|
|
Заплаканной луны лицо Сквозь ветви дерева. Подарено тобой кольцо, А мной - потеряно. А как блистало теплотой Оно, граненое. И тайною, в него влитой, И лаской томною. И видится твое лицо Сквозь ветви дерева, И кажется, что не кольцо, А ты – потеряна. И ночь – кольцом берет луну В объятья черные. В ночи обречены тонуть Необрученные. Злорадствует метельный вой... С мизинца сорвано Кольцо, дареное тобой Из камня черного. |
Она приходила с работы, Устало бросала ноты. И в зеркало долго глядела: «Осунулась, похудела… Такая… Ему нужна я? Нужна я ему? Не знаю… Уж сумерки, делать нечего… Придет ли сегодня вечером?» С работы бежал домой он И долго мыл руки с мылом. А после, у зеркала стоя, Кричал в него: «У! Рыло! Громоздкий и неуклюжий… На черта я ей нужен?..» Она его так любила За то, что большой и сильный, За то, что ромашки дарил он, Которые пахли бензином… Стучите друг другу в двери, Нельзя зеркалам верить. |
Уеду надолго, А там – как сбудется. Не надо, лада, лгать, Что все забудется. Любовь в твоих глазах Перетекает в грусть. Шепчу: "Вернусь назад", Не веря, что вернусь. А с сердцем сладу нет, Другой – не надо мне, В тебе лишь надоба, Да ехать надобно. Да ты не плачь, крепись. Слеза – к распутице. И за меня молись, Господь заступится. Ох, не избыть тоски, Не позабыть твой дом. До гробовой доски, А может – и потом... Пусть память вечную В тиши под кленами Поет кузнечиком Тоска зеленая. |
В тихом парке, там, где листьев россыпь, Ветер да усталые дожди, Женщина, похожая на осень, На скамье под деревом сидит. Бьется взгляд в идущих по дороге, Ищет, в чьих глазах найти приют... Только безнадежно одиноких По такому взгляду узнают. А ведь я любил ее когда-то, Только мне она сказала: "Нет!" Листья, листья... Вытоптаны, смяты, Словно ворох облетевших лет. Ну, так что ж, я отомщен судьбою, Отомщен – но этому не рад. Вот уже иду, чтоб успокоить, Словно перед нею виноват. Говорю, что надо в счастье верить, Говорю... Но слышу горький всхлип: Сколько поцелуев я примерила, Только мне ничьи не подошли. |
Скуластый, злой, скалистый мчал На черно-острое, Ударился и закачал Всей высью звездною. Октябрь кончался, И качая далью снежною, Кричал, вращался, Возвращаясь в вечность нежную. Тянулись бледные уста К невинной странности, Целуя мерзнущий янтарь На безымянности. И ангел белый в небе млел, Крича испуганно, И медленно в подлунной мгле Летел над вьюгою. Любовью ранься! И прольешь - тончайшей свежестью - Меж губ пространство - Назовешь - последней нежностью. Представлю длани искуплению - До жжения, Мой хладный пламень Приближения рождения. |
Две женщины сквозь жизнь мою друг другу В глаза глядят. Два пламени во мне, свиваясь в муку Рождают ад. Сжигаю две любви в одной судьбе я, Как больно жить! Любил, люблю и буду их обеих По гроб любить. Проходит жизнь. Не оплачу долгов я, Не хватит дней. Да, это наша общая Голгофа, Но мне – больней. Захлестывает, встречно все гонимей, Вражды волна. И ненависть, кричащая меж ними – Моя вина. О, Господи! Мучения на части Разъедини! И пусть при этом стану я несчастней, Но не они. По мудрости Твоей, а это значит – И по Добру. Пускай простят, обнимутся, заплачут... А я – умру. |
Я снова ожегся о слово: «Не нужен!». Не принял никто неделенную грусть. Уеду отсюда – пусть мне будет хуже. Пусть так будет хуже, что… снова вернусь. Мне сладко сегодня из этого бреда Бежать, за собой оставляя беду. И верить (хотя бы покуда я еду), Что еду туда, где и любят, и ждут. Опомнюсь, заплачу… Ведь некуда мчаться! Неужто такая нужна маята, Чтоб горькое горе казалось мне счастьем?.. И поезд в ночи прорыдает: «Куда-а-а…». Гордыня, гордыня… Зачем уезжаю? Впечатал мне черт кочевую печать За то, что люблю я лишь тех, кто прощает, За то, что я сам – не умею прощать. Во мне обреченность – позыв к отреченью, Порыв несмиряемый – вырваться вон… Знать, дремлет в душе моей древний кочевник, И страшно, когда просыпается он. |
