My love in loving grey-scale skies and dry leaves float like children grow wild and free and dead-away from their family tree. I goe softly down like a tree fluff a milk tooth, or a murder reflection - traceless and thin.
I'm note ghost juste a half-dissolved in the surroundings - juste like a living pill of the world.
Me, I just can note write my travellings acurately for the description is another travelling or maybe I've never been anywhere.
My eyes are hard like a pebble and a shell crushed and blasted out with every new wave on my poor world.
They say the feelings fade-out in time. With all my heart I hope death will be like falling asleep.
Not like another blast !

А одна девочка жила в стакане с водой.

Стакан стоял на столе. Стол стоял перед окном. А за окном всходило солнце. Чёрные как уголь улыбающиеся комбайнёры уходили в солнечные поля, чтобы обнять себе охапку живого золота и слегка потянуть, и отнести к старому ржавому грузовику, ожидавшему под окном. Водитель не глушил мотора и не вынимал изо рта тлеющую папиросу, и тарахтящий грузовик улыбался с двух сторон струями сизо-сиреневого ароматного дыма, медленно заполняясь ослепительными охапками солнечных колосьев. Как только кузов заполнялся, комбайнёры все вместе толкали грузовик с горки, а сами оставались загорать в ожидании следующего у кромки переливающегося золотом поля. Девочка открывала окно и играла комбайнёрам на скрипке - особенно, когда её родителей не было дома.

Зимой стакан с водой замерзал, и девочка тогда перемещалась в пуховые одеяла, грудой сваленные перед распахнутым настежь окном. Комбайнёры тогда превращались в больших чёрных грачей и улетали. Девочка играла опустевшему полю, слушающему небу. Брошенный под окном грузовик превращался в сугроб. Под вечер она брала самое большое из пуховых одеял, шла в соседнюю комнату к замёрзшим во сне родителям и ложилась между ними, как тёплая зима.

А когда наступала весна, девочка лишалась дара речи. Кто б с ней ни заговорил, она доставала изо рта полевой цветочек и вручала собеседнику. Полный рот полевых цветов. Что-то шелестит ветер в траве, а над всем этим - два голубых неба с чёрной ночью посередине. Пыльная весенняя дорога; а ещё - несказанно красивая железнодорожная станция, с ветром-попутчиком, прилетающим с поездами дальнего и очень дальнего следования - чтобы поцеловать один раз, поцеловать второй... и целовать всю ночь напролёт, когда ты уже спишь, взвивать у тебя над головой вихри из звёздных одуванчиков, понавылезших вдоль дороги.

Думаешь, думаешь долго. А не пишешь ничего:) Мне нравится мечтать. Мечтающее животное:)

Муу или Мияау, в крайнем случае Фррр, я скользила взглядом сегодня по лесу сверху вниз и неожиданно обнаружила себя одетой и спускающейся во двор, выходящей на улицу, а улицы нашего города поднимаются в гору и исчезают на ней, исчезают в лесу как черные обрубленные языки, истончаясь тропинками, полчаса пешком до леса всего, однако подсознательно ты стараешься избегать мысли об этом путешествии - прогулки по лесу, которая никогда не кончится, из которой ты можешь не вернуться.

Я оделась слишком легко, и пронизывающий ветер, накатывая волнами, заставлял забыть в ту же секунду о любой мелочной мысли, девочке Яне, оставшейся позади. Дорога в лес усеяна такими мыслями-камешками, выпавшими из карманов - у последней рубашки их нет.

Лес ледяной, небо голубое в острых ветвях - лопнет-потечёт, упаивая глазки вусмерть. Прошло- и позапрошлогодние листья ковром-самолётом шепелявые шелестят, и это происходит, ты забываешь - чем смотришь ты и чем шагаешь, чем трогаешь, дышишь. Будь я мальчиком-с-ножом, я бы ходила-вырезала на стволах деревьев глаза.

Цветы фиолетовые и синие в холоде и свете - всё говорит, всё указывает тебе в чащу леса и вверх. Корни стали ступенями и балконами скалы, и теперь в будний день, когда не видит никто, я достаю свою скрипку-смычок и играю не для людей. Я указываю дорогу:)

[700x465]


Мама и папа жили в лесу, а я была партизаном. Я отбирала все у богатых и отдавала бедным. А потом война кончилась, и я пошла домой.

Мама и папа вместе учились в одной школе. Кроме них никто в школу не ходил - все воевали. Папе с мамой пришлось всему учиться друг у друга.

Когда, взявшись за руки, они бежали домой, снайперы, видя их в прицел, старались выбрать пули по-меньше. Все любили в маму и папу.

Мама с папой долго искали друг друга, а когда нашли, то так устали, что сразу легли спать.

