В детстве я был пионером.
При моей ненависти (тогда, не сейчас) ко всему советскому плюсы в этой смешной роли были.
Нас, крох, иногда посылали на условно-каторжные работы.
Ну, например, ходить по старым домам нашего района и собирать свидетельства очевидцев о героической блокаде.
Это дома вдоль наших Сузадальских озер.
...И вот, кроха, брожу я по нашим милым улочкам, захожу, набравшись смелости. во двор, вступаю в беседы. Дома в те годы не были частными, разве единицы, наш, например.
Дома были коммунальными. Большие деревянные сараи со скрипящими лестницами.
Коридоры через этажи, а по бокам - клетушки-квартирки.
Эдакий предсказанный Никитой Сергеичем коммунизм.
Туалеты там были верхом совершенства.
Они были друг под другом - деревянные, за фанерной перегородочкой.
Инженерной задачей было сделать так, чтобы говно, падавшее сверху из сортирных дыр, не летело на почтенные седины сидящих ниже. Фановых труб не было.
Парфюмер бы в такой коммуналке умер от счастья.
В доме царили ароматы постиранного белья, засранных кальсон, супов и лапшей, сортиров, плесени, старческого пердежа, гниющего дерева, менструальных тряпок - ибо прокладок тогда, конечно, не было.
Бьющий по носу запах корвалола и валидола. 
Вонь дешевых духов дешевых шлюх и смрад старух в дырявых халатах.
…Я хорошо помню свои походы по этим домам – с попыткой собрать - по заданию пионервожатой - мемуары очевидцев блокады (тогда их еще было немало в нашем районе).
Бабки и дедки в каком-то тряпье - сперва молча на меня смотрели, и в их глазах читалось:
- Мальчик, ты дебил?
Поняв, что дебил, произносили:
- Слава героическим защитникам Ленинграда!..
Ле. Нин. Гра. Да, - старательно записывал я эти свидетельства блокадников.
Отбыв свое пионерское наказание, я мчался домой.
И что там меня ждало?
Ну, конечно, чудесный мамин суп, она у меня кулинарный гений. И единственное, с чем не было проблем в моем детстве - это с тем, чего пожрать.
Во-вторых, меня ждал мой любимый комплект пластинок Карузо.
Он был красного цвета, Карузо там был с усами на обложке.
Как все в жизни смешно рифмуется!
Это мое юношеское помешательство - и вышедшая позднее моя книга о Карузо в ЖЗЛ…
Жизнь плетет изящные узоры.
Этот - один из многих.
Ну, что ставить? Пока не пришли предки?
После недолгих колебаний ставлю дуэт с Титта Руффо из "Отелло".
Причем надо заметить, что до записи партию Яго Руффичек, маленький, пел.
А вотКарузо Отелло в театре не исполнял.
Кстати, была бы забавная статья - великие певцы, не исполнившие партию Отелло.
Кому, как не мне ее написать?
Да, так вот.
Звучит этот дуэт.
Нет.
До этого я поставил редкую для той мерзейшей совковой поры венгерскую пластинку с записями Руффр, на котором была запись "Сна Кассио", каковой предшествует знаменитому дуэту.
В двух словах – о чем речь.
Дездемона идиотка.
Она не ловит сигналов - "психологических примет" - от мужа, который ревнует, а посему нервничает.
Отелло - эмоциональный тип, его легко "завести" с полоборота. Психологи такой тип именуют "истерическим психопатом".
Яго, самый симпатичный персонаж оперы, рассказывает ревнивому мудаку историю про то, чему был «свидетелем» – это так называемый "Сон Кассио".
Между прочим, может, и не врет.
Один из моих любимейших музыкальных фрагментов.
После этого Отелло взрывается и – следует легендарный дуэт – «дуэт-убийца» (почему – отдельный рассказ).
Два титана - Титта Руффо и Карузо.
Это, наверное, самый фантастический дуэт-запись за всю историю звуко... (черт, только что употребил корень, второй раз Б-родица не велит).
Когда Тосканини дирижировал "Отелло", он орал на теноров и баритонов:
– Забудьте, забудьте эту запись!!!
…И вот милый Яго доводит истерического психопата, каким является Отелло, до полусумасшествия и бешенства.
– Ah! sangue!.. SANGUE!!. SANGUE!!!
О! Крови! Крови!! Крови!!!
И тут - а это был наш старенький, до сих пор не до конца умерший домик - звонок в дверь.
Я открываю - и вижу... мою любимую маму, залитую – о, ужас! – кровью!
Очень хорошо помню, она была в какой-то ядовитой желтой куртке ну откуда в те годы развитого социализма могли быть хорошие вещи?
Я помогаю маме зайти в дом, выключаю, конечно, пластинку.
Снимаю куртку.
Ух!.. Жива. И вроде рана не такая страшная.
Выяснилось – и одновременно – сплелась – паутина.
Что в тех местах, где я только что был и тщетно пытался

Кристофер Смарт

Christopher Smart
1722–1771

[241x300]

Ликования, или Песни из Бедлама
Отрывок

ГРИГОРИЙ КРУЖКОВ

- Леша, ты меня обманул! 
- Да перестань, Шура. Последний раз я тебя обманывал двадцать лет назад. 
- Ты обещал написать обо мне рецензию. 
- А какая нужна? Величавая или что думаю? 
- Конечно, то, что думаешь!.. 

