И тут я подумала, бывает суррогат сахара, например, а бывает заменитель радости — позитив. Это они издалека непосвящённому кажутся одинаковыми, но на самом деле не верьте, потому что позитив начинается где-то снаружи, от какого-то толчка, вспышки, хлопушки, а радость рождается внутри и иногда очень тихо, сначала даже не понимаешь, что с тобой происходит, а потом вдруг чувствуешь на своих губах улыбку — это радость посетила. И никакой позитив её не заменит, хотя всё-таки не позволит вешать нос. Шумный только он, этот позитив, а уже поздно, спать пора укладываться, потому картинка вот такая — клубочно-задумчивая. На тихую ночь.
художник Vladimir Dunjic
смотрим вокруг
кому-то нужно ваше дыхание
оно действительно нужно
Прошлого нет. Ни в каких смыслах, философском, эзотерическом, историческом или ещё каком-нибудь. Есть сейчас и то, что мы себе позволяем. Да, будь, что будет! И в этом месте следует заметить, что природа предусмотрительно наделила человека сознанием. Потому что, желая перемен к лучшему, следовало бы позволять себе чуть больше, чем обычно мы это делаем, в одних случаях, и чуть меньше — в других. Важно с точностью металлоискателя определить их. А если нет?
Пересматриваю фильм Вуди Аллена «Будь, что будет». И ничего не могу поделать — симпатизирует мне это вредный несостоявшийся нобелевский лауреат Борис.
Я долго болела. Не знаю, сколько. Но глядя теперь на когда-то милые сердцу игрушки, вижу выцвевшие лоскуточки и поблекшие фантики. Я так старалась вдохнуть в них жизнь, что запамятовала о значении этого слова. Откапывая в себе способность жить, под воздействием всевозможных тренингов постоянно находишься под взглядом со стороны: не так, не туда, снова неправильно, — жесткие, как заломы на грубой ткани, слова. Всё не то... И понимаю, что не податливость, а мягкость может помочь. Надо вспоминать. Или учиться заново.
Вчера мамы гладили белые блузочки и рубашки, с любовью вешали их на спинки стульев, на которых уже брючки, юбочки... Принуждали своих чад примерить, умилялись, мысленно оборачивая время вспять, туда, где ещё маленькие, такие маленькие, а теперь... И восхищенные собой девочки от избытка чувств своих и маминых бросались к ним в объятья. И вдруг осознавшие себя взрослыми мальчики растерянно утешали «ну, мам, что ты...» ... Пропадают округлые детские черты, вызывающие умиление у бабушек возле подъезда, и детская непосредственность и непоседливость, так забавляющие их, теперь на фоне угловатости опасно граничат с наглостью. Всё-таки первое сентября — это порог, через который каждый год изменившейся походкой. Первый год я не волновалась перед этим днём, как пред своим экзаменом. Не привычка — вера в своё чадо.
Успехов нам всем.
Найдено в интернете. Кто есть Женя Баранова, не знаю.
Эдгар По
На опушке старого , мрачного , обвитого в таинственно-жесткую вуаль леса, над
которым носились темные облака зловещих испарений и будто слышался
фатальный звук оков, в мистическом ужасе жила Красная Шапочка.
Габриэль Гарсия Маркес
Пройдет много лет, и Волк, стоя у стены в ожидании расстрела, вспомнит тот
далекий вечер когда Бабушка съела столько мышьяка с тортом, сколько хватило
бы, чтобы истребить уйму крыс. Но она как ни в чем не бывало терзала рояль
и пела до полуночи. Через две недели Волк и Красная Шапочка попытались
взорвать шатер несносной старухи. Они с замиранием сердца смотрели, как по
шнуру к детонатору полз синий огонек. Они оба заткнули уши, но зря, потому
что не было никакого грохота. Когда Красная Шапочка осмелилась войти
внутрь, в надежде обнаружить мертвую Бабушку, она увидела, что жизни в ней
хоть отбавляй: старуха в изорванной клочьями рубахе и обгорелом парике
носилась туда-сюда, забивая огонь одеялом.
Гора жила в молчании.
Молчанием дышало небо.
Их незримые дети-желания бросали в небо ширококрылых птиц.
Те парили в безмолвии. Ко времени вдруг камнем бросались вниз к подножию горы и снова взмывали.
Говорят, это очень красиво. Говорят, поэты поют об этом стихи.
Не буду спорить. За спорами не увидеть красоты, ничего не разглядеть.
Днём я отправилась гулять. Что мне смог предложить город? Надо заметить, любое блюдо подавалось под лёгким соусом порывистого, но тёплого ветра. И это не обсуждалось.
а) аллея в старой части города (это блюдо от шеф-повара, им не испортишь ни одну прогулку);
б) солнце (большая удача, что оно мне сопутствовало, ведь наличие этого блюда даже шеф-повар не может гарантировать);
в) этот пункт и ниже — всевозможные варианты на любой вкус:
давно влюблённая пара, сидящая на лавочке и поедающая мороженое, но с бо’льшим интересом созерцающая что-то там вдали каждый со своим интересом;
д) непоседа малыш на коленях у мамы, никак не желающий смотреть в объектив фотоаппарата, как ни старался привлечь его внимание папа, потому что в руках у мамы куда более яркая вертушка, порхающая лопастями, словно райская птица крыльями;
г) два джентльмена, застывших друг перед другом каждый в героической позе Петра I, продиктованной важностью беседы и нежеланием уступить;
е) фотографирующиеся туристы
ж) снующие роллеры
з) окаменевшие полицейские
и) мамаши, папаши, их дети, их бабушки и дедушки, и многочисленные родственники, приехавшие погостить, оставить что-нибудь на память и что-нибудь увезти с собой...
