В один прекрасный день между супругами Пироговыми состоялся разговор, незначительный на первый взгляд, но приведший к важнейшим последствиям для медицины. «Коленька, погляди, у тебя все рукава в запёкшейся крови! Пора сменить сюртук и рубашку, друг мой», — сказала Александра Антоновна. «Ангел мой, недосуг мне думать о мелочах», — как обычно, отбивался Пирогов. Но жена настаивала, и Николай Иванович нехотя подчинился. Заодно уж намылил руки и вычистил щёточкой грязь из-под ногтей. Тут его позвали — снова привезли тяжёлого больного. Операция прошла прекрасно, а рана на этот раз затянулась фантастически быстро. И Пирогов задумался: может, это как-то связано с чистотой рук?

Из 5400 ампутаций в осажденном Севастополе 5000 было сделано лично Пироговым. Палатка, где он оперировал, стояла всего в пяти минутах ходьбы от линии обороны. Однажды туда попала бомба и разнесла в клочья пять человек — Николая Ивановича среди них, к счастью, не оказалось.
Неразбериха и воровство в городе творились невообразимые! Раненые лежали прямо на улицах, хватая за ноги фельдшеров и умоляя помочь. Недоставало врачей, коек в госпиталях, лекарств, еды, воды… А интенданты проигрывали друг другу в картишки вагоны казенного имущества.
Утром после очередной бессонной ночи в операционной Пирогов лично обходил цейхгаузы в поисках запрятанных одеял, взвешивал тюки с тёплой одеждой, закрывал на замок котлы, в которых варился суп для больных…

Со временем он сумел наладить среди этого бедлама некое подобие порядка. В здании севастопольского Дворянского собрания учредил первый за всю историю военной медицины перевязочный пункт. Узорный паркет быстро покрылся коркой запекшейся крови, а в кресле у ломберного стола, бывало, дремал сам Пирогов. Больше трёх-четырех часов в сутки на отдых выкроить не удавалось. И тут из Петербурга пришла депеша: в распоряжение доктора Пирогова направлено 120 сестёр милосердия, набранных великой княгиней Еленой Павловной.
Разговор об ордене милосердных сестёр, задача которых — по-христиански утешать страждущих, великая княгиня завела с Пироговым ещё годом раньше. Но он ясно дал понять, что заниматься такими пустяками не намерен. И теперь, узнав, что утешительницы уже в пути, Николай Иванович сверкнул глазами: «Для виду я их здесь держать не стану. Решились ехать на войну — будут пристроены к настоящему делу».
 

Сёстры милосердия первого набора — Крестовоздвиженской общины, 1855 г, Севастополь

Екатерина Бакунина, дочь сенатора, сестра писателя Екатерина Грибоедова, баронесса Екатерина Будберг, блиставшая на столичных балах, и десятки менее именитых дам — чиновничьих вдов, дочерей и сестер… Они отправлялись в путь из Михайловского дворца (вотчины Елены Павловны), в петербургских храмах за их здравие отслужили молебны. В Москве милосердных сестёр толпа вынесла из поезда на руках. Тульское купечество закатило им роскошный ужин. В Белгороде в их честь устроили иллюминацию. В Харькове на благотворительном вечере все 120 пар «милосердных» ручек были перецелованы лично генерал-губернатором. У Перекопа сносная дорога кончилась, и дамам пришлось пересесть из экипажей на волов и верблюдов. В Севастополе же их встретил орудийный грохот и нелюбезный, измождённый доктор Пирогов: «Добрый вечер, сударыни. Сейчас отправляйтесь спать, а завтра в 8 утра извольте на дежурство».

Он был тринадцатым ребёнком в семье. Врач, друг отца, вдохновил его и помог стать лекарем, а он вырос «чудесным доктором». К Пирогову обращались Дмитрий Менделеев и Джузеппе Гарибальди.

В богатом творческом наследии писателя Александра Куприна есть один небольшой рассказ, который отсылает нас к исторической личности, перевернувшей понятия о теории и практике мировой медицины XIX века. Речь идёт о герое рассказа Куприна «Чудесный доктор» — Пирогове. Конечно, прочтение рассказа, написанного к Рождеству, может морально и духовно удовлетворить читателя, даже не знающего, кто такой доктор Пирогов. И тогда произведение будет ценно. Но гораздо больше оно обогатит нас и укрепит, если мы от художественного образа обратимся к историческим и биографическим фактам.

