Загадив напрочь сквер, целуются подростки.
Где кто, не разберешь — проклятый унисекс!
Аж завидки берут — у них все очень просто:
«хочу» — на раз-два-три, «люблю» — на крэкс-пэкс-фэкс.
А к нам из-за угла подкрались злые тридцать,
а мы уже давно потрепаны и злы.
Становится трудней перевернуть страницу,
становится сложней распутывать узлы.
Не утолит и «Спрайт» очаянную жажду —
зеленая вода, в пластмассе мутоген.
Плывут мои стихи корабликом бумажным,
и бродит с фонарем по строчкам Диоген.
Сирень уж отцвела, и аромат жасмина
наполнит до краев июньскую тоску.
Я растворюсь в тебе шипучим аспирином,
губами прикоснусь к занывшему виску.
Давно окончен бой, и розданы награды,
и небосвод звенит, подобно хрусталю.
Пойдем гулять, мой друг, Нескучно-Летним садом.
Без всяких «крэкс-пэкс-фэкс». И даже — без «люблю».
Споткнуться на лестнице меж этажами —
И вдруг осознать, что ты лишь подражанье,
Ты лишь отраженье того промежутка…
Какая, однако, смертельная шутка!
На улочках мира средь сотен прохожих
Искать и искать на тебя непохожих,
Встречаться и думать, что некуда ближе,
Что время, наверно, и это залижет.
Бояться потери, дышать, как в угаре,
По правой щеке вдохновенно ударить —
И тут же по левой, спросив осторожно:
Ведь можно? Ведь если подставили — можно?
Ведь ты — отраженье. Ведь ты — только слепок.
Ты в двери забитые тычешься слепо —
У многих в почете, с судьбою в расчете.
На лицах любимых следы от пощечин.
Наотмашь, навзрыд, без причины, на людях,
За то, что тебя неоправданно любит,
За то, что не станет на волю проситься,
За то, что так явно в тебе отразился…
А после, чтоб все воротилось по кругу,
Тянуть для прощанья отбитую руку
И жить, как до этого, впрочем, и жили —
Чужими, чужими, чужими, чужими…
Он был игрок.
Почти, как шахматист,
пять партий затевал одновременно.
Банальные, привычные манеВры:
элегии… стихи…
цветы / с курьером! /
Но бабы… бабы, суки, не велись —
…
/ ни танечки… ни манечки… ни стервы… /
…
Досадно, да…
Игрок теряет нюх?
А, может быть, Фортуна оборзела?
Хотя, цветы… цветы уже полдела.
Чем вычурней букет — тем ближе к телу.
/ романтика прельщает даже шлюх /
…
А цвет?
Пурпурный… красный… / но не белый /
…
Цвет святости останется Весне —
без пошлости смешных кровопролитий.
Как кукольник, он дёргает за нити —
и тёти рефлексируют, простите,
и сладко улыбаются во сне…
…
А он заходит в Google… или в Twitter.
…
И вновь плетёт цветные кружева,
заученных, простейших комбинаций,
в которые вот-вот должна попасться
хотя б одна из трёх прекрасных Граций —
тут, главное, не спутать имена.
…
И чистеньким на выходе остаться…
…
До жути предсказуемый финал.
Все партии похожи друг на друга.
Подобие игры… или досуга…
Заученно,
заМученно — по кругу…
И хочется воскликнуть: «Не устал?»
…
«Устал…а ты как думала, подруга?»
…
А ты ему в ответ:
- Ну, ё-моё!
Цейтнот? Передохнул бы, трудоголик!
Смени игру.
Я крест черчу. Ты — нолик.
А шахматы, как видно, — не твоё…
…
В них слишком много истины… и боли…
…
Они не терпят фальши — это факт.
Навеки уясни себе, гроссмейстер:
ни пошлости… ни подлости… ни спеси
Фортуна не простит — и не надейся.
Любовь не разыграешь.
…
…Шах…и мат…
У Адама семья, он подвел подо всем черту.
У Адама сбегает кофе на газовую плиту.
У Адама болит ребро и явственно колет слева.
Понедельник. Утро. Камфора и сорбит.
Он еще не понял, что сброшен со всех орбит.
Он решительно пишет Еве: «прощайте, Ева».
У него здесь дача, тапочки и герань,
И в такие годы ставить свой мир на грань —
Это финт, чреватый ядерной катастрофой.
