Не будем, Таня, тратить жизнь на плач по мячику. Купи другой и пусть лежит, тобой оплаченный… А тот, оплаканный давно, — забудь и вычеркни. Он был похож на полный ноль до неприличия, он был как прочие мячи — непримечательный, среди других неразличим… Ну что ж ты плачешь-то? Да ладно, было б по кому, Танюш, ну что же ты? Пустой — ни сердцу, ни уму, почти ничтожество… Любила? Знаю. Ну и что? Жизнь продолжается. Носить водицу решетом — достойно жалости. Он не утонет без тебя — уже проверено. Такие часто норовят отплыть от берега, пропасть из виду, а потом причалить заново, и — вот он, к подвигам готов, резина драная…
Прости, я снова сорвалась — я ж не железная. Но я не дам тебе гулять по краю лезвия, поверь, я знаю, что к чему — побыто-пожито. Как накурили — всё в дыму… Боль — штука сложная: сегодня есть, а завтра — нет, и как и не было… Останься с ней наедине напротив зеркала, поговори о мелочах, не вздумай каяться. Ты можешь даже помолчать — какая разница. И боль отпустит и пройдёт. Чуть позже, может быть… Так потерпи же, ё-моё, ну что тут сложного… Танюш, такая полоса — сплошные рытвины. Давай ещё по пятьдесят? Налито. Выпито. Знать, где б соломку подложить, — упасть помягче бы…
Не стоит, Таня, тратить жизнь на плач по мячику.

© Анна Рубинштейн

Настоящая человеческая близость определяется двумя факторами: когда ты в беде и когда очень счастлив. И сколько бы друзей- приятелей ни было рядом, но мало кто выдерживает твои житейские волны. Одни сливаются при малейшем твоём горе, вторые не выдерживают твоего счастья. Тот, кто остался рядом, когда ты плачешь (от великой печали или от большой радости), и есть по- настоящему близкий тебе человек. Все остальные просто хорошо играют свои роли.

© Алина Ермолаева 8

сколько нас таких, утонувших вдруг? захлебнувшихся декабрём? старый год умирает, мой юный друг, разве вспомним потом о нём? как зима забиралась в колючий шарф, целовала тебя в висок… ты выходишь во двор, никуда не спеша, и подводишь опять итог:
ничего не осталось в сыром нутре — ни влюблённостей, ни огня, будто разом прозрел, постарел, сгорел, будто выцвел и полинял. будто в самой грудине завёлся сплин — ледяной белоснежный ком. ты выходишь из дома. совсем один. но от этого — так легко…

никаких тебе рук, что ласкают и врут, никаких тебе глупых клятв, потому что привязанность — это спрут, и в укусах его — лишь яд. потому что привязанность — это хмель, это узел, хомут, клеймо. это бойня, расстрел, самосуд, дуэль. это город, больной чумой.
так что слава зиме, вымывающей хворь, словно пенистый океан. забывай это всё — не лелей и не холь, не тревожь заживающих ран.

всё проходит. и вечер опять горит светом окон, чужих гирлянд. и дома будто в пепле, и снег летит, и случайный прохожий — пьян.
сколько нас таких, утонувших тут? захлебнувшихся декабрём? ты идёшь, но меняется твой маршрут — с каждым годом и с каждым днём.

© Полина Шибеева

Меняйтесь города, мелькайте лица!
Мгновение, прошу, не задержись!
Не страшно в человеке ошибиться.
Мне страшно ошибаться в нём всю жизнь.
Я знаю, что беру себя с собою
Повсюду, ежедневно, вот опять…
Не страшно управлять своей судьбою.
Мне страшно еще чьей-то управлять.

Я знаю, что меняются не люди.
А люди — нет, и так тому и быть.
Не страшно знать, что многое забудем.
Мне страшно знать, что много не забыть.
Меняйся жизнь, а я готова в целом
Бежать отсюда, мир такой большой!
Не страшно умереть душой и телом.
Мне страшно умереть одной душой.

© Златенция Золотова

У нас с тобой — всё хорошо.
И будет лучше, без сомнения.
И поезд наш без нас ушел
К другому пункту назначения…
И мы на станции — вдвоем,
Той, что зовется «Расставание».
Стоим и мокнем под дождем,
Судьбу сверяя с расписанием.
Вот — поезд мой. Вот — поезд твой.
И оба — в разном направлении.
Всё потому, что мы с тобой
Проспали станцию «Прощение»…


© Copyright: Зульнора, 2017

Это больше не весело, господи, больше не весело.
Посмотри на меня! Я допетая песня, я месиво
из тоски и отчаянья. Тыкают пальцем — жива ли?
Надоевшая жвачка — жевали, жевали,
бросили.
Подари мне покоя — осенью.
Подари мне надежды искренней.
И глаза чтоб не солью — искрами.
Подари мне себя настоящего.
Я пропащая, боже, пропащая.
Я скулящим щенком, комочком.
Я — не ставшая славной дочкой.
Я бросавшая, чтоб не брошенной.
Я всегда и везде непрошеной.
Я предавшая и пришедшая.
Я святая и сумасшедшая.
Я уставшая.
Слишком сильная.
Умоляю, спаси
спаси
меня.