…………………………………………… 
…Упаси господь об этом думать. 
А и думать тут чего? 
Тут и думать не-че-го. 
Да нечего, одна пустота. 
Нет, я вас спрашиваю - у вас есть знакомые, про которых бы говорили: надеюсь, такого-то там не будет? Он не будет опять читать стихи? 
Если люди отказываются идти на вечеринку, если там будет «поэт» со своей нескончаемой «поэзией» - дружище Гущин, получи черную метку. 
Что там за тощая такая как бы книга? 
А, «Избранное избравшего». 
Из предисловия: «автор глубокого волнующих книг», «стихи выдающегося поэта, адресованные истинным ценителям великой русской поэзии». 
О, как. 
Автор как бы предисловия – а тут все «как бы» - как бы стихи, как бы книга, которую бедолага автор пытается продать полуподпитым полубомжам. 
Витенька Корецкий значится автором вступления 
Конечно, в авторство не верю, ибо Корецкого знаю. 
Полный и законченный идиот, не способный и двух слов связать. 
Да Поэт и не стесняется – да, говорит,

«Откуда берутся певцы? Распространенное мнение заставляет нас предполагать, что все выдающиеся оперные артисты – это либо "вундеркинды", уже в детстве обнаруживающие талант, либо титаны упорства и воли, побеждающие все преграды на пути к намеченной цели. Действительность неизмеримо разнообразнее и богаче и вовсе не соответствует подобным стереотипам. Любопытства ради мы решили проверить, является ли профессия оперного певца, скажем, лишь единственной альтернативой для вокально одаренных драматических артистов. Откуда, иначе говоря, люди приходят на оперную сцену и куда потом порой уходят? Конечно, собранные сведения не дают ответа на самый важный в этом случае вопрос, а именно – почему это происходит? Но это уже другая история.

Начнем с профессионалов театрального дела. Драматической актрисой была Лина Абарбанель (сопрано, 1879 – 1963), первоначально выступавшая в Residenztheater в Берлине. Люсьен Мураторе (Мюратор) (1878 – 1954), французский красавец-тенор, какое-то время являвшийся мужем знаменитой более своей красотой и бурными романами, чем собственно вокальным искусством, Лины Кавальери, начинал актером парижского драматического театра "Одеон" (а по завершении карьеры он в течение 7 лет был – что тоже небанально – мэром небольшого городка на Ривьере). В свою очередь Инге Борк (Borkh, 1917), дочь швейцарского дипломата, несколько лет была актрисой имеющего высокое реноме венского Burgtheater, чтобы затем – во время второй мировой войны – дебютировать как драматическое сопрано и стать специалисткой в репертуаре Вагнера и Р. Штрауса, а, закончив вокальную карьеру, спокойно вернуться на театральную сцену в качестве характерной исполнительницы. Актерская работа в драматическом театре и кино стала занятием – по завершении оперного раздела биографии – Лео Слезака, который чаще всего выступал в ролях венских извозчиков, портье, завсегдатаев кафе и т. п., Любы Велич и Ирмгард Зеефрид (впрочем, последняя рано – в 1950-е годы – прервала вокальную карьеру вследствие проблем с голосом, наступивших после рождения ребенка).

Изящные искусства среди певцов представлены скульпторами, художниками, танцорами, специалистами по художественному ткачеству. Художники – это Луи Азема (1876 – 1963), выставлявший даже свои картины на официальных вернисажах, Андре Боже, бельгийский баритон (о нем мы говорим подробнее в разделе "Опера и юриспруденция", поскольку ему выпало несчастье стать причиной смерти своего коллеги по сцене), Никола Гюзелев – болгарский бас (1936). Скульптурой занималась Мария Гай (1879 – 1943), контральто, жена тенора Джованни Дзенателло, а также немецкий вагнеровский певец Теодор Латтерман (1880 – 1926). Парижский баритон Люсьен Фюжер (1848 – 1935) работал в молодости помощником ваятеля. Иван Ершов, легендарный тенор дореволюционной России, также был талантливым скульптором, но лишь любителем. Вагнерист-тенор Хермин Эссер (1928) был графиком. Декоратором по тканям начинала свой трудовой путь немецкая певица (меццо) Рес Фишер (1896 – 1974). Шарль Фриан, французский тенор (1890 – 1947), первоначально был балетным артистом, как и Вильгельмина Шредер-Девриент (1804 – 1860), прославившаяся как певица, решившая судьбу знаменитого венского представления "Фиделио" 1823 года. Что еще любопытнее, в момент оперного дебюта ей исполнилось 16 лет (когда же она успела потанцевать?), а до начала вокальной карьеры она еще выступала в театре в пьесах Шекспира. Архитекторами были Сальваторе Баккалони (1900 – 1969), лучший бас-буффо своего поколения; немец Фридрих Бродерзен (родился в 1873 г.), баритон, связавший всю карьеру с Мюнхенской оперой, русские певцы – баритон Андрей Федосеев (1934) и меццо-сопрано Ирина Архипова (1925). Тенор Ренато Франческони (1934) начинал как архитектор интерьеров.

Чисто рабочие профессии тут никак не в меньшинстве. Сапожниками были легендарный тенор, специалист по "образцовой вокальной линии" Алессандро Бончи (1870 – 1940), Аполло Гранфорте (1886 – 1975), один из лучших баритонов двадцатых годов, и Амлето Галли, бас (1886 – 1949), самоучка, занимавшийся еще к тому же живописью, скульптурой, а также...астрономией. Пекарем трудился вначале тенор Гальяно Мазини, выдвинувшийся на сцене в 20-30-е годы (говорят, на уроки пения он приходил перепачканный мукой). Кровельщиком был немецкий

Юрген Кестинг. Мария Каллас / Пер. с нем. А. Тимашевой, И. Солодуниной, А. Парина, П. Токарева. М.: Аграф, 2001. С. 69

Украшенные партии доставались колоратурным сопрано, голоса которых за­частую были для этого слишком легкими, лирические и драма­тические партии — сопрано spinto. Ни одна сопрано в эпоху по­сле Карузо не могла похвалиться славой Беньямино Джильи, Рихарда Таубера, Джозефа Шмидта, дававших публике то, что она хотела слышать, — музыку "души" и коммерческой выгоды, исполненную вздохов и рыданий, сочетание вибрато и акцента на словах, позже перешедшее в шлягеры.

