Автор Григорий_Родственников,

В соавторстве с Сашей Веселовым http://proza.ru/avtor/adikvatnyjj


История 2. ЛЮБОВЬ, БЮРОКРАТЫ и ЧЁРНАЯ МАГИЯ

«Бюрократы проклятые!» – мысленно ругался Сан Саныч, с неприязнью косясь на коротко стриженного паренька, расположившегося напротив него в кресле. Тот неторопливо копался в кожаном портфеле, выискивая нужный документ. «Сколько никчёмных отделов пооткрывали, – сокрушался Мезенцев. – Одни сплошные надзоры, контроли и опеки. И все зарплату получают. Один я, бедолага, с сошкой, а на меня семеро с ложкой».

Паренёк наконец нашёл необходимый документ и протянул Сан Санычу. Администратор осторожно и с опаской взял его в руки, словно боясь, что стандартный лист бумаги был пропитан каким-нибудь жутким сильнодействующим ядом. Пробежал глазами и впал в уныние.

– Ознакомились? – бесцветным голосом осведомился курьер и протянул Мезенцеву ручку. – Подпишите.

– Но позвольте! – возмутился управляющий. – Здесь написана какая-то чушь! Будто я превратил «Пристань звёздного скитальца» в проходной двор. Что меня посещают посторонние люди, и что я дал координаты отеля своим многочисленным друзьям и знакомым. Это полный бред! Я расписывался за секретность таких сведений, и уверяю вас, что я ни единым словом не нарушил условий Центра. А что касается координат – почитайте ежегодный бюллетень Службы социальной защиты. Там больше половины наших отелей указаны, и «Пристань» в том числе. Это давно не тайна.

– Вы всё прочли? – на лице гостя не дрогнул ни один мускул.

«Наверное, киборг бесчувственный, – решил Мезенцев. – У Мэри и Флинта и то на физиономиях больше эмоций».

– А это?! – воскликнул Сан Саныч. – Вообще ахинея! Какая ещё антисанитария и грязь! Я знаю, что в отелях нашего типа запрещено держать домашних животных. Был котёнок, Черныш, но он попал к нам случайно всего на несколько часов вместе с очередным «потеряшкой». И его забрал с собой другой пришелец из галактики Крион. И между прочим, благодаря этому котёнку была спасена целая цивилизация. Меня не наказывать, а награждать нужно!

Гость побарабанил пальцами по кожаному портфелю и демонстративно взглянул на наручные часы.

– Да погодите вы! – возмутился Мезенцев. – Ещё успеете сопроводить невиновного на эшафот! Читаю дальше и офигеваю: «Пьянство на рабочем месте…» Какое пьянство?! Я раз в неделю разрешаю себе пригубить бокал красного вина – не более! Какой ещё самогон?! Я понимаю, что Центр записывает все мои шаги, даже в сортире, но я не пил! Приезжал ко мне тёзка, Шурка, но я использовал стакан, который нейтрализует алкоголь. У Флинта можете спросить! Кроме того, я отправил в Центр свой анализ крови. И уверяю, в нём не было ни одного промилле!

Курьер не мигая смотрел на него и всё так же протягивал шариковую ручку.

Мезенцев прочёл директиву и застонал. «Объявить строгий выговор и лишить годовой премии».

Он взял ручку и поставил подпись. Курьер аккуратно убрал лист бумаги в портфель и поднялся.

– Вы считаете, что это справедливо? – с нескрываемой злостью спросил Сан Саныч.
– Я считаю, что вы легко отделались, – не глядя на него ответил молодой человек и пошёл к выходу.

Когда за ним закрылись двери, Мезенцев в сердцах ухватил копию большой китайской вазы и разбил о стену.
Из-за портьеры высунулась недовольная физиономия Мэри:
– Правильно написано: разводит грязь и антисанитарию.
Следующая ваза полетела ей в голову.
Мезенцев плюхнулся в кресло и сжал виски ладонями:
– Какая же вопиющая несправедливость!

