Однажды поздней осенью в овраге
недалеко от дачного посёлка
в таинственном вечернем полумраке
сверкнул мне блеск зеркального осколка.
Не помню, что в тот миг меня смутило,
замедлить шаг заставило в ту пору?
Уже дневное спряталось светило
за дальний лес, карабкавшийся в гору.
Я за водой собрался в этот вечер
к источнику богини Мнемозины.
Потёртый плащ, накинутый на плечи,
смешная кепка, джинсы, мокасины.
Тропинка мне до мелочей знакома,
как тот овраг, где вечно кучи хлама.
Здесь тонны металлического лома
соседствуют с шедеврами Хайяма.
С размахом щедрым городских окраин,
без строгого хозяйского надзора,
там издавна, на лица не взирая,
все скопом избавляются от сора.
Под грудой книг и множества предметов,
пришедших в совершенную негодность,
в овальной раме бронзового цвета
таилась неземная безысходность.
В том зеркале, когда я прочь отбросил
два венских стула и кусок картона,
явился некто, бородой обросший
в лохмотьях серых древнего хитона.
Лежала толстым слоем пыль столетий
на всём, что окружало этот странный
зловещий призрак. Кто он? Может, ветер
несёт его через века и страны?
Горбатый нос и сросшиеся брови,
в глазах - тоска, отчаянье и вера...
На Каина похожий, если в профиль,
а ежели в анфас - на Агасфера.
Прикованный железными цепями
к кирпичным стенам мрачного подвала,
он что-то говорил, скрипя зубами,
но толстое стекло, увы, молчало.
Оно то прояснялось, то - тускнело,
окно в давно забытый мир вчерашний.
Меж тем вокруг меня уже стемнело
и одному в овраге стало страшно.
Далёких звёзд мигающих и редких
начался пляс в неистовом экстазе.
Зашевелились на деревьях ветки,
остатки листьев сбрасывая наземь.
Избавь, Господь, от ужаса видений,
которые негаданно-нежданно
приходят к нам безмолвные, как тени,
напоминаньем о сокрытых тайнах.
Откуда-то из глубины сознанья,
где прочно замуровано былое,
вдруг начали всплывать воспоминанья,
смывая буйство красок слой за слоем...
1
Это было со мной в золотом сентябре.
Огибая густой, непролазный орешник,
я увидел, как шёл с целой свитой зверей
царь владений лесных. Впереди - старый леший.
А места те глухие, сплошной бурелом.
Ни тропинки тебе, ни проезжей дороги.
И застыл я, как ястреб с пробитым крылом
близ упавшей сосны у медвежьей берлоги.
Помню лёгкий озноб и восторг, и испуг,
но не тот, что сродни леденящему страху.
Вот толпа обнажённых до пояса слуг
на поляну внесла то ли трон, то ли плаху.
Загремела в лесу оркестровая медь
и прошли величаво в лоснящихся шубах
исполины дубрав - за медведем медведь,
громогласно трубя в золочёные трубы.
Развевались знамёна, стучал барабан.
Здесь - зверьё всех мастей, кавалеры и дамы.
В самом центре внимания - светский кабан,
остроумьем разя, сочинял эпиграммы.
Девять юных русалок в нарядных венках
из осенних цветов самых нежных и ярких
появились, держа в своих тонких руках
на серебряных блюдах вино и подарки.
Расписные ларцы самоцветных камней,
драгоценные чаши янтарного мёда
и тулуп меховой, что всегда был в цене
в предпоследнюю ночь уходящего года.
И, как маленький мальчик, разинувши рот,
очарованный зрелищем красочным этим,
за раскидистым дубом я скрылся и вот -
видел сказочный сон отшумевших столетий.
2
На поляне лесной в разноцветных лучах
непривычно огромного солнца стояла
неземная принцесса. У ней на плечах
вся в росинках-алмазах накидка сверкала.
Шевелил ветерок шёлк пшеничных волос,
ниспадавших на грудь озорным водопадом.
Чудо-фея среди белоствольных берёз
загрустила о чём-то с отцом своим рядом.
Может, вспомнив о лете, подумала ты,
что летят, будто лебеди, лучшие годы.
Лепестки оборвав, жизнь бросает цветы
в охлаждённые стужей прозрачные воды.
Трое огненно-рыжих лисят близ неё
презабавно резвились, кусая друг друга.
В чистом небе кружилось меж тем вороньё,
приближаясь к поляне моей круг за кругом.
Проплывал над окрестностью клин журавлей,
уходя к горизонту в небесной лазури.
Бабье лето! - оазис на грешной земле,
полустанок меж летом и зимнею бурей.
Будет время дождей и придёт снегопад,
но в избушке под свист одуревшей метели
ты увидишь сквозь сон, как над миром летят
паутинки, цепляясь за сосны и ели.