Певческое искусство в строгом смысле слова, как принцип построения исполнения со сводом жестких правил, начало раз­лагаться. Даже лирические тенора, последовавшие вслед за Фернандо де Лючией, Алессандро Бончи и Джузеппе Ансельми, а именно Тито Скипа, Чезаре Валлетти, Луиджи Инфантино, ФерруччиоТальявини и Луиджи Альва, больше не были певца­ми-виртуозами и зачастую не справлялись с колоратурными партиями. Драматические тенора делали ставку на уже упоми­навшееся пение consforza, достигшее своих высот в начале 50-х годов в искусстве Марио дель Монако. Даже такой лирический тенор, как Джузеппе ди Стефано, обладавший одним из краси­вейших голосов за всю историю оперы, перетруждал свой голос открытым пениеми слишком большим напряжением в среднем регистре. Карузо публично объявил его своим преемником и тем самым как бы удостоверил его право задавать тон другим те­норам. Начиная с Мартинелли, Джильи и Пертиле и заканчивая дель Монако, ди Стефано и Доминго, все тенора брали пример с великого неаполитанца, как пишет Майкл Скотт в своей био­графии Карузо. У сопрано такого примера не было. Традиция классических и романтических певиц прервалась еще после ухода Патти, Зембрих и Мельба, самое позднее — Розы Понсель. Во времена Тосканини большинство сопрано принадлежали к веристской школе: среди них попадались выразительные певи­цы, но виртуозок больше не было. Тем большее недоумение должно было вызвать появление в начале 50-х годов такой певи­цы, как Мария Каллас.

Исполняя оперы Верди, Пуччини и веристов, она нашла в Джузеппе ди Стефано и Марио дель Монако, Ричарде Такере и Эудженио Фернанди хотя и отличающихся от нее в стилистиче­ском отношении, но тем не менее компетентных и соответству­ющих вкусам времени партнеров. Однако она далеко превосхо-

КОММЕНТАРИЙ

В этом фрагменте, взятом наугад, авторский субъективизм Юргена Кестинга сочетается с крайней небрежностью и откровенной некомпетентностью переводчика.

Комментарии к иноязычным специальным терминам отсутствуют. Например, не пояснено слово спинто (это музыкальный термин, означающий, что певец исполняет разноплановые партии, в данном случае — речь идет о сопрано, которые могут петь и лирические и драматические роли). Это рождает у читателей представление, что, надо ж так: лирические и драматические партии отданы каким-то сопрано-спинто, безобразие!

Режет глаз буквализм перевода, порождающий неуклюжие тяжеловесные фразы, вроде этой: «Певческое искусство … [— это] принцип построения исполнения со сводом жестких правил…». Чтобы переводить подобные фразы, нужно понимать, о чем идет речь. Переводчик же над смыслом не задумывается нисколько.

Украшенные партии— чем украшенные? Кем? Если оставлять эту неуклюжую фразу, то «украшенные» нужно взять в кавычки.

ДжозефШмидт — неверно. Шмидт — австрийский еврей, знаменитый певец-лилипут, он, конечно, Йозеф. Аналогично: Теодор Достоевский.

«Публика желала слышать… музыку души и коммерческой выгоды» —неуклюжий буквализм, о смысле которого можно только догадываться.

Была в давние — «неинформационные» — времена такая традиция — писать "письма" из-за границы. Так, например, "Письма из Испании" В.П. Боткина, "Парижские письма" Анненкова и проч. (себя с этими великими людьми не сравниваю — просто пишу в их же жанре, коряво, не перечитывая написанное, так что пардон за стилистические и проч. ошибки).

Не говоря уже о "Письмах русского путешественника" Карамзина.
О последнем, правда, что скажешь — он мог заскочить в гости к Гете или послушать лекцию Канта...
Ну, ясное дело, ни Гете, ни Канта в Белоруссии нет, зато есть Батька.
Увы, к Батьке я заскочить не мог — по ряду причин. Во-первых, не представлен-с.
Во-вторых, это просто невозможно из-за жуткой паранойи А.Г. (кстати, одним из следствий этой паранойи стало то, что на всех центральных улицах Минска почти нет урн — как рассказал мой приятель, Батька опасается, что его верные подданные непременно заложат туда бомбу — аккурат в тот момент, когда мимо будет следовать бронемашина дорогого и любимого. Так что окурки, по идее, лучше съедать. А баночки из-под пива выбрасывать нет надобности — распитие спиртных напитков на улицах запрещено, за этим следят строго).

[700x525]

Да, так вот — второй причиной моей невстречи с Батькой Лукашенко — а она же является очередным следствием вышеозначенной паранойи — так это то, что резиденция нашего мономаньяка окружена такой охраной, что ближе, нежели на 30 метров к ней просто не подойти — едва пересекаешь невидимую черту, как из-под земли появляется полицейский и, смотря крайне недобро, объясняет, что для прогулок лучше выбрать другой закоулок.
Таким образом, увы, на чашечку кофе к единственному всемирно известному человеку из Беларуси я не попал.
Но, тем не менее, могу смело утверждать, что я его видел.
Дело в том, что вся жизнь в Беларуси является совершенно отчетливой, но в то же время — фантасмагорической проекцией личности Александра Григорьевича.
И этот отпечаток столь же очевиден, насколько шизоиден.
Иначе говоря, эпиграфом к тому, что я увидел, могут служить слова Лукашенко А.Г. (1955 г.р.): "Мой отец погиб в Великую Отечественную войну!" (а десять лет спустя после победы призрак отца Лукашенко неожиданно материализовался и зачал сынишку!).
Так и стало все в Беларуси сейчас — призрачно и мнимо. Смотришь — видишь одно, а, поговоришь с людьми — и за образом — целый детективный сюжет, подоплека очень необычная — для нашей российской ментальности, по крайней мере.
И вот эта раздвоенность, "призрачность", которая уже набила оскомину в "петербургской" теме — и есть главное впечатление от Беларуси.
Ну, например. Каково в Беларуси взгляду?
Непривычно.
Непривычно и комфортно.

