***
Насмотревшись историй невыносимых,
Я взываю в космическую дыру:
Защити меня, Господи, от любимых,
От всего остального я не умру.
Только самые близкие рвут на части
Если выпадет случай. Так дай же мне
Антиспам на подделку людского счастья,
И окопчик поглубже в любой войне.
Дай мне мудрости, Отче, за нож не браться,
Если близкий ударит под грудь ножом.
Научи меня, Господи, так сдаваться,
Чтоб не помнить предательств и лжи потом.
Изогни полукругом мои дороги,
Если видишь, что ждет меня суд людской.
Этот суд самый страшный и самый строгий,
И нечестный. Позволь мне увидеть твой.
Ну а если сценарий давно написан,
И таких поворотов не избежать -
Оберни меня, Господи, бурым лисом,
И шепни мне на ушко, куда бежать
Чтобы эти, что лупят друг друга сдуру,
По друг другу палят из своих стволов
Не сумели поймать меня, сдернуть шкуру,
И на шапки пустить для своих голов.
Катя Цойлик
*** По Америке столь многодетной, но строго диетной, где ни яблок моченых, ни хрустких соленых груздей, я веду "кадиллак", а со мною мой сын шестилетний - к пятилетней возлюбленной сына везу на "birthday". Заблудилась машина моя. Все вокруг до испуга похоже. И жестоко пророчит сынишка рассерженный мой: "Знаешь, папа, с тобой может что-то случиться похуже. Ты однажды возьмешь и забудешь дорогу домой". Суеверно я вздрогнул, задумался ошеломленно. Что ты сделал со мною, пророчеством не пожалев? "Где дорога домой?" себя спрашивали миллионы под крестами в Стамбуле, в Шанхае, на кладбище Сен-Женевьев. Несвобода уродкой была, и свобода у нас изуродованная. Лишь бесчестье богатства, да глупая честная нищета. Страшный выбор - безденежье или безродинье. Где Россия? Прикончена бывшая. Новая не начата. Все надеялся я, что нахапаются, наиграются. А они зарвались. Никакой им не нужен поэт. Происходит выдавливание в эмиграцию. Но поэзия - воздух души. Эмиграции воздуха нет. Я тот воздух России, который по свету кочует, и ночует, порой неуверенный - что за страна, но, как только отраву почует, себя он врачует тем, что пахнет, как будто с лесной земляникой стога. Мой двойник шестилетний, за маму и папу болельщик, мирильщик, я запутал себя и тебя. Но моя ли, и только, вина? Мир запутался тоже. Дорогу домой так отчаянно в мире он ищет, и не может найти, а не только Россия одна. Петербург никогда не вернется в другой Петербург - Александра Сергеича, как в Париж Д'Артаньяна - макдональдсовый Париж. "Где дорога домой?" - слышу я голоса над планетою, тлеющей и от пепла идей, и от стольких других пепелищ. Я дорогу домой по кусочкам в себе раздобуду. Я сложу их в одно. За отца не пугайся, наследник запутанный мной. Не забуду дорогу домой. Я иначе собою не буду, потому что для стольких я тоже - дорога домой.
Считается, что вербовка более всего угрожает людям, переживающим какие-то тяжелые обстоятельства: потерю близкого, потерю работы, потерю связей с семьей, несчастную любовь и другие жизненные крахи. Это так.
Подростки более подвержены индоктринации (навязыванию чужих ценностей), чем взрослые, женщины более, чем мужчины, но это в среднем. (Как вы понимаете, это связано с меньшей личностной устойчивостью и более слабой социальной интеграцией).
Индокринировать женщину через возбуждение в ней любовной страсти очень просто.
А мужчину проще простого индокринировать, если внушить ему, что найден враг его социального прозябания и унижения.
[300x419]Это экранизация одноименного романа У. Стайрона о женщине из Польши, лишившейся в нацистском лагере близких людей и пытающейся найти силы, чтобы продолжать жить в послевоенной сытой и благополучной Америке.
В ближайшем будущем я собираюсь прочитать эту книгу, по которой Алан Пакула снял свой фильм. Предполагаю, что книга окажется лучше и полнее. Надеюсь на это.
Что касается фильма, могу сказать, что мне чего-то в нем не хватило. Да, тема очень благодарная - война и Холокост. Да, в главной роли оскароносная Мерил Стрип. Да, ключевой момент фильма - один из самых пронзительных и душераздирающих, какие можно себе вообразить... Но...