Рядом раздалось деликатное покашливание. Флинт держал на подносе стаканчик с янтарной жидкостью. Чувствительный нос Мезенцева уловил аромат кофе, ванили и фруктов.

– Ну что ты ещё притащил? – простонал отельер. – Сгинь, железный дровосек.

– Три тысячи чертей! – выругался киборг. – Бушприт мне в глотку, если вру! Просто подумал, раз тебя всё равно обвинили в пьянстве, то ты имеешь право откушать хорошего коньячка. Это не я синтезировал. Это осталось от того француза-винодела из девятнадцатого века. Настоящий. Представляешь, какая выдержка у продукта?

Мезенцев оживился:
– В самом деле? Ну-ка дай заценю.
Коньяк действительно оказался отменным. Сан Саныч расплылся в довольной улыбке и потребовал повторить.
– Эх, ребята! – воскликнул он. – Есть всё-таки плюсы в нашей работе!
Потом он прошёл за стойку и взглянул на монитор:
– А ведь к нам кого-то засосало! Минут через тридцать будут! Мэри! Неряха! Кто за тебя осколки вазы убирать будет?!
– Уже бегу! – отозвалась горничная. Улучив момент, она шепнула Флинту:
– Ты становишься настоящим человеком. Зачем так некрасиво обманывать Саныча? Сам ведь приготовил коньяк.
– Молчи, женщина! – отмахнулся ряженый пират. – Бутылка действительно осталась, только напиток за пятьсот лет давно превратился в ядовитую дрянь. А я сделал всё по старинным рецептам. Да и люди имеют слишком примитивные органы осязания. Я синтезировал великолепный коньяк пятидесятилетней выдержки…
– Здравствуйте, – перебил его тираду посетитель, возникший здесь же ниоткуда и следующий, вероятно, в никуда или дальше, одним словом, транзитом.

Был это молодой человек, к сорока годам излишне поблёкший от своей вежливости и угрюмого течения мыслей. Волосы имел почти бесцветные, длина которых свидетельствовала о редких свиданиях с куафёром, на вид они одновременно неряшливы и всклокочены, такое сочетание нередко для подобных типов, для которых равно обязательными являются сопровождающие их по жизни сухомятка, гастрит и запор.

В одежде также ни намека на оригинальность: застиранная до желтушного отлива майка на отнюдь не античном торсе и выцветший плащ сверху; обут в шлёпанцы – резиновые, не то чёрные, не то синие, из одежды имелись ещё шерстяные широкие брюки… Без ремня удержать такие на талии непросто, да и на бёдрах, по совести сказать, тоже.

– Здравствуйте, – повторил гость, обращаясь скорее сразу ко всем, нежели к кому-то конкретно. – Понимаете, беда какая, я в коробку залез и провалился, а там холодно, там Клава была, а я её вытащил, а сам свалился, а я простыл недавно, у меня больничный, а у нас на работе этого не любят…

Гость замолчал, посмотрел вокруг себя, щурясь на приятный полумрак лобио. Миролюбие здешних обитателей пугало его.

– Вызвать вам врача? – спросила Мэри.
– Выпейте! – предложил Флинт.
– И расскажите, как вы к нам попали? – попросил Мезенцев, на лице которого благодушная улыбка после коньяка потеснилась не менее благодушной, но деловой и в то же время почти искренней в своем интересе.
– Не знаю, – гость зашлёпал к Сан Санычу, – я, видите ли, говорил уже, я в коробку попал, упал и к вам, к вам я не знаю, как попал, не знаю, с чего начать.
– Начните с начала, – посоветовал Сан Саныч с немалой торжественностью в голосе и истинным любопытством в душе, на самом деле он очень любил свою работу. – Начните сначала.
– Сначала – это без предисловий или как?
– Без предисловий!
– Не получится без предисловий, ведь вы про меня ничего не знаете, а я про вас ничего не знаю, я, собственно, не сразу к вам попал, тут там в ней, в коробке, такое, это кошмар.