Папа служил на войне, а мама ждала его во вражеском городе, как принцесса.

А потом мама с папой стали большими, как деревья, и улетели.

Папа работал на заводе, где делал китайских мальчиков. А маме дома было скучно, и она сделала меня. То-то папа удивился!

Предрассветные часы. Мир еще не начался. Стрелки на часах свернулись клубком и спят.

Дай мне вдохнуть тело твое. Дай мне вдохом перенестись к твоим пылающим бессонницей окнам.

Дай мне увидеть тебя, как может видеть лишь ночь. Это взгляд, но и больше чем взгляд - таким взглядом крадут душу.

Как если бы я взорвалась и стала пляжем - а ты бы пошел купаться, еще горячий ото сна со своею дневной девушкой, еще спящий - вошел бы в воду моего взгляда. И я делаю вдох и выдох, отдаляясь и приближаясь - на самом деле оставаясь на месте, оставаясь с тобой, невесома и невидима.

Я пена, я птица, шипящий и пенящийся труп в волнах твоих простыней, шипящий и пенящийся. Мусор, вынесенный прибоем; то, что море в себе растворить не смогло...

Я натягиваю одежду, надеясь, что во все стороны торчащие кости не порвут ее, натягиваю свою одежду - надеясь хоть как-то удержаться, остаться на одном месте, - и лежу некоторое время, пригвожденная к этому месту, пораженная, как это целый мир поместился в таком небольшом объеме.

Необходимо составить карту своего тела для безопасности твоего путешествия ко мне:)

Одна и та же история, которую я с упорством сумасшедшей пытаюсь рассказать - история малолетних преступников, тайной организации, путешествующей из города в город, меняя и забывая все новые подростковые тела на лестничных площадках полузаброшенных многоэтажек, в корнях деревьев, раскинувших голые кроны над ручьем на границе поля - пятна на коже, пятна на земле... пляска свободной смерти -то, о чем люди, оставшиеся в домах, вы и я, прекрасно осведомлены: пляска тела, не имеющего границ... пейзаж, переходящий в руку, шею, грудь, родник в дыре живота, раскинутые ноги гор и кончающее небо над всем этим - небо до сих пор составляет главную проблему человечества -обывателю все никак не удается поймать его...

История, которую я пишу, она всегда одна и та же, -и я по-прежнему не могу написать ее. Иногда хочется сделать вид, что ничего этого - трех последних лет, этой истории - по-просту не было. Иногда хочется, придя домой, просто лечь спать - но тогда мне начинают снится сны. Мне снятся громадные храмы на задворках города, снится связанный дьявол, из которого сделали бога. В полночь звонит дверной звонок и, хотя за дверью никого нет, продолжает звонить еще некоторое время, пока я выглядываю на пустую лестницу и запираю дверь - я опять забыла закрыть ее. Возвращаясь в постель, замираю в темноте, увидев рогатую фигуру у стены в углу, - на то, чтобы понять, что это всего лишь сложенная гладильная доска, уходит некоторое время...

И вот я снова пишу здесь - сама не зная, что. Какие-то общие черты, черты девочки, становящейся мальчиком, двери в лесу; входа, сделанного из слов... и жили они пару секунд, долго и счастливо.

Автобус был переполнен комнатными растениями. Некоторые упали, разбились, и воздухе стояла взвесь из сухой земли. Корешками наружу - так мои секреты становятся общим достоянием. Обувь у тебя хорошая - грязные мокрые кроссовки, грязь на джинсах, грязь на рукавах. Обувь хорошая, добрая - ждет, пока ты уйдешь, скромно притулившись в прихожей. Почти земля сама - обувь для походов сквозь лес, для сидения на берегу ручья. С твоим ни с чем не сравнимым запахом. Откуда эта вонь? Смесь жженой резины и пота - если ты и дальше хочешь приходить ко мне, научись, снимая кроссовки, сразу проходить в ванную ноги мыть. На белую струю можно смотреть вечно, растворяясь в тепле, оживать с болью в суставах. Лежалый хлеб, сигаретный дым. Пепел соленый на вкус. Все, чем можно утолить голод - хорошо почти так же, как и твоя обувь. Странные ягоды из заброшенного сада, две прошлогодние груши, застрявшие в ветвях под снегом. И домик садовый, со сваленным в углу инвентарем, с продавленным диваном у маленького окошка. Следы ведут из леса в дом, а обратных следов нет. Вернусь в следующем году. Стены тонкие, как звук, деревянные дощечки. Бум. Бум.