© Анна Оленюк

ты не следствие, а причина. не ошибка, а просто истина.
ни «клин клином» и ни врачи нам не помогут уже, смирись с этим.
я хочу вечеров заснеженных — у камина чтоб, чтоб с ума свести.
я устала от этой нежности, доведённой до ненормальности.
от иллюзий и от случайностей, от того, что ещё не сделано.
где ты был, когда я скучала так — абсолютно самонадеянно?
то, что всё ещё продолжается, сумасшествие или искренность?
не смотри на меня, пожалуйста, — откровенность чревата рисками.
если хочешь, читай по строкам, между внутренними салютами:
моё счастье и катастрофа в том, что я, чёрт возьми, люблю тебя.


© Хедвиг

Я просто устала от мира, в котором не ты
И рядом чужие глаза раздевают и жрут
Голодный оскал городской пустоты/темноты
Последний автобус — последний бесследный маршрут

Я — Мисс Бесполезность, я — поле, где зреет ничто
И так за*бала улыбка — г**дон для лица
Но так безопасней и проще, и по*уй на то Что мне уже вовсе не надцать, а круто за дцать

Игра в малолетку — и Гумберт, по ходу — при ней
Я круче Лолиты — я запросто трахну весь мир
Я просто умнее, но так даже хуже — больней
Но это не важно. Важнее воздушный зефир

Еще — мармелад, и тянучки, и кофе в кровать
И куча капризов, и цвет кружевного белья
А то, что погано и хочется выть — наплевать
Я знаю, что эта, за зеркалом — вовсе не я

А я ненавижу и сладости, и кружева
И кофе я тоже терпеть не могу — вот х**ня
И мне остаются лишь ночь, карандаш и слова
И строки, в которых осколки — остатки меня

И злость, и дрянной пох*изм, возводящийся в куб
Синтетика чувств, суррогат отношений — в посты
Страничка вКонтакте, Facebook и, конечно, YouTube
И ненависть — ненависть к миру, в котором не ты


© Рика Лиль

город спит под покрывалом из июньских обещаний,
из надежд на перемены
(прошлым летом не сбылись),
я свое забыла имя — нет поэта безымянней,
напеваю сонных улиц заоконный вокализ.
нижней нотой — пьяный шепот припозднившихся прохожих,
верхней нотой — смех соседки
(курит, глядя в темный двор,
в телефон бормочет сладко: «спи-до-завтра-мой-хороший»,
улыбается, закончив нежный глупый разговор)
фоном рядом, из сто пятой, гневно плачет телевизор
льет безадресно,
в пространство,
в никуда речитатив,
домовой из сорок первой дребезжит в шкафу сервизом,
он обижен на хозяйку — снова в гости, не спросив,
из соседнего подъезда привела подругу-дуру
(прогрессивно заявляет: в этом мире мы одни)
стонет поезд-полуночник, ветер впишет в партитуру
новый голос, засмотревшись на сигнальные огни.
загулявший кот на крыше завывает в темень неба,
трется спинкой об антенны, проклиная прошлый март,
городская ночь — как сказка, справа — явь, а слева — небыль,
в ней о прошлом ностальгия,
предвкушения азарт,
искры ласк, до боли жгучих,
отголоски снов и песен.
электричество желаний зажигает фонари,
манит сумрак прогуляться, он безбрежен и чудесен.
кто не спит — того кусает ночь под кожей изнутри.


© Бродячий Мур

мы никогда не будем нелюбимы:

ведь с наших душ, макушек и знамён

не сводят глаз, могилами хранимы,

все те, кто нами не был сохранён.

они верны и непоколебимы,

они не живы — стало быть, чисты.

мы никогда не будем нелюбимы:

нас любят те, кто смотрит с высоты.

они мерцают из нездешней были,

из тех глубин, где им нельзя не быть —

они нас слишком поздно полюбили,

и больше не успели разлюбить.

и потому, в любой кромешной чаще,

в любой беде, где незаметен свет,

мы никогда не будем нелюбящи:

ведь кто-то должен их любить в ответ…

© Виктория Райхер

Переезжаем. В масштабе века — пустяк, конечно.
Шмотье и книги пакуем, грузим, перегружаем.
Какая мука, какая горечь, какая нежность —
Переезжаем, переезжаем, переезжаем.

