Любовь моя!
Вселенная ума
и чувств моих космическая
бездна.
Мне тайны открывают свет
и тьма,
а таинство любви мне
неизвестно…
Я думаю, я чувствую, иду…
И знаю наперед, что путь
не вечен…
Но вместе с Ней не страшно
быть в аду,
А без Нее и рай
бесчеловечен…


© Александр Панкратов-Черный

Привет, молодые и глупые, смешные, босые и пьяные. Идущие стаями, группами, и те одиночки упрямые, что мечутся между высотками, скрывают глаза капюшонами, пытаются быть беззаботными, но курят ночами бессонными. Привет, дети солнца и воздуха, потомки известных мечтателей, рожденные вспышками космоса, в утробе галактики-матери. Беспечные, хрупкие, колкие, с щеками, от холода красными, с забитыми книжными полками, с глазами тревожно-опасными.
Привет, я пишу из столетия, где дальние тропы исхожены, где были открыты созвездия, на ваши совсем не похожие. Где Марс обустроен жилищами и можно экспрессом до Ригеля. Где нет ни святого, ни нищего, где деньги не цель и не двигатель. Здесь нет ни войны, ни оружия, здесь бомбы в музеях истории, секреты не нужно выуживать со вражеской территории. Здесь, в мире, обретшем гармонию, мы смотрим на вас, наше прошлое, на Землю, что бьется в агонии, чье сердце больно и изношено. На атом, на нефть, на правителей, на всех подневольных и страждущих, на вечно обманутых зрителей, на новости, лгущие каждому. На тех, кто оторван от берега, на брошенных и на предателей. На женщин, что бьются в истерике, на слезы, что пролили матери. На мальчиков, пулями скошенных, на плоть, испещренную ранами. Мы смотрим на вас, наше прошлое, больное, безумное, странное.
Привет. Не печальтесь о сказанном, не стоит твердить о напраслине. Проснитесь однажды, и разом, вы сделайте что-то прекрасное. Идите с улыбкой без горечи, сердечному голосу следуя, бегите, хватаясь за поручни, по лестницам, страха не ведая. Дышите дорогой и странствием, желанием нового, светлого, ночами, закатами красными, весной, что пропахла запретами. И верьте в себя до последнего, толпу оставляя за спинами, не делайте жизнь трагедией, пустячную грусть культивируя. Провалы, проколы, падения, примите с буддистским спокойствием. И прочь отметайте сомнения, берите тяжелое, большее. И вы, молодые и глупые — создатели, мира строители, кричите о радости в рупоры, носите победы на кителях. Влюбляйтесь, целуйтесь, безумствуйте, ведь в ваших руках настоящее. Не пользуйтесь ложной презумпцией слепой невиновности спящего, что сном объясняет бездействие, держитесь другой траектории: стихами, аккордами, песнями, пишите, творите историю.

© Джио Россо

горячий душ в промёрзшей ванной — это раз. на запотевших зеркалах рисунок пальцами.
по тёмной медленной реке плывёт баркас, в оконной раме — будто холст, зажатый пяльцами.
щепотку сахара с шиповником в стакан, чуть-чуть заварки, ложку клюквы, дольку яблока.
застыв у входа на балкон, как истукан, халат махровый затянув на теле натуго, глотать неспешно ароматный кипяток. над домом тучи полотном чернильным стелются. уютны стены и уютен потолок все три промозглых бесконечно стылых месяца.
укрыться пледом шерстяным — пусть будет шесть. взять с полки Диккенса, Ремарка или Брэдбери, и в ночь от корочки до корочки прочесть — о городах средневековых, диком севере.
испечь румяный пышный яблочный пирог.
и намотать на шею шарф большими кольцами.
в безлюдном пабе пить с друзьями крепкий грог и наблюдать через окно за незнакомцами.
субботним утром в старой куртке ехать в лес. сложить в рюкзак потёртый термос с бутербродами. от проливных дождей набрав изрядный вес, деревья клонят шапки листьев над болотами. меняют цвет: из свежей зелени в янтарь, в коньячный, медный, золотой и рыже-бронзовый.
смотреть с улыбкой на настольный календарь.
дрожать в постели в унисон с ночными грозами.
пройтись по парку в тёплый полдень, не спеша, сплетаясь пальцами с тобой. пальто расстёгнуто.
в блокноте кончиком сухим карандаша писать на осень планы почерком изогнутым.
собрать букет из листьев в банку на окно, добавить веточек оранжевых рябиновых.
сварить с гвоздикой и орехами вино.
пройтись по лужам в сапогах цветных резиновых.
смотреть, как птицы от земли идут на взлёт, расправив крылья над простором влажной озими.
вздохнув поглубже, про себя начать отсчёт.
семнадцать сказочных мгновений ранней осени.