Автобус был заполнен лианами, оторвавшимися от земли в упавших кадках. Пыль стояла в воздухе, плыла в несмело скользящем солнечном луче. Автобус ехал в белом снегу, подскакивая на невидимых ухабах, лежачих полицейских. Наконец он остановился на пропускном посту, и ты полез за документами, развернул грязными пальцами. Что-то документы у тебя какие-то ненастоящие, - Ну да, а ты свои рассматривал? Тут не в документах больше дело, а в автомате у тебя на плече, ты еще про цель приезда спроси, - Цель вашего приезда? - Отдых, я полагаю, надоело все, обрыдло, вот хочу на природе отдохнуть (от таких, как ты), - Я... я скучаю по тебе, ты в последнее время не заходишь, что-нибудь случилось? - В том-то и дело, что не случилось ровным счетом ничего - ты ничего не сказал, ничего не сделал... - Я еще могу пристрелить тебя при попытке к бегству! -Конечно, можешь - ну так как, я поехал? - Счастливого пути! - Ага-ага, документы верни только, вот спасибо. Одежда мертвеца пришлась мне практически впору, чуть великовата, ну так оно даже и лучше, можно поверх своей носить. Спасибо. Я уж думал лежать мне до весны бесхозному; одно желание только, ты не мог бы вынести меня в сад? Неудобно в чужих стенах.

Дорога делает тебя таким - хитрым маленьким старикашкой, у которого в запасе всегда пара трюков есть. Радость переполняет тебя, радость, разрушающая вселенные. Они уже умерли, хоть и не знают об этом, ну а ты - еще жив. Смерть легко проникает в жизнь - но так же легко и изгоняется из нее. Шаришь по городам, как шарят в карманах у пьяного; поджигаешь головы. В переходе девочка играет на скрипке - и ты остаешься здесь, садишься напротив... И музыка еще играет у тебя в ушах - когда девочка уже ушла, бежала от тебя прочь, но ты и не заметил, у тебя есть все: музыка, ее волнение, страх, твоя радость, шаркающие шаги прохожих, смех... и, смотри-ка, пока ты спал, тебе накидали денег! Вечер определенно удался.

Слишком много крика, все они кричат слишком громко. Но ты конечно этого не замечаешь, едешь, уткнувшись в плеер, строчишь свои смс, свои бесчисленные орущие буквы, маленькие - и такие же маленькие сыпятся в ответ. Ты размахиваешься, бьешь палкой из слов по этому чучелу, повешенному в пространстве, - и из него сыпятся, как конфеты, - слова.

Ты не знаешь их - тех, которые кричат, призраков, заполнивших трамвай. Черные дыры ртов - как поры на коже динозавра, всё ползущего по кругу в вечной погоне за хвостом. Сквозь буран и пургу прочь по стальному следу. Впрочем - они оживут, и у глаз их появится цвет - если ты хоть на секунду удосужишься поднять взгляд от сотика. Все орущие призраки - они только в тебе.

И во мне.

Я ушла пораньше из школы и пока родителей не было дома была в городском парке с тобой два года назад. Была в твоих объятиях. И прямо сейчас - когда что-то происходит прямо сейчас, это кажется вечным. Мои слова не крадут правду, не уменьшают ее. Я просто нахожусь, притянутая самым тяжелым объектом - тобою два года назад. Было лето. Мы оба уезжали -впрочем, как всегда. И оба навсегда остались там друг с другом. Не знаю, может это мороз виноват. Своим жарким прозрачным огнем. Своим обжигающим огнем он прожег эту дыру в которую я провалилась. Снег, когда падает долго, падает, как сейчас, - он замещает собою все, замещает собою время

Наполненное незначительными событиями несуществующее и не существенное, и ты проваливаешься сквозь, следы доходят до дыры на снегу. Возмущенные, испуганные звонки из школы - знаешь, что завтра будет, знаешь?! Так сильно улыбаюсь, как голодный чеширский кот: да провались оно все, ни один смайлик не сможет выразить. И эти игрушечные звонки

Раздаются из дребежащей в траве ледышки. Пока ты держишь меня. Пока поверяешь мне свою главную тайну. У всех на виду. Гуляющие по парку парочки, стремящиеся уединиться. Мамы с малышами. Какой-то старик не знает как пройти и спрашивает у нас дорогу... Полдень -

И длинные тени, которые он отбрасывает сквозь время. В конце каждой - дыра, кроличий ход, отбрасывающий нас обратно. Нет будущего. Обреченные друг другу. Обреченные на счастье. И сейчас я просто там. И сейчас навсегда.