В молодой Мерил Стрип лично мне не хватило обаяния для такой героини (я предпочитаю ее возрастные роли сильных женщин и стерв, но никак не милых барышень), не говоря уж о красоте, о которой много раз упоминают в фильме разные герои. Я этой красоты не увидела. Ну что ж, все субъективно. А тот самый ключевой момент (рассказывать не буду - не хочу быть спойлером), который должен был стать кульминацией фильма, той точкой, в которой напряжение зашкаливает, получился скомканным, неубедительным и каким-то рядовым...
За последние несколько дней вижу совершенно типовые комментарии в социальных сетях
1. Ну, посмотрим, какие теперь карикатуры нарисует Charlie Hebdo, хе-хе :)))
2. Лицемеры! Почему вы не замечали терактов в других странах, а в Париже вот заметили?
3. Ну вот и наступили на грабли своей толерантности. Получите и распишитесь.
Попробую объяснить, в чем ошибаются комментаторы:
ВПОЛГОЛОСА
Послушай, «Новая газета», я не Эбдо и не Шарли, я не могу писать про это, я отсижусь в моей щели. Сейчас в Европе общий траур, она стоит плечо к плечу — к чему сатира? Я не фраер, я подставляться не хочу. Я не оратор, не герой уж — пускай рискует молодежь: сегодня только рот откроешь — от всех по полной огребешь! Тому назад четыре года рискнул бы я разинуть пасть: была не то что бы свобода, а так, ее восьмая часть. Наш мир придавлен телебашней, мне страшно на него смотреть, но если б храбрости тогдашней сегодня мне хотя бы треть, и я б не корчился под грузом кровавой ваты и свинца — я обратился бы к французам от анонимного лица, от коллективного холопа, чей рот уже не затворишь.
«Дотолерастилась, гейропа? Долиберастился, Париж? Весь ваш проект мультикультурный — педерастическая ложь, и он большой накрылся урной, и вся свобода ваша тож. Что вы пищали там о братьях? Все эти беженцы — нарыв. Вам надо было высылать их, сперва частично уморив. Вы их пускали и вбирали, учить пытались и лечить — а вам Чудинова заране все предсказала про «Мечеть»!* Теперь конец тебе, Европа, не оберешься ты могил — к вам из сирийского окопа пришел заслуженный ИГИЛ, но с высоты своих идиллий мы вам готовы дать совет. Мы вас однажды колотили и зла не держим двести лет. Кто вам несет цветы и свечи — тот жалкий Запада вассал: подход слезливый, человечий планету сроду не спасал. Вы отнеситесь трезво, грозно. Клянусь, одобрит большинство. Сожгите беженские гнезда и не впускайте никого. Границы заперты — и ладно. Левацкий сбрасывая плен, пошлите вашего Олланда и сдайте власть Мари Ле Пен. У вас народ уже заждался: мол, где Мари? Расправы… где? Мы ей готовы дать гражданство, как мы давали Депардье. Нам симпатична эта Маша, мадам, рожденная для драк, она такая как бы наша, а вместе в чем-то Жанна д'Арк. Даешь режим противоправный, давно мечтавшийся мираж! Мы будем ваш помощник главный, а вы — союзник главный наш. Увязла в ветоши и хламе французов гордая орда, в борьбе с Обамой и хохлами сплотимся мы, как никогда, мы будем веселы и пьяны, неадекватны и крепки, мы будем как бы д'Артаньяны, а все другие — удаки! Но чтоб могли бы вам поверить и вместе действовать могли — вам надо выборы похерить и расстрелять Эбдо Шарли. Решай, голубчик: если враг ты, то пусть бы ты и пожинал… Ведь это ж вам за них теракты, за их кощунственный журнал! Хочу сказать определенно: у вас и булки, и вино, однако пятая колонна у вас не чищена давно. Тут тоже надо «или — или». Учитесь, блин, у медвежат, мы наших знатно зачморили: те, кто не сели, — все лежат. Берите с русского проекта пример, тупые господа: у нас свободны только те, кто… Всмотритесь в лица. Страшно, да?