Зеленый Бор – Сосновый, стройный, к небу близкий. Высокий хор Ветвистых крон над домом низким. Всю ночь бессонны в небесах Стволы и ветки, Бессонны наши голоса Под крышей ветхой. – Усни, усни моя беда! Но вновь ты шепчешь: – Ты заберешь меня? – Куда? – Туда, где легче... Слезит с ветвей сосновый дождь Иголок рыжих. О, как ты медленно течешь По склону крыши! Как будто жизнь с покатых крыш Стекает в бездну. Был звук... Стал шепот... Будет тишь... И нам исчезнуть? Всему есть власть, Всему есть счет, Всему есть суд свой! Как длится час... Как годы бешено несутся! Взрывается рыданьем даль! За зыбким счастьем Пронзительные поезда Незримо мчатся. И мы срываемся – туда! В тот грохот с визгом! В наш миг – без возраста, без дат, Без сроков жизни. Пусть надо ставни закрывать От злой соседки, Пусть неудобная кровать С пружинной сеткой... Не будем думать: "Что потом?.." Сосновым звоном Осыпан щедро старый дом В Бору Зеленом. Года - хвоей с покатых крыш - Все ближе к смерти... Был звук – стал шепот – будет тишь... – А мы? –…Уедем. |
Она приходила с работы, Устало бросала ноты. И в зеркало долго глядела: «Осунулась, похудела… Такая… Ему нужна я? Нужна я ему? Не знаю… Уж сумерки, делать нечего… Придет ли сегодня вечером?» С работы бежал домой он И долго мыл руки с мылом. А после, у зеркала стоя, Кричал в него: «У! Рыло! Громоздкий и неуклюжий… На черта я ей нужен?..» Она его так любила За то, что большой и сильный, За то, что ромашки дарил он, Которые пахли бензином… Стучите друг другу в двери, Нельзя зеркалам верить. |
Там, где в тревогу вод смотрелась ты, Над водопадом, Текла река в предельной зрелости Перед распадом. А я хотел взглянуть в грядущее, Спускаясь ниже, Туда, в низину, где ревущее Биенье слышал. Река металась! Кто-то сжал ее, И сверху сбросил, Жестоко раздирая надвое Об острый остров. Одно движение согласное, Одно дыхание Разорвалось – судьбе подвластное На два страдания. Вода в тисках гранита рыжего Кипела адом, И плакал кто-то еле слышимый Над водопадом. И плыл с тоскою лебединою Над сердцем голос: «Сегодня мы с тобой – единое, А завтра – порознь?» Потоки бились в берега, рвались, С судьбою споря, Но лишь на миг короткий встретились, Впадая в море… Назад! К тебе! Сберечь вчерашнее! … И со слезами Ты у меня спросила страшное: – Что будет с нами? …Сочился солнца пряник лакомый Медовым светом, Поляны ягодами плакали, Прощаясь с летом. Сорвется наземь перезрелое За предосеньем… Но все цвета сольются в белое. И в том – спасение. |
Качаются дождинок маятники, В стекло оконное стучатся. Мы потеряли что-то маленькое, Необходимое для счастья. Как будто все у нас по-прежнему. А может, я преувеличиваю? Но нежность быть устала Нежностью И стала нежною привычкою. Пеленки, стирка, ночи маятные, Разлуки, радости, страдания… Все так… Но жаль чего-то маленького, Чему не знаю я названия. |
Мы идем через лес, Сосны в белых рубашках. Снег слетает с небес Лепестками ромашки. Между соснами – свет, Вьется к дому тропинка. Я любим или нет? Ты ответь мне, снежинка. Ночь тиха и темна, Поцелуй у крылечка... А на небе луна – Как ромашки сердечко. |
Почувствовав соков прилив, Родился, заметный едва, Черемухи медленный взрыв. К руке прикоснулась рука: – Скажи, ты мне веришь мль нет, Что наша любовь – на века, Как этой черемухи цвет? – Ты хочешь меня обмануть, Не вечны черемух цветы. Они отцветут, упадут… – Но будут листва и плоды! – Поверить тебе не могу, Наступит зима… – Ну и что ж! Черемуха будет в снегу, А снег – на цветенье похож. |