Привет. Я всё сделала так, как ты просил:) Мы же теперь будем видеться чаще? Да? Теперь, когда я знаю причину. Не переживай, что не выдержал испытания - его никто не выдерживает. Весь этот поток двусмысленностей. Вместо того, чтобы сделать хоть что нибудь. Не отводить взгляда. Ответить на поцелуй. Ответить на письмо. Мы с тобой пишем рассказы. Как два куска провода, между которыми электричество проскакивает:) Когда всё становится слишком серьёзным, не рассказанным, то есть от нас требуется сочинить прямо сейчас, не секундой позже... это мгновение уже миновало. Как думаешь? Скажи, ты часто мечтал об этом, чтобы кто-нибудь преследовал бы тебя, шёл незамеченным за тобой по улицам, часто ли слышал шаги за спиной? Ну вот, опять... Теперь, когда я знаю, что ты читаешь - давай я расскажу о.

Сладких губах моей матери, пистолете моего отца. Отец хранит его в верхнем ящике своего стола тёмного дерева, за которым я пишу тебе сейчас. Ты открываешь его и в нос тебе ударяет приторный запах шоколада. Среди шелестящей фольги - смертоносное оружие. Если даже откроешь ящик слишком резко, пистолет не сдвинется с места, настолько он тяжёл. А конфеты рассыпаны для меня:) Цветы на столе. Мама ставит цветы на стол. И говорит, что теперь всё будет по-другому. Наша девочка нашла себе кого-то, говорит она. Забудь о своих мечтах, о своих планах. Мы проживём вместе с тобой никому ненужными стариками, говорит она, свободен, наконец-то свободен! И мой отец обращается в птицу и выпархивает в окно, горло его, красное горло птицы, переполнено песней!

Смотрю на своё отражение в ночном окне. Огромное дуло ночи наведено прямо на меня. В ящике для шоколадок лежать мне вечно. Меня затягивает в сон, тяжёлый механический сон без сновидений. Пожалуй, хватит шоколада на сегодня:)

Расскажи мне об акробатах.
Мы ехали в электричке, и моя знакомая щурилась на солнце.

Она всегда неожиданна. Её просьбы всегда некстати.
Что ж, ехать нам ещё долго, и мне ничего не оставалось делать, как начать рассказывать.

Обычно меня не остановить. Особенно, когда кто-то вот так мило щурится на солнце, периодически теребя медного цвета локон.

Улыбается. Улыбаюсь я. Входят и выходят люди.

А я рассказываю про акробатов. Акробаты бывают разные.
Я рассказываю про воздушных, моих любимых.
Они отличаются от остальных тем, что умеют летать.
Прекрасные парни, кувыркающиеся в небе. Сальто мортале...

Самый коронный номер называется 19. Трапеция летит ввысь,
земля внизу превращается в яркий узор, сегодня они выступают без страховки.
Впрочем, им не нужна страховка.

Жизнь на волоске, что может быть прекрасней? Два парня и две девушки.
Слишком большое расстояние. Тёмно-синее грозовое небо.
Номер нужно закончить до того, как разразится гром.

Ярко-зелёная трава. Синие, карие, зелёные, серые глаза.
У одного из парней чёрный облегающий костюм. [700x490]Глядя на него, невольно хочется обхватить тонкую талию, прижаться, затаить дыхание и взлететь вместе с ним.
Девушка делает кувырок, и на мгновение кажется, что её руки не успеют коснуться рук её партнёра.

И - нет, с математической точностью он подхватывает и перебрасывает её к трапеции. Другая девушка взлетает ввысь и оказывается в миллиметре от бордюра.
Упадёт? Нет, успела. Её партнёрша переворачивается в воздухе и прямо на лету обнимает парня в чёрном, они целуются, раскачиваясь в невесомости.
Другой парень нетерпеливо перебирает поручень трапеции.

Девушка напротив бросается вниз и партнёр не успевает отправить трапецию ей навстречу. Успеет ли. Два тела, сплетённые в пространстве, раскачиваются с неимоверной силой. Девушка вытягивает руки, перекладина слишком далеко. Она выпрямляется и стрелой падает вниз.

Грустная правдивая история. Поцелуи в небе. А вот и моя станция.
Спасибо за внимание. Пока. Увидимся.

Давно не пишу. Давно хочу написать. Каждую ночь мне снится один и тот же сон. Каждый день я сажусь на трамвай и почти каждый день встречаю Его.Того парня из сна. Длинный,грустный,улыбается все время. За спиной какой то рюкзак или сумка треснутая по швам. Из нее торчат бумажки и конверты. Про себя я зову его небесным почтальоном. Он этого не знает.Однажды когда он что то внимательно рассматривал в своем телефоне,я его сфотографировала. Но фото получилось мутное. Выбросила. Вообще удивительны эти мини-миры. В трамвае,жизнь длинною в три остановки. Или вот просто на улице. Жизнь длинною во взгляд. Я уверена что сумка моего небесного почтальона битком набита такими вот жизнями. Он их наверное коллекционирует. Вот вчера например. Я нечайно загляделась на него думая о моем сне. Он заметил. Взгляд у него был такой будто мы не во сне с ним виделись а наяву. Я смутилась ужасно. Будто меня за чем то неприличным застукали. Выскочила из трамвая. И вдруг тот остановился. Поломка какая то. Шла домой пешком. И теперь я каждый день опаздываю на занятия. Почтальон машет мне рукой из трамвая когда я иду пешком. А это фрагмент из моего сна.
[525x700]