Настоящий врач — это профессионализм и нравственность

Сначала обратимся к сюжету купринского рассказа. Канун Рождества в большом российском городе. Люди готовятся к празднику. Всю эту нарядную суету мы видим глазами двух голодных замёрзших детей, сыновей бывшего управляющего какой-то компании. Семья безработного героя рассказа, Мерцалова, на грани гибели. Из-за затянувшейся болезни отец семейства несколько месяцев назад «потерял место». Он тщетно ищет работу, и материальное положение семьи с каждым днём становится хуже и хуже.

Сегодня они живут в холодном подвале. Маленькая дочь уже много дней больна, и, вероятно, скоро умрёт, как недавно уже умер ещё один ребёнок. Два сына днём пытались обратиться за помощью к большому начальнику отца с бывшего места службы. Детей швейцар выгнал. Сам Мерцалов весь день бессмысленно бродил по городу. Вернувшись вечером в подвал, он видит всё то же: больную дочь, плачущую от безысходности жену и голодных сыновей. Мерцалов принимает решение покончить с собой. Поздно вечером он идёт в пустой заснеженный городской парк. Герой полон решимости: через несколько минут он осуществит задуманное.

Эскиз из рассказа А.И.Куприна "Чудесный доктор"
(Скриншот / youtube.com)

Но вдруг… Каким-то чудом рядом оказался странный старичок, который не обижается на грубость Мерцалова и добивается от него сбивчивого рассказа о том, что происходит, о том, что дочь при смерти, денег на врача, лекарство, еду и дрова — нет. Какое чудесное совпадение: старичок как раз доктор. Он вызывается посмотреть больную девочку. Старичок не просто помог — он спас не только девочку, он спас всю семью. Чудесный доктор осмотрел девочку, дал совет, что делать дальше, выписал рецепт и ушёл. На столе оставил крупные купюры.

"Наполни смыслом каждое мгновенье,
Часов и дней неумолимый бег, –
Тогда весь мир ты примешь во владенье,
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!"

Р. Киплинг. Стихи к сыну

Дорога всякая трудна,  не налегке идти придется,
Но то, что с легкостью дается, не стоит брать - гласит молва.
Когда ослаб средь горных круч, не падай духом: высь прекрасна!
Ты только помни ежечасно, что солнце выйдет из-за туч!

Во тьме нет сил грести вперед? Не дай снести себя теченью,
И вопреки твоим сомненьям надежда маячок зажжет.
Коль равнодушья едким льдом сковало пылкий ум и душу,
Ты победишь лихую стужу любовью светлой и добром!

Не стой! Иди хоть понемногу, ведь так устроен мир наш сущий,
Что лишь один вперед идущий осилит трудную дорогу!
А если в песне под конец порвались струны у гитары,
Не думай ты, что это кара. «Все к лучшему»,- сказал мудрец.

Беда стучится у ворот? Ты знай: придет конец потерям,
Не уставай священно верить: за ночью следует восход!
Если окажешься столь слаб, чтобы подняться сил хватило,
Не унижайся перед силой, как жалкий и покорный раб!

Когда повержен ты с высот, и пал с твоей главы венец,
Ты верь, что это не конец, что за паденьем будет взлёт!
Пусть не всегда легка дорога, не дай играть с собой судьбе,
Запомни: сила есть в тебе, в любом из нас – частица Бога!

Не отвечай на подлость злом. Коль помогать, так бескорыстно,
И сладкой ложью горьких истин не покрывай, не стань лгуном!
Из всех пороков, чуждых нам, ужасней всех не страх и глупость,
А равнодушие и скупость, неблагодарность и обман!

Что сеем, то и жать самим! Твори добро на радость людям:
Известно, кто себя лишь любит, тот вряд ли будет сам любим.
Твой путь – дорога к совершенству, храни достоинство и честь
И помни: в этом мире есть Любовь, и счастье, и блаженство!

Смотри: зажглась твоя звезда! Весь мир теперь в твоих ладонях,

Мои заветы свято помни, верши, твори и созидай!

Молитва о даровании победы

Господи Боже сил, Боже спасения нашего, призри в милости на смиренныя рабы Твоя,

услыши и помилуй нас: се бо брани хотящия ополчишася на Святую Русь,

чающе разделити и погубити единый народ ея.

Возстани, Боже, в помощь людем Твоим и подаждь нам силою Твоею победу.