© Леша Самолетова

Знаете, девочки, сложно
Подонками быть и богами.
Этот подонок, быть может.
Запястья целует маме.
Может быть, это маска,
Как вариант защиты.
Может, он верит в сказки,
Может, душа разбита.
Может, их тоже крючит.
Может, их тоже клинит.
Мы же ничем не лучше —
Стервы мы и богини.

© Copyright: Зульнора

Письмо на фронт

Прошу — не ругайся, но я теперь тоже курю. Сама не заметила — как-то легко научилась… Наташенька встала — поди, помогла божья милость, а Мишка, по-прежнему, пальцем дырявит ноздрю. За нас не волнуйся — картошки мешка полтора. Немного муки. С ней труднее, но я экономлю. А немцы, я слышала, вроде б, уже под Коломной. Не знаю куда, но с детьми подаваться пора.
А впрочем, всё это, наверно, не больше, чем слух. О страшных потерях, о зверствах проклятых фашистов… Но колют под сердце слова новобранцев ершистых: «повыбьем из гадов арийский заносчивый дух»…
За то, что рожали их, матери чуют вину. И плачут, и крестят сутулые спины подростков.
Отдать на погибель кровиночку, ох, как непросто. Они ж понимают, что дети идут на войну…
Прошу тебя, милый, хороший мой — только вернись.
Мне Валька-соседка на картах вчера нагадала, что вместе бубновый король и червовая дама. А с ними детишки. И все веселятся, кажись.
А строчки корявые. Всё оттого, что реву. Ты, милый, такой молодой. Да и я молодая.
В косички вопросов ответы свои заплетая, я слышу надрывной сирены убийственный звук…

Истрёпаны судьбы на старом тетрадном листке,
истлевшие линии жизни — потёртые сгибы.
Могли ещё жить эти люди… Конечно, могли бы…
Но смерти плевать, сколько зёрен в её колоске…

© Софья Сладенько

Я похожа на землю,
что была в запустенье веками.
Небеса очень туго,
очень трудно ко мне привыкали.
Меня ливнями било,
меня солнцем насквозь прожигало.
Время тяжестью всей,
словно войско, по мне прошагало.
Но за то, что я в небо
тянулась упрямо и верно,
полюбили меня
и дожди и бродячие ветры.
Полюбили меня —
так, что бедное стало богатым, —
и пустили меня
по равнинам своим непокатым.
Я иду и не гнусь —
надо мной мое прежнее небо!
Я пою и смеюсь,
где другие беспомощно немы.
Я иду и не гнусь —
подо мной мои прежние травы…
Ничего не боюсь.
Мне на это подарено право.
Я своя у березок,
у стогов и насмешливых речек.
Все обиды мои
подорожники пыльные лечат.
Мне не надо просить
ни ночлега, ни хлеба, ни света, —
я своя у своих
перелесков, затонов и веток.
А случится беда —
я шагну, назову свое имя…
Я своя у своих.
Меня каждое дерево примет.

© Римма Казакова

Бесу пять тысяч лет, у него сто лиц,
Он говорит на всех языках Вавилона,
Бес говорит: Да вы же едва знакомы?
Ты же читала о нем не больше двух-трех страниц?
Ты же не в курсе, кого он когда обнял,
С кем он тогда встречался, в две тыщи первом?
Что у него болит? Сердце или нервы?
С прошлыми-бывшими — кто кому изменял?

Бес продолжает мягко и без затей:
Ты же уже не девочка, не Лолита,
Может пора искать у моря корыто,
Клеить обои, мужу рожать детей?
Вон у ровесниц — сплошь и мужья и быт,
Шторки, ковры, цветочки, совместный сон!
Да и потом, он разве в тебя влюблен?
Просто одна из тех, с кем сейчас он спит.