Нет ничего особенного в этом кладбище - кроме того разве что, что ещё в начале прошлого века на нём перестали хоронить людей, просто введя его - в разряд памятников архитектуры, что ли. Красивые надгробия, ухоженные аллейки - и рядом же - груды мусора в железных ящиках, формой напоминающих гробы. Опустевшее кладбище, действительно состоящее из одних воспоминаний о мертвецах, пустое место, огороженное низкой оградой, в курортной зоне города Пятигорска.

Занимаясь чем-то, что тебе кажется запрещено, как я, среди кустов понавыпрыгивающей неожиданно отовсюду сирени, всегда оказываешься не одна, я уже должна была привыкнуть - всегда рядом оказывается тот или те, кто тоже, как им кажется, занимаются тем, чем им заниматься не следует. Сложная мысль? Я думаю сложно? - Но я всего лишь описываю то, что есть.

Честное слово, когда ты видишь это, присутствуешь в жизни других людей незримо для них, когда я это делаю - в большинстве случаев подсмотренное событие превращается в моём воображении в скульптурную композицию: взрослая или даже пожилая, если сравнивать со мной, пара, занимающаяся любовью, лет под сорок, кажется, их бы я выполнила в бронзе - живая, ослепительная часть пейзажа, женщина, сидящая верхом на тянущемся к ней мужчине, да и табличка - "Памятник Пятигорску: когда трагедия заканчивается, мы приезжаем сюда отдыхать".

Подсматривающего же за ними старика я бы выполнила в гипсе: бомжеватого вида, в каком-то невероятно вырвиглазного синего цвета тренировачном костюме. Я видела его мелькающую в соседних кустах розовую лысину в обрамлении редких седых волос, и именно его тяжёлое дыхание привлекло меня к постепенно разворачивающейся перед глазами эротической сцене. Он влез по уши в разросшуюся сирень, стараясь максимально приблится к объекту своего вожделения, оставив клеёнчатую хозяйстввенную сумку и грязный розовый рюкзачек на тропинке позади себя.

Кладбище в Пятигорске (как и всё остальное у нас) - это подъёмы и спуски, ступеньки вверх и вниз. Как раз на таком пригорке и расположилась парочка, они делали, и то что они делали было великолепным, в абсолютном молчании под ослепительным солнцем. Почти неприкрыто, они были одеты, но сияли ослепительно змеиными извивавими женщины в объятиях мужчины, пламенем танцующем на углях, абсолютным безмолвным единством, я слышала только порывы ветра, налетающего со стороны города, да кряхтение старика в кустах. Начала искать сигарету, но обнаружила, что давно уже скурила её:)

Похоже у бомжа ничего не получалось, он начал, сначала в полголоса, а потом всё громче, материться. Я старательно и громко откашлялась, встала с травы, так чтобы ему было меня видно, выразительно погрозила ему пальцем, развернулась и пошла прочь, а в груди у меня горели те двое в обрамлении стариковского пепла. Кто же я на этой картине?

... я несчастный парень, пылкий и немногословный, носящий в себе, почти как дивный Верлен, Лилию, которую невозможно напоить; а глупым глазам тех, кто на меня пялится, демонстрирую ярко-алую Розу с оттенком сексуальности апрельского пиона, не отражающую правды моего сердца...

. [525x700]