Гость был каким-то неуютным, обиженным и жалким одновременно, плоть от плоти порождение великой русской литературы позапрошлого века. Освоившись на новом месте, слегка выпив и закусив (двести водки под винегрет с майонезом), поведал он следующее.

В разгар лета, перетрудившись в архиве под кондиционером, он простыл. Заболела спина, голос осип, проявилась субфебрильная температура, и врач прописал ему постельный режим. На другой день стало полегче. Болезнь как будто прошла. И Фёдор решил выйти на воздух. День, полный солнечного света и свободы, привёл его в городской парк отдыха, где он и примостился на краешек скамейки. На краешек он сел потому, что другие лавочки в месте культурного отдыха были заняты, а эта – ни то ни сё. Вроде и занята, а вроде и нет. Стояла на лавочке картонная коробка (как из-под среднего размера телевизора), на её боку имелись указатели «верх», «стекло», «не кантовать» и ещё мелким шрифтом, но неразборчиво, печать нечёткая смазалась, да и написано латиницей. Если оставивший коробку станет претендовать на всю лавочку, решил Федор, я уступлю, а так сяду без спроса. Действительно, а у кого спрашивать-то. У коробки, что ли? Мысль не из ряда вон, однако Фёдору она показалась занятной, почти смешной. Присев на старавшееся выглядеть эргономичным сиденье и облокотившись плечами на спинку лавочки, шутливо подразнил коробку:

– Не помешал?

Из коробки послышался шорох, возня. Щенков, что ли, кто-нибудь выбросил? Этого ещё не хватало. Судьба беспризорных собачек легко могла испортить выходной день.

– Простите, это место свободно? – Федор спросил уже чисто автоматически, а вовсе не потому, что собирался разговаривать со щенками.
– Занято! – раздался из коробки женский голос с интонацией билетного кассира!
– Извините меня, я пойду, наверное…
– Нет, стой, сиди, не уходи…. Коробку открой, темно мне.

Мужчина подчинился, встал, и, подойдя к коробке вплотную, наклонился над ней, приподняв картонную крышку. Темнота и сырость уставились из-под неё на Федора. Он оторопел. Потряс головой даже. Зажмурился. Но наваждение не пропало. Прямо перед ним на скамейке стояла коробка, а в ней, в ней был люк не то в погреб, не то в подвал, не то в канализационный колодец, глубокий, без дна.

Неожиданно уже знакомый голос вновь прорезался из темноты:
– Уставился он! Чего глядишь – я не одета! Голая тут сижу!
– Простите, но я ничего не вижу!
– Нахал, тебе что, титьки показать, или ты титек никогда не видел?
– Кого не видел? – не понял Фёдор.
– Женскую грудь! Видел?
– Ээээ, – промычал Фёдор. – Как-то видел.
– А ты случайно не придурок?
– Нет. У меня здоровье в порядке и справки.
– Тебе сколько лет, малахольный?
– Неделю назад сорок исполнилось. Меня даже на работе поздравили.
– Обалдеть! – расхохоталась прятавшаяся в коробке. – А фамилия, наверное, Дурнев или Глуповский?
– С чего вы взяли? – обиделся мужчина. – Я Конюхов, Фёдор Конюхов.
– Не свисти! Фёдор Конюхов – это такой бородатый крендель, который всю жизнь по горам лазает и по морям плавает.
– Я в горах не был и не плавал, потому что плавать не умею, – вздохнул Фёдор, и сконфуженно добавил: – Просто так получилось, родители не обучили…
– Да, нелегко тебе живётся, бедолага.
– Ничего подобного, – не согласился Конюхов. – Я доволен жизнью и работу свою люблю, мне даже в прошлом месяце зарплату повысили, потому что я ценный сотрудник, так директор сказал.
– … всегда довольны.

Первое слово Фёдор не разобрал, но переспросить постеснялся. А вообще его очень заинтересовал феномен с говорящей из коробки женщиной. Как она умудрилась попасть в такую небольшую тару? Не тесно ей там?