Бес говорит с утра до утра со мной,
Лучший из всех софистов и мудрецов,
Ангел мой, ну скажи, что у нас любовь.
Шепотом! Или просто махни рукой.


© Ольга Лишина

Обида

Жалкая, подавленного вида,
На тебя нахлынула обида…

Сжала горло, затемнила разум,
Всё на свете отравила разом.

Серый дождь рябит седые лужи.
Серый день закашлялся от стужи.

Серый воздух. Серые растенья.
На душе темно от запустенья.

Лучше уж беда. И гром раздора.
Откровенность зла. Удар позора.

Смута, отступленье, малодушье,
ЧЕМ ОБИДЫ ГОРЬКОЕ УДУШЬЕ!

Кто тебя обидел? Сильный мира?
Равнодушно прошагавший мимо?

Обманувший? Наплевавший в душу?
Рук твоих не обогревший в стужу?

Зло остынет. Горе притупится.
Боль минует. И беда промчится.

Всё пройдёт. Загладится. Сотрётся.
Всё пройдёт — обида остаётся…


© Людмила Щипахина

Мне было шесть. Мне было восемь. Я падала с качелей оземь, искала к стройке тайный лаз, и мама злилась не на шутку — и становилось даже жутко от взгляда недовольных глаз. Я верила во всё, что знала, пусть знала мало, мало, мало, я шла упрямо до конца, я рисовала на обоях [наказывали нас обоих — меня и брата-сорванца]. А на ночь мне включали Баха.

И дни ползли, как черепаха, и каждый месяц был как год. Мне снились Гарри, и Алиса, и Принц, оставшийся без Лиса, и Элли, и Чеширский Кот. Я верила в волшебный замок, уютный самый, тёплый самый, в реальность выросший из книг. Я верила тогда страшилкам, и оттого тряслись поджилки, хотя и был включён ночник. Я знала: вечно юный Питер шепнёт однажды ночью: «Спите? Вставайте, время улетать!» Я верила всем сердцем в чудо — и оттого был сон мой чуток.

Теперь не то. И я не та. Я стала старше, как хотела, сменила глупости на дело, из сказок выросла давно. Осталось знание в наследство: нет лучше времени, чем детство.

И безвозвратней, чем оно.

© Сделай громче

у приёмной Небес недовольных услугами прорва.
все идут со своим, и у каждого собственный брак:
гарантийный талон на любовь был утерян иль порван,
друг по акции больше не друг. он сломался. он враг.
и теснится толпа, и гуляет над ней возмущенье:
как ты мог обмануть, ненадёжный, изменчивый бог?
позовите его! пусть прилюдно попросит прощенья!
позовите его! как он мог, как он мог, как он мог?
и кричат, как зверьё, и рычат, и хулят, и поносят:
что, боится теперь? он мне счастье моё задолжал!
обещал жизнь в достатке, теперь-то не высунет носа!
у приёмной Небес сотня сотен безжалостных жал.
секретарь-серафим пунцовеет от шеи до уха,
пальцы сжаты в кулак, напряжён, как струна, тонкий стан.
он не слушает, но всё равно долетает до слуха
едкий выкрик «какой это бог? так — простой шарлатан!»
у толпы куча дел, но уйти не позволит обида.
приготовить обед, повидаться с детьми — всё потом!
пусть сначала придёт, возродит то, что было убито,
и с процентом вернёт всё, что мы заплатили, притом!
пусть жена и ушла оттого, что ты бегал к соседке,
друг ушёл потому, что сказал ты ему: «уходи»,
бог — виновник того, что живёшь ты в загаженной клетке.
производственный баг. ты купил это, ты заплатил,
и, естественно, ты точно следовал строчкам инструкций,
ты хранил и берёг, не жалел для родных ничего.
бог — виновник того, что в «топ-100» ненадёжных конструкций
твоя жизнь где-то в первом десятке под жизнью его.
бог — виновник того, что ты здесь [не уйдёшь, ты же стойкий!],
и того, что любимая дочь не выходит на связь.
пусть он всё разрешит! пусть вернёт заводские настройки!
бог — виновник того, что в проблемах своих ты увяз.
он подсунул товар, не приделав значок «made in China»,
он тебя обманул, а теперь заперся на замок!
может, ты повредил что-то там по незнанью случайно…
может, что-то сломал… но испортить — вот глупость — не мог.
твоя дочь ждёт звонка. друг ждёт слов «я скучаю, дружище»,
а жена — «извини». к пониманью дороги просты.
ты стоишь у приёмной Небес. ты кричишь, злишься, ищешь.
всё идёт под откос.
но виною, конечно,
не ты.