Верным чадам Твоим, о единстве Русския Церкви ревнующим, поспешествуй,

в духе братолюбия укрепи их и от бед избави. Запрети раздирающим

во омрачении умов и ожесточении сердец ризу Твою яже есть Церковь Живаго Бога,

и замыслы их ниспровергни.

Благодатию Твоею власти предержащия ко всякому благу настави

и мудростию обогати!

Воины и вся защитники Отечества нашего в заповедех Твоих утверди,

крепость духа им низпосли, от смерти, ран и пленения сохрани.

Лишенныя крова и в изгнании сущия в домы введи, алчущия напитай,

недугующия и страждущия укрепи и исцели, в смятении и печали сущим надежду

благую и утешение подаждь, плененныя сохрани и возврати.

Всем же во дни сия убиенным и от ран и болезней скончавшимся прощение

грехов даруй и блаженное упокоение сотвори.

Исполни нас яже в Тя веры, надежды и любве, возстави паки во всех странах

Святыя Руси мир и единомыслие, друг ко другу любовь обнови в людях Твоих,

яко да единеми усты и единем сердцем исповемыся Тебе,

Это было в декабре 1957 года. Дом писателя им. Маяковского отмечал юбилей С. Я. Маршака: ему исполнилось семьдесят лет, и он приехал в Ленинград на свое торжество. Я занималась детской литературой, преподавала ее, и увидеть Маршака, побывать на таком вечере мне очень хотелось. Когда я вошла в Белый зал, оставалось всего несколько минут до начала. Зал был переполнен: не было не только ни одного свободного места, но стояли вдоль стен, сидели на подоконниках. И вдруг где-то в середине прохода я увидела банкетку, явно рассчитанную на двоих. На ней сидел один человек, второе место было свободно. Если бы у меня была секунда на размышление, я бы поняла, что второе место, наверно, тоже занято, что сейчас подойдет человек, который, вероятно, на минуту отлучился. Но я ни о чем таком не успела подумать, а просто протиснулась к банкетке и спросила:

— Это место свободно? Можно сесть?

Мне ответили:

— Да, пожалуйста.

Я села, повернула голову, чтобы поблагодарить, и обмерла: рядом со мной сидел M. M. Зощенко.

В это время на сцену вышел ведущий, объявил о начале вечера. На сцене появился Маршак, раздались громкие аплодисменты. Маршак поклонился и прошел в правый угол сцены, где стояло большое кресло.

Стали поочередно выходить выступающие, и, как только первый из них превысил всяческую меру славословия, Михаил Михайлович бросил, едва слышно, ядовитую реплику. Я откликнулась. К сожалению, даже вскоре, когда я попробовала описать этот вечер В. Каверину, я и тогда не могла восстановить ни одного острого словечка Зощенко: речь шла именно о словечках, пущенных всякий раз точно к месту и без промаха бьющих в цель. И я уже не столько слушала ораторов, сколько с нетерпением ожидала очередной реакции Михаила Михайловича.

Кончилось первое отделение, объявили перерыв, и чуть ли не половина зала цепочкой направилась на сцену к Маршаку. Другая часть потянулась к выходу, и мы с Михаилом Михайловичем чуть ли не в одиночестве остались в середине прохода.

— А ведь, пожалуй, и мне надо пойти туда, к Маршаку, поздравить его, — сказал Михаил Михайлович и тут же добавил: — Но вы посмотрите, какой сейчас он и какой — я.

Я посмотрела сначала в сторону сцены и увидела Самуила Яковлевича, утопающего в кресле и одновременно в объятиях десятков людей. Его поздравляли, слышались восклицания, слова восторгов и приветствий. Грузный, большой, всей своей позой, выражением лица он излучал добродушие и живое удовольствие.

В 1926 году к известному психиатру пришел изнуренный до дистрофии пациент, судя по манерам — «из бывших», с жалобой на беспричинную тоску и апатию, из-за которых он совсем не может есть и спать. Осмотрев его, врач прописал … читать юмористические рассказы: «Лучше всего, батенька, возьмите томик Зощенко. Может быть, вам покажется простовато, этак по-пролетарски. Но смешно! Этот Зощенко – большой весельчак». «Доктор, — грустно вздохнул ипохондрик. — Я и есть Зощенко»...