…Тогда она пришла к нему сама, Пришла к нему затем, чтоб вместе жить. Сквозь веки штор сочилась полутьма Сгущая тьму больной его души. Она пришла отдать любовь свою, И в пропасть взгляда темного летя, Она шептала: – Я тебя люблю, Возьми меня, и я рожу дитя. Возьми меня! Как чашу – до краев, Себя тебе я донесла едва… Он испугался. Он прогнал ее, У самой двери «шлюхой» обозвав. …Да, всякое бывает меж людьми, То ждут любви, то прогоняют прочь. Она его простила в тот же миг, А он сбежал из города в ту ночь. А он сбежал, чтоб обрести покой, Совсем к иному счастию влеком. Сбежал, чтобы жениться на другой В растридевятом городе другом. Но счастье длилось только пару лет, Жизнь покосилась и ушла жена. И белый свет совсем сходил на нет. И в этот миг его нашла она. Пришла – ни укорять, ни обвинять, Пришла – чтоб приласкать, остановить… – Возьми меня себе! Возьми меня! Я буду вечно лишь тебя любить! Я чувствую, что порознь нам нельзя, Тебе и мне… Так будет хуже всем! Возьми меня!.. Но он ушел к друзьям, И пил всю ночь. А утром – в поезд сел. Вагон качнулся. И поплыл перрон. Он не искал ее лицо в толпе… …И много лет менял подруг и жен, Как будто мстил кому-то. Ей? Себе? По городам, по дальним деревням Кружил, скитаясь по большой стране. Она о нем молилась по церквям, А он старался позабыть о ней. …Но годы шли. И стал он стар и сед, Горящий взгляд подзатянуло льдом. И вновь она вошла, как тихий свет, В его забытый кособокий дом. И, постояв, обвыкшись в темноте, Она сказала, видя скорбный быт: – Увы, я не рожу тебе детей, Но буду до конца тебя любить. А за окном уже сгущалась ночь, И нечем было ветхий дом согреть. Он так хотел сбежать оттуда прочь, Но встать не смог. Смог только умереть. И в то ж мгновенье умерла она, Замкнув его в негнущихся руках. Старуха – ни подруга, ни жена, Лежала, обнимая старика… Жизнь кончилась. И – нет пути назад. И – тело в землю. И – душа с земли… Его, смеясь, тащили черти в ад, Ее же в небо ангелы несли. Но, как же так?! Она несчастна вновь! Ей Рай – как Ад, когда она не с ним!.. И Бог ей дал награду за любовь, Простив его – за то, что был любим. |
Хочу тебя – до сумасшествия! Хочу! Убей меня, зарежь меня, Я все отдам! И душу грешную Сгублю! Люблю! Отдайся, женщина! Хочу всю ночь тобою властвовать, Раскинутой, полурасколотой, Развергнутой – до боли – ласками! Глаза – в бездонное забрасывай, Подушки заливая золотом! Русалка! Бейся крупной рыбою, И воздух ртом хватай по семужьи. Пускай пружины на разрыв – поют, Живем – единова! Не все – мужьям! Захлебывайся стоном длительным! Он так похож на стон страдания. Губами я хочу ловить его, Тебя в кровать всем телом вдавливая... А поутру за все заплатим мы Рассветной покаянной истиной. Немыми, чуждыми, измятыми Двумя распятьями рахристанными. Но в сумерках звериной радости Под кожей души обнаружатся, И жутко будет пламя ада стыть В глазах, мерцая тихим ужасом. И слезы опрокинув – чашами, Презреньем взгляда взгляд наполнится, И будет гадко мне и страшно мне С тобой... Я не могу опомниться! Хочу! Безумную, порочную! Как в бездну – падаю в объятия... Спаси меня! Спаси пощечиной Нас От взаимного проклятия. |
Из-под ладони долгий взгляд И долгий вздох: "Краса какая!"... Всей плотью буйствует земля, Осенним цветом истекая. Кричит в объятьях смерти жизнь И страстно отгорает лето... Так жадно женщина дрожит В пылу недолгого расцвета, Когда не хочет увядать, И знает, что не быть прекрасней, Наполненная хищным - "Да!" Жестокая в своем несчастье, Бессильная себя сберечь... Огнем припадка золотого Она способна и разжечь, И сжечь любовника любого. Рабой – отдать себя во власть, И, насмеявшись – завтра бросить... В ней все – любовь, и страх, и страсть, И скорбь и жалость... Это – Осень. И все ж, в осеннем естестве Я слышу зовы к состраданью. И дорог цвет, и дорог свет, И неизбежно расставанье... Какая жалоба – во всем! Но горькое залито сладким... Не все ли мы в себе несем Горючей осени повадки? Живем лишь миг, чтоб век – жалеть Судьбы, расплесканной беспечно... Нам то дороже на земле, Что хрупко и недолговечно. |