© Сделай громче

Как я скучала, милый!
Видишь слезу в глазу?
Сфоткай меня, чтоб было
Видно эту слезу.

Вот, и конец скитаний,
Вот, и со мною ты.
Сфоткай меня с цветами.
Точно вошли цветы?

Сколько молилась Богу,
Сколько молилась, Зай,
Сфоткай немного сбоку,
Руку не обрезай.

Ты же моя находка,
Мой персональный рай.
Толстая? Перефоткай.
Страшненькая? Стирай!

Я же не зря скучала,
Так что давай, держись.
Это еще начало,

А впереди - вся жизнь!

© Сола Монова

Р. Рождественскому

Все суета...
И вечный поиск денег,
И трата их, и сочиненье книг.
Все суета.
Но никуда не денешь
Своей тоски,
Протяжной, словно крик
Не я один живу в такой неволе,
Надеясь на какой-нибудь просвет.
Мы рождены, чтоб сказку сделать
Болью.
Но оказалось, что и сказки нет.

Андрей Дементьев

если хочешь совет — присаживайся и послушай меня, мой друг.

никогда
ни к кому
не привязывайся.

это ада десятый круг.

ну зачем тебе эти бабочки и искрящийся свет внутри? ты же знаешь, что эти лампочки лопнут быстро
на раз, два, три.

чувства лёгкости и забвения вдруг балластом потянут вниз.
все моменты, прикосновения — только ранят, как острый крис.

если хочешь совет — не связывайся, не ищи для себя проблем.

никогда
ни к кому
не привязывайся.

эти люди не насовсем.

© Лика Крылатая

у приёмной Небес недовольных услугами прорва.
все идут со своим, и у каждого собственный брак:
гарантийный талон на любовь был утерян иль порван,
друг по акции больше не друг. он сломался. он враг.
и теснится толпа, и гуляет над ней возмущенье:
как ты мог обмануть, ненадёжный, изменчивый бог?
позовите его! пусть прилюдно попросит прощенья!
позовите его! как он мог, как он мог, как он мог?
и кричат, как зверьё, и рычат, и хулят, и поносят:
что, боится теперь? он мне счастье моё задолжал!
обещал жизнь в достатке, теперь-то не высунет носа!
у приёмной Небес сотня сотен безжалостных жал.
секретарь-серафим пунцовеет от шеи до уха,
пальцы сжаты в кулак, напряжён, как струна, тонкий стан.
он не слушает, но всё равно долетает до слуха
едкий выкрик «какой это бог? так — простой шарлатан!»
у толпы куча дел, но уйти не позволит обида.
приготовить обед, повидаться с детьми — всё потом!
пусть сначала придёт, возродит то, что было убито,
и с процентом вернёт всё, что мы заплатили, притом!
пусть жена и ушла оттого, что ты бегал к соседке,
друг ушёл потому, что сказал ты ему: «уходи»,
бог — виновник того, что живёшь ты в загаженной клетке.
производственный баг. ты купил это, ты заплатил,
и, естественно, ты точно следовал строчкам инструкций,
ты хранил и берёг, не жалел для родных ничего.
бог — виновник того, что в «топ-100» ненадёжных конструкций
твоя жизнь где-то в первом десятке под жизнью его.
бог — виновник того, что ты здесь [не уйдёшь, ты же стойкий!],
и того, что любимая дочь не выходит на связь.
пусть он всё разрешит! пусть вернёт заводские настройки!
бог — виновник того, что в проблемах своих ты увяз.
он подсунул товар, не приделав значок «made in China»,
он тебя обманул, а теперь заперся на замок!
может, ты повредил что-то там по незнанью случайно…
может, что-то сломал… но испортить — вот глупость — не мог.
твоя дочь ждёт звонка. друг ждёт слов «я скучаю, дружище»,
а жена — «извини». к пониманью дороги просты.
ты стоишь у приёмной Небес. ты кричишь, злишься, ищешь.
всё идёт под откос.
но виною, конечно,
не ты.

