Большевики его, естественно, расстреляли, а жену с грудным
младенцем выслали в Сибирь, где она была вынуждена просить милостыню,
чтобы не дать умереть маленькому Коле Рыкунину.
Выслушав речь Рыкунина, я мягко попытался объяснить, что речь идет не
о неблагодарном Сичкине, а о благодарной теще, которая не покидает
Родину и имеет право на жилплощадь. Из первого ряда встал похожий на
отца Врубелевского Демона концертмейстер Большого Театра Гуревич.
(Худая фигура, изогнутая вопросительным знаком, крошечные злобные
глазки и змеиные губы придавали ему особый шарм).
— Я не желаю присутствовать на концерте Сичкина! — выкрикнул он.
— Запретите ему говорить! Я, как патриот, не желаю выслушивать речи
отщепенца и предателя Родины?
— Не надо так волноваться, патриот Гуревич, — обратился я к нему. —
Кстати, какие погоды были в Ташкенте в начале войны?
Гуревич:
— Пошли вы на ....
—Я не могу никуда пойти — идет собрание.
- Вы против моей тещи, потому, что она русская? Гуревич онемел.
— Да, а во время войны какие погоды были в Ташкенте?
— Сичкин, идите к ... матери!
— Я же уже вам сказал: я никуда не могу пойти, пока не кончится
собрание. Всем известно, что громче всех кричит "держи вора!" сам вор,
но работники наших органов люди умные и опытные, им ничего не стоит
определить, кто патриот, а кто враг. Судя по вашему фальшивому пафосу,
вы, видимо, очень виноваты перед Советской Властью, но успокойтесь:
советский суд — самый гуманный суд в мире, и чистосердечное признание,
безусловно, смягчит вашу вину. О, совсем забыл, а в конце войны какие
погоды были в Ташкенте? — закончил я под хохот собравшихся.
Больше всех суетился композитор Марк Фрадкин. В отличие от Рыкунина,
который выступал, так сказать, бескорыстно, просто желая подчеркнуть
свои патриотизм и лояльность, Фрадкин имел конкретные виды на мою
квартиру и развернул активную деятельность еще до собрания: он
обрабатывал членов правления, запугивая их тем, как может быть
расценена помощь врагу народа, с именем КГБ на .устах ходил по
квартирам, собирал подписи жильцов против моего обмена, короче, делал
все, что было в его силах, чтобы помешать.
С Фрадкиным во время войны мы долгое время были в одной части, где он
заслужил звание "самый жадный еврей средней полосы России". Впрочем, я
думаю, это было явным преуменьшением, и он вполне был достоин выхода
на всесоюзный, если не на международный уровень. Плюшкин по сравнению
с ним был мотом. Покойный Ян Френкель, талантливый композитор и
очаровательный человек, рассказывал мне, что Фрадкин постоянно
уговаривал его зайти в гости, посидеть за рюмкой у его уникального
бара. Один раз, когда они были около дома Фрадкина, тот его наконец
зазвал, но при этом сказал:
— Ян, в баре все есть, но чтобы его не разрушать, а это произведение
искусства — ты сам убедишься, купи бутылочку водки. Закуски
Читать далее...