Вырастай из меня, вырастай — как из старых, заношенных джинсов —
Из привычного «ятебялю», из стихов обо всём, кроме нас.
Это твой искромётный фристайл, это мой обязательный принцип.
Самый тёплый привет февралю / обнаруженный вдруг метастаз.
Вырастай из меня, вырастай — тонким прутиком, лёгкой былинкой.
К солнцу в небо упрямо тянись, нерешительно вниз не гляди.
Досчитай безразлично до ста и порви устаревшие линки.
Ах, какая свободная жизнь ожидает тебя впереди!
Вырастай из меня, вырастай — даже просто из чувства протеста.
Пусть в наушниках плачется Sting, и печаль непривычно горька.
Мы расставили всё по местам, но тебе недостаточно места.
А со мной невозможно расти — я достиг своего потолка.
Вырастай из меня, вырастай…
А вот выну гусли, закину ноги на лавку, расскажу историю.
У меня есть подруга, подпольное имя Шуба. Шуба — человек удивительный, непостижимый, я бы сказала, уму. Невысокая брюнетка с ярко-голубыми глазами, страшно талантливая с детства. В пятом классе Шуба, помню, сочинила стихотворение про северное сияние, которого отродясь не видала. И выиграла с ним все возможные республиканские конкурсы, обойдя на голову старшеклассников.
Но история не об этом.
Однажды Шуба выходила замуж.
Родители подарили Шубе энную сумму денег — мол, потрать с пользой. Вклад в банк сделай или квартиру купи в ипотеку.
Шуба подумала и купила лошадь.
Настоящую живую лошадь.
Ну нравились Шубе лошади, что поделать.
Оплатила лошади денник на ижевском ипподроме на год вперед, корм и стала ухаживать.
Сказать, что Шубина родня немного удивилась — ничего не сказать.
Чего уж! Даже я, зная Шубу близко, офигела насмерть.
Шуба меж тем назвала питомца Кузя и принялась Кузю объезжать.
А в какой-то день выставила чудище на скачки.
Картина была такая: красивые, лоснящиеся, стройные кони идут к старту. Волосинка к волосинке, бантики, чеканный шаг. За ними косолапит Шубин взбалмошный Кузя. Фыркает, плюется, людей недолюбливает. Опой в разные стороны вертит, выглядит в целом как юный, но уже повидавший многое рецидивист.
Надо ли говорить, что Кузя пришел первым.
Первое место на городских скачках. Охренели все, в первую очередь — сам Кузя.
Шуба подумала и бросила хорошую работу в кадровой службе большого предприятия. Не успела мама закрасить седину — Шуба купила вторую лошадь.
В общем, сейчас у Шубы частная школа верховой езды, муж, четверо детей и в целом все зашибись. Кузя жив, до сих пор фыркает на всех и плюется.
И я часто об этом думаю, когда хочется сделать какую-нибудь очевидную всем фигню.
Мало ли, как оно обернется. Вдруг Кузя придет первым.
Я помню, зайчики вокруг, мышата, белочки…
Плохое слово за игрой сказала вдруг…
И голос мамы: «Не ругайся, ты же девочка…»
Я поняла. Опасна правда, если вслух.
И стало ясно, если что-то не решается,
Не помогают в трудный час тебе друзья,
Мужчины сильные психуют и ругаются,
А слабым женщинам — терпеть, ведь им нельзя…
Я подросла, уже умела красить стрелочки.
И первый раз подруга парня увела…
Соседа голос: «Не ругайтесь, вы же девочки!»
С тех пор дружить уже открыто не могла.
Я женщин видела, что с сумками огромными,
Домой спешили мужиков своих кормить.
Вот нужно вырасти, чтоб стать такими жёнами
И нужно слов ещё плохих не говорить…
Потом замужество… Красивые тарелочки.
На женских плечиках — огромная семья.
И голос мужа: «Не ругайся, ты же девочка…»
А мне казалось, в этом доме мальчик я.
Потом скандалища, скандалы и скандальчики.
За кружкой пива сплетни бабские, нытьё…
Чего вы ноете опять, ведь вы же мальчики?!
Нет… Брак, замужество — всё это не моё.
И побежали на часах галопом стрелочки…
И только слышится одно из года в год:
«Нельзя такое говорить, ведь ты же девочка!»
Но разве девочки решают это вот?