«Граждане! Осторожно! Трамвай отправляется. Следующая остановка — улица Зощенко Росси», — так в 20-х годах постоянно оговаривался один ленинградский кондуктор (на самом деле остановка называлась «зодчего Росси»). А как не оговориться, когда кругом — только и разговоров, что о «своем в доску» писателе-балагуре, который по-простецки описывает всякие забавные случаи. По стране гуляло несколько десятков самозванцев, выдававших себя за Зощенко, на манер ильфо-петровских «детей лейтенанта Шмидта». Один из «Зощенок» был брачным аферистом, и Михаилу Михайловичу вечно приходили разгневанные письма от обманутых девиц. Впрочем, когда его фотографии стали появляться в газетах, «лже-зощенкам» пришлось ретироваться. Зато самому писателю стало невозможно проехать в трамвае, да и просто выйти на улицу без того, чтобы не быть обнаруженным и атакованным поклонниками. «Гы-ы-ы! Зощенко!!!», вечно кричал кто-то и тыкал в него пальцем. «Вы не первый совершаете эту ошибку. Должно быть, я действительно похож на писателя Зощенко. Но я не Зощенко, я — Бондаревич», — неубедительно врал Михаил Михайлович.

«Миша, вы — самый счастливый человек в СССР. У вас молодость, слава, талант, красота — и деньги. Все 150 000 000 остального населения страны должны жадно завидовать вам», — говорил ему друг, Корней Чуковский. А Зощенко отвечал: «А у меня такая тоска, что я уже третью неделю не прикасаюсь к перу. И никого из людей видеть не могу. Я убегаю от них, и если они придут ко мне в гости, я сейчас же надеваю пальто и ухожу… У нас так условлено с женою: чуть придет человек, она входит и говорит: Миша, не забудь, что ты должен уйти»… Когда «угрюмство» совсем одолело его, он ушел уже по-настоящему: из дома и из семьи. Никто вообще не знал, где он и что с ним, пока все тому же Корнею Ивановичу не удалось его обнаружить.

«Как-то я зашел к нашему общему знакомому фотографу в его ателье на Невском, — вспоминал Чуковский, — и фотограф сказал мне таинственным шепотом, что у него в мансарде, тут, за перегородкой в соседней клетушке, скрывается Зощенко. «Вторую неделю не бреется… сам себе готовит еду… и чтобы ни одного человека! Сидит и молчит всю неделю». Корней Иванович пришел в ужас: ведь этак можно и жизнь, и талант свой загубить!

Чуковский помнил, как летом 1919 года Михаил Зощенко, служивший тогда агентом уголовного розыска в Лигово, пришел к ним в литературную студию. Студия располагалась на углу Литейного и Спасской, в доме, еще недавно называвшемся домом Мурузи. Это было довольно забавное место!

В далекой стране Палестине струится река Иордан.
На берег реки той выходит Креститель Святой Иоанн.
Он с виду суровый и строгий, верблюжью одежду носил.
Он послан от Бога в пустыню и громко он там возгласил.

Покайтеся, люди, покайтесь, очистите ваши сердца.
И грешныя души исправьте, чтоб встретить Мессию Христа.
Грехи предо мною откройте, омойте водою тела.
Плоды покаянья творите, с любовью святые дела.

Идет за мною Сильнейший Божественный Свет от Него.
А я перед Ним Предотеча и я перед Ним лишь никто.
И шли к нему люди толпами на берег пустынной реки,
Несли покаянье слезами водой обмывали грехи.

И вдруг толпа расступилась, как-будто бы Кто-то пришел.
Как-будто бы Кто-то разделся и с берега в воду сошел.
И видит Креститель дивится пришел для Крещения Тот,
О Ком говорили пророки Кого ожидал весь народ.

Зачем Ты приходишь креститься – Христу так сказал Иоанн.
Волнуется Мертвое море назад побежал Иордан.
Крестить я Тебя недостоин, Владыко Ты Мой, я Твой раб.
И я пред Тобою склонившись, Крещенье принять буду рад.

Христос не велел прекословить, главу пред Иоанном склонил.
Креститель дрожащей рукою Христа в Иордане крестил.
И вот совершилося чудо – открылося небо в тот час.
Из облака вдруг над рекою как гром прогремел Отчий глас.

Сей Сын Мой Возлюбленный ныне Он в мир мою волю несет.
Он род человеческий грешный от гибели вечной спасет.
И видит Креститель дивится слетел на Христа Голубок
Не просто была эта Птица, а Дух Святой Истинный Бог.