© Сделай громче

СтихоКрик

Реву до покраснения миндалин,
До рвоты: ты сказал мне поутру,
Что ты велик, бессмертен, уникален.
А я — одна из многих и умру.
Что я была лишь временным эрзацем,
Что минул год, что нужно всё менять,
Что я тебе мешаю развиваться,
Что нечему учиться у меня,
Что я тяну назад, снижаю планку.
Обескуражил. Выжал. Удружил…
Я научу тебя бесстыдно, наизнанку,
Отчаянно, из всех поганых жил,
Любить! До исступленья! Как тигрица,
Зовущая украденных тигрят!
Ты показал мне, как тебе молиться, —
Я научу тебя меня терять.

Я кончилась. Температура тела
Несётся колесницею к нулю…
Я не люблю. Остыла. Отболела.
Я никогда тебя не полюблю.

Бессмертный постер, запылённый фетиш,
Скелет обглоданный от гордого кита,
Ты показал мне, как ты ярко светишь, —
Я покажу тебе, что значит темнота!

Вот тебе вечность, слава и свобода!
Вот тебе в каждой строчке пьедестал!
Я покажу тебе, что значит стихорвота, —
Ведь не напрасно ж ты мне Брута показал!

Ищи теперь, как сыщик, по уликам,
Как врач, по стону сложный перелом,
Мой горький рот, набитый стихокриком,
гвоздями, солью, колотым стеклом.

Ты царственный дракон с беззубой пастью,
Сверкающий осколок божества.
Ты научил меня реветь и выть от счастья, —
Я научу тебя от боли танцевать!

© Жанна Оганесян

Так болит внутри, что нельзя дотронуться.
Разорвать сейчас — заживет до Троицы,
Отболит до Пасхи.
Я смотрю с опаской
На эти твои ужимки, ухмылки, рожицы.
Каждый момент оставляет на тонкой коже цепь
Твоих случайных прикосновений.
Я задыхаюсь, дрожат колени,
Мысли звенят, хрустят, не сгибаясь, пальцы.
Уходи! Убирайся! Отстань… Останься,
Будь, как и прежде, рядом.
Так кровит внутри, что нельзя дотронуться.
Уходить сейчас — заживет до Троицы,
Но отболит навряд ли.

© Александрова Аксинья

Она почти, такая же как ты
Порой украдкой курит на балконе
И красный светлячек в ее ладони
Мигает мне тогда из темноты

Она почти, такая же как ты
Возможно лишь чуть более свободна
А что такого, это же так модно
Бродить одной и поджигать мосты

Она почти, такая же как ты
Возможно только больше, ночью плачет
Но ты ведь точно знаешь, сколько значат
Те слезы, что в подушку пролиты

Она почти, такая же как ты
С утра лишь крепкий кофе, с сигаретой
Слегка растрепана, что б стильно быть одетой
На кухне не забыть полить цветы

Она почти, такая же как ты
Ей скоро будет, лет уже не мало
И в мире этом все ее достало
И от людей она совсем устала
Ей хочется накрыться одеялом
И детские вернуть свои мечты

Она почти, такая же как ты…

© Игнатовы Стишки

Я пробовал и водку, и фен-шуй —
Oстались только ветер и вода.
Грешу и каюсь, каюсь и грешу,
Иначе не умею, вот беда.
Я режу свои пальцы до кости
И снова струны делаю из жил,
A ты опять спасать меня летишь,
Хоть этого я и не заслужил.

В душе моей ужились свет и тьма —
Они всегда вдвоем, к плечу плечом.
Иные скажут «горе от ума»,
А я скажу, что ум тут ни при чем —
Плачу, не беспокоясь о цене,
И трачу дни свои как горсть монет,
Ищу, как прежде, истину в вине,
Хотя ее там не было и нет.

Все та же неизбывная хандра,
Но я опять стараюсь жить «как все»
И завтра, как сегодня и вчера,
Бежать на месте белкой в колесе.
Не до меня им, там, на небеси —
Не заслужил любви и доброты,
Вот и прошу «спаси меня, спаси»,
Поскольку это можешь только ты.