Нам вообще довольно странно следить за ходом ваших дел: у нас владелец «Батаклана» и весь бы клан его сидел! Ведь он, владелец «Батаклана», все эти жертвы произвел: там не имелось даже плана эвакуации, козел! Ведь документы — юбер аллес, как знают наши холуи: бить надо так, чтоб все боялись. Своих? Сгодятся и свои.
Еще с одним советом влезу — хотя советов до хрена: не пойте больше «Марсельезу». Несвоевременна она. Вот потому вы все и слили, скажу с хитринкою блатной, что эта песнь Руже де Лиля — гимн революции цветной. Вы с этим гимном нехорошим — слова совсем нехороши — два раза проиграли бошам, с позором вляпались в Виши, а это хуже, чем Судеты. Я также вам забыть не дам, что в шестьдесят восьмом студенты чуть не устроили Майдан. К чему вам эта «Марсельеза»? Чужие гимны рассмотри: в них как бы слышится железо! А вы — «Аллон занфан по три»… Какая может быть свобода, когда, взрывая и трубя, везде, с заката до восхода, идет всемирная борьба?! Чтоб удержаться от распада, со всей решимостью скажу: носить открытое не надо. Рекомендую паранджу. Клянусь Кубанью и Тагилом, такая мода — в самый раз. Должна Европа стать ИГИЛом — тогда ИГИЛ не тронет вас, тогда вовек не грянут залпы: зачем стрелять в того, кто труп?»
Вот так, должно быть, я сказал бы, когда я молод был и глуп, но нынче трижды пожалеешь на нашем режущем ветру… Я это все прочту жене лишь.
Сожгу.
И пепел разотру.
Это цитата сообщения Тангейзер Оригинальное сообщение
[показать]
Евгений Евтушенко
На что уходит жизнь
Апрель сосульки отливает, вычеканивает,
И воздух щёлкающий так поголубел,
А у меня гаражный сторож выцыганивает
На опохмель.
И бульканье ручья под ледяною корочкой,
В которую окурок чей-то врос,
И ель апрельская со снежною оборочкой,
Попавшая за шиворот шолочкой,
И хор грачей своей чумной скороговорочкой –
Всё задаёт вопрос,
В котором все вопросы вдруг сошлись:
На что уходит жизнь?
Действительно, на что? На что она уходит?
Но за свою короткую жизнь он написал более 200 отличных стихотворений, киносценарий (он бредил кино). Борис также хорошо рисовал, писал острые эпиграммы на современных известных поэтов: Вознесенского, Евтушенко, Ахмадулину, Высоцкого, вместе с друзьями выпускал различные литературные журналы и альманахи. Вот несколько его стихов и отрывков:
***
Мне снился сон,
как будто рифмы
вываливаются из строк,
как окровавленные бритвы
из разжимающихся рук.
Это цитата сообщения pmos_nmos Оригинальное сообщение
***
Я проснулся и узнал о Париже,
За окном сияла солнцем суббота.
В это утро умер город из книжек,
Сам поднявшись на помост эшафота.
На концертах, в ресторанах и барах,
Ели, пили, веселились, смеялись.
Забывая о далеких кошмарах,
Ничего и никого не боялись.
А вчера рвались мечети в Ираке,
И в Хевроне убивали евреев.
А сегодня дух зловонной клоаки,
Залил бывший град любви и музеев.
Начинали с магазинов еврейских,
Убивали журналистов за слово.
И стреляли иногда в полицейских,
Но не ждал никто кошмара такого.
"Нас за что"?! - вскричали в ужасе люди.
"Мы же беженцев кормили, поили,
Лучше нас никто Израиль не судит,
Неужели вы про это забыли?"
Но смеялись дикари с черным флагом:
"Завтра Лондон, Вашингтон, Рим и Осло,
Флаг Пророка воспарит над Рейхстагом."
Сгинут все, в свой дом впустившие монстров.
Алексей Пешков и Мария Будберг: "Смертельная игра в любовь"
Алексей Максимович Горький однажды заметил: «Самое умное, чего достиг человек, — любить женщину». Казалось бы, странное изречение для известного пролетарского писателя, чья голова должна была быть занята совсем иными вещами. Но «Буревестник революции» знал, о чём говорил: именно женщины всегда подпитывали его вдохновение. И последняя из них, по одной из версий, могла стоить ему жизни...
