– Как это – «наша возьмет»? – спросил капитан.

– А так. Завтра поутру придет московский народ в Кремль, большой толпой. Станут Петра царем кричать, а в правительницы царицу Наталью Кирилловну. Уж ходят наши по Москве и посадам, шепчут. Федор и Иван-де слабы, немощны. Лекаря говорят, оба царевича на свете не жильцы, в правители не годны. Иди, капитан, отсыпайся. Не твое дело боярским оком и ухом быть, твое дело шпагу крепко держать. Завтра будет тебе работа. С рассвета заступишь со своими на караул вокруг Грановитой палаты, там будет Дума сидеть. Стремянных и копейщиков близко не подпускай. Если что – руби их в капусту. Понял, какое тебе дело доверено?

Хорошая девочка Лида
В красавцев спортивного вида
Всё время влюблялась,
Но предохранялась,
Чтоб не было клэпа и СПИДа.

Глава четырнадцатая

Стишок был прилипчивый, про предпубертатную любовь. «Хорошая девочка Лида на улице этой живет», бормотал теперь Николас с утра до вечера и видел перед собой не какую-то неведомую ему Лиду, а улицу Таганскую и дом №15, затянутый зеленой сеткой.

Вот и сейчас магистр размахивал лопатой в такт амфибрахию – между прочим, трехстопному, с женской рифмой, что соответствовало размеру классического лимерика. «Он с именем этим ложится и с именем этим встает». Ритм был удобный, в самый раз для физического труда, и дело шло споро.

Наконец из-под мусора показались полусгнившие доски. Очевидно, в подвале когда-то жили люди, раз настланы полы.

Пришлось отложить лопаты и взяться за ломы. Вскрыли один слой досок, за ним обнаружился другой, обугленный.

– Вот вам и пожар 1890-го, – заметил Болотников, вытирая вспотевший лоб. – Ну что вы всё бормочете? Вперед, Фандорин, мы близки к цели.

апитан пожал плечами – мол, я-то тем более.

– Ливонец стал изучать этот трактат и ахнул – книга оказалась ложной, вернее двойной: сверху греческий текст на пергаментных листах, а под ним . другой, еще более древний, написанный на папирусе. В прежние времена так иногда делали – прятали одну книгу внутри другой… Воск застыл.

Дайте-ка выну.

– А что там было, на этом секретном папирусе? – спросил фон Дорн, стирая с десен восковой налет.

Адам Вальзер воздел палец и изрек:

– Всё золото вселенной. – Посмотрел на отвисшую челюсть мушкетера, засмеялся. – Я не шучу. В этой арамейской рукописи подробнейшим образом излагался рецепт изготовления Красной Тинктуры.

– Рецепт чего?

– Красной Тинктуры или Магистериума – магического порошка, который иногда еще называют Философским Камнем.

– Того самого Философского Камня, который пытаются добыть алхимики? Камнем, при помощи которого любой металл можно превращать в золото?

А может быть, аптекарь сумасшедший, подумал капитан. Ну, конечно. И ведет себя странно, и говорит чудно. Но голос здравомыслия почти сразу умолк, заглушенный бешеным стуком сердца. Всё золото вселенной!апитан пожал плечами – мол, я-то тем более.

– Ливонец стал изучать этот трактат и ахнул – книга оказалась ложной, вернее двойной: сверху греческий текст на пергаментных листах, а под ним . другой, еще более древний, написанный на папирусе. В прежние времена так иногда делали – прятали одну книгу внутри другой… Воск застыл.

Дайте-ка выну.

– А что там было, на этом секретном папирусе? – спросил фон Дорн, стирая с десен восковой налет.

Адам Вальзер воздел палец и изрек:

– Всё золото вселенной. – Посмотрел на отвисшую челюсть мушкетера, засмеялся. – Я не шучу. В этой арамейской рукописи подробнейшим образом излагался рецепт изготовления Красной Тинктуры.

– Рецепт чего?

– Красной Тинктуры или Магистериума – магического порошка, который иногда еще называют Философским Камнем.

– Того самого Философского Камня, который пытаются добыть алхимики? Камнем, при помощи которого любой металл можно превращать в золото?

А может быть, аптекарь сумасшедший, подумал капитан. Ну, конечно. И ведет себя странно, и говорит чудно. Но голос здравомыслия почти сразу умолк, заглушенный бешеным стуком сердца. Всё золото вселенной!