Со мной, дружище, об этой боли не дискутируй.
Перед порогом стою как инок, перед мощами.
Не из квартиры одной в другую, не из квартиры.
Из дольки жизни в другую дольку перемещаюсь.

Я знаю этот подъезд на ощупь, на вкус, на запах.
Я прислоняюсь щекой к перилам — в том нету фальши.
Один приятель на юг уехал, другой — на запад.
А я напротив переезжаю, но это дальше.

Переезжаю — как это слово и жжет, и жалит.
Переезжают король и кучер, вор и епископ.
Душа ведь тоже, покинув тело, переезжает,
И только Богу потом известна ее прописка.

С балкона брошу, как в пруд монету, свой взгляд последний.
На зимний дворик, где наши липы и наши клены.
Переезжаю, и, не мигая, глядит во след мне
Живой подъезд мой, где ходит лифт мой одушевленный.

© Вадим Егоров

Р. К.

Помолчи меня, полечи меня, поотмаливай.
Пролей на меня прохладный свой взор эмалевый.
Умой меня, замотай мне повязкой марлевой
Дурную, неостывающую башку.

Укрой меня, побаюкай, поуговаривай,
Дай грога или какого другого варева;
Потрогай; не кожа — пламя; у ока карего
Смола закипает; все изнутри пожгу.

Такая вступила осень под сердце точненько —
Пьешь горькую, превращаешься в полуночника,
Мешком оседаешь в угол, без позвоночника,
Как будто не шел — волок себя на горбу.

Да гложут любовь-волчица, тоска-захватчица —
Стучит, кровоточит, снится; поманит — спрячется;
Так муторно, что и хочется — а не плачется,
Лишь брови ломает, скобкой кривит губу.

И кажется — все растеряно, все упущено.
Все тычешься лбом в людей, чтобы так не плющило,
Да толку: то отмороженная, то злющая,
Шипящая, как разбуженная гюрза.

Становишься громогласной и необузданной,
И мечешься так, что пот выступает бусиной
У кромки волос.
Останься еще. Побудь со мной.
И не отводи целительные глаза.

© Вера Полозкова

Порой кажется, дикий вереск
Мне дороже, чем розы пышные.
Ничему уж давно не верю —
То ль уставшая, то ли лишняя.
То ли просто тропинка кончилась,
А дороги нигде не видно.
И бреду неизвестной просекой —
Не печально и не обидно.
Равнодушно — все этим сказано.
Cтрасти все понемногу розданы,
Никому и ничем не обязана,
Заключенная в кокон осени.
Жизнь давно потихонечку чахнет,
Обнуленная ровным счетом.
Только вот почему-то пахнет
Дикий вереск сладчайшим медом.

© Вера Порошина

Знаешь, осень… Она для сильных. Осень знает, куда ударить.
Осень видит сквозь плащ и свитер то, что скрыто в твоей груди.
То, что спрятано в клетке ребер, будто ноты меж струн гитары,
Осень ловко подцепит ногтем и с насмешкой шепнет: гляди.

Если лето хмельным напитком опьяняет до ветра в крыльях,
Осень молча швыряет в бездну, дождь вонзая в твою ладонь.
Можно слепо брести в потемках и пенять на свое бессилье
Или все же придумать способ хоть на время разжечь огонь.

Кто-то ищет осколки света в незнакомых домах и душах,
Кто-то купит себе светильник и немедля придет в восторг.
Кто-то чиркнет обычной спичкой… Впрочем, осенью свет не нужен,
Ведь теплее объятий близких не горит ни один костер.

© Дикон Шерола

Пусто. Ни противостоянья,
Ни истерик, ни кастаньет.
Послевкусие расставанья.
Состояние
Расстоянья —
Было, билось — и больше нет.

Скучно. Мрачно. Без приключений.
Ни печали, ни палачей.
Случай. Встреча морских течений.
Помолчали — и стал ничей.

Жаль. Безжизненно, безнадежно.
Сжато, сожрано рыжей ржой.
Жутко женско и односложно:
Был так нужен,
А стал
Чужой.

© Вера Полозкова

Я буду тебя ждать. Пока весь мир
Бежит на свет, не различая света.
Пока все спят в обносках тех квартир,
Что пеленают душу по макету
Тоски и скуки, муки и доски,
Прибитой к изголовию свободы,
Что превращают мысли в адрески,
Но адресатов нет. И нет исхода.
Я буду тебя ждать, пока война,
Война в душе становится вдруг зримой,
И как всегда — до жизни голодна,
И просит жертв, и стелет оземь дымом.
Пока возможность видеть мир, как есть,
Горчит во рту, бинтуя тело в старость,
И пришивает крылья, как протез,
К тому, что от судьбы моей осталось.
Я буду ждать. Услышишь — приходи.
Я буду ждать до точки, до могилы,
Пока не смоет дождь мои следы.
Я буду ждать. Тебя. Пока есть силы.