...В 1974 году, тихим августовским вечером на задворках неприметного флорентийского домика, увитого виноградной лозой, старая статная дама, с трудом опираясь на две палки, подошла к закрытому фургону-трейлеру и остановилась на мгновение, то ли о чём-то вспомнив, то ли что-то лихорадочно обдумывая. На её крупном лице были видны явные приметы любви к горячительным напиткам. И только глаза — огромные, карие, с поволокой — говорили о былой красоте. Она достала из-за пазухи флягу с какой-то жидкостью, облила ею фургон и бросила в него зажженную спичку. Все моментально вспыхнуло, и весёлые огоньки заплясали, отражаясь в расширенных зрачках старой дамы. Она и не думала отойти на безопасное расстояние и, казалось, наслаждалась зрелищем. А из сада к ней уже бежала взволнованная женщина средних лет и кричала:
— Мама! Мамочка! Ну, что же ты наделала? Ведь там была вся твоя жизнь! Письма, дневники, твоя любовь...
— Нет, детка, здесь ты крепко ошибаешься, — спокойно ответила старая дама, позволяя увести себя в тень апельсиновых деревьев. — Всё, что доверено бумаге, рано или поздно может стать опасным. А любовь... невозможно уничтожить. Если, конечно, речь и вправду шла о любви.
Этой старой дамой была русская эмигрантка Мария Игнатьевна Закревская. Она же — графиня Бенкендорф, она же — баронесса Будберг, она же — Мура.
Ничего не напоминает? Да, на Западе эту загадочную женщину частенько называли «русской Миледи». И, право, было за что...
Неприятные происшествия случаются с нами на всем протяжении жизненного пути и наводят на мысли о ниспосланном наказании.
Чаще всего, в таких случаях, внимание фокусируется на поисках виноватого или негативной оценке собственных действий. Несмотря на практическую бесполезность, это довольно распространенный способ проживания ситуации.
К счастью, не единственный! Несколько простых вопросов, заданных себе в трудный час, помогут оценить положение с точки зрения практической пользы: получения нового опыта и неожиданных возможностей.
Со мной такое впервые?
Чем эта ситуация отличается от предыдущей?
Чему я научился, благодаря этой ситуации? Как это пригодится мне в будущем?
Какие навыки полезно развивать в ближайшее время?
От чего избавляет сложившаяся ситуация?
Какие альтернативные возможности она предлагает?
[428x604]
взято у [показать]rubstein)
Дмитрий Быков в Лондоне давно не новичок, местная публика успела к нему привыкнуть. И все же каждое его появление на сцене вызывает аншлаг. В субботу зал Королевского географического общества тоже заполнился до отказа. Помимо собственно Быкова, приветствовали «Прямую речь» — московско-питерский лекторий, добравшийся наконец и до нас.
«Прямая речь» работает в России с известными людьми и экспертами в самых различных областях, предоставляя им площадку для общения с широкой аудиторией, а аудитории — возможность услышать удивительные факты из мира физики и биологии, истории, психологии, искусства. Дмитрий Быков читает в «Прямой речи» цикл лекций по литературе, и в Лондоне он решил выступить с двумя из них: «Анна Каренина как политический роман» и «Чехов как антидепрессант».
Послушать лекции, в принципе, можно и в интернете (причем легально). Но главное удовольствие возникает потом — когда «докладчик» переходит к вопросам. А к Быкову их накопилось много, на целый час.
— Почему я не люблю Лондон? Мне однажды Игорь Губерман сказал: «Русский авангард обычно не любят те, у кого не хватает денег его купить», — под дружный смех аудитории ответил Быков на вопрос о том, почему Москва ему милее. Добавив, конечно, что на самом деле «хочется досмотреть».
«Как сохранить у ребенка в Англии российский культурный код?» — пришла еще одна записка из зала. На этот вопрос Быков ответил развернуто и почти серьезно:
— По-моему, это очень глупо — жить в Лондоне и сохранять культурный код… Те, кто вынужден, кому повезло или не повезло жить в Лондоне, тем надо вписываться в другой культурный код, гораздо более, в каком-то смысле, продуктивный.
Я писал много раз о том, что каждая страна создала свой культурный тип. Англия создала «полковника» — полковника, колонизатора, обветренного, седоусого… Франция создала «любовника». Германия создала «философа» и «генерала», и часто это совмещается в одном лице. А Россия создала эмигранта. Русский эмигрант — главная экспортная статья. Мы производим его каждый год в больших количествах. Это тип человека, который любит очень заграницу, но выпив, начинает ее ненавидеть, стучать кулаком, плакать, говорить: «Вы ничего не понимаете!», ходить в ресторан «Borscht»… Это очень дурновкусный тип, очень пошлый. Мне больше нравятся эмигранты типа Рахманинова, Набокова, Зворыкина, которые прекрасно вписались в чужую жизнь, которые всем показали правильных эмигрантов.