Ты увидишь, как кружится в воздухе лист,
свою участь оплакав чуть слышным шуршаньем,
как табун лошадей, прискакав издали,
оглашает поля опустевшие ржаньем.
И река с потемневшей свинцовой водой
уж не манит тебя с головой окунуться,
хоть такая теплынь, что в рубашке простой
ты уходишь в луга, чтоб под вечер вернуться.
Бабье лето! Ну чья тут душа не замрёт
в сладкой боли при виде лесов увяданья.
Знай : для каждого в жизни наступит черёд
к своей осени ранней придти на свиданье.
3
Вот владыка взошёл на дубовый помост
и уселся на трон посредине поляны.
По бокам его встали поджавшие хвост,
нацепив золотые очки, - павианы.
В мягком кресле поодаль устроилась дочь,
посадив на колени смешного зайчонка.
На державных коленях я сам бы не прочь
подремать тет а тет с этой милой девчонкой.
Разомлев, ей поведать под шорох листвы
о больших городах, где я был и, где не был,
о решётках на окнах, откуда, увы,
стиснув зубы, взирал я в бескрайнее небо.
О цыганке, искусной в делах ворожбы,
нагадавшей проклятие блудному сыну,
о крутых поворотах бродяжьей судьбы,
о паденьях и взлётах, о выстрелах в спину.
А она, округлив голубые глаза,
мне внимала б, едва не теряя сознанье,
ведь такое, о чём я могу рассказать,
невозможно представить с её воспитаньем.
Но полна меланхолии фея моя.
Два придворных шута прямо лезут из кожи,
чтоб тебя рассмешить и, тоску затая,
ты глядишь равнодушно на глупые рожи.
Ни улыбки на девичьем бледном челе,
ни жеманства с изрядною долей кокетства.
Кем ты станешь, принцесса, на этой земле,
лишь вчера распрощавшись с безоблачным детством.
Королевой лесов иль царицей степей,
или горных массивов хозяйкой надменной?
Может, водных стихий суждено стать тебе
полновластной владычицей? Дамой
В этом мире, злобном и кровавом,
к небу шлю мольбу сквозь мрак и дым : -
помоги мне, Отче, Боже правый,
стать, как в детстве, чистым и святым.
Я погряз в плену греховной скверны,
позабыв и родину, и честь.
Я за смрад заплёванной таверны
отдал всё, что было и что есть.
Из страны, где были лишь гостями,
мы уйдём, согнав печаль с лица,
неисповедимыми путями
через три пустыни в дом отца.
Ох, какая долгая дорога!
Ранят ноги камни и пески.
Подожди, дай отдохнуть немного
сердцу от тревоги и тоски.
Может быть, отца в живых уж нету...
Сколько лет и сколько страшных зим
всё бредёшь один по белу свету,
бедный странник. Вечный пилигрим.
На твоих кудрях иссиня-чёрных
седины сверкает серебро.
Как ты мог, бесславно и позорно
промотать отцовское добро?
Издревле в тёмной глубине
и закоулках подсознанья
таится первобытный гнев
и копит силы в ожиданье.
Зажатый меж стальных пружин
он, не смирившись с заточеньем,
их рвёт без видимых причин,
ломая всё с ожесточеньем.
Это цитата сообщения Ал_и_нА Оригинальное сообщение
Ай да... Обама! Ай да сукин сын!
Торжественный концерт, посвященный Дню Независимости США, состоявшийся 04.07.15 в Фашингтоне, завершился увертюрой "1812 год". Сочинение 49 - оркестровое произведение Петра Ильича Чайковского в память о победе России в Отечественной войне 1812 года, написанное во СЛАВУ Русского Оружия и Победы России над иноземными захватчиками в лице Наполеона и его союзников.
Давай, Пират, немного отдохнём
от суеты, порядком надоевшей.
В осенний полумрак с тобой вдвоём
уйдём сквозь лес, печально поредевший.
Обмахиваясь веером-хвостом,
ты на меня глядишь с немым вопросом
и чей-то след вынюхиваешь носом.
Давай, следы оставим на потом.
Не нужен нам сегодня патронташ.
Вложив в стволы два новеньких патрона,
я никому не причиню урона,
не омрачу последний вечер наш.
Подышим свежим воздухом полей,
о пролетевшем лете вспоминая...
Под проливным дождём в начале мая
ты выглядел, дружище, веселей.
А помнишь, пёс, рассветы над рекой,
дурманный запах скошенной осоки,
и силуэт на берегу высоком,
приветственно нам машущий рукой?..
Всё это там осталось, за чертой,
проникнуть за которую возможно,
лишь тенью став, снимая осторожно
покров тончайший дымки золотой...
В ней прячется невидимая нить,
что только тронь! - мгновенно оборвётся
и в сердце адской болью отзовётся,
способной в жилах кровь остановить.