Подобно реке, текли потоки людей, кто, впадая в широкое русло проспекта, кто, отсеиваясь и растворяясь под арками дворов. Я заметила, что в массе своей люди дружелюбны и улыбчивы, гораздо приятнее, чем поодиночке, ибо скользнув в один из дворов, чтобы срезать путь к дому, сразу натолкнулась на надпись «злая собака», на взгляд аборигена, обитающего вдоль русла этого тихого ручья «кто ты, чужеземец? ступай своей дорогой». Но ничто не смогло испортить воскресной трапезы эмоций. Важно правильно выбрать блюдо и вовремя остановиться.
Bon appétit.
Пока это моё я тащит меня же по закоулкам сознания, вытаскивая по большому счёту не нужные мне понимания, ибо далеко философствование от Бога. А искусство? Далеко от Бога? О назначении его умствовали великие, что же я со своими разговорами около. Искусство, как песня о прекрасном, как глоток вдохновения и отдохновения страждущим в поисках идеала и истины. И как сюда пристроить Достоевского, например, сложные характеры и обнажённые переживания героев его произведений?
Ниже работы Люсьена Фрейда, напомнившие мне романы нашего классика. Не скажу, что портретами можно насладиться; в них можно копаться, всматриваться, минуя своё отражение в зеркале (это больнее). Прорисованная сущность отталкивает, не правда ли? Ну, по крайней мере, работы Люсьена Фрейда отобьют желание стать Дорианом Греем.
Если бы мне посчастливилось встреть мудрого старца, такого как в притчах: одинокого, седого, с посохом, я бы посмотрела ему в глаза, невзначай как-будто, чтобы не выглядело так, словно я его рассматриваю. А потому что глаза всё-таки о многом говорят, в то время как сами старцы предпочитают о многом умалчивать. По глазам я бы отчасти поняла, какой именно меня старец видит. Задавать вопрос типа «как быть?», наверное, не стала бы — он бы всё равно ответил «не занимайся ерундой, дочь моя». Но поинтересовалась бы: тяжело ли ему проникаться жизнью человека, ждущего ответа на насущные для него вопросы или, может быть, каждая жизнь — клише?
[показать]Если хочется уйти от реальности, но не так чтобы насовсем, а будто поплавать в море в жаркий день, чтобы освежиться, это можно читать. Сказочные героические образы, чистые-чистые, мне даже казалось, что люди в её рассказах на голову выше обычного населения земли не только нравственно, но и физически. Текст непривычно кишит вещами, запахами, именами, знаками препинания, но это не напрягает — игра же. Да, именно. Эта финская девочка с нами играет, мы же здесь, читатели, и она ведёт нас пальцем по строчкам. И клубочки, баночки, цветные стёклышки в холодный стальной день — романтика. И вдруг, бац! И Никки Каллен не финская девочка, а молодой человек с Дальнего Востока Паша Гуров. Я сначала даже расстроилась — удобно было воспринимать автора от заявленного. Хотя, псевдоним — дело автора и дело вкуса — сыграл хорошую службу, сказки именно хрупкой финской девочки растворили серость будней.
"...Париж, совсем не такой, какой он есть на самом деле; а маленький-маленький городок, и все дома там — часы, у каждого — свой; и форма часов под характер; и она там бродит по улицам, смотрит, удивляется; потом ищет свой, а её дом — самый обычный синий будильник..."
Он возвращался домой. Этим вечером было очевидно, что лето умирает: стены домов отдавали накопленное за последние месяцы тепло, в то время как от аллеи рядом с дорогой уже тянуло сырым холодом. Он старался идти как обычно. Вот именно, старался. Карман жгло её письмо. Он видел, что именно от неё, он даже ждал его, но не стал читать сразу, официально оправдывая себя «прочту дома, не спеша, так будет лучше», но что-то в груди стонало в то же время «а чего она хотела?! Пускай подождёт, я вообще не обязан ждать от неё чего-то». Он спокойным шагом преодолел перекрёсток, миновал один квартал, но ладони в карманах всё же вспотели. Правда, на какое-то время ему, действительно, удалось отвлечься, засмотревшись на искусных роллеров.
И дома он оттягивал прочтение, словно томил этим не только себя, но и её. «Трус», — выругался и открыл письмо.
Она писала ровно и спокойно — знала его. Таким языком говорит совесть. Слова шли словно не с листа, не её голосом, а будто звучали у него в голове. С ними нельзя было не согласиться, как со своей совестью, но по той же причине их нельзя было принять. На мгновенье ему стало тепло, словно прикоснулся к ней, он прижал письмо к груди, но её упрёк тут же взорвал его: «Дрянь! Дрянь! Дрянь!» — прорвалось вслух — плевать, пускай соседи слышат! И с искажённым мукой лицом снова: «Дрянь! Дрянь!» Чем больше отвращения было в его словах, тем грязнее она ему казалась, тем меньше правоты оставалось в её словах на тот момент. Опустошённо: «Дрянь...» Он опустился на стул рядом с окном. Во дворе играли дети, пересыпая холодный песок, скрипел велосипед, жевали свою песню качели. Торопиться было некуда.
[показать]