Русский эмигрант это, в сущности, Гагарин. Вот его запустили в чужой космос, и он оттуда всем демонстрирует настоящую русскую улыбку. Если он начнет в этом космосе сохранять русский культурный код, бессмысленно ругаться, негодовать и ничего не менять, то фигли тогда летать в космос. Поэтому я желаю вам освоить правильный культурный код и забыть о нем навеки.
Недавно в Берлине кто-то облил краской ворота одного из зданий, принадлежащих вооружённым силам Германии. В ответ Бундесвер выставил плакат (сбоку) со словами:
«Мы боремся также и за то, чтобы ты мог быть против нас».
[показать]mi3ch
Россия словно под арестом — настолько вырос наш престиж. Мир стал таким опасным местом, что никуда не полетишь. Я не пишу, молчу, пощуся, не вижу снов, не пью вина: чего ни выскажешь — кощунство, куда ни сунешься — война. Повсюду умысел злодейский, конец уютным временам, сплошной театр военных действий — призыв, цензура, трибунал… Стратег диванный откровенный пыхтит от имени отцов, что Русский мир есть мир военный, и хватит жить, в конце концов! Что ни скажи — начальство всыпет: лобзнул не так, лизнул не то… Уже не вылетишь в Египет и в Крым не съездишь на авто. Порядок смят. Явился хаос. Проеден, кажется, стабфонд. Где отдыхать? Наотдыхались! Бери шинель, пошли на фронт.
Как говорил покойный Лесин — мы в новом мире, господа, но этот мир ужасно тесен: нельзя туда, нельзя сюда… Он полон драк и зуботычин, он вызывает дрожь и смех, и страшно, страшно ограничен: в котором смысле? Да во всех. Нельзя светиться над Синаем. Нельзя в Одессу — там враги. Восток закрыт — мы там стреляем. Про Запад — думать не моги. Законы времени жестоки, везде запретная черта: порвет фанатик на востоке, а запад отберет счета. Везде, везде от нас устали, везде запреты — от и до: Париж не отдал нам мистрали, плюс там живет «Шарли Эбдо»; а посетитель англосакса — Британских дерзостных свинят — подавно должен опасаться, что в госизмене обвинят… На что нейтральны Берн и Цюрих, но Скрынник там уличена, и как-то видно по лицу их, что не последняя она… Само собой, поездки в Штаты, в альтернативный край земли, буквально гибелью чреваты: пришел, увидел, унесли. Средь этих заговоров черных у возбужденных русских масс два только города опорных: один — Донецк, другой — Дамаск.
В пространстве вражеском, холодном на что надеется Москва? От нас ушли Париж и Лондон, но не изменят эти два. Две новоизбранных столицы, два главных символа страны — другие могут отвадиться, но эти будут ей верны: среди бушующего хора, где слился с новым старый свет, мы их последняя опора: у них альтернативы нет. В России кто-то их не ценит, но мы усвоим жребий свой: они со временем заменят все, что утрачено Москвой. Японец, скажем, любит нэцке, француз — сторонник бурных ласк, а мы найдем себя в Донецке, нам станет Меккою Дамаск! Зачем учиться по-немецки, мол, по-английски утомясь? Учиться будете в Донецке, лечиться съездите в Дамаск… Мы оторвемся не по-детски, и нашей драки бурный хряск оценят граждане в Донецке и седина твоя, Дамаск! Мы отдадим Париж, Ривьеру, и Калифорнию, к примеру, портвейн, самбуку и мадеру, — все, что Европа нам дала, — за суверенность, честь и веру, и несменяемость орла.
Я допускаю, между прочим, что года, скажем, через два «Довольно, больше мы не хочем!» — воскликнут Питер и Москва. И Русский мир, как в доброй сказке, увидит сказочные дни: в Донецке — дума. Власть — в Дамаске. А мы — на Родине. Одни.
.
***
Разжигая печь и руки грея,
наскоро устраиваясь жить,
мать моя сказала: «Мы евреи.