Меня зовите хоть плохою, хоть пропащею.
Я различаю, где козёл, а где олень.
И если встречу я мужчину настоящего —
С ним буду девочкой, а так… Идите в пень…
Дураки. Потому что не мы. Потому что не встреча.
И в груди — словно током, а в мыслях — разрыв проводов,
Но в попытках увидеть любовь внеземной, безупречной
Мы теряем ту самую честную Просто Любовь.
Дураки. Потому что твердим мы, как трудно в разлуке,
Обещаем по снегу… по небу… сквозь бурю и мрак…
Долететь… добежать… Возвышая любовную муку,
Не решаемся сделать навстречу единственный шаг.
Чтоб любить, мы находим причины, приметы, ответы,
Подбираем особые рифмы, улыбки, цвета.
Но в попытках раскрасить любовь удивительным цветом
Забываем: важнее, чем краски, в любви — Простота.
Мы клянемся навеки. Поем серенады не к месту.
Заливаем полуночным чаем безмерную грусть.
Ду-ра-ки. Потому что не мы. Потому что не вместе.
Потому что наш красочный мир непростительно пуст.
С неба сорваны звезды. В ладонях сверкают послушно.
Не грозит необъятной любви повседневность и быт.
Мы на общей планете. Но только на разных подушках.
Продолжая влюбляться, теряем возможность Любить…
Живёт спокойно, ничего не зная
Та женщина, которую люблю…
И почему-то с ней не совпадает
Та женщина, с которой
Вместе сплю.
Воспето сотни раз несовпаденье,
Тысячекратно проклято оно…
Я отложу пустые рассужденья —
От них
В душе
И грустно,
И темно.
Мне от Неё
Придёт, как телеграмма
Скупое, в пару строчек письмецо —
Но я его считаю лучшим самым,
В улыбке растянув своё лицо…
Зачем
Меня надежда
Обманула —
Я Бога к Богоматери пошлю…
В чужих объятьях женщина заснула,
Которую
Пожизненно
люблю …
Самодостаточных, мечтательных, упрямых,
Неподдающихся, угрюмых, как броня,
Не самых ласковых и непокорных самых,
Ревнивых, бешеных, не верящих в меня,
Жестоко мучавших себя за каждый промах,
Скиталиц истовых, кому и космос мал,
Отважных, меченых, в стигматах и изломах —
Вот этих я любил, вот этим жизнь ломал.
Я сам не слишком тверд, не скрытен и несдержан,
Болтун и зубоскал, возросший без отца,
Отчаянно ломал их сокровенный стержень,
Чтоб только сделать их своими до конца.
Задобрить, приучить к хозяину и дому-
И выжечь изнутри, чтобы одна зола;
Поскольку мысль о том, что некогда другому
Достанутся они — мне пыткою была.
И знаешь, иногда, я думаю: ей-богу,
Как славно, что кафе на южном берегу,
И летний двор с бельем, и долгую дорогу
Из школы через парк — я выжечь не смогу.
Могу лежать в траве, рассеянно листая
Роман «Армагеддон» — и думать в полусне,
Какая черная сожженная, пустая,
Безвидная земля осталась бы по мне.
Все нам кажется, что мы.
Недостаточно любимы.
Наши бедные умы
В этом непоколебимы.
И ни музыка, ни стих
Этой грусти не избудет,
Ибо больше нас самих
Нас любить никто не будет.
Все фигня!
По сравнению с любовью все фигня!
По сравнению с любовью,
жаркой кровью, тонкой бровью,
С приниканьем к изголовью
по сравнению с любовью
Все фигня!
По сравненью с удивленной,
восхищенной, раздраженной
С этой женщиной, рожденной
Для меня!
Нежный трепет жизни бедной,
упоительной, бесследной,
Беспечальный рокот медный
золотой трубы победной
Отменя
Как мерцаешь ты во мраке,
драки, ссадины и враки
Затихающего дня
Оттеня!
Но пока,
Но пока ещё мы тут,
Но покуда мы пируем, озоруем и воюем,
И у вечности воруем наши несколько минут,
Но пока
Мы ленивы и глумливы,
непослушны, шаловливы,
И поем под сенью ивы наши бедные мотивы
И валяем дурака
Но пока
Есть ещё на свете нечто,
что пребудет с нами вечно
И не скатится во тьму
Потому
Нет ни страха, ни печали
ни в пленительном начале,
Ни в томительном конце
На лице.