– А вам там не тесно? – озвучил он свою мысль.
– Здесь места навалом, – отозвалась та. – Только холодно и голодно. Слушай, Федюнчик, – неожиданно ласковым голоском пропела она. – Неделю голодная… Мне бы погрызть чего-нить.

– А что вы обычно грызёте?
Фёдору показалось, что невидимая дама, судя по интонации, выругалась, но слов не разобрал.

– Что в магазине купишь – то и сгрызу!
– Да я уточнить просто. Может, какая экзотика?
– Какая экзотика, чудак малахольный?! Колбаски купи, пивка – Балтика Семёрка! Да, и хлеба не забудь!
– Конечно, конечно, – заторопился Фёдор. – Я сейчас. Тут рядом «Пятёрочка».
– Давай уже, краевед, единым духом, одна нога здесь, другая там! – напутствовал его голос из коробки.

Мужчина припустился бежать, на ходу подсчитывая деньги. Маловато, однако. Кто же знал, что понадобятся.

В магазине, как на грех, у касс была очередь, и Фёдор смог вернуться лишь через полчаса.

– Тебя только за смертью посылать, – посетовала женщина. – Ты что, моей анорексии хочешь?
– Простите, пожалуйста, народа было много. – Он опустил пакет с продуктами в коробку. – Здесь колбаса докторская, нарезка. Хлебушек «бородинский». А Балтики не было, я вам «Хамовники» взял.

Из коробки раздались характерные звуки, в иной стилистической традиции определяемые как громкое чавканье. Минуту спустя, когда торопливое бульканье пива прервала отрыжка, женщина похвалила Конюхова:

– А ты добрый малый. Полезай ко мне в гости, а то я от одиночества одичала совсем, так хочется с живой душой пообщаться…
– Да я бы с удовольствием, но не знаю, как мы там вдвоём поместимся. Размеры у вашего домика 50 сантиметров на 50 сантиметров, а во мне роста метр восемьдесят…
– Эх, Фёдор. – вздохнула коробка и аж затряслась. – Эта тара не простой ящик, а секретная разработка наших учёных. Нужно полностью раздеться, а потом произнести нужную комбинацию слов. А слова такие: «Даю добровольное согласие на…» На! Там на три страницы это «на» было. Подписала, где внизу подпись ставить. Но ты не переживай, мой экземпляр остался, на нём подпишешь. Наши девчата переделают потом. Бери подписывай.

Тотчас едва прикрытые на время трапезы створки коробки шумно распахнулись, и из нее выпросталась женская рука с зажатыми в крепком кулачке бумагами. Вернее, не выпросталась, а ненадолго появилась. Словно там на дне коробки женщина подпрыгнула и неловко постаралась на мгновение зависнуть в воздухе.

Фёдор после увиденного зажмурился, потряс головой, но про себя отметил, что даже за малое время этот мимолётный образ навсегда врезался ему в память. Рука небольшая, довольно ухоженная, судя по полноте, принадлежавшая даме, что называется, с пышными формами, пальчики маленькие, но тоже пухленькие, на ноготочках маникюр дорогой с алыми розочками по розовой эмали. Даже солнечные блики на них запомнил. Эта очень приятная рука компенсировала то, что Фёдор после первого знакомства с неизвестной определил для себя как излишне вульгарную особу. Сейчас же он наклонился к коробке, максимально выворачивая её створки, чтобы света проникло как можно больше, и решительно сунул в коробку голову.

От резкого контраста климатических зон оторопь пробежала по телу. Там действительно было холодно. Мрак, туман и холод. То есть вокруг летний полдень, летний зной, а в коробке ночная мгла. Фёдор отпрянул, «вынырнул наружу», часто и громко задышал, тараща глаза по сторонам. Его странное поведение не осталось незамеченным, гулявшие в парке горожане стали обходить Фёдора стороной и отводить глаза от нелепого чудака, с утра бывшего не в себе или просто пьяного некстати. Федор оценил это и стал отчаянно стесняться своего положения. Он впал в ступор, из которого его скоро вывел голос из коробки:

– Ну ты чего, Федя, лезь давай, подпиши только!
– Я не могу. Мне страшно! Там темно очень. Я высоты боюсь и замкнутого пространства!
– Ну, начал, баба, причитать! Не робей, Конюхов, я тебе матрас пододвину. А спички имеешь — лампу засветим, тут керосиновая есть!
– Керосиновая? – усомнился Федор. – А говорили, вы голая там, и раздеваться нужно.
– Ну началось, прямо как наш первый отдел. Раздеваться нужно людям, а лампам нет, считай, они и так голые!
– А почему керосиновая?
– Потому что тут света, электричества, нет!
– Почему нет?
– Фёдор, я вот сейчас после пива добрая, а скоро стану злая-презлая, ты меня спрашиваешь, а я ведь здесь одна целый день сижу, и мне тоже, может, бывает страшно.
– Извините, а вот у меня зажигалка, можно ей лампу засветить!
– Тьфу! Кидай, попробую!

Федор достал из кармана зажигалку, которую носил с собой уже неведомо сколько времени, курить давно бросил – вредно, а зажигалку оставил, носил, берёг. Как оказалось, вот для этого случая берёг. Жёлтый поплавок зажигалки булькнул в темноту. Федор опустился на колени перед коробкой, стоявшей на лавочке, опёрся локтями на край сиденья, помедлил, потом положил руки ладонями вниз вдоль картонных стенок коробки, и издав клокочущий звук – смесь вздоха с икотой, заглянул вовнутрь.

Внутреннее пространство было ограничено кругом света, упиравшегося в пустоту. Других границ у пространства не было. В центре неяркого, неровного красноватого света керосиновой лампы стояла кровать. Большая, двуспальная. Рядом с ней на полу валялся пластиковый пакет из Пятёрочки и бутылка из-под пива. Там же виднелись и несколько смятых машинописных страниц – копия договора. На краю кровати сидела женщина.

Она сидела на самом краешке ложа, обхватив плечи руками, чтобы спрятать свою большую сочную грудь, сидела, слегка наклонившись вперёд к коленкам, ноги её были плотно прижаты друг к другу, а вот голову она подняла, точно навстречу ищущему мечущемуся взгляду Фёдора. Он хорошо запомнил её. И её позу – ждущую, но покорную, и её тело, тело ещё не старой женщины, приятное милой округлостью, не имевшее изъяна в своём бесстыдстве, всегда остававшееся молодым за счёт полноты, и, вероятно, отзывчивое на ласку, и её лицо, в обрамлении всклокоченных коротко остриженных чёрных волос. Лицо её сияло (или просто так ложился свет), сияло дерзким вызовом. Внутри картонной коробки перед Фёдором сидела женщина чуть курносая, большеротая, скуластенькая, с потёками размазанного макияжа на лице и тенью слёз в глубине синих глаз.

Голова её незадачливого спасителя закружилась от разных мыслей, он несколько раз жадно глотнул воздух и пришёл в себя только когда она, чтоб прервать затянувшуюся паузу, показала ему язык и посоветовала:

– Ты лезь давай, и створки прикрой, там люди ходят, а я же голая.

И Фёдор полез. Точнее, попытался. Голова упёрлась во что-то упругое, но твёрдое. Это было странно, потому что никаких препятствий мужчина не видел.

– Я почему-то не могу, – пожаловался он.
– Конечно, не можешь, – развела женщина руками. – Я сказала: договор подписать нужно, без этого никак. – Она сунула ему бумаги и ручку.

Но Конюхов даже не взглянул на письменные принадлежности, его остекленевший взгляд сфокусировался на полной груди узницы картонной темницы, грудь очаровывала и манила его своей белизной и округлостью.

– Афродита… – прошептал он.
– Чего? – женщина хохотнула. – Ты прямо художник. Вообще, всю жизнь Клавой была. – Она левой рукой игриво ущипнула себя за коричневый сосок, а правой сунула бумаги в самый нос Фёдора: – Не тяни резину, малыш! Подписывай! Я уже вся горю...