Как ты смела это позабыть?»
Да, я смела, - понимаешь? - смела.
Было так безоблачно вокруг.
Я об этом вспомнить не успела, -
с детства было как-то недосуг.
Родины себе не выбирают.
Начиная видеть и дышать,
родину на свете получают
непреложно, как отца и мать.
Было трудно, может быть, труднее,
только мне на всё достанет сил.
Разве может быть земля роднее
той земли, что верил и любил,
той земли, которая взрастила,
стать большой и гордой помогла?
Это правда, мама, я забыла,
я совсем представить не могла,
что глядеть на небо голубое
можно только исподволь, тайком,
потому что это нас с тобою
гонят на Треблинку босиком,
душат газом, в душегубках губят,
жгут, стреляют, вешают и рубят,
смешивают с грязью и песком.
«Мы - народ, во прахе распростёртый,
мы - народ, повергнутый врагом»...
Почему? За что? Какого чёрта?
Мой народ, я знаю о другом.
Знаю я поэтов и учёных
разных стран, наречий и веков,
по-ребячьи жизнью увлечённых,
благодарных, грустных шутников.
Лорелея, девушка на Рейне,
старых струй зелёный полутон.
В чём мы провинились, Генрих Гейне?
Чем не угодили, Мендельсон?
Я спрошу и Маркса и Эйнштайна,
что великой мудростью полны, -
может, им открылась эта тайна
нашей перед вечностью вины?
Милые полотна Левитана -
доброе свечение берёз,
Чарли Чаплин с бледного экрана, -
вы ответьте мне на мой вопрос:
разве всё, чем были мы богаты,
мы не роздали без лишних слов?
Чем же мы пред миром виноваты,
Эренбург, Багрицкий и Светлов?
Жили щедро, не тая талантов,
не жалея лучших сил души.
Я спрошу врачей и музыкантов,
тружеников малых и больших.
Я спрошу потомков Маккавеев,
кровных сыновей своих отцов,
тысячи воюющих евреев -
русских командиров и бойцов.
Отвечайте мне во имя чести
племени, гонимого в веках,
мальчики, пропавшие без вести,
мальчики, погибшие в боях.
Вековечный запах униженья,
причитанья матерей и жён.
В смертных лагерях уничтоженья
мой народ расстрелян и сожжён.
Танками раздавленные дети,
этикетка «Jud» и кличка «жид».
Нас уже почти что нет на свете,
но мы знаем, время воскресит.
Мы - евреи. Сколько в этом слове
горечи и беспокойных лет.
Я не знаю, есть ли голос крови,
только знаю: есть у крови цвет.
Этим цветом землю обагрила
сволочь, заклеймённая в веках,
и людская кровь заговорила
По следам одной публикации (было написано в 2009 году)
[показать]"Сейчас при упоминании Крыма в России принято вызывать из памяти артековское детство и ругать Никиту Хрущева за то, что "отдал полуостров хохлам". А ведь могло сложиться куда хуже, и на месте Крыма располагался бы 51-й штат США или то, что ныне именуется Государством Израиль"
[показать]...Так начинается солидная публикация-интервью в "Аргументах и Фактах" под сенсационным заголовком: "Как Крым чуть не стал Израилем"(№43, 2008 г.) Корреспондент Сергей Осипов интервьюировал известного российского госдеятеля Михаила Полторанина, в прошлом министра печати и информации (1990-1992 гг.), зам. председателя правительства и депутата российской госдумы. А по сути своей он был и остался подзаборным антисемитом, которому первый президент Украины Леонид Кравчук дал предельно точное название: держиморда.(Кстати, именно за явные антисемитские высказывания, выходящие за пределы допустимых в РФ, Полторанин и был изгнан из правительства).
А как вам сам тон редакционной "врезки"? Пренебрежительный, с явной издевкой, походя охаивается целое государство - член ООН , с первых строк читателя настраивают на критическую волну. Это впечатление усиливается по мере чтения всего интервью.
А ДЕНЕЖКИ ПРОДОЛЖАЛИ КАПАТЬ...
Действительно, еще в 20-е годы носилась идея создания еврейской автономии в малонаселенной части северного Крыма, был подписан даже документ под таким интригующим названием: "О Крымской Калифорнии" между "Джойнтом" (американской еврейской благотворительной организацией, представлявшей в первые годы советской власти США) и ЦИК РСФСР.
