смотри - у неё из-под юбки сыпется розовый снег,
она роет в сугробах могилы-подкопы - планируй побег;
кровь на снегу не засохнет.
слышишь, как плачет под чьим-то балконом щенок?
холод дезинфицирует, прошлое отомщено,
но в словарях больше слов нет.
она обнимет тебя по-сиамски, врастёт грудью в грудь,
снимет одежду, словно прогнившую насквозь кору –
вьюга возьмёт тебя голым.
собирай слово «вечность» из осколков бутылок, сердец,
когда минус сорок, можно ходить по воде.
можно петь гимн во весь голос.
смотри – она плачет и катится жидкий азот,
не надейся, безумец, герда тебя не спасёт,
вынь зеркальный осколок из глаза.
тебе хорошо, ведь не замерзает спирт,
и легче решать, кого или что в нём топить.
а она не потерпит отказа.
она тебя снегом под кожу залюбит до язв,
но ты обнимаешь в ответ, как всегда не боясь,
ни во что не вникая.
а под утро она зацелует кровавый твой след,
и заморозит тебя в себе на десятки лет –
будь ты хоть кай, хоть каин.
сладко ли, горько ли, долго ли, коротко ль -
выговоришь дотла.
схватит за горло надорванный колокол,
за пеленою глаз
ветрено станет, туманно и трепетно,
будет расти прилив.
помнишь, как верила, да не ко времени?
помнишь.
да помнишь ли?
тени в кругу не догнали друг друга и
спрятались за углом,
алая, тёплая, острыми рунами
вскрыла бумажный лоб.
дай же мне, дай, безымянное, страшное,
виденное во сне.
не пожалею ли - даже не спрашивай.
не пожалею.
нет.
Закину тебе голубей почтовых,
На открытках пафосный штемпель - Ницца,
Засыплю стихами, впрочем, не ново…
Как ты захочешь, так и откликнется.
Так аукнется – душу всю вытрясет,
Вывернет, тихо прикрепит на гвоздик,
И за окошко вечером вывесит
Замерзшие слезы, снежные гроздья.
Согреть в ладонях душу хорошую,
Поставить на полку, как фото в рамке,
Имя катать во рту, как горошину,
Вернуться в то лето, где ты в панамке.
Я теперь взрослый, и дети малые
По лавкам – семеро, по жизни – в планах,
Ловишь мысли ненужные, странные,
И носишь кусочки луны в карманах…
Нарисуй меня. Только счастливым.
И морщинки у глаз нарисуй.
Мне любители радужки смыли,
Подотри все морозные пыли
Теплотою дыхательных струй.
Область лапок гусиных и смайла
Постарайся не слишком уж старо,
Постарайся на фоне с собой.
И волос оживлённые тучи,
Чтобы клок, как на пальцы накручен,
Омывает ладони рекой.
Опусти за спиной эту скверну,
Я всегда невпопад. Я,наверно,
Поспешил появиться на свет.
Опусти этот мир с его спесью...
Может, лучше постель? И повесим
Балдахин, выдающий просвет.
И себя нарисуй, между прочим,
Я один - как-то слишком не очень,
Я один - чёрно-белый пейзаж
С постоянно закрытою дверью,
И за что только в Бога не верю?
ты - единственный мой антураж.
Умереть бы...
Собакой...
Не той,
что, в отрыжку сытая,
жир свой прячет
в ошейника кружева,
а той,
что дракой давно убитая,
верит тому, что еще жива...
с любовью, как карточка в рамке...
мне будет, примерно, за тридцать,
в московском сыром декабре.
замолкнут в домах половицы,
подъездные дети и пьянки...
набитый с её поясницы,
померкнет узор на ковре.
она не скупилась в награде,
но не отрекалась от санкций.
не вешала на горизонте
ни взгляд, ни мечты, ни штаны.
и, если Эдем не в блокаде,
она не боялась реакций
желаний на яблочном фронте
за час до начала войны.
ушла за четыре границы,
приходят с годами и дети.
её безответные письма
хранятся в закрытом столе.
но как-то завоют страницы,
желая концовки, и в сети
завяжется слово для ритма,
не найденное в словаре.
когда засыпают лотосы,
она отпускает волосы,
по пятницу модный кэжуал и снежные кружева.
вцелуясь по пятки, ломится,
страдает моей бессонницей...
а привкус её полуночи и сладостен, и островат.
вшиваясь ногтями-спицами,
скрывается за ресницами...
змеиным изгибом нежится, уснёт у моей руки.
когда воскресают лотосы,
она прибирает волосы
и душат до истощения неприторные духи.
она отравляет голодом,
не слышит, как это дорого,
не верит и не надеется, не видит мои стихи.
в моей голове реют бабочки,
и гусеницы окрыляются -
с ботинок испачканных в тапочки
при входе в чертог обуваются.
в моей голове посекундные
минуты длиннее, чем сутки, и
ночные, дневные и скудные
узоры меняются в сумерки.
в садах темноты и беспамятства,
воюющего с незабудками,
кружат, погружаются в таинство
и плачут над Божьими шутками.
"и Боги страдают от участи." -
ремарка на каждом надгробии...
"и люди - не мошки..." - по глупости
замешано в нашем подобии.
в полёте мерцают гирляндами
зависшие в воздухе бабочки
над кладбищами и полянами,
с ловцами играются в салочки.
Однажды доктор Хаус и Шерлок Холмс встретились в кафе, чтобы пропустить по рюмочке коньяка(такое случается редко, чаще вообще не случается, всё-таки парни живут в разных веках) и их взгляд привлёк мужчина, сидящий с женщиной, за соседним столиком:
- мне кажется, Хаус, этот человек – политик.
- с чего вы взяли, Холмс?
- это же элементарно, Хаус. Этот человек умеет улыбаться, говорит то, что можно трактовать двояко, а главное, выполнит он или не выполнит своё обещание – люди всё равно останутся недовольны.
- по-моему, описание больше подходит астрологу или экстрасенсу. И то, что он без свитера, бороды и очков, ещё не говорит, что он не астролог.
- да, но он не разглагольствует об этом на каждом углу, а значит и сам не до конца верит.
- проще говоря, экстрасенсы верят в то, что не имеет пользы, политики не верят в то, что могло бы принести пользу…
- и те, и те – идиоты, Хаус.
- и мне такой расклад подходит… кстати, Холмс, а может, он просто парень из рекламы Чупа-Чупс?
неважно прав или неправ человек в суждениях. заставив задуматься, предложенной темой он заложил фундамент для будущего концепта, а значит уже сделал пол дела.
ищу карманную девушку. для наведения внутреннего порядка.