[700x525]

Все здания станций, даже самые маленькие, аккуратно покрашены, вдоль дорог в деревнях стоят новые заборы — причем иногда довольно дорогие.
Фасады изб — обновлены; если у хозяев нет на это денег, по приказу Батьки это делают за счет сельсоветов.
Если близ дороги лежит большой камень — он тоже покрашен, а на нем сияет какая-нибудь трогательная надпись, вроде того, что берегите лес, любите родину, не засоряйте природу и проч.
Старые сараи уничтожены, полуразвалившиеся и бесхозные дома — разбираются на дрова.
Батька дал указ, чтобы все заброшенные хаты были снесены в течение трех лет — и это его распоряжение, разумеется, исполняется с усердием. Почему — чуть ниже.
Все "казенные" дома прекрасно отремонтированы и благоустроены. Поля — обработаны и засеяны. Очень много кругом новой техники — аккуратной и исправной. Таким образом, при взгляде на все сие глаз радуется — в России такого не увидишь.

[525x700]

Но есть и обратная сторона. На фоне этой идиллии расхаживают бабки да дедки — в страшных платочках, оборванных и залатанных пальто.
Очень велика разница между городом и деревней.
Город — Минск хотя бы — парадный и «европейский» (но с сильным совковым акцентом).
Бедноты, как у нас, попрошаек — не встретишь.

[700x525]

Совсем нет

С детства у меня было три дома.

Мой дом.

Филармония.

Кировский (сейчас Мариинский) театр.

Мариинский театр до сих пор одно из любимых моих мест.

Я страдаю хронической бессонницей.

Нигде так хорошо не поспать, как в Мариинском театре.

Больше там делать нечего – театр в кризисе. Очень крепкие певцы-компримари, отличный оркестр.

Конечно, приезд, например, Гулегиной или появление на сцене Бородиной – это всегда событие. Но ведь не каждый же день такое бывает.

Музыкальная культура, как мне кажется, определяется повседневностью, средним уровнем.

Недавно пошел в Филармонию – чего греха таить, на свидание. С дивной девушкой, у которой и имя-то Любовь. Актриса – а ведь ненавижу театр. Импринтинг – моя первая краля сбежала от меня, окунувшись в омуты театральной суеты.

Любовь волшебная.

Что в программе? Да ничего страшного. Две сюиты Грига из «Пер Гюнта». Первый концерт Чайковского в исполнении Бориса Березовского. Японец какой-то дирижирует, имя ничего не говорит, это вам не Озава.

Шел на свидание, а попал на фантастический концерт. Такого звучания ЗКР я не слышал со времен Чакырова.

Когда-то давно было удивительное переживание. Крайне редко бывает, чтобы в один месяц в Филармонии дважды звучало одно и то же крупное произведение. Пятая симфония Чайковского.

Нет другого вида искусства, кроме оперы, который вызывал бы к себе столь противоречивое отношение. Кто-то может не любить какого-то писателя, художника или кинорежиссера, но ничтожно мало людей, которые бы сказали, что не любят литературу, живопись или кино вообще.

А вот утверждающих, что они терпеть не могут оперу, предостаточно — наверное, их подавляющее большинство в любой стране, кроме, наверное, «родины пения» — Италии. Как могла сложиться такая ситуация? Ведь, если присмотреться, опера — это наивысший вид искусства, объединяющий в себе почти все иные виды — и театр, и музыку, и поэзию…

Почему же столь разные музы, собранные воедино, у многих вызывают желание от них убежать? Не парадокс ли это? Причин здесь несколько.

Первая — это неудачная встреча с оперой в детстве. Для многих первые впечатления об оперном пении «закрепляются» в образе пышнотелой дамы, орущей что-то противным голосом на непонятном языке, или в образе престарелого тенора, изображающего юного Ромео. Естественно, реакцией на это является смех и отторжение — человеку непонятен язык, на котором с ним общаются, он не чувствует условность жанра, не понимает «правил игры». Отсюда и последующее убеждение, что опера — это скука, нечто противоестественное и предельно далекое от жизни.

Понять такое «непонимание» можно.

Опера имеет свой язык, и для его освоения нужна определенная подготовка и — не побоюсь этого слова — определенная чувствительность. Без способности эмоционально переживать мелодию не возникнет интерес к опере. Даже для самого элементарного понимания, что происходит на сцене, уже требуется как минимум, прочитать либретто, то есть приложить усилия. А максимума здесь просто не существует.

Знание языков, знание партитуры, умение соотнести одно исполнение с другим, знание, в конце концов, традиций исполнения того или иного фрагмента. Непосвященный слушатель иногда просто не понимает, почему в том или ином месте оперного спектакля раздаются аплодисменты. Человек же, увлекающийся оперным искусством, в более выгодном положении. Он знает, например, что значит для баритона спеть «вставную» ля-бемоль в Прологе «Паяцев». Он понимает, насколько трудно бывает выполнить в точности тот нюанс, который предписан композитором.

Так, великий тенор Франко Корелли годами бился над одним приемом, пытаясь достичь замирания голоса на финальном си-бемоле в романсе Радамеса («Аида»). В итоге Франко решил настолько сложную для вокалиста задачу, что критики поначалу даже не поверили в то, что это не «игры» звукооператоров. Ведь такой прием оказался недоступным даже таким великим певцам, как Энрико Карузо, Марио дель Монако или Юсси Бьерлингу.