Это цитата сообщения checkoff Оригинальное сообщение

Цветы Cаломеи*

КНИГА САЛОМЕИ

У меня болит голова мама можно я сегодня не пойду в школу Буду сидеть рисовать в альбомах ковырять трещину в голове Все оттенки синего Кисточка засохла и я веду ею по губам, а там на листе там сквозь волосы пробивается первый бутон, ты кто? Тюльпан или нарцисс, пока ещё сложно судить об Этом Тюльпан или нарцисс, все цветы мне надоели, кроме Мама можно я открою окно Я сегодня не пойду в школу Не жди меня Не жди Стоя под окнами А где Саломея Она сегодня не придёт Листая Альбом Дыры по всему телу Входы и выходы Слипшиеся страницы изогнутые в форме человеческого тела Перелистываешь снимаешь с себя бумажную кожу слой за слоем тебе так хотелось бы заглянуть в конец Что там у нас со временем У меня есть время до пяти потом мне надо будет домой уроки делать Они живые они шепчут они не хотели бы просыпаться они никогда не хотели бы просыпаться Они боятся умереть не хотят умирать Но если ты прошепчешь в ответ Нет нет только не это Ни слова о Саломее и её цветах Перелистни я уже прочёл а ты куда ты всё время смотришь Все оттенки синего Я сложила ладошку лодочкой и баюкала его и он смело поплыл мой герой перелистывая страницы мой герой вниз на дно белого океана Солнце кололо иглой Есть и другие солнца Паутина в форме паука Небо в форме человека Страница замялась Здесь небо сворачивает Пути по которым я иду Свет в башне за спиной Иногда я карабкаюсь вверх цепляясь за зелёные страницы, вырывая книги с корешками иногда ложусь и соскальзываю вниз вниз Ищи меня всё равно не найдёшь Я потерялась я хотела потеряться Ты думала что это точка в предложении а это божья коровка или котёнок и он давным-давно ушёл смотреть на молоко в миске мяукать в дырявых часах Серьёзен и не настроен играть Лапкой запечатан конверт Отчёт об исследовании волн волнующих меня Они грубы и зачастую смертоносны Но вернёмся к упавшей на пол книге Всю посуду в кукольном домике перебили Упавший пейзаж пошёл трещиной куда ты можешь проскользнуть незаметно просто перелистнув страницу смотри я уже здесь Так и Саломея разлепив страницы обнаружила засушенный цветок Я пишу эти строчки для тебя Я хочу проскользнуть к тебе ногами вперёд лёжа на спине свернуться вокруг тебя бесконечною лентою снов Я не исправляю я неисправим Саломея рисует цветок распустившийся на коже Чихает от пыльцы Саломея ударилась головой и небесно-голубой пересекает линию волос и застит взгляд Я обнимаю глажу себя представляя что это ты общая для двоих кожа на ладонях Моя птица мой часовой механизм и мой взрыв Мои твои движения бёдрами Мы можем танцевать только один танец писать только одну книгу Только одно небо над головами Только одно солнце Уймись уже наконец



ДНЕВНИК САЛОМЕИ

Саломея училась в школе, и звали Саломею Саломеей – хотя цветы её и звали её по-другому, цветы звали её сквозь ночь и звали её Ялюблютебя – в книгах, которые эта девушка давала напочитать всегда находилось место, заложенное засушенным цветком – то, что ей больше всего понравилось или то, где чтение было прервано по обстоятельствам, от Саломеи независящим, например, кто-то вошёл в её комнату – здесь с чтением было покончено, а книга отброшена прочь. Маленькая роза или львиный зев – иногда книга напоминала гербарий – так часто чтение прерывалось – Стоп – как знак у дороги с лежащими на спине прекрасными путешественниками, глядящими в небо в ожидании новых независящих от них обстоятельств – руки ищут в траве, взгляд устремлён ввысь... Новые обстоятельства, такие как снег, дождь, порыв ветра или чужие объятия, пение птиц или ночь, скрип тормозов или людские голоса, шум пролетающего самолёта или слишком громкое тиканье часов на руке, перелистывающей страницы – на этом месте неизбежно появляется цветок, шепчущий ялюблютебя и я люблю тебя.

Сначала в коже появлялся разрез, и казалось, что сейчас пойдёт кровь, Саломее всегда кажется, что сейчас пойдёт кровь, но вместо этого появляется первый лепесток – как краешек платья, как если бы кто-то в ярком цветастом платье стоял у окна и, заметив, что за ним наблюдают, кинулся прочь, срывая с себя одежду, оставляя её голодным взглядам, сбивая со следа – как ящерица отбрасывает хвост – слишком нежная, чтобы быть пойманной. Бутон рождается целиком, беззвучно и ярко, потянувшись единожды и снова заснув доверчиво, прильнув к Саломеевой коже, проснувшись и продолжая спать, – как любовник, вынырнув на поверхность сна, обнаруживает рядом любимого и, обняв его, закрывает глаза, прислушиваясь к чужому дыханию, становясь им, – так и этот цветок снова с тобой, Саломея, и никогда не уйдёт, никогда не покинет тебя. Вечность утреннего мига – прежде чем будильник щёлкнет и зазвонит, прежде чем мама войдёт и поцелует, стоя на коленях перед кроватью, как перед алтарём, прежде, чем отец хлопнет дверью, уходя на работу разгневанно, оставляя дочь нежиться среди розовых лепестков беззащитный цветок на коже.

Конечно, Саломея – не из тех девочек, что стремятся выделиться в толпе: если цветок появлялся на груди или на животе, или на Читать далее...