По этому соглашению "Джойнт" выделял России по 1,5 млн. долларов в год для нужд еврейских сельскохозяйственных коммун. (До 1936 г. в Россию было переведено 20 млн. долларов).Несколько таких коммун работали весьма продуктивно: получали высокие урожаи, внедряли новую технику, росло и животноводство. Потом их преобразовали в совхозы. Но со временем по разным причинам т.н. "Крымский проект" заглох. (А денежки, повторюсь, до 1936 г. продолжали капать...)
Это цитата сообщения Svetlana-k Оригинальное сообщение
Одно из самых горьких оскорблений, которое может нанести женщине писатель, – заменить посвящение ей другим именем. Так однажды поступил по отношению к своей жене Наталье Крандиевской красный граф Алексей Толстой после двадцати лет совместной жизни и рождения трех общих детей.
А вот как она ответила на это, стараясь простить непростительное, что ей, правда, не всегда удавалось:
«Разве так уж это важно,
Что по воле чьих-то сил
Ты на книге так отважно
Посвященье изменил?
Тщетны все предохраненья, –
В этой книге я жива,
Узнаю мои волненья,
Узнаю мои слова.
А тщеславья погремушки,
Что ж, бери себе назад!
Так «Отдай мои игрушки», –
Дети в ссоре говорят».
Дизайнера Артемия Лебедева обязали выплатить миллион рублей в качестве моральной компенсации за оскорбление памяти Великой Отечественной войны. Такое решение вынес Мещанский суд Москвы, передает «Интерфакс».
Судья удовлетворил исковое требование ветерана Сергея Крамаренко и обязал ответчика удалить информацию из блога в «Живом Журнале». После вступления приговора в силу Лебедев будет обязан опубликовать извинения.
Крамаренко уже обращался в суд год назад, но тогда его жалоба была дважды отклонена. После этого ветеран обратился в Мосгорсуд, который отменил решение районного суда и отправил дело на пересмотр.
Жалоба ветерана касается публикаций, размещенных в ЖЖ Лебедева от 6 февраля и 9 мая 2014 года.
***********************************************************
Прочитав эту новость, я, естественно, первым делом пошла искать эти страшные статьи на интернете. Прочитала их и, ей-богу, ничего крамольного в них не нашла. С чем-то я не согласилась, о чем-то услышала впервые и захотела узнать больше, под чем-то просто готова подписаться... и уж точно не считаю оскорбительным обсуждать любой из рассмотренных в статьях тезисов. А уж судить за эти статьи?! На мой взгляд, это просто мракобесие какое-то. С чьим-то личным мнением можно либо соглашаться, либо нет, но это мнение имеет право на существование.
А вообще... Поменьше бы в стране было подобных "священных коров", побольше бы свободы обсуждать любую спорную тему - глядишь, многие проблемы отпали бы сами собой.
И все же особо впечатлительным натурам, чьи чувства легко оскорбляются, а также тем, кого коробит мат, я не рекомендую читать то, что написано под катом. (Ника Т.)
**********************************************************
***
Сказал гораздо больше, чем хотел.
Не обжигая - начисто сжигая.
Не замечая в гневной слепоте,
Что в ненависти истина другая.
Как просто уничтожить всё дотла.
Пусть лучше покажусь кому-то слабой,
Но дай мне Бог потом, в порыве зла,
Сказать гораздо меньше, чем могла бы.
Тамара Шумейко
Герои романа, подобно гомеровскому Одиссею, после двух десятилетий эмиграции возвращаются на родину. Могло ли быть безоблачным это возвращение? Ведь никто не может дважды войти
в ту же воду...
«Тот, кто неудачно простился, не может ждать многого от возвращения»
«Страстному постижению неведомого (приключению) он предпочел апофеоз ведомого (возвращение). Бесконечному (ибо приключение никогда не мыслится законченным) он предпочел конечное (ибо возвращение есть примирение с конечностью жизни).»
Верные традиции Французской революции, коммунистические государства предали анафеме эмиграцию, видя в ней самое отвратительное предательство.
Все думают, что мы уехали в поисках легкой жизни. Где им понять, как трудно заполучить для себя местечко на чужбине.
«Только когда возвращаешься на родину после долгого отсутствия, тебя поражает эта очевидность: люди не интересуются друг другом, и это нормально.»