Понятно, что подобный уровень понимания оперного искусства достижим лишь по прошествии многих лет и поначалу у человека должен быть какой-то особый стимул.

Что может быть стимулами для того, чтобы полюбить оперу?

Во-первых, опера опере рознь. Если кто-то без всякой подготовки пойдет смотреть, например, «Женщину без тени» Рихарда Штрауса или «Поворот винта» Бриттена, то, вне всякого сомнения, заманить его в следующий раз в оперный театр будет задачей почти невыполнимой.

Однако если тот же человек послушает для начала лучшие фрагменты «Руслана и Людмилы», «Травиаты» или «Любовного напитка» — то трудно представить, что он останется равнодушным. Потому что в основе классической оперы — чудеснейшие и красивейшие мелодии, которые не могут не трогать. Просто нужно знать, где они есть, а где их не найдешь ни при каких обстоятельствах.

Мелодии, которые дала опера за пять веков своего существования, необозримы. Поэтому не стоит удивляться, что современные поп-музыканты обращаются к опере, о чем некоторые слушатели не могут даже подозревать. Очень популярным в наши дни стал прием, когда рэп-композиция сопровождается какой-нибудь оперной мелодией — из «Мадам Баттерфляй», например. Как бы ни изгоняли оперу из современной поп-культуры, практически прекратив телевизионные трансляции, она все равно просвечивает и проявляется — особенно в те моменты, когда мелодию изгоняют из музыки, но при этом жажда

Как почти любой выдающийся писатель, Александр Валентинович Амфитеатров в детстве и юности прошел период "романтической графомании".

В зрелые годы он с улыбкой смотрел на собственные младенческие писания, породившие, к тому же, множество занятных ситуаций.

Об одной из них он рассказывает в воспоминаниях о Чехове, с которым был очень близок.

Будучи подростком, Амфитеатр написал "романтическую поэму" "Демон". Публиковать не стал. И вот что было дальше.

"Была у меня юношеская поэма "Демон". Напечатать теперь под псевдонимом "начинающего поэта" - пожалуй, имела бы успех, потому что байронического богоборчества и треска мировой скорби, столь ныне опять модных, напихано в нее было - конца-краю нет! Но в 80-х годах стихи были еще не в авантаже, и прослыть лириком, а уж тем паче автором поэмы - большой поэмы, всерьез написанной поэмы - было как-то жутко и неловко. Поэтому "Демон" мой лишь украдкой печатался в провинциальных изданиях - отрывками и под разными названиями. Имени "Демон" я так и не посмел ему дать: слишком велика казалась претензия. Тем более что - был-таки грех! - хотелось поправить Михаила Юрьевича и сделать нечистого более стойким и логичным революционером, чем лермонтовский Демон, а его смертную пассию (она у меня итальянка была) более духовною и идейно развитою девицею, чем лермонтовская дикарка, грузинка Тамара. От московских товарищей, молодых писателей, я "Демона" скрывал, как некий грех тайный. Но однажды Антон Павлович, в то время уже известность после "Степи" и пушкинской премии, встречает меня на Петровке и с места в карьер, кажется, даже не поздоровавшись, говорит ироническим басом:

   — Слушайте, Лермонтов, почему же вы Демонов пишете, а грамотным людям не показываете?

   — О, черт! вот сюрприз! Вы-то откуда узнали?

   — Приезжий армянин из Тифлиса рассказал. Для Тыплыз пишешь, дюша мой? Послушайте же, Михаил Юрьевич, это с вашей стороны таинственно и нехорошо...

   В конце концов отправились мы в Татарский ресторан (был такой в Петровских линиях), и там, за пивом, я должен был продекламировать Чехову "избранные места". Он слушал с величайшим вниманием, воистину достойным лучшей участи.

   Потерпев полное любовное крушение, разбитый по всему фронту, мой Демон произносил над прахом своей погибшей возлюбленной весьма трогательный монолог, в котором, между прочим, имелась такая аттестация:

  Была ты,  Как изумруд, душой светла!

   Чехов оживился:

[600x360]

   — Как? что? как?

   — "Как изумруд, душой светла..."

   — Послушайте, Байрон: почему же ваш Демон уверен, что у нее душа - зеленая?

   Рассмешил меня - и стих умер. А после сказал:

   — Стихи красивые, а что не печатаете, ей-ей, хорошо делаете, право... Ни к чему все эти черти с чувствами... И с человеками сущее горе, а еще черти страдать начнут.

   — Так символ же, Антон Павлович!

   — Слушайте: что же - символ? Человек должен писать человеческую правду. Если черти существуют в природе, то о чертях пусть черти и пишут.

   Каламбура своего насчет души Чехов не забыл. Несколько лет спустя застал я его в лютом споре с издателем покойного "Артfиста", Ф.А. Куманиным, об одной актрисе, до сих пор не совершенно вышедшей из моды, а тогда только начинавшей делать карьеру с большим рекламным шумом и самохвальством-модерн, тоже еще необычным и диким в те смирные времена. Куманин заступался за артистку. Антон Павлович жестоко над нею издевался:

   — Послушай же, она просто отсыревшая фагот с засоренными клапанами.

   — Согласитесь, Антон Павлович, что (Куманин назвал роль) она играла с душою? Александр Валентинович! - обратился он ко мне. - Поддержите меня: ведь слышна душа? ведь не без души актриса?

   — Нашли, на кого ссылаться, — прогудел Антон Павлович. — Я ему не поверю: он думает, что у женщин зеленые души".