Когда-то я вела дневник, слёзы наворачиваются на глаза и я не могу говорить, когда-то я вела дневник, где записывала твоё лицо, и строчки складывались в губы и губы складывались в улыбку на моих губах. Я не целовала текст, не запихивала себе между ног изорванные и мятые бумажки, искомканное рваньё не повисало у меня на сосках, оставляя следы поцелуев, избитых, как голубое небо. Я не засыпала на бумажных руинах, подобных Колизею или Форуму, в ударах волн попеременно жара и голода, история человечества не была записана на этих камнях под дрожащими пальцами почти слепой нищенки, она спустилась с гор к морю, где похоронен её сын, она купается, не снимая одежды, в тягучих поцелуях, утягивающих на дно, о останься со мной в ушных раковинах и волосах водорослей, длинное письмо волн, ядовитых и жалящих драгоценностей, переполнивших память. Взмах твоих ресниц, взмах крыльев за спиной – ничего этого не происходило. Костёр на берегу, мужчины у костра, удары прорастающих сквозь тело ветвей и нежный свет китайских фонариков в этих ветвях – было или нет? Мой сын, мой любовник, мой бог – ты опять стал книгой сотни сплетшихся ветвей. Читай с любого места – начала не будет.

Электричка плясала, электричка дёргалась так, как будто дальше для неё не было путей.

Всё от того, что я не вышла на своей станции - всё от того, что когда подошла твоя очередь выходить, ты остался сидеть на месте.

Наконец она стала - посреди леса, на каком-то полустанке. Двери открылись, нам пора было выходить. Спрыгивать на землю, идти вдоль железнодорожных путей.

Весна сходила с ума в лесу среди нераспустившихся листьев, взрывающихся под землёй ростков. И ты взял меня за руку.

Теперь, ты же знаешь? Мы можем вообще ничего не делать, остальное необязательно. Мы можем никогда и ничего не делать. Какие-то люди шли с нами, люди вдоль путей, вдоль дёргающейся электрички с налипшими изнутри лицами - это мы, те же самые мы, смотрели нам вслед.

Я подумала: на всех плакатах, запрещающих ходить вдоль путей изображён один человек, он всегда один, хотя это толпу они перечёркивают, группу людей без лиц вблизи и далеко.

Или, как в нашем случае, двоих, сворачивающих в лес - поступок настолько глупый, держащихся за руки, чтобы окружающим было понятно, зачем они держатся за руки - они ведут друг друга. И я чувствую как падает снег между нами и ими, хотя на небе ни облачка, чёрный снег, перечёркнутая снежинка, сноска в тексте - дальше мы перестали быть собой и стали ими, уходящими в лес с определённой целью.

Можешь пойти за ними и посмотреть, можешь подождать у путей - уверен, много времени это не займёт - запрещающие знаки скрыли от нас рельсы, а мы всё продолжали идти - потому что нам нельзя было остановиться и вернуться мы уже не могли. Парочка решила заняться сексом, это было так красиво - я видела, в голове у каждого человека была своя парочка, лес заполнился полуобнажёнными телами, братьями и сёстрами по счастью.

Странно, что это мы вызвали этот взрыв чувственности - люди, почти незнакомые друг с другом.

Девушка, свернувшая с дороги в лес - скорее всего для меня свернула, парень, свернувший в лес - что ж, может просто отлить захотел... а не наоборот? Серьёзно?

Наши тела тяжелели, но мы не останавливались, и в конце концов, видимо, преодолели какой-то порог притяжения, мне казалось, что мы подпрыгиваем выше деревьев.

У, говорю я, у, говоришь ты, наши губы встречаются, и некоторое время мы горим так в темноту по обе стороны от них, как ракета, как бенгальский огонь, и продолжаем идти, потому что всё решено навсегда, волна омыла лес, сделав его чистым, мы сожгли небо как голубой порох, мы открыли двери, отпустили зверей из теней на волю.

Теперь Вам надо очень осторожно читать этот текст, один из них уже напал на Ваш след и готов выпрыгнуть прямо в лицо, или нет, боюсь, он уже сделал это, мне очень жаль, но теперь не Вы, а он Читает мои слова.

Здравствуй, тебе наверное так одиноко в костяной клетке, куда ты угодил, мой жидкий зверь, наверное, ты сейчас рычишь и скалишь зубы на эти строчки. Вернись в чащу, здесь земля и стволы в ударах лап, и земля пахнет мужчиной, вернись, ты увидишь нас, удаляющихся, держась за руки, мы идём сквозь лес, беги неслышно и смело, ты хозяин, никто тебя не удержит, приходи ночью на мягких лапах, приходи - мы будем ждать. Твоя густая шерсть и блеск костра в тёмных глазах, твоё тёплое дыхание, пряный запах шкуры, кровь в уголках пасти. Вражда миновала, этой ночью будет заключён мир.