Он, вообще, не трус, и от счастья бы не бежал,
Но пока он вязнет в собственных «как мне жаль»,
У него опять сбегает проклятый кофе.
И еще три дня он спокоен и деловит,
Забывает явки, пароли и алфавит,
По ночам скулит сквозь зубы и смотрит почту.
Бес тоскует, злится, просится на рожон,
Но взглянувший в окна будет искренне поражен,
Как в дому Адамовом всё хорошо и прочно.
А любовь на горле затягивает ремень
Ей по кайфу этот зациклившийся ремейк,
Как тавро годовых колец на изломе древа.
И на пятый день свобода неволи злей,
Он садится на скорый поезд и едет к ней,
Чтобы выдохнуть ей в ладони: «ну здравствуй, Ева».
***
Но пока февраль июля не стал теплей,
Кто-то сверху жмет рассеянно на «ре-плей»,
Чтобы снова та же музыка прозвучала.
И надеясь: оркестр справится как-нибудь,
Дирижер мечтает выпить и отдохнуть —
Завтра всё-таки целый мир начинать сначала.
Как печальна привычка откладывать жизнь на потом.
Мы живём, обходя стороной недомолвки, проблемы,
Друг от друга скрываясь за матовым пыльным стеклом.
Что же с нами случилось? И те, настоящие, где мы?
К веткам голых деревьев на нитке привязан листок,
Бутафорское чудо. Вручную создали мы лето.
Точно знаем – срок годности краски давненько истёк,
Но рисуем для публики миф: «Как мы счастьем согреты»
Понимая, что выбрали в путь не того иль не ту,
Всем расскажем, как любим, гордимся, замену не ищем.
А во время бессонниц с надрывом кричим в пустоту,
Обвиняя судьбу, превратившую жизнь в пепелище.
Улыбаясь знакомым при встрече, твердим: «Всё о'кей!»
Ни за что не признавшись, как скользко на сердце и сыро.
Расстаёмся с друзьями, внушая себе: «Не жалей»,
Заполняя их место, заводим знакомства пунктиром.
Обижаем любимых и преданных: «А, подождут...»
Но не все дожидаются. Жизни законы упрямы.
Мы бинтуем то место, где надо накладывать жгут,
Чтоб полжизни вопрос задавать: «Почему ноют шрамы?»
Из отживших халатов, разорванных на лоскуты
Выбираем кусочки и лепим на чувства заплаты.
Украшаем трухлявые, битые молью мосты
Кучкой досок прогнивших. А рухнет – не мы виноваты.
Удивляемся: «Что-то упущено, где-то не так»,
Игнорируя помощь. От гордости или испуга?
Мы мечтаем о ком-то, навстречу не делая шаг,
Молча грабли свои собираем в забегах по кругу.
Не прощаясь, уходим, себя обманув раньше всех,
Чтобы выть одиноко в подушку больными ночами.
Как слезятся глаза!.. Нелегко имитировать смех…
Где же мы, настоящие? Что же случилось-то с нами?
Я отвыкаю от тебя.
С утра, кораллового цвета,
Потом раз пять по ходу дня.
А может, шесть, неважно это.
Еще вечерней тишиной.
Когда заботы не мешают,
Я отвыкаю. Бог с тобой.
И пью по третьей чашке чая.
Я отвыкаю под дождем.
Тебя с меня смывают капли.
Под солнцем. Тишью. Ветерком.
Без прав на «после» и на «завтра».
И ночью тоже, что скрывать.
За разом раз, за циклом — циклы.
Так научилась отвыкать,
Что пару лет — и все, отвыкну!
МЕГА-БЫСТРЫЙ торт БЕЗ ВЫПЕЧКИ с кокосовым кремом – безумно вкусно!
Такой торт БЕЗ ВЫПЕЧКИ с кокосовым кремом – настолько вкусный, что словами не передать!
Готовится буквально за 1,5 часа! Какой еще торт можно приготовить за такое время? И очень-очень вкусный! И никто не догадается, что торт из печенья…Конечно, вкус торта во многом зависит от самого печенья, оно должно быть нежным, легким, без мучного и жирного привкуса, и не обязательно шоколадное… А кокосовый крем – это сказка, «райское наслаждение»! Настоятельно рекомендую приготовить! Мега быстро, безумно вкусно, минимум усилий, минимум продуктов, результат – максимум! Я вас уговорила сообразить быстренько такой десерт выходного дня. Даже на праздник вполне сгодится.[600x456]
А разве что-то есть? Минутный сбой в системе.
