Растрепанная, рассыпавшаяся мелким бисером, смотрю в твои глаза и снова воздуха мне не хватает, язвами сердце кроется, и просится наружу к тебе выстрелом. Ты приходил и белым котом щурился, а я смотрела в глубь тебя, завороженная. Ты улыбался, говорил а я, нетленная, смеялась лишь в ответ с тобой в сговоре. Cмотрю на книгу, что люблю, настольную, "Джен Эйр" так гласит ее название, спасибо тебе, друг мой, Шарлотта Бронте, что ее выдумала, мою душу на листиках напечатала. А ты иди своей дорогой милый, заботься о другой и ночи с ней живи, а я для тебя стану подругой ласковой, и буду каждый раз тебя в стихах выискивать.
Мама, пожалуйста, не дави мне на совесть - это чувство у меня портачит. Оно х*ево работает и зависает, не выходит наружу и в агонии бьется где-то внутри на подсознаньи. Мама, прошу, не зови мою совесть, она глуха и слепа и не отзовется, она в тихом омуте спрятана где-то внутри самых забытых уголков моей спокойной и светлой души, и она не проснется. Мама, смирись, я порою бываю жестока, бываю холодной, бываю поверхностной и молчаливой, когда мне это так надо. И моя совесть в глубоком ущелье синим драконом храпит во всю глотку, не слыша, не видя, не чувствуя этих печальных фраз.. не буди ее мама, пусть спит, а иначе проснется и лучше ни мне ни тебе уж тем более легче не станет, и жадно глотая мою неокрепшую душу она пожирать изнутри меня станет.
Крик души, что уже не в силах метаться в застенках ума, вырывается стонами, криками строками, расплываясь сюжетами линий причудливых образов, поднимаясь из пыли забытых кем-либо чувствами.