остались не записанными на пластинки, но сохранились в многочисленных воспоминаниях восторженных современников. 
Бывало, Федор Иванович после спектакля, в состоянии эйфории бросает клич своему окружению: 
- Все в ресторан! На банкет! Всех угощаю! Никто ни в чем себе не отказывает! 
И вот человек двадцать-тридцать едут в какой-нибудь кабак, где приглашенные заказывают самые изысканные блюда и напитки, а сам предводитель не смолкает ни на минуту, травя байки, рассказывая анекдоты и истории. 
Народ в восторге! 
- Вот она, русская душа, широка, как матушка-Волга! Какой человек! Гений! 
В конце застолья гений неожиданно затихает, ощупывает карманы и  что-то бормочет. 
- Вот, черт. Куда же делся?.. 
- Что-то случилось, Федор Иванович? 
- Да бумажник не могу найти. Наверное, в театре оставил. Съездить, что ли? 
После этого с крайне озабоченным видом Федор Иванович поднимается и, весь мрачный, исчезает из ресторана, в то время, как официанты разносят восторженным поклонникам русского гения счета, увидев которые, трезвеют даже те, кто уже не может и встать. В полном молчании все сбрасываются и оплачивают счет самого Федора Ивановича. 
- Эвона, не повезло как Федору Иванычу! Ну, найдет, поди, - расходясь, сокрушаются будущие восторженные мемуаристы.   
...Константин Коровин вспоминает, что к концу жизни в исполнении этого номера великий русский бас Шаляпин достиг недосягаемого совершенства.

[700x663]

Так как сайт Каспарова у нас как бы блокируется, то я считаю важным выложить этот текст. 

БУКВАРЬ 1946 ГОДА С. П. РЕДОЗУБОВА.

[357x500]

Среди первых картинок: школа, дом, танки, самолеты, солдат, возвращающийся с фронта.
— У-у, — воет собака.
— У-у!.. — свистит поезд.
— Ах-ах, — причитает девочка над разбившейся чашкой.
О-о! — человек в военной форме выходит из машины (реакция мальчика). У человека — Орден.
— Ам-ам! — солдат обучает охранную собаку.
Мама. Муха. Му-му.
— Сом. — Сам сом! Сом с усом!
— Сама мама!
— Ах, ах, муха! —Ух, муха!
У мамы сом. — Мама, мама, усы! У сома усы! Усы русы. Мы сами с усами.
Мальчик не деревянной лошадке с игрушечной винтовкой: — Но!
— Нина, носи рамы!
У Шуры лом. Шура мал. И лом у Шуры мал.
У Нины рана. Рана ныла. Нина мыла рану.
Топор. Хомут. Тут топор, тут хомут.
У хаты наши малыши. У них лопаты. Они рыли окопы. — Ну, рота, тихо! — Тима, кати танк! — А ты, Рита, кати пушку!
Ужи у лужи. — Вижу жука и ужа!
— Это Пушкин. Пушкин поэт. Он писал стихи.
Пушка: ух! Бух!
Брат пошел в лес на охоту. За ним бежала Белка. Борис убил в лесу волка. Волк лежал на траве. У волка шуба тепла. Зубы у волка белые, а сам он серый.
Зимой морозы, а летом грозы.
Я рисую, я рисую Нашу армию в бою — танки, пушки, пулеметы, Кавалерию мою.
Вот летают самолеты, Самолеты-ястребки. А вот тут отряд пехоты На врага идет в штыки.
Немцы напали на нашу страну. Немцы — наши враги. Наши бойцы немцев прогнали.
Летит самолет быстрее птицы. Охраняет самолет наши границы. Русские люди храбры и смелы. Мчится наша конница. Кто за ней угонится?

[283x398]
Володя Ульянов учился в гимназии. Его товарищ Коля говорил:
— Из арифметики ничего не понимаю. Пойду к Володе. Он все знает. Мальчики брали задачник. Володя объяснял. Скоро Коля научился решать задачи. Часто Володя уходил в гимназию раньше и помогал перед уроками.
Ленин — наш вождь. Ленин умер, но не погибло его великое дело. Дело Ленина продолжает Сталин.
[388x524]

Сталин наш вождь.
Сталина знает весь мир.
Все трудящиеся горячо любят своего мудрого вождя. Сталин привел народ к новой радостной жизни.
Слава советскому народу!
Слава Красной армии!
Слава великому Сталину!

Эллен Терри много пишет о своих двух детях.

Истории смешные и колоритные. И хотя любая мать может рассказать немало забавных эпизодов о детстве своих чад, воспоминания Терри интересны еще и тем, что ее «Тедди» — это легендарный Гордон Крэг.

А хотя дочь Эдит (Эди) не стала особо заметной фигурой в театральной жизни, ее образ в книге воспринимается как своеобразный прототип девочки Уэнди, которую играла Кристина Ричи в фильме «Семейка Адамс».

Детство Терри, как и детство ее детей, прошло в театре. Всего у родителей Эллен было одиннадцать детей, двое умерли вскоре после рождения.

«Представляю, как трудно подчас приходится детям не­которых странствующих актеров, но моя мать никогда не пренебрегала своими обязанностями. Она много работала в театре и все же находила возможность не бросать своих детей на произвол судьбы, а старалась вырастить их здо­ровыми, счастливыми и образованными, во всяком случае, по части театра. Пока дети были слишком малы, чтобы оставлять их дома (а мои родители в каждом городе, куда мы приезжали, старались подыскать квартиру как можно ближе к театру), моя мать заворачивала их в шаль и укладывала спать в своей уборной. Так что задолго до того как я начала выступать в театре, я уже бывала в нем.