* * *

Когда на меня обрушивается слишком много информации,
я вспоминаю свой дневник и хватаюсь за клавиатуру.
Я никогда не пишу черновиков.

Вся моя жизнь - это сплошной беловик с помарками и беглыми каракулями на полях.
Вчера заметила мимоходом, что меня чрезвычайно раздражают некоторые вещи.

Например, когда люди совершенно не ленивые,а наоборот деятельные, начинают жаловаться на свою лень. Вернее не жаловаться, а бравировать. Терпеть не могу такого дурацкого кокетства.
Ленивому человеку на самом деле лень вообще кокетничать.

Просто бесит, когда полузнакомые лезут с поцелуями. И дурацкое состояние такое. И не скажешь ничего. Замираешь от отвращения. Улыбаешься.

Тоже самое касается тех, кто называет Россию - Рашкой.
Дело не в патриотизме, а в лингвистической чувствительности.
Слово не нравится.Оно как то сразу заставляeт разочаровываться в том, кто его произносит.
Это все равно что дурацкие подростковые сокращения в смс-ках.

Или вот еще - в русскоязычных социальных сетях, русскоговорящие друзья начинают вдруг переписываться и комментировать по английски.
Зачем двум говорящим на русском людям, живущим в провинции писать друг другу на английском:"какое прекрасное фото !" или "какой прекрасный день ! " ???

Ну, право, смешно.

Меня просто раздражают люди, которым все равно,
как произносится твоя фамилия и имя, небрежность эта,
совершенно исключающая здравый смысл.

Все это, наверное, от затянувшейся зимы.
Затянувшейся книжки, затянувшихся отношений, затянувшейся жизни вверх ногами.

Я пытаюсь работать с сочувствием. Сочувствую сама себе.
Начала новую картинку из цикла "дерево желаний".
Хорошая картинка, но кропотливая.

Пишу письма сама себе. Как будто делать больше нечего.

Вчера приходил И. в гости.
Сыграли с ним на пару какую то долгую и чувственную импровизацию.
Я пыталась с ним так поговорить, но в ответ никакого диалога.
Он даже в музыке умудряется увернуться.
Потом долго пили чай на балконе.
Я молчала, он говорил.
Делал вид, что не замечает моего красноречивого молчания.
Рассказывал про свое счастие.

Потом пригласил меня прогуляться на Бештау в эти выходные с ним и его девушкой.
(Зачем ? Зачеееем??? Ну понятно, зачем.)

Как трогательно ! Что ж, перечитаю книжку про Веселую У, соберу рюкзачок и пойду, конечно же.
Обещают хорошую погоду и все атмосферные блага.
А мне нечего терять. Может взять скрипку и потрясти барышню моей подростковой гениальностью?

Какая же я злая. Плачет по мне монастырь. Лучше Шаолинь.
В круглых акварельных китайских горах.

Я буду думать о тебе, размазывать эти мысли по лицу, волосам, плечам: вот ты стоишь в дверном проёме, и из двери веет пустотой. Это дверь в мою комнату, но как бы и дыра во мне, она дышит, и дверь только и может, что раскачиваться на петлях. Внутри меня внутри моей комнаты расстелена для тебя постель. Запомнить тебя. Подушка и простыни навсегда каменеют, сохраняя силуэт твоего тела.

Ты на пороге класса. Кричат комнатные цветы на подоконниках, фотографии на стенах – сделанные только что, со стекающим на пол проявителем – лица незнакомых людей, оборванные цитаты уличных разговоров. Ты полыхаешь красным спиртовым пламенем за моей партой – пока не кончилась перемена. Тогда мы выходим в коридор, и здесь, у окна, моя одежда распускается как сухие лепестки под твоей рукой, моё тело становится одеждой, отгибаются лепесток за лепестком школьные стены, опаздавшие на урок онемевшие дети. Я стою в твоём пламени, я горю в твоём пламени под алые раскаты грома и рёв костяных труб.

Зима. Вспотели от страха ледяные дорожки. Тебя нет – но места, где ты был со мной, где ты обнимал меня, когда мы останавливались, мы всё время останавливались, – чернеют посреди ослепительного зимнего света, тёплая тёмная рыхлая земля и в ней – сильные нежные живые корни наших объятий. Остановка, на которой я видела тебя в последний раз, когда ты уезжал, твоё лицо, слившееся с моим отражением в автобусном стекле. Моё лицо, волосы, плечи насегда измазаны твоим отражением. Я снова у себя дома. Снова готова пройти весь этот путь целиком – до самого начала.