© Аль Квотион

Запомни его, запомни —
Тот дом на краю долины:
Разбавленный яд драконий
В кувшинах из красной глины,
Распластанный лист кленовый,
Замерзший на медном блюде…
Сюда мы вернемся снова,
Когда нас уже не будет…
Сквозь стебли сухих растений
Мы станем смотреть как тонут
Прозрачные птичьи тени
В лимонной прохладе комнат,
Как в окна летят кометы,
И осень бурлит в кальянах…
Я буду пылинкой света
В телах балерин стеклянных,
А ты — скорпионом жгучим,
Застывшим в янтарной брошке,
А может цветком колючим
На ломкой изящной ножке,
А может…
Гадать напрасно…
Запомни тот дом, запомни —
Мы станем его пространством
Когда, разомкнув ладони,
Во сне отражаясь вещем,
Вдоль стен поплывем по кругу,
Когда имена и вещи
Устанут искать друг друга,
Когда истекут все сроки,
И землю покой остудит…
Мы будем не одиноки-
Когда нас уже не будет…


© Кира Костенко Зоряна

Маргарита одна.
Маргарита больна.
как расстрельная цель в перекрестье окна
девяносто бессмертно мучительных лет
есть объект вдохновенья,
а Мастера — нет.

не сказать, чтобы вовсе иссяк контингент,
сколько прожито жизней, страниц, кинолент!
сколько их приходило с виной и сумой
Маргарите давненько не вспомнить самой.
кто-то крался как тать, кто-то пёр напролом,
кто-то ночи корпел за скрипучим столом
и она, вдохновенно шептала: пиши!
но ни строчки от сердца, ни слов от души.
из последних, пожалуй, один был неплох:
говорил, будто походя сеял горох.
говорил, будто Джа, как и он — растаман.
всё казалось: вот-вот и начнётся роман…
не случилось.
ещё был мальчишка, юнец,
но такой уж в постели затейливый спец,
что от рук его нежных болело в груди.
от таких, коль полюбишь — пощады не жди!
что поделаешь, видно такая пора:
все чуть-чуть гениальны.
чуть-чуть мастера.
одного лишь Его не вернуть.
не вернуть!
и пришло понимание: к вечеру — в путь.

и окно распахнётся — невинный каприз.
и нагая богиня сойдёт на карниз.
и услужливо хрустнет под пятками лёд.
и начнёт Маргарита свой вечный полёт…

Ник Туманов

Что бы не случалось в этой жизни,
Я храню в душе любовь и свет.
Знаешь, в детстве я упала с вишни-
Папа мне купил велосипед!

Я расшибла в кровь свои колени-
Мама подарила мне мольберт!
Я упорно рисовала тени,
Но упрямо получался свет!

А потом мне привезли котёнка.
Чёрного до кончика хвоста!
(Вот так счастье было для ребёнка
Заглянуть в наивные уста!)
_
Я росла и кот мой рос со мною,
А однажды в марте убежал.
(Нужно ль говорить, что той весною
Первый раз я обрела печаль?)

Но тебе, мой друг, какое дело,
Где начало всех моих начал?
Ты хотел меня увидеть белой,
И моей души не замечал.

А теперь брезгливо отстранившись
Смотришь, сколько шрамов у меня-
Это в детстве я упала с вишни!
А потом ещё разок с коня!

А потом!..
Но ты уже не слушал
Отпускаю — так учила мать.
Но прошу, не лезь в чужие души,
Если не готов их познавать.

© Ах Астахова

— Доктор, я болен.
— Голубчик, а чем вы больны?
— Слух мой ослаб —
Я не слышу шептанья Луны,
Хохота трав,
Бормотанья подземных корней.
Переговоры ворчливых прибрежных камней…
Нем и обычно болтливый берёзовый лист,
Птиц мне не слышно — лишь щебет какой-то и свист…
Доктор, я болен.
А может, схожу я с ума?
Зренье упало.
Я вижу лишь только дома,
Сумки, людей и автобусы, стены церквей…
Гномы исчезли!
Нет эльфов, русалок, нет фей!
Где домовой, что под лестницей жил за стеной?
Доктор, мне страшно, такое впервые со мной.
Доктор, скажите, недуг мой — он неизлечим?!
— Что Вы, голубчик, для страха не вижу причин.
Раньше, любезнейший, были серьезно больны.
Полноте, бросьте. Какие шептанья луны…

© Наталия Филлипова