Мой верный друг. О, рыжий чародей!
Бессменный лидер пёсьих вакханалий.
Ты слишком хорошо узнал людей,
чтоб так легко попасть в капкан, каналья.
Весь твой гарем ликующей гурьбой
сбегался к нам твоих послушать шуток.
За этот - столь короткий! - промежуток
неужто постарели мы с тобой?
В капкан, увы, попал хозяин твой,
в искусстве лжи не очень искушённый...
Заплакать бы, уткнувшись головой
в речной песок, душой опустошённой.
Ну что ты, глупый, воешь на луну,
ведь я ещё с тобой. Ну полно, полно...
Смотри, как славно серебрятся волны
реки, на дне которой я усну...
Наступит день, когда внезапно с нами
оказия такая приключится :
как гость из тёмной бездны подсознанья,
костлявый призрак смерти постучится.
Ещё не стар, хотя уже не молод,
не юноша, в мечту свою влюблённый.
почуя в сердце леденящий холод,
ты лишь пожмёшь плечами удивлённо.
И не надеясь ни на что, не веря
ни идолам, ни свергнутым кумирам,
с постели встанешь и откроешь двери
впустить царицу, правящую миром.
Наполнив до краёв бокал хрустальный, -
финита ля комедия, - ты скажешь.
Ведь на Руси перед дорогой дальней
до дна свой кубок должен выпить каждый.
Польются слёзы долгого прощанья
и маттиолы с запахом разлуки
завянут, не дождавшись окончанья
смешного фарса - от тоски и скуки.
А я уйду, накинув плащ, подальше,
как старый волк, почуявший кончину.
На свете без того довольно фальши.
Я сыт по горло этой чертовщиной.
Найду приют в заброшенном овраге,
в густой тени кустарников колючих.
Там ангелы зажгут прощальный факел
и зашумит над нами лес дремучий.
И только там, вдали от потрясений
всех жизненных основ и всех инфляций,
узнаю о Христовом воскресеньи
и крест сплету из веточек акаций.
Я буду повторять за древним старцем,
спустившемся ко мне бог весть откуда : -
прими, Господь, в Своём небесном Царстве,
смиренный дух. Яви святое чудо.
В ту июльскую ночь предо мной ты явилась, как призрак,
повелительным взглядом заставив меня замереть.
Пели скрипки вдали, поднимались над озером искры
и тонули в воде, в глубине продолжая гореть.
Сделав знак мне рукой, ты направилась к старой часовне,
фантастическим сфинксом застывшей у самой воды
и, забыв обо всём, я пошёл по тропинке неровной,
утопавшей в осоке, скрывающей наши следы.
Тихо скрипнула дверь, пропуская в святую обитель
две безмолвные тени. Ты что-то шепнула и вдруг
слева пламя взвилось, и жаркий огонь- искуситель
опалил наши губы и пальцы сцепившихся рук.
Появился старик в ослепительно-белых одеждах
с светлым нимбом вокруг обнажённой, седой головы
и три женщины символом Веры, Любви и Надежды
поднесли нам два кубка с настоем волшебной травы.
Первой выпила ты и, вернув опорожненный кубок,
обратилась ко мне. Я напиток едва пригубил
и в мерцанье свечей пересохшие встретились губы...
Остальное, увы, я на долгие годы забыл.
А потом ты ушла. Растворилась в сиянии лунном,
на планете большой своего не оставив следа.
Так закончился сон. Смолкли скрипок чудесные струны.
Чистой каплей слезы с небосвода скатилась звезда.
Где-то в синем море белый теплоход
лёгкою походкой по волнам идёт.
Розовые чайки носятся над ним.
Голубое небо. Розовые дни.
Пролетела низко тучка надо мной, -
снова в Сан-Франциско хлынет дождь грибной.
Только не увижу я того дождя,
над моею крышей чайки не летят.
Если бы счастливый вытянуть билет,
я бы с вольной птицей передал привет
всем своим знакомым и своим родным,
но моё окошко застилает дым...
Видно, в жизни этой счастья не дано,
с крепкою решёткой у меня окно.
Звякнули засовы и сомкнулась тьма...
Помоги мне, Боже, не сойти с ума!
Это цитата сообщения viktoriy5908 Оригинальное сообщение
Живопись. Hans Zatzka.
Живопись. Hans Zatzka.
Это цитата сообщения Ал_и_нА Оригинальное сообщение
"Доскакались, мать их так!"
|
Это цитата сообщения Ал_и_нА Оригинальное сообщение
Нет без зимы лета. Нету без Тьмы Света...
Змеиный праздник.
Один из святодней Кологода, посвященный Велесу.
Закрытие Сварги.
Свадьба Велеса и Мары.
Гой! Величание - Чёрной Матери! Велесу - истая слава! А нам - Мудрость да здрава!