Ну, положим, не любой, – покачал головой Вальзер, – а лишь те, что ближе всего к золоту по субстантивной массе. Например, ртуть. Видите ли, мой славный друг, внутри каждой частицы материи дремлют мощные силы, которые лишь ждут мига, чтобы проснуться. От того, в каком положении застыли эти силы, и зависит, что это за вещество – железо, медь или, скажем, олово. Вещество, именуемое Философским Камнем, пробуждает эту потаенную силу, многократно умножает ее, так что силы материи приходят в движение и застывают, уже сцепившись иным образом. Вследствие этого процесса один элемент способен превращаться в другой. Разумеется, чем элементы родственней друг другу, тем меньше Философского Камня потребно для трансмутации.

– И в этом самом Замолее содержался рецепт добывания золота?

– Да, с подробнейшим описанием всех стадий этого процесса и даже с образцом золотых песчинок. Савентус видел их собственными глазами и испытал кислотой.

Корнелиус схватился рукой за воротник – стало душно, жарко.

– Значит, всё точно? И Философский Камень – не выдумка шарлатанов?

– В своих записях пастор клянется Господом Иисусом, что золото настоящее и что рецепт достоверен. Савентусу случалось заниматься алхимией, так что он знал толк в подобных вещах.

– Погодите, герр Вальзер, я ничего не понимаю… – Капитан схватился за виски. – А почему

2 ..
72
73
74
75
76
77
78
79
80
81
82 ..
136
137 Содержание Шрифт Запомнить


77

– Монахи? А я думал, это обычные грабители, которые нацепили черные рясы, чтобы их было не видно в темноте.

– Разве вы не узнали Юсупа? – удивился аптекарь. – Вы же были с ним лицом к лицу.

– Какого Юсупа? Вы имеете в виду ту каналью, что вышибла мне зубы? Нет, лица я не разглядел – луна светила ему в спину. Разве он мне знаком?

– Это же Иосиф, подручный митрополита Антиохийского!

– Вы хотите сказать, что на вас напали люди Таисия?

Корнелиус вспомнил, как высокопреосвященный шептался о чем-то с чернобородым аскетом, и тот сразу выскользнул за дверь. Нет, это было совершенно невозможно.

– Не может быть, – затряс головой капитан. – Такой ученый муж, служитель Божий. Вы ошибаетесь!

– Кто служитель Божий, Юсуп? – Вальзер рассмеялся. – Не хотел бы я встретиться с его богом. Юсуп – сириец, хашишин, главный доверенный Таисия, исполнитель всех его темных дел.

– Хаши… Кто?

– Хашишин. Есть на Востоке такой тайный орден. Его членов сызмальства готовят к ремеслу убийцы. Эти люди верят, что могут достичь райского блаженства, если будут убивать по велению своего имама. Все тайные убийства Леванта и Магриба совершаются хашишинами, они мастера своего кровавого дела. У них нет ни семьи, ни обычных человеческих чувств и пристрастий – только курение хашиша да верность имаму.

– Да, я что-то слышал про этих фанатиков, – кивнул фон Дорн. – Их еще называют ассасинами. Но только при чем здесь его высокопреосвященство?

2 ..
71
72
73
74
75
76
77
78
79
80
81 ..
136
137 Содержание Шрифт Запомнить


76

– Это для анатомических занятий, – пояснил Вальзер, уже успевший зажечь свечу. – Его, как и меня, зовут Адам. Я держу его в сенях для дополнительной защиты от воров – вдруг кто-нибудь из самых отчаянных не устрашится чертовой дюжины или, скажем, не умеет считать до тринадцати. Входите, милости прошу.

Он зажег еще несколько свечей, и теперь можно было разглядеть просторную комнату, верно, занимавшую большую часть подклета. Диковин здесь имелось предостаточно, одна жутчей другой.

На стене, над схемой человеческого чрева, висела большущая черепаха с полированным панцирем. Слева – огромная зубастая ящерица (крокодил, догадался Корнелиус). На полках стояли желтые людские черепа и склянки, где в прозрачной жидкости плавали куски требухи – надо думать, тоже человечьей. Повсюду на веревках были развешаны пучки сухой травы, низки грибов, какие-то корешки. Ни иконы, ни распятия Корнелиус не обнаружил, хотя нарочно осмотрел все углы.

– Тут у меня и приемный покой, и аптека, – объяснял хозяин, устанавливая меж четырех канделябров чудной стул – с ремешками на подлокотниках.

– Это зачем? – опасливо покосился фон Дорн на пытошного вида седалище.