Позднее, когда мы немного подросли и нас можно было оставлять одних, в нашем доме как-то произошел пожар, и мать, в ужасе выбежав из театра, бросилась к нам. Она успела вывести нас на улицу, забрала с собой в театр и как ни в чем не бывало вышла на сцену в следующем акте. Мне кажется, такое присутствие духа свойственно нашей профессии больше, чем какой-либо другой. Мы выходим в следующем акте, что бы ни случилось, и, если хорошо знаем свое дело, ни один зритель не заподозрит, что про­изошло несчастье, что в антракте у кого-то из нас умер близкий друг или дети, оставленные в доме неподалеку, едва не сгорели заживо».

Тедди и Эди — дети Эллен Терри от внебрачной связи с архитектором Эдвардом Уильямом Годвином. Забавные отношения связывали брата и сестру. Так, Гордона, белокурого и напоминавшего ангелочка, Эдит  звала «украшением Англии»:

«В глазах сестренки «украшение Англии» был большим трусом. Она так и норовила стукнуть его по го­лове деревянной ложкой, если он ревел, а однажды, когда он заявил, что «мастеру Тедди страшно в темноте», при­нялась уговаривать его… стать женщиной!

Боюсь, что если я продолжу рассказ о своих детях, кто-нибудь из читателей воскликнет вместе с одним остро­умным и милым писателем, в седьмой раз смотревшим «Питера Пэна»: «Ирода б сюда хоть на часок!»

Ко­гда я вспоминаю, как маленькая Эди однажды все утро приносила мне крошечные букетики цветов и каждый раз заверяла, что «там еще много», я готова расплакаться. Но разве это кому-нибудь интересно, кроме меня?

Разве ко­му-нибудь интересно, что, впервые выкопав на огороде брюкву, она прибежала ко мне и стала требовать, чтобы я как можно скорее пошла посмотреть на нее:

— Мисс Эди нашла редиску! Она такая большая, та­кая большая, прямо, как бог!»

"Когда Россети увлекался кем-нибудь, он готов был демонстри­ровать свое поклонение самым экстравагантным способом. 

[567x700]

Однажды он купил белого быка, потому что у того были «такие же глаза, как у Джани Моррис», и привязал его на газоне перед своим домом в Челси.

[582x700]

Вскоре от газона не осталось и следа. Россети приглашал гостей полюбо­ваться на быка и всячески баловал его, пока тот не раз­нес все вокруг.

[700x478]

Тогда Россети с большой неохотой рас­стался с ним. В следующий раз он приобрел белого пав­лина, который, очутившись в доме, тотчас забился под диван. Тщетно Россети кричал: «Кыш, кыш!», чтобы вы­гнать его оттуда. Павлин отказывался двигаться с места. Так прошло несколько дней.

— Это очаровательное создание отказывается отвечать мне, — грустно пожаловался Россети приятелю.

Тот вытащил птицу.

— Не мудрено! Он сдох!

— Быки меня не любят, — сокрушался Россети не­сколько дней спустя, — павлины не приживаются в моем доме...

[700x504]

Эта история произвела на него такое впечатление, что он решил вознаградить себя за неудачу, купив несколько белых сонь-мушловок. Он разместил их на крошечных бамбуковых креслицах, и они выглядели очень мило. Когда зима прошла, он пригласил друзей полюбоваться ими и поздравить грызунов с пробуждением от долгой спячки.

[604x402]

— Они уже проснулись! — заявил он. — Но посмот­рите, как тихо они лежат! Как спокойны их позы!

Один из гостей нагнулся, чтобы рассмотреть зверю­шек поближе, и на лице у него появилось странное выра­жение. Казалось, он готов был заткнуть себе нос.

— Просыпайтесь, милые! — говорил Россети, щекоча зверьков гусиным пером.

— Им не суждено проснуться, — сказал гость,—

В шестидесятые годы, когда слава Корелли достигла апогея, Марио дель Монако, еще недавно считавшийся первым драматическим тенором мира, испытывал заметные  трудности в карьере, которые вдобавок усугубились автокатастрофой и ее последствиями. В «Метрополитен-опера», святая святых оперного мира, в силу ряда причин вход ему был закрыт. Виновником всех бед Дель Монако счел Корелли. Он публично потешался над ним, без конца повторяя шутку, придуманную братом, назвавшим Франко «Пекорелли» (обидное словечко, в котором присутствует намек на баранье блеянье), и это было крайне несправедливо — феноменальный по красоте и возможностям голос Франко был в эти годы на недосягаемой высоте.

[552x700]

В семейном кругу Дель Монако стеснялся и того меньше, изрыгая потоки брани на своего «соперника» и обвиняя его во всех смертных грехах.

[700x553]

По словам сына певца Джанкарло, 

[700x393]

бесконечные выпады отца в сторону Корелли заставили мальчика поверить, что Франко был настоящим дьяволом во плоти.

[439x640]

В Милане Дель Монако жили недалеко от четы Корелли, поэтому как-то раз Джанкарло решил заглянуть к ним, чтобы воочию увидеть, как выглядит дьявол.

«Я подошел к их порогу, остановился и позвонил. Изнутри раздался голос:

— Кто там?

 Я ответил:

— Дель Монако.

Дверь открылась, и я вошел. Корелли строго спросил меня:

— Кто ты? Я было подумал, что это кое-кто другой.

[579x462]

Я сказал, что я Дель Монако-младший. Франко и его жена предложили выпить вина и были ко мне как нельзя более дружелюбны. 

[475x671]

Корелли ничуть не походил на дьявола — каким я его представлял до этого.

На нем были шлепанцы и домашний халат с рисунком в японском стиле. 

[400x546]

Минут через пятнадцать я отправился домой. Так как я припозднился, меня спросили, где я был?

После ответа страсти в семье отца разгорелись с новой силой».

[593x600]

На похоронах Марио дель Монако Франко Корелли сказал: «— Он был лучшим. Величайшим. 

[700x525]

Я завидовал его эмиссии, самому типу его голоса.