С этого дня начинается отлет птиц, медведь ложиться в берлогу,
а змеи празднуют свадьбу своего Покровителя - Змеиного Царя, после чего начинают впадать в зимнюю спячку.
В этот день запрещается ходить в лес...
В народном календаре с этим днем связывали начало осенних работ и окончание жатвы.
[700x453]
Издалека, через пустыни жгучие,
пришла ко мне пора моя осенняя.
К чему теперь надеяться на лучшее?
Пусть остаётся всё без изменения.
Когда в ночи знакомый голос слышим мы,
надежда к нам приходит в соучастники.
Ну а теперь рассвет встаёт над крышами,
в моё окно стучат дождинки частые.
Окончились ночные сновидения,
но где ж ты заблудилось, утро раннее?..
Вся моя жизнь от самого рождения
тянулась длинной цепью ожидания.
Кого я ждал, прошли другой дорогою.
К кому взывал, закрыли окна ставнями.
Я даже не сберёг того немного,
что было мне судьбою предоставлено.
Уже не быть мне больше расточительным.
Я осуждён и нет мне оправдания.
Как безнадежно долго и мучительно
живут в сердцах людей воспоминания!
Но знаю : есть земля обетованная,
где ждут и любят всех без исключения.
А шарик наш земной, - вот штука странная! -
был избран Богом местом заключения.
В этот праздник весенний всем женщинам дарят цветы
и желают им счастья, которое, словно жар-птица
ускользает сквозь пальцы, как лёгкий клубящийся дым,
чтобы в небе, - таком голубом! - без следа раствориться.
Разрешите и мне пожелать вам безоблачных дней,
хоть и знаю, что в жизни безоблачных дней не бывает.
Пусть сегодня утонут в шипучем шампанском вине
грусть, тоска и печаль, что, как тени над нами летают.
Вот и праздник окончен. Уж ночь зажигает огни,
будто добрая фея, на землю пришедшая нашу.
В небе вспыхнули звёзды и мы заблудились меж них,
чтобы там отыскать лишь одну, что на свете всех краше.
Там, на этой звезде, вечный мир и всеобщий покой.
Там царит Красота и цветенье прекрасных гортензий.
Беатриче и Данте гуляют над чистой рекой
и поют соловьи свои самые лучшие песни.
Мокрый вечер. Отложена книга.
Взгляд рассеянный брошен в окно.
Под тревожную музыку Грига
чуть искрится в бокале вино.
Умирает цветок маттиолы,
утонув в голубом хрустале.
Вот такой натюрморт невесёлый
в этот час у меня на столе.
Прикорнув у решётки каминной,
чутко дремлет старик сенбернар,
верный страж и приятель старинный.
Благороден, суров и поджар.
Медальон, высший орден за службу,
учреждённый самою судьбой.
Выпьем, пёс, за удачу и дружбу.
Побеседуем, молча, с тобой.
Как таинственно движутся тени,
от горящей метнувшись свечи.
Этой ночью дождливой, осенней
нас корабль в неизвестность умчит.
Мы сегодня начнём всё сначала,
скомкав жизни исписанный лист.
Не напрасно ждёт бриг у причала,
снаряжённый в последний круиз.
Без комфорта уйдём, без уюта.
Что уют нам? И что нам комфорт?
Пыль ошибочных прежних маршрутов
смоют волны с высоких ботфорт.
Обернусь, поднимаясь по трапу
налегке, будто в юные дни.
Помаши провожающим лапой,
сенбернар, мы уходим одни
с экипажем кочующей банды
флибустьеров, любимцев ветров.
Ну какой ты пират без команды,
без мушкетов, ножей, топоров!
Старый Флинт будет нам капитаном.
У руля примостив карабин,
он поведает страшные тайны
океанских холодных глубин.
В капитанской каюте есть карта
запредельных, неведомых стран.
Всем известно, что степень азарта
не слабеет от сабельных ран.
Не робей, я ведь тоже матросом
начинал в незапамятный год.
На борту угостят папиросой,
фляжка с ромом по кругу пойдёт.
Сорок пять подбородков колючих,
девяносто натруженных рук.
Загремят абордажные крючья
по обшивкам турецких фелюк.
Засверкают дамасскою сталью
ятаганы в жестоком бою...
Господа! Вы уже подыскали
потеплее местечко в раю!
Но ты хмуришь седые надбровья,
да и мне не совсем по душе
перспектива пролития крови.
Той дорогой ходил я уже.
Дуют сильные ветры с востока.
Помолившись Тому, кто всеблаг,
как змею я срываю с флагштока
чёрным шёлком струящийся флаг.
Знак другой будет нашей святыней
на знамёнах, на мачтах, в груди.
Пусть моя бригантина отныне
станет светом для тех, кто в пути.