В твоих ладонях — лёд, в моих руках — песок.
Такое иногда случается со всеми —
Стремительный пролог и грустный эпилог.
А разве что-то есть? Остановилось время,
И в форточку проник забытый шум весны,
Такое иногда случается со всеми-
Сначала мы нежны, потом мы не нужны.
А разве что-то есть? Сомнительное бремя.
Ты — крайне на земле, я — слишком в облаках,
Такое иногда случается со всеми-
И в жизни, и в кино, и в прозе, и в стихах…
А ты меня не провожал бы, ласковый —
Не по сезону нам прощанья бурные.
Уже привычно прятать грусть под масками,
С утра улыбку надевать дежурную.
Иди, не стой, как истукан, на лестнице,
Не провожай, не утешай, не спрашивай.
Ну, не судьба… ну, что теперь, повеситься?
Прощай! И в губы не целуй — накрашены.
Да не реву, хоть я актриса скверная —
Блестят глаза, как две монетки медные…
Скажи, ей тоже не до смеха, верно ведь,
Когда молчишь, как будто душишь медленно?
Ну, мне пора. Не провожай — дождь капает.
Брось, это глупости, детсад, песочница.
Красивым бабам не идет быть слабыми,
Но, черт возьми, порой до слез так хочется!
А я по-прежнему — живу чем Бог послал:
то жгу на бис, то рву подмётки впопыпах,
ещё не вставило, что молодость прошла
как чья-то фифа на точёных каблуках…
Я, как и прежде, — мотыляюсь в темноте,
в самом себе — так просто сгинуть ни за грош,
какая чушь — раз в год упиться в уматень,
лишь для того, чтоб разузнать — как ты живёшь…
Ловлюсь на мысли, что ищу тебя в толпе…
а вдруг — одна… а вдруг — на «личном» дождь стеной…
я слишком долго вытравлял тебя в себе…
а получилось, что травлюсь самим собой…
Две чашки кофе, булка с джемом —
За целый вечер весь навар,
Но в состоянии блаженном
У входа на Цветной бульвар,
Повидлом губы перепачкав
И не смущенная ничуть,
Зеленоглазая скрипачка
Склонила голову к плечу.
Потертый гриф не от Гварнери,
Но так хозяйка хороша,
Что и в мосторговской фанере
Вдруг просыпается душа,
И огоньком ее прелюдий
Так освещается житье,
Что не толпа уже, а люди
Стоят и слушают её…
Хиппушка, рыжая пацанка,
Еще незрелая лоза,
Но эта гордая осанка,
Но эти чертики в глазах!
Куриный бог на тонкой нитке
У сердца отбивает такт
И музыка Альфреда Шнитке
Пугающе бездонна так…
Намокли в луже мокасины, хотя дождя не обещали…
Она купила апельсины, идя за прочими вещами,
И не купила то, что надо, ни для борща, ни для салата —
Не разражайся канонадой, пусть даже вовсе не со зла ты,
Молчанья не тяни резину, разумного не жди ответа…
Она купила апельсины — так не ругай её за это,
Не разбирай теперь до хруста поступок странный и невольный —
Да потому, что просто грустно, а также холодно и больно…
Когда-то небо было синим, но от печали стало серым,
Она купила апельсины, а не картошку и консервы
И зря пугается, смешная — не будет ни суда, ни тюрем,
Пусть апельсин напоминает ей солнышко в миниатюре,
Такой же круглый и красивый — хоть сверху погляди, хоть сбоку…
Она купила апельсины — и хорошо, и слава богу!
Согреют рыжими лучами, не будет холодно и пусто,
Нет оснований для печали — вы завтра купите капусту…
Он смотрел на неё –
на острившую сгоряча,
молчаливую, - каждый раз ощущая кожей
этот взгляд поверх чужого мужского плеча;
только плечи менялись,
а взгляд оставался тот же.
И она на него смотрела, - издалека,
ясно, пристально, - без поволоки и без истомы;
он всё кутался в дым табачный, как в облака,
а она на него смотрела,
как на святого.
Так прошло десять лет.