– Чтоб мои пациентки не бились и не дергались, – сказал Вальзер. – Но вас я, конечно, привязывать не стану. Для мужественного воина, как и для философа, боль – пустяк, не заслуживающий внимания. Простой зуд потревоженных нервов. Садитесь и откройте пошире рот. Отлично!

Корнелиус приготовился терпеть, но пальцы лекаря были ловки и осторожны – не трогали, а скользили, не мучили, а щекотали.

– Очень хорошо. Удар был так силен, что оба корня расшатаны. Я легко их выдерну… Какие превосходные, белые зубы – словно у молодого льва. О, вы настоящий храбрец! Знаете, я человек робкий, я не понимаю природы бесстрашия. Храбрые люди так легко и безрассудно рискуют своей жизнью, совершенно не думая о последствиях. Ведь малейшая ошибка – и всё. Чернота, небытие, всему конец. Девять месяцев в материнской утробе, долгое и трудное взросление, счастливое избавление от мириада болезней и опасностей – и всё это растоптано, перечеркнуто из-за одного неразумного шага. Гибнет целый мир, данный человеку в ощущениях и работе рассудка! Ведь умрешь – и не узнаешь, что будет завтра, через год, через десять лет. Никогда больше не увидишь весеннего утра, осеннего вечера, травяного луга, стелящегося под ветром! Как вы непростительно, преступно глупы, господа смельчаки! И все же я восхищаюсь вашей глупостью. Она великолепна, эта бесшабашность, с которой человек из-за прихоти, вздора, каприза отказывается от всех даров жизни и самого бытия! Воистину лишь царь вселенной способен на такое расточительство! Шире рот, шире!

Корнелиус замычал, ибо лекарь вдруг ухватил его чем-то железным показалось, что прямо за челюсть – и потянул.

– Один вынут. Р-раз! Вот и второй. Прополощите рот водкой и выплюньте в миску.

Как следует погоняв меж щек изрядный глоток водки, выплевывать ее капитан, конечно, не стал – проглотил и сразу потянулся к бутылке выпить еще, но Вальзер не дал.

– Довольно. Я хочу, чтобы вы внимали мне с ясным рассудком. Я собираюсь сообщить вам нечто такое, что изменит всю вашу жизнь.

Аптекарь взволнованно поправил очки, испытующе посмотрел фон Дорну в глаза.

– Надеюсь, изменит к лучшему? – пошутил тот.

Вальзер задумался.

– Прежде, чем я отвечу на этот вопрос, скажите, герр капитан, есть ли в вашей жизни какая-нибудь великая тайна, которую вы пытаетесь разгадать?

– Великая? Слава богу, нет. – Корнелиус улыбнулся. – Разумеется, кроме самой жизни.

– Тогда считайте, что до сих пор вы по-настоящему не жили, – очень серьезно, даже торжественно сказал Вальзер. – Человеческая жизнь обретает смысл, только когда в ней возникает Великая Тайна. Слушайте же. Вы первый, кому я решил открыться. Если б я верил в Бога, то счел бы, что вас послал мне Господь. Но Бога нет, есть только слепой случай, а стало быть, спасибо слепому случаю.

Фон Дорн почувствовал, что ему передалось волнение собеседника, и шутить больше не пытался – весь обратился в слух.

– Вы храбрый, сильный, великодушный рыцарь. У вас живые, умные глаза. Как редко соединяются в людях эти драгоценные качества: сила, великодушие и ум. Возможно, я совершаю непоправимую ошибку, доверяясь вам, но ведь если

И совершенно бесплатно. У меня остался кусочек кости африканского единорога, берег для самых высоких особ, но для вас не пожалею.

Капитан так и дернулся:

– Зубы можно вставить? Вы не шутите?

– Ну, конечно, можно! Я нажил здесь, в Московии неплохое состояние, делая замечательные искусственные зубы для зажиточных горожанок – из моржовой и слоновой кости, а особенным модницам даже из шлифованного жемчуга!

От внезапно открывшихся горизонтов Корнелиус просветлел и лицом, и душой.

– Из жемчуга это прекрасно! Я тоже хочу из жемчуга!

Вальзер поморщился:

– Единорог гораздо лучше. Что жемчуг? Через год-другой раскрошится, а рог риносероса будет служить вам до гроба. И не забывайте, что писали древние о магических свойствах единорога. Его кость приносит удачу, оберегает от болезни, а главное – привораживает женские сердца.