И Фёдор подписал…

Клава ухватила его за ворот плаща и легко втянула внутрь. Препятствий больше не было. Конюхов полетел вниз, мимо женщины, которая ловко уклонилась от соприкосновения с ним и звонко крикнула:

– Горю от желания покинуть этот склеп!

Оказалось, что наверх ведёт тёмная каменная лестница, и мужчина крепко приложился о ступеньку лбом. Но не ощутил боли, ибо падающий с небес свет озарял стоящую спиной к нему Клавдию во всей красе. Она, кряхтя, карабкалась вверх, демонстрируя ошалевшему Фёдору красоту и дородность своих ягодиц.

Во рту пересохло, а лоб покрылся испариной, он стоял и смотрел.

– Помоги же мне, дуралей! – капризно потребовала та. – Подтолкни меня в попу!

Словно сомнамбула на негнущихся ногах, Конюхов подошёл к женщине, положил ладони на ослепительно белые половинки и почувствовал, как пальцы утопают в мягкой плоти. Сладкая дрожь охватила его, в штанах стало тесно.

– Не лапай, дурак, а толкай! Сильнее!

И он, буквально теряя сознание от свалившегося на него необыкновенного волшебного счастья – толкнул.

– Я свободна! – раздалось сверху. – Засиделась я, точнее, залежалась. Пора мне одному козлу по имени Леопольд, который не хочет жить дружно, рога пообломать!
– Я с тобой! – воскликнул Фёдор и полез наверх, но натолкнулся на неведомую преграду. Словно сам воздух загустел и уплотнился.
– У меня не получается! – в отчаянии пожаловался он.
– И не получится, – с усмешкой ответила Клава. – Кабздец тебе, Федюнчик. Раздевайся, ложись на мою кроватку и тереби свой писюн, или стихи сочиняй. А мне, извини, некогда.

Наступила тишина. Конюхов какое-то время звал женщину, бился головой о невидимый кокон, потом утомился, сел на койку, ещё хранившую тепло тела Клавдии, и зарыдал…

– Поплачь-поплачь — легче будет, – раздался в отдалении мужской хриплый голос.

Фёдор подскочил как ужаленный:

– Кто здесь?!
– Дед Пихто! – ответил неизвестный. – Но по правде, меня Иннокентий Савельевич величать. Но у нас тут без отчеств обходятся. Зови — Кеша…

Глаза Конюхова уже почти адаптировались к сумраку, и потому он увидел метрах в двадцати от себя ещё одну кровать. На ней, подложив руки под голову, лежал голый бородатый мужчина. На вид ему было лет семьдесят.

– Здравствуйте, – прошептал Фёдор. – А что вы здесь делаете?
– Лежу, как видишь. Здесь все лежат, – бородатый мотнул головой в сторону, и Конюхов с удивлением разглядел силуэты ещё нескольких кроватей.

– Нас здесь двенадцать блюд. Ты – тринадцатый.
– Каких ещё блюд?
– Питательных, – грустно усмехнулся Иннокентий Савельевич. – Это же кормовая база, и ты – самое настоящее питательное блюдо. Ты, парень, не мешкай, скидывай одёжу и ложись. А то придёт Леопольд – накажет больно, и нас всех заодно, что тебя не обучили правилам…
– Я ничего не понимаю, – ужаснулся Конюхов. – Вас здесь заживо едят? Но вы, вроде, целый. Руки-ноги на месте.
– А ты загляни под мою койку – сам увидишь.

Конюхов нагнулся и обнаружил под кроватью подвешенную трёхлитровую банку. И банка эта была наполнена каким-то сизым туманом, в котором мерцали и пульсировали жёлтые и красные огоньки.