© Игорь Приклонский

Мне по жизни всегда тяжело с дураками, не понять мне победного их естества. Где ни встречу их – в Бостоне, в Риме, на Каме, – я ломаюсь. Пасую. Теряю слова. На их фоне литом я – разорванный в клочья. И летят в никуда, словно пух с тополей, все тревоги мои, все мои многоточья мимо тех, для кого одноточья милей. Дураки не умеют высчитывать шансы, им достаточно в спектре лишь пары цветов. Ну а я так затейливо верю в нюансы и так страшно к ответам простым не готов. Я нелепым галопом скачу по манежу; мне комфортно, как будто корове на льду... Семикратно подумав – я вряд ли отрежу. А отрезав – на "нет" от сомнений сойду. Хорошо им – красивым, простым, белобровым; направленья у них – только север и юг. На моих же дорогах свихнулся бы Броун, заблудившись на тропах, заверченных в круг. Тяжело на балу. Тяжело после бала. Неприглядна жара. Безобразны дожди. Вечный поиск решений... Хорошего мало в старом шахматном правиле: "Взялся – ходи".

В нервотрёпочных буднях, в их шуме и гаме, ежечасно с добром соревнуется зло. Мне по жизни всегда тяжело с дураками. Им, наверное, тоже со мной тяжело. Все беседы у нас – "До свиданья!" и "Здрасьте!"; мы друг друга навряд ли заденем плечом... Мой хронический вирус житейских несчастий их иммунным системам, считай, нипочем. В остальном – мы по тем же гуляем бульварам и глядим, как уходят июльские дни... Право, лепо ли мстить неразумным хазарам лишь за то, что не слишком разумны они?! Тут копи, не копи – а судьба раскулачит. Что ни делай, а в трюме откроется течь... Раз уж "счастье" и "разум" – антонимы, значит, вся игра изначально не стоила свеч. Но метания эти подспудны. Бесшумны. Единица, дрожа, изгибается в ноль. В обывательском крике: "Ты чё, больно вумный?!" к слову "ум" не случайно приставлена "боль". Болевые рецепторы резво затронув и освоив страданий земных буквари, вездесущие сто миллиардов нейронов планомерно взрывают меня изнутри.

Но покуда живу, никому не мешая, не встревая в бои, не плывя за буи, – мне осталась надежда. Одна. Небольшая. На нее лишь одну упованья мои. Надоело искать оправданья фальстартам и держаться за древки привычных знамён... Я умён – по обыденным чьим-то стандартам. По высоким стандартам – не слишком умён. Ну а значит – не всё так печально и тускло, и финал постановки не так уж и скор: я не знаю, о чем говорил Заратустра и не знаю, о чем промолчал Кьеркегор. Слишком рано смотреться в глубины колодца – оптимизма из чаши хлебнуть бы сперва... Мне по-прежнему Борхес никак не даётся, да от Пруста ужасно болит голова. От высокой культуры мне только убытки. Я не то чтобы неуч, всего лишь простак – и совсем соловею от музыки Шнитке, и Кандинский мне что-то не близок никак. Надоело кровавыми плакать стихами, полагаясь на прихоть тревог и молвы...

Дураки, я весь ваш. Всей душой. С потрохами.

И хочу быть счастливым, как счастливы вы.

 Александр Габриэль

Елена Бушуева
ПРОСТО

Перед небом и под ним равные,
Что мы поняли в себе, главного?
Что мы поняли в других, в сущности?
В чьих-то крыльях, о стекло бьющихся,
В чьих-то крашенных глазах бешенных,
В чьих-то чувствах донельзя смешанных,
В чьих-то ранах, что лечить некому,
В чьих-то .... Полно, просто нам некогда.
Просто...

Просто никто ничего не понял,
Что там бормочет какой-то ветер,
До одуренья валяясь в лете,
Бросившись пить из моих ладоней.

Просто не рвался никто из кожи
Думать как озеро, всею гладью.
Просто никто не примерил платья
Непостижимой коровки божьей.

Просто никто не хотел признаться
В том, что не знает, как плачут кони.
Просто никто ничего не понял,
Да и по совести - не пытался.

Так вот бредем по зеркальным лужам,
Не понимая, что топчем лица,
Сколько же сон этот будет длиться?
Просто никто никому не нужен.

Просто никто не хотел и не был
Так же огромен, как это небо,
Искренен так, как во сне летаем.
Каждый по своему непонимаем.

1988