Все фигня!
По сравнению с любовью — все фигня!
Все глядит тоской и нудью
по сравненью с этой грудью,
По сравненью с этим ртом!
А потом!..
Все фигня!
По сравнению с любовью все фигня!
Ссора на кольце бульварном
с разлетанием полярном,
Вызов в хохоте бездарном,
обращением товарным
Управляющий закон
Но и он!..
Невинно, с той же простотой,
С какой зовут на чашку чаю,
Мне все изменят — вплоть до той,
Которой я еще не знаю,
И будь он выскочка и шут,
Головорез и подлипала,
Кого угодно предпочтут
И оправдают чем попало.
И мы с тобою, ангел мой,
Еще заплачем друг по другу.
Как быть? Иду я по прямой,
А все, кого люблю, — по кругу.
Природа, женщина, страна
Заложницы круговорота.
Не их и не моя вина,
Что я их брошу для кого-то…
Или они меня — для тех,
Кого судьба любить привыкла
И от кого не ждут помех
В извечном повторенье цикла.
И пусть себе.
Дороги крюк
И путник, движущийся прямо,
Овал и угол, путь и круг,
Спираль и ствол, гора и яма,
Земли округлое чело
И окон желтые квадраты
Ничто не лучше ничего,
И все ни в чем не виноваты.
Шуршанье мартовского льда.
Промокший сквер, еще раздетый.
Уже не деться никуда
От неприкаянности этой.
Родного города паук
Под фонарями распластался.
Что есть прямая? Тот же круг,
Что, разомкнувшись, жив остался".
Так думал бывший пес ручной,
Похмельный лох с помятой мордой,
Глотнувший сырости ночной,
А с ней — отверженности гордой,
Любитель доблестно пропасть
И если гибнуть, то красиво,
Привычно находящий сласть
В самом отчаяньи разрыва.
Так компенсирует герой
Разрыв, облом, насмешку Бога.
Пристойный фон ему устрой
Достойный Байронова слога.
Пускай он куртку распахнет,
Лицо горящее остудит
И вешней сырости вдохнет
Сулящей все, чего не будет.
Фонтан в пустынном сквере будет сух,
и будет виться тополиный пух,
а пыльный тополь будет неподвижен.
И будет на углу продажа вишен,
торговля квасом
и размен монет.
К полудню
на киоске «Пиво — воды»
появится табличка «Пива нет»,
и продавщица,
мучась от зевоты,
закроет дверь киоска на засов.
Тут стрелка электрических часов
покажет час,
и сразу полвторого,
и резко остановится на двух.
И все вокруг замрет,
оцепенеет,
и будет четок тополиный пух,
как снег на полотне монументальном.
И, как на фотоснимке моментальном,
недвижно будет женщина стоять,
и, тоненький мизинец оттопырив,
держать у самых губ стакан воды
с застывшими
недвижно
пузырьками.
И так же за табачными ларьками
недвижна будет очередь к пивной.
Но тут ударит ливень проливной,
и улица мгновенно опустеет,
и женщина упрячется в подъезд,
где очень скоро ждать ей надоест,
и, босоножки от воды спасая,
она помчит по улице
босая,
и это будет главный эпизод,
где женщина бежит,
и босоножки
у ней в руках,
и лужи в пузырьках,
и вся она от ливня золотится.
Но так же резко ливень прекратится,
и побежит по улице толпа,
и тополя засветится вершина,
и в сквере заработает фонтан,
проедет поливальная машина,
в окно киоска будет солнце бить,
и пес из лужи будет воду пить.
Неужели всю жизнь надо маяться!
А потом от тебя останется —
Не горшок, не гудок, не подкова, —
Может, слово, может, полслова —
Что-то вроде сухого листочка,
Тень взлетевшего с крыши стрижа
И каких-нибудь полглоточка
Эликсира,
который — душа…
Свеча горела на столе,
Подсвечник плавился.
На полу скомканном белье
Алело платьице…
Метались тени по стене
Крестообразные.
Вершилась жизнь на простыне
Такая разная…
Рвались снежинки в пустоту
Оконной форточки,
Был еле слышен перестук
Стекла и жёрдочки…
Огонь, дрожа как мотылёк,
Сражался с нечистью…
И упиралась в потолок
Дорога к вечности.