– Что это? – поразился Фёдор. – Похоже на рой светлячков. Я таких в детстве в лесу видел.
– Сам ты светлячок, – вздохнул Кеша. – Это, брат, моя жизненная энергия. А кровать – пиявка, которая у меня её высасывает.
– Зачем высасывает? – не понял Фёдор.
– Затем, что Леопольд её жрёт и жиреет. Мы для него пища, понял?
– Но это же преступление! – возмутился Конюхов. – Людоедство! Каннибализм! За это в полицию нужно!
– Поздно. Триста лет ловят они таких дураков, как мы, и прокурора не боятся.
– А как вас поймали?
– Как и тебя! Договор подписал. Ипотеку брал, а там мелким шрифтом магическая фраза: «Даю согласие на добровольное боксирование».
– Я не понимаю, при чём здесь бокс?
– Вох – по-английски коробка… Вот и ты «боксирование» подписал.
– Я ничего не подписывал…
– Здрасьте! А кому Клавдия бумажки в нос совала? Подписал как миленький. Теперь сиди — не рыпайся!
– Клава же сказала… – Конюхов вдруг стал догадываться.
– Клавдия такая же тварь и упыриха, как и Леопольд! Они из конкурирующих фирм. Друг другу пакости делали. Только Леопольд её обхитрил и саму в коробку определил. А она, вишь, шустрая, тебя, недотёпу, обработала.

Жгучая обида кипятком обварила сознание Конюхова. Он сжал кулаки.

– Я убегу! Найду Клавдию и… и… И!..
– И в полицию сдашь, – старик махнул рукой. – Брось ты это. Я таким же был три года назад, пока не понял, что всё бесполезно. Против колдунов простой человек не выстоит.
– Вы здесь уже три года? – ужаснулся Фёдор. – Из вас энергию сосут, а вы живы?
– А здесь магическое место. Умереть нельзя. Не едим, не пьём, хотя очень хочется. Леопольд говорит, что голодный человек больше энергии выделяет. Вон, Зинаида уже почитай двадцать лет мается. Тоже договор на аренду подписала…
– Да я бы лучше удавился, чем так жить!
– Твоё право. Пойдёшь налево метров триста, там портал. Я его флажками обозначил. Зайдёшь в него, и тютю – выбросит в открытый космос. А это такая страшная смерть, что врагу не пожелаешь. Там тьма и скрежет зубов. Будешь корчиться, как на сковородке или в раскалённой духовке, кровь закипит… Нам Леопольд видео показывал – если бы можно было умереть – от ужаса бы померли.
– Да он вас загипнотизировал, этот людоед! Почему не взбунтуетесь?!
– У него плётка с пятью молниями, разок врежет – все покладистыми становятся. Потому так и живём. Лежим, энергию собираем. Два раза в день по часу гулять дозволяется – ноги размять. Ты бы разделся и лёг, а то из-за тебя всем достанется…

Рассказчик устало замолчал и покосился на пустой стакан.

Сан Саныч кивнул Флинту, и тот налил ещё водки. Конюхов залпом выпил, по щекам разлился румянец.

– Закусывай, Федя, закусывай, – подбодрил Мезенцев, пододвигая плошку с винегретом. – Я так понял, что ты предпочёл смерть неволе?
– А как же! – ударил себя в грудь кулаком Конюхов. – Я им не кролик подопытный!
– Какой отважный человек, – восхитилась Мэри. – Настоящий мужчина!
Фёдор посмотрел на неё масляными глазами и заулыбался. Он опьянел, язык стал заплетаться:
– Девушка, эээ… а сегодня вечером вы сво…бодны?
– Я и сейчас свободна, – хихикнула горничная.
– Так, – ударил ладонью по столу Сан Саныч. – История твоя, Фёдор, важная. Такими упырями занимаются соответствующие органы. Координаты берлоги этого Леопольда я сообщу кому следует. А там и Клавдию поймаем. Опять же, людей освободить нужно. А ты пойди пока отдохни. Мэри проводит.

Оставшись один, Сан Саныч пробежал глазами по экрану самописца.

«Неплохая история. И главное, в тему. Бумажки они дают подписывать, кровососы-бюрократы…»

В последнее слово хозяин «Пристани» вложил всю злость, скопившуюся за день – бюрократы!


ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ. КОЛЬТ ПОД СУТАНОЙ

https://proza.ru/2024/09/10/1049