=

=Мой друг из Рио-де-Жанейро
Имеет пошлые манейро:
В День радио, седьмого мая,
Буквально все с себя снимая,
Он хлещет шампанейро в компанейро.

=

=сын мой, ты на исповедь ко мне приходи. Я хоть и принял православие, но от католической веры не отрекся потому что Спаситель един, хоть по-латински ему молись, хоть по-славянски. И Святейший Престол меня от матери-церкви не отлучал, священнического звания не лишал. Могу и исповедывать, и грехи отпускать. Придешь?» Искушение облегчить душу было великим, но и сомнение брало. Как это возможно – разом быть и католиком, и православным? За приглашение фон Дорн поблагодарил, обещал прийти. Но не пошел, а грек, хоть после и виделись многократно, не настаивал.

При Таисии всегда был ближний келейник, чернобородый, молчаливый, со страшным костлявым лицом. Нерусский – должно быть, тоже грек или левантинец. Звали его Иосифом. Про него говорили, что он лют верой, носит под рясой железные вериги и всяко умерщвляет плоть – по ночам, чтоб избавиться от мучительных соблазнов, точит себе зубы напильником, только через такое невозможное страдание и превозмогается. Вериг Корнелиус не видел, зато острые, почти что треугольные зубы заметил и проникся почтением. Видно было, что Иосиф и в самом деле человек святой.

=

Александр Сидоров. Русский лимерик


---------------------------------------------------------------
© Copyright Александр Сидоров
Email: zhiganets@mail.ru
---------------------------------------------------------------

ИМЯ АВТОРА ЭТОЙ ЦИНИЧНО-ВЕСЁЛОЙ КНИЖИЦЫ прочно связано с поэзией
Туманного Альбиона. Достаточно вспомнить хотя бы его перевод монолога принца
Гамлета "Быть или не быть - вот в чем вопрос" - "Жужжать иль не жужжать -
во, бля, в чем заморочка". Или переложение киплинговского "Из ливерпульской
гавани":

Из пересыльной гавани,
В каптерку сдав рога,
Зэчня уходит в плаванье
К колымским берегам...

На этот раз читатель познакомится с забавными пятистишиями про веселых
чудаков из разных концов света, творящих невесть что и попадающих в нелепые
ситуации. Родилась эта стихотворная форма в ирландском городе Лимерик (или
Лимрик), а довел ее до совершенства английский мастер поэтических нелепиц
Эдвард Лир.
У лимерика есть ряд особенностей, которые отличают его от других
стихотворных жанров. Это - пятистишие, в котором рифмуются между собой
первая, вторая и пятая строки, а также третья рифмуется с четвертой. При
этом в первой строке, как правило, мы знакомимся с героем (или героиней)
стишка, а также узнаем, откуда они родом. В пятой строке обычно повторяется
название города, деревни или страны (но необязательно).
Лимерик - поэзия нонсенса, поэтому его персонажи творят и болтают
невесть что, не считаясь с мнением окружающих, традициями, здравым смыслом и
прочей ерундой. Мне кажется, что именно жанр поэтической нелепицы сегодня
необходим отечественной культуре, как воздух. Поскольку умом Россию не
понять и законы формальной логики здесь действовать отказываются, приходится
обращаться к нонсенсу.
НО ЧЕМ ЖЕ РУССКИЙ ЛИМЕРИК отличается от английского? Прежде всего -
особой лексикой, игрой слов, фейерверком каламбуров, русским взглядом на
жизнь. Поэтому в пустыне Гоби в качестве лам появляются матросы в
тельняшках, а в Панаме - бомжи, то и дело возникают известные имена - Санта
Клаус, Мона Лиза, папа Карло, римский папа Иоанн Павел и другие.
Проскакивает и сленг: герои летят в космос "для понта", "прикалываются" к
Венере Милосской, у них "двигает крышу" и т.д.
Кроме Дедов Морозов-стукачей, хулиганистых греческих дипломатов,
веселых венгерских наркоманов, в русских лимериках полно таких персонажей,
как рикши, таскающие тачанки, Буратино, играющие в казино, дамы, выходящие
замуж за сивых меринов, эскимосы, пляшущие в экстазе под музыку Баха - и так
далее. В общем, все как в жизни - весело, нелепо и полно нездорового
оптимизма.
*****************




