Как-то с другом, решили проводить подругу одноклассницу на вокзал. Внезапно выяснилось, что она должна срочно ехать и у неё командировка в Москву. Сама себе выписала. Ну мы блин че, не джентльмены что ли? Ясно бросились её подвозить. Сели в машину друга, мою оставили на стоянке у кофе.
Подъезжаем к вокзалу, и видим интересную картину. Прямо на входе, установлен метало детектор, и толпа узкой полоской, пытается через него протиснуться. Вокруг и в центре этого скопления, хорошо заметна стая блюстителей порядка, словно коршуны кружащая над толпой, и периодически выхватывающая от туда людей, для проверки, на предмет, принадлежности оных к Аль-Каиде.
Нелюбимый учитель.
Давным-давно, когда ещё деревья были большими, а я юн, и глуп, я очень любил рисовать. Рисовал так часто, что казалось, делал это, всегда и везде. И надо сказать, это получалось у меня чертовски здорово. Все только и делали, что восхищались.
- Ай, как красиво… Посмотрите, как, похоже! Это я, а это, ты, а вот он. - Узнавали они себя и других.
Тот день, не был исключением. Я как всегда изображал очередной шедевр. Обычную бытовую чушь, на обычном листе бумаги. Сей час уже точно и не припомню что именно. Тогда-то и подошёл он.
Я не любил его. Да что там я. Его ни кто не любил. Он заглянул в рисунок, и тихо так, спокойно произнёс.
- Красиво, но только ошибок много.
- Чего?- Во мне буквально всё вскипело. – Каких это ошибок?
– Он спокойно, пододвинул стул, и присев рядом, склонился над рисунком, всем своим огромным, как гора, телом.
- Вот посмотри. – И ткнул пальцем, в середину композиции. – Видишь? У тебя нарисовано Солнце. А если есть Солнце, должна быть и тень.
– Я не любил его, да что там я. Его вообще ни кто не любил. Но он был прав. Если есть Солнце, должна быть и тень. Я взял карандаш, и быстро набросал её, где только было можно. Рисунок как-то сразу оживился.
- Вот видишь, уже лучше. Только дай. – Он выдернул из руки карандаш, и с помощью линейки, очень тонко, прочертил несколько линий. – Ничего, ничего. Ты их после легко сотрёшь. Обрати внимание. Это лучи. Тень должна лежать от них, а не навстречу им. И уж, не как не в сторону. Если конечно, нет других источников света. Ведь у тебя не нарисовано других источников?
- Нет, промычал я. - Хоть я его и не любил, но он снова был прав, как не крути. Я опять всё исправил, и рисунок словно заплясал.
Потом мы ещё долго сидели, склонившись над бесполезным листком бумаги. Он тыкал пальцем, то сюда, то туда. А я всё правил и правил. Только раз мы не сошлись с ним во мнениях.
-Так не бывает, - указал он, на деталь рисунка.
- Знаю, - сказал я. - Но так, мною было задумано, специально.
- Рас так, значит всё верно, ты автор, тебе и решать.
– Я не любил его, но он меня понимал. А значит, он снова был прав. Как не крути, возразить нечего. Держась всегда особняком, ни с кем не дружа, не зная сострадания и милосердия, он сыскал себе недобрую славу. Его любили, разве что внуки. Они умели любить, они были детьми. Любили просто, потому что любили, в отличие от нас. Мы этого не умели, мы любили за что-то.
Он давно умер, этот не кем не любимый человек. Рак, убил его. Так получилось, что я рыл ему могилу, я же его и хоронил. Сколько лет прошло с той пары, даже не припомню. Да не когда, и, не считал. Многое изменилось во мне. Многое в жизни случилось. Теперь я рисую редко. Но иногда так случается. Вот тогда, каждый раз, я то, и вспоминаю его. Он умел критиковать, не плюя при этом в душу, он учил доходчиво и понятно. Этот мой, самый не любимый учитель.