И, когда рассеялся дым,
а мужчины ушли под белые своды спален,
они поняли вдруг -
осознали на все лады! -
как они друг без друга
устали.
Устали.
Устали.
[450x586]
Не рисуй миражи – я такая, как все...
где-то похоть, а где-то смиренье монашки.
В венах теплится кровь благородной дворняжки,
но собою горда. В благодарность Судьбе
одеваю улыбку Весны "от кутюр"
и вбираю в себя ароматы сирени,
чтоб душою наполнить пустые бассейны
интригующих чувств, колдовских авантюр.
Не пытайся узнать – я колодец, тайник.
Только вглубь погружаясь, откроются звёзды...
На поверхности мир безобразно исхлёстан
обещанием счастья. Небес палантин
на замёрзших плечах не согреет мечту,
не укажет маршрут к колыбели надежды.
Я устало бреду по пустыне неспешно...
И хотела бы вверх... но уже не взлечу.
Не пытайся любить – я в ответ не смогу...
Сердце - чёрствый кусок подгоревшего хлеба.
Не хочу поддаваться красивому блефу,
что умело скрывается в слове «люблю».
Боль оскалилась вновь... Я не трушу, не рвусь...
произвольно сама ей подставила шею -
тонкой струйкой стекает последнее «верю»...
...А ты смотришь, как все, мой единственный...трус.
Не рисуй миражи...
Не пытайся любить...
Я не верю.
Жаль, такая милая, а туда же, где таких берут, их же нет в продаже; по большому счету, не люди даже, а научные образцы. Может только петь об Армагеддоне, о своем прекрасном царе Гвидоне, эти маленькие ладони, выступающие резцы.
Может только петь, отбывать повинность, так, как будто кто-то все ребра вынес, горлово и медленно, как тувинец, или горец, или казах.
У того, кто слушает больше суток, потихоньку сходит на нет рассудок, и глаза в полопавшихся сосудах, и края рукавов в слезах.
Моя скоба, сдоба, моя зазноба, мальчик, продирающий до озноба, я не докричусь до тебя до сноба, я же голос себе сорву. Я тут корчусь в запахе тьмы и прели, мой любимый мальчик рожден в апреле, он разулыбался, и все смотрели, как я падаю на траву.
Этот дробный смех, этот прищур блядский, он всегда затискан, всегда обласкан, так и тянет крепко вцепиться в лацкан и со зла прокусить губу. Он растравит, сам того не желая, как шальная женушка Менелая, я дурная, взорванная и злая, прямо вены кипят на лбу.
Низкий пояс джинсов, рубашки вырез, он мальчишка, он до конца не вырос, он внезапный, мощный, смертельный вирус, лихорадящая пыльца; он целует влажно, смеется южно, я шучу так плоско и так натужно, мне совсем, совсем ничего не нужно, кроме этого наглеца.
Как же тут не вешаться от тоски, ну, он же ведь не чувствует, как я стыну, как ищу у бара родную спину, он же здесь, у меня чутье; прикоснись к нему, и немеет кожа; но Господь, несбычи мои итожа, поджимает губы – и этот тоже. Тоже, девочка, не твое.
А дождик пойдёт в этот день непременно,
Прилипнут к упавшей листве мостовые,
И зонтик качнётся… девчонка-царевна
Посмотрит в глаза мне так близко впервые…
Сомкнётся над нами стена водопада –
Хрустальными струями хлынет ненастье,
А мне улыбнётся девчонка-награда
Глазами, в которых и солнце, и счастье.
Не будет уже ничего между нами –
Ни мокрых такси, и ни шума вокзала,
Услышу как ты мне одними губами:
А я ведь другим тебя не представляла…
Нас ранняя осень обнимет за плечи,
Приблизятся взгляды и сердцебиенья,
Казалось, две вечности ждали мы встречи,
Хоть жизнь не бывает длиннее мгновенья.
Всё золото мира – с деревьев на лужи,
Все звёзды вселенной – сквозь землю ручьями,
- Нужна, понимаешь?!
- Ты очень мне нужен!...
И, значит, не властна разлука над нами.
А дождик при встрече – святая примета:
Прольётся слезами, и больше не надо!
И осень не повод грустить, если лета
Теплей и светлее моя ненагляда.
Как трудно найтись в этом мире огромном,
Но две половинки в нём не разойдутся –
Ты видишь две капельки в небе оконном?
Они обязательно где-то сольются…