Дядю Мишу вблизи Ниагары
Постоянно терзают кошмары.
Видно, двигают крышу
У бедного Миши
Перегары от Ниагары.
***
Импозантная дама из Шверина
Вышла замуж за старого мерина.
Проявление страсти
К жениху сивой масти
В загсе Шверина справкой заверено.
***
Один дипломат из Афин
Разбил ненароком графин.
В ходе светской беседы
О череп соседа
Он раскокал графин из Афин.
***
Старушку с острова Кюсю
Похоронили, но не всю.
Ей не лежится, не сидится,
А кто желает убедиться -
Всех на Кюсю я милости просю!
***
Мой друг из Рио-де-Жанейро
Имеет пошлые манейро:
В День радио, седьмого мая,
Буквально все с себя снимая,
Он хлещет шампанейро в компанейро.
***
Седая бабуся в Шанхае
Была постоянно бухая:
Сторожила музей
Заспиртованных змей
И ходила, не просыхая.
***
Я знал мужика из Марселя,
Была у него каруселя.
Сам кататься любил он,
А зевакам грубил он:
А ну-кось, мотайте отселя!"
***
Проживает писатель в Крыму,
Часто снятся кошмары ему.
Вот приснилось вчерась ему,
Что он должен Герасиму
Отомстить за убийство Муму!
***
Жил веселый пьянчужка в Австралии.
Пропил он и штаны, и сандалии,
Пропил пару коала и трех кенгуру,
Бумеранг и еще кой-какую муру -
Тестя, тещу, жену и так далее.
***
Живописца из города Пизы
В жизни подстерегали сюрпризы:
Отыскались в суде документы,
Что он должен платить алименты
Незаконным дитям Моны Лизы!
***
Угрюмый литератор из Мордовии
Строчит статьи - одна другой

E-mail:

Пароль:

Регистрация
Поиск

Главная
Серии
Авторы
Top100
Новые поступления

ФАНТАСТИКА

ДЕТЕКТИВЫ И БОЕВИКИ

ПРОЗА

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ

ПРИКЛЮЧЕНИЯ

ДЕТСКИЕ КНИГИ

ПОЭЗИЯ, ДРАМАТУРГИЯ

НАУКА, ОБРАЗОВАНИЕ

ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ

СПРАВОЧНИКИ

ЮМОР

ДОМ, СЕМЬЯ

РЕЛИГИЯ

ДЕЛОВАЯ ЛИТЕРАТУРА


Найден напиток, который позволяет моментально похудеть


Елена Малышева раскрыла секрет своей молодости. Это позор!


Родился самый необычный ребенок в мире! Такого и представить было нельзя


Все в шоке! Ребенок родился спустя два года после смерти матери

Direct/ADVERT Дать объявление
Акунин Борис
Алтын-Толобас - Страница: 41.
1
2 ..
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46 ..
136
137 Содержание Шрифт Запомнить


41

По правде сказать, и туземную любовницу поручик завел себе неспроста, с умыслом. На его бравые усы и сахарные, толченым порошком чищенные зубы заглядывались и служанка Лизхен из «Аиста», и вышивальщица Молли Дженкинс, а он предпочел Стешку. Почему? Кроме прочих уже упомянутых резонов еще и потому, что половина времени при свиданиях уходила на учение: как называется вот это, как сказать вот то, да как правильно выговорить «pastszchenok».

По вечерам, наскакивая в конюшне на мешок с соломой и тыча в него из разных позиций шпагой (эту экзерцицию необходимо проделывать ежедневно, чтобы не утратить гибкости членов и сноровки), фон Дорн воображал, что разит весь сонм подлых московитов, и говорил своим врагам так.

Вы думаете, что навеки схоронили меня в вашем гнусном болоте? Положили в гроб, заколотили гвоздями и сверху присыпали сырой русской землей? Мы, европейцы, для вас – нелепые, безъязыкие уроды, nemtszi, каждого такого за версту видать? Говорите, у вас не бывало прежде, чтоб иностранец из Москвы обратно в Европу убежал? Кто пробовал – быстро ловили, били батогами, рвали ноздри и в Сибирь. Ничего, скоты длиннобородые, такого немца, как Корнелиус фон Дорн, вы еще не встречали. Уйду от вас, убегу, хрен с горчицей вам всем в глотку! Верну себе свободу, добуду богатство, и с обидчиком сквитаюсь, dolg platezchom krasen.

А Диспозиция у Корнелиуса была вот какая.

За год, к следующему лету, выучить русский язык – да так, чтоб не могли опознать иностранца. Московская одежда уже была припасена: кафтан, островерхая шапка, юфтевые сапоги. Скоро, месяца через два-три, пора будет бороду отпускать.

А главный пункт Диспозиции состоял в том, чтоб из Москвы не с