Мы часто вели долгие телефонные разговоры о вокальной технике, и он многому меня научил... 

ПРИЗРАК БАЙКЕРА НЕ БРОДИТ ПО ЕВРОПЕ

[384x500]

Квинтэссенция того, о чем вещают отечественные СМИ: интервью байкера-путиниста Зладостанова, представленное здесь в виде тезисов.

[700x350]

Не менял ни одного авторского слова, только перевел из диалога в монолог.

Идеальный манифест Новой России.
В историю войдет как Манифест Зладостанова — Шуйского.

[452x700]

Манифест Новороссии, или Патриарх на Квадроцикле

— Основное в понятии "Русь" — это ПРАВОСЛАВНАЯ ВЕРА.
— Второй столп — это ИСТОРИЯ И ВОЕННЫЕ ПОБЕДЫ.
А 9 мая — один из важнейших наших праздников, наряду с Пасхой.
Оба они подкрепляют российскую государственность.
— Навязанный атеизм был одной из причин распада Советского Союза... Моя мать имела звания "Заслуженный учитель Украины" и была УБЕЖДЕННОЙ КОММУНИСТКОЙ. Тем не менее, каждый день у нее НАЧИНАЛСЯ С МОЛИТВЫ перед домашней иконой.

[690x459]

— Среди наших близких родственников были ЖЕРТВЫ СТАЛИНСКИХ РЕПРЕССИЙ, но несмотря на это у моей бабушки в комнате стояла ФОТОГРАФИЯ СТАЛИНА.

[589x387]

Это что-то из области мистики, но есть вещи, недоступные нашему пониманию, которые невозможно объяснить.
Для Европы это, конечно, непостижимо, а для нас это ЗАКОНОМЕРНОСТЬ, которой мы все ПРОНИКНУТЫ НА ГЕНЕТИЧЕСКОМ УРОВНЕ.
— С одной стороны, есть Сталин репрессий, с другой — есть Сталин победы в Великой Отечественной войне.
— ЧТОБЫ СПАСТИ МОСКВУ, ОН С ИКОНОЙ ЛЕТАЛ НАД ЭТИМ ГОРОДОМ.

[571x700]

— Проклиная Сталина, наши отцы, тем не менее, его почитали и шли за него на смерть, как за Христа. ПОРА ПРЕКРАТИТЬ ПОЛИВАТЬ СТАЛИНА ГРЯЗЬЮ. Несмотря на то, что нескольким поколениям людей промывали мозги, в российской истории ОН ОСТАЕТСЯ КУМИРОМ и непревзойденным вождем. Он создал грандиозное государство и уберег русскую цивилизацию от падения в бездну после заката империи царей.
— Всем, что у нас есть, мы обязаны ЕМУ. Поэтому мы НЕ ИМЕЕМ ПРАВА его критиковать.
— Я всю свою жизнь борюсь за свободу. Вот только ДЬЯВОЛ ЧАСТО СБИВАЕТ ТЕХ, кто ищет свободы, с ИСТИННОГО пути.
— В посткоммунистический период мы продолжаем бороться за свободу, на этот раз МЫ ОБОРОНЯЕМСЯ ОТ САТАНЫ, МИРОВОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА И ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ.

[589x700]

— Мы хотим предотвратить распад и крушение государства, иначе оно превратится просто в территорию, заселенную людьми, ПЯТАЯ КОЛОННА предпринимает все новые попытки добиться своих целей. Это силы, которые ПО УКАЗКЕ ИНОСТРАННЫХ ХОЗЯЕВ ТВОРЯТ В РОССИИ БЕСЧИНСТВА. Поначалу они сочли, что Россия — это магазин самообслуживания.
— К счастью, ПРИШЕЛ ПУТИН и доказал им обратное. Мы должны его за это НА РУКАХ НОСИТЬ.

[630x473]

Слава богу, что у нас такой президент.
— Я горд, что он не дает сделать из себя вассала мирового правительства.
В заключение корреспондент Die Tageszeitung спросил Залдостанова: правда ли, что он ПОДАРИЛ ПАТРИАРХУ КИРИЛЛУ МОТОЦИКЛ?

— На Пасху. КВАДРОЦИКЛ, — подтвердил байкер.

Я двигался по каким-то полуразрушенным домам и трущобам — со всей реалистичностью и тяжестью утреннего сна.

[700x560]

По бесконечным темным переходам поднялся на огромную высоту и открыл стеклянную дверь — я знал, что теперь нужно спускаться.

[700x437]

Но дальше была площадка без перил, очень узкая, за которой открывалась пропасть. 

[700x700]

Мимо меня прошла совсем молодая девушка, практически ребенок, и шагнула вперед. 

[395x567]

Я попытался схватить и удержать ее, но было поздно. 

[700x437]

На площадку вышел мой отец, глянул вниз и, рыдая, вернулся. Было чувство непоправимой, ужасной катастрофы.

[700x700]

А нужный выход был рядом. С окаменевшим сердцем я спускался по огромной лестнице, вроде Потемкинской, но из железных прутьев. Внизу какая-то гламурная знаменитость раздавала автографы поклонникам, а рядом полиция и врачи собирали кровавое месиво, уже не напоминавшее человека. Толпились зеваки, а я не мог подойти и глянуть, хотя знал, что там лежит кто-то бесконечно мне близкий.
Какая-то всеведующая бабка сказала:
— Да это кришнаиты устроили там на площадке склад литературы и не закрывают дверь! Постоянно кто-то падает и разбивается.
Люди в ярких одеждах с мешками и книгами прошли мимо и стали подниматься по лестнице.

[625x416]\

В этот момент я проснулся. Порадовался, что это был лишь сон.
Но меня до сих пор не покидает чувство происшедшей непоправимой беды.