По этому знаку Предтеча Христа Сына Божия узнал
И людям, пришедшим на берег, рукой на Него указал.
Вся правда ныне явилась Отец Христа Сыном назвал.
Дух Божий как Голубь спустился Сын Божий Крещение принял.

И мы во Христа все крестились и мы облеклись все в Него.
И мы Ему все обещались Во имя Святое Его.
Отвергли дела сатанинския, навек отреклись сатаны.
И снова родились в купели и стали мы Божьи Сыны.

Предотече Крестителю Слава Великий Он был Человек.
И Господу в Троице Слава и ныне и присно вовек

Лицо любимой женщины снова было перед ним. «Это вы?» — воскликнул Бальмонт. «Да, — опустив голову, произнес молодой человек. – Я её сын. Имею честь представиться». В 1922 году Константин Бальмонт разом пережил всё, о чём пытался и не смог забыть.

Воспоминания нахлынули на него, как цунами. И вот он уже перенесся мыслями в 1895-й год, когда она встретился с прекрасной Миррой. О, что это была за женщина! И вышло так, что именно он, Бальмонт, стал господином её сердца...
«Ветер уносит запах мирры…» — прошептал умирающий. Эту фразу прадеда знали все в семье адвоката Лохвицкого, но только Маше пришло в голову придумать псевдоним. Мирра Лохвицкая – это ведь звучит намного красивее?

В этой многодетной семье все писали стихи или прозу. Мечтательная мать, обрусевшая француженка Варвара Александровна Гойер, прививала детям любовь к литературе. Дочери договорились меж собой: будут печататься по очереди.

Сначала одна попробует себя в поэзии, потом другая. Так что Мирре, родившейся в 1869-м году, предстояло показать свое дарование раньше, чем Надежде…
Но сначала – учеба! С 1874-го года Лохвицкие жили в Москве, и там же определили Мирру в Московское Александровское мещанское училище. Выпускницы получали диплом учительниц, что давало им возможность честно зарабатывать себе на жизнь и уверенно смотреть в будущее.

Доучивалась Мирра уже в одиночестве, потому что после смерти отца мать предпочла забрать детей и переехать в Петербург. И как раз в столице Мирра Лохвицкая впервые громко заявила о себе.
Дебют в журнале «Север» признали не просто удачным, а невероятным! Молодая особа, о которой прежде никто не слышал, вдруг показала такой творческий дар, что маститые авторы диву давались.
«Стихи у всех идут плохо, — не без зависти признавался поэт Константин Случевский, — и только Лохвицкая идет бойко».

Немирович-Данченко называл её «маленькой феей», другой современник – «птичкой-невеличкой». Она, действительно, казалась очень хрупкой. Невысокого роста, изящная, с фарфорово-бледным личиком и при этом удивительно южными яркими глазами и темными волосами.

В ней причудливо сплелись гены матери, уроженки жаркой Тулузы, и медлительного северянина-отца.
«Поразительная чувственность!» — говорили читательницы и доставали батистовые платки.

В любви, как в ревности, не ведая предела, —

Ты прав, — безжалостной бываю я порой,

Но не с тобой, мой друг! С тобою я б хотела,

Быть ласковой и нежною сестрой…

— Вы любите своего

жениха?

— Нет.

Ответив, она

смутилась, наблюдая

за реакцией

собеседника. И тут же

поспешно прибавила,

стараясь произвести

благоприятное

впечатление:

— А впрочем, не

знаю. Он хороший…

Да, разумеется,

люблю. Это у нас, у

девушек, порог, через который

надо переступить. Иначе не войти в жизнь.

Если верить мемуарам Владимира Ивановича Немировича-Данченко, такой разговор у него состоялся с 21-летней Машей Лохвицкой накануне ее свадьбы с инженером Евгением Эрнестовичем Жибером.

Евгений был старше девушки на четыре года и происходил из уважаемой семьи. Его отцом был профессор архитектуры Эрнст Иванович Жибер.

Мария Лохвицкая и Евгений Жибер

Мария, ставшая известной поэтессой XIX века, взяла себе псевдоним Мирра Лохвицкая. Она родилась в Петербурге в 1869 году в семье известного адвоката, профессора в области уголовного права, издателя журнала "Судебный вестник" Александра Владимировича Лохвицкого.
Он брал за свою работу столь высокие гонорары, что Чехов в печати его иронично назвал "доктором прав и неправ".