Одним узлом, рука в руке,
Узоры тенями
На озаренном потолке —
Судьбы сплетения…
Как скрип не смазанных колес —
Мороз за окнами.
И восхитительно — вразнос —
Плясали локоны…
Рассвет искрился и белел
Всегда не прошено…
Свеча горела на столе
Всю зиму прошлую.
Фитиль свечи во тьму пророс,
Да только полымем —
Всю эту зиму плакал воск
На доски голые…
… и однажды становится всё на свои места,
Дверь захлопнув ногою, ты чувствуешь, что устал.
Избегать начинаешь ненужных знакомств и драм,
больше музыки, солнца, прогулок, в которых сам.
Не спешишь обещать, понимая, что пыль слова,
не качаешь на близких/нужных свои права.
Оставаясь, по крайней мере, таким как есть,
список из недостатков представишь любому… весь!
Удаляешь весь мотлох из памяти и души,
сохраняешь в себе человека, тебе с ним жить.
Забываешь и забиваешь на всех кто «НЕ»,
Силы, в сотый с начала берутся порой извне.
Получается видеть радость совсем в простом:
в звонке мамы обычном и теплом, что перед сном,
в смехе друга, в сезонном платье, в пломбире белом,
ощущая себя и легкость единым целым.
Не стандартно, в упрёк общепринятому закону, —
обретаешь такой взгляд глаз…
что другие тонут…
Всем трудно, всем — собакам, лошадям,
Деревьям, травам. Всем без исключенья.
И нам, конечно. Жить — и приключенье
И риск большой, как бегать по путям,
Где поезда. Всё ж стоит рисковать.
Ведь только здесь и может отыскаться
Возможность приласкать и приласкаться,
И рук родных из рук не выпускать.
Срывается с губ еле слышное:
— Буду звонить.
Зима нас не балует снегом. Глобально теплеет.
И слякоть… И морось… Но хочется. Хочется жить!
— Я скоро вернусь.
— Буду ждать. Я не ждать — не умею.
Уставший прохожий, укрывшись в большой капюшон,
Клянет полузиму, в которой так сыро и трудно.
А нам бесконечно легко. Влюблена. И влюблен.
— Я буду с тобою.
— И я обязательно буду.
Продрогшие пальцы касаются мягкой щеки.
Еще пять минут. Мы друг друга черты изучаем…
Ведь люди в разлуке бывают особо близки.
— Я буду скучать.
— Я уже бесконечно скучаю…
Я знаю, за речкой, что спрятана холодом в лёд,
И снегом укутана белым от края до края,
В краю, где от звёзд весь хрустальный насквозь небосвод,
Живёт моё счастье – принцесса моя дорогая.
Не носит корону – в морозы накинет платок,
И ловит снежинки (как будто целует) губами,
А в карих глазах её Русь и ордынский Восток
Сошлись воедино дыханием и берегами.
Я знаю, за полем, где летом поднимется рожь,
А нынче пурга хороводит, да стелется вьюга,
Ты в царстве далёком лишь мне свои песни поёшь,
В которых конечно мы оба находим друг друга.
Не любишь шелка, кружева и дворцовый уют -
Практичнее джинсы и свитер, да шарфик на плечи,
Но каждую ночь для тебя в небе звёздный салют,
И возле иконы Казанской созвездием свечи.
И дело не в том, что высочеств прекраснее нет,
А просто ты правишь страною, где нас только двое,
Твой профиль курносый на аверсе звонких монет
Искать в словарях нумизматики дело пустое.
Но только за полем, где ниточкой волчьи следы
Теряются в кромке застывшего зимнего леса
Есть город, в котором живёшь моей сказкою ты –
Нежданное счастье… моя дорогая принцесса.
Давайте поплачем. Не надо стесняться
Того, что нам лица родимые снятся,
Того, что так тянет всех тех помянуть,
Кого не дано ни забыть, ни вернуть.
Давайте немного попляшем от печки,
Припомнив смешные ребячьи словечки,
Припомнив давнишнее наше жильё,
Где булькает в баке чужое бельё,
Где дикой мигренью страдает соседка,
Где смотрит сирени цветущая ветка
В забытое богом и всеми окно,
Которое, может, затем и дано,
Чтоб мы те миры, что не знают продленья,
Омыли прозрачной слезой умиленья.