- Расскажи мне, что такое снег?

 - Это звезды маленькие свыше,
Что летят на землю на ночлег сверху вниз и селятся на крыши.

Это белая и легкая пыльца, что от ветра осыпает роза,
что желтела в осень до конца, побелев от первого мороза.

Это пух волшебных белых птиц, прилетевших с северного края,
серебро, летящее с ресниц ангелов, встревоженных из рая.

Это слезы белых облаков до весны запрятанных в темнице,
искры от невидимых оков, холодом царапающих лица.

Как алмазы - ледяная пыль - кружевные падают снежинки -
смешивая с инеем ковыль, разломав на мелкие крупинки...


 

Хорошенькая светловолосая девочка-крестьянка держит в руках куклу и улыбается счастливой улыбкой.
Малышка изображена сидящей на подстилке из сена, светлые волосы выбиваются из-под платочка, а на шее у неё крупные бусы, скорей всего мамины.

Босоногая девочка выглядит как крестьянская дочь, но на самом деле её отец был преподавателем живописи у детей царской семьи и аристократов.

Карл (Кирилл) Викентьевич Лемох
Карл Лемох — русский художник немецкого происхождения, писавший жанровые картины. В его творчестве главной темой была деревенская жизнь в России.

Лемох был одним из художников-передвижников, казначеем товарищества и активным участником передвижных выставок.

Лемох Кирилл Викентьевич. (Фото: wikipedia.org. Общественное достояние)

В Санкт-Петербурге он давал частные уроки рисования детям из аристократических семей, учил рисовать детей императора Александра III. При дворе он получил православное имя Кирилл. Полотна Лемоха охотно покупали богатые люди и представители царской семьи.
Знакомый художника Яков Минченков писал:
«Когда ко двору понадобился учитель, то в силу своего немецкого происхождения, своей аккуратности и деликатности и направления в искусстве Лемох, как никто из художников, ближе подошёл к этой роли. При дворе его переименовали из Карла в Кирилла и приставили учить детей царя Александра III. Лемох застал ещё Александра II, который приходил на уроки внука Николая, будущего царя Николая II, и удостаивал учителя своими разговорами».

Для плодотворной работы и отдыха с семьёй художник приобрёл небольшую дачу в подмосковном Хорвино. Здесь в мастерской он написал картины «Нищенка», «Новый член семьи» и другие на темы из жизни деревенских семей. На полотнах он изображал местных крестьян — жителей деревни Ховрино, неподалёку от которой находилась дача Лемоха.

Художник хорошо знал жителей деревни и часто приглашал их к себе на дачу как натурщиков. Он писал сцены из крестьянской жизни, давал беднякам деньги.

Картина живописца Василия Пукирёва «Неравный брак» знакома многим ещё с детства. Она написана в 1862 году, но не теряет популярности до сих пор.
На полотне изображена девушка, которая венчается в церкви с пожилым мужчиной. На лице юной красавицы читается печаль и тоска, она выглядит растерянной и подавленной. Ей совершенно не хочется выходить замуж за старика, а сама процедура ей тягостна и неприятна.

Однако в то время у молодых девушек часто не было права выбора жениха. Редко юные девы выходили замуж по любви, их выдавали замуж родители за выгодную партию. Такую ситуацию мы видим и на полотне Пукирёва.

Василий Пукирёв «Неравный брак», 1862 год. (Фото: ru.wikipedia.org. Общественное достояние)

На одном из концертов в антракте Рахманинову преподнесли огромный букет белой сирени. Маэстро не знал, кто подарил, на карточке не было имени, а только надпись с пожеланием счастья и восхищением его игрой.
С тех пор маэстро стал постоянно получать белую сирень на день рождения, день ангела и другие праздники в любом городе, в любой стране и в любое время года.

Сирень сопровождала его повсюду и украшала его комнату дома и в гостиницах, в которых он останавливался, будучи на гастролях.

В феврале 1914 года на московской премьере поэмы «Колокола» Рахманинову преподнесли пюпитр, украшенный белой сиренью, и дирижёрскую палочку из слоновой кости, на которой была выгравирована веточка сирени.

«Б.С. — от Рахманинова».

В ответ Рахманинов отправил загадочной незнакомке уникальный подарок — нотную рукопись «Колоколов» с надписью «Б.С. — от Рахманинова».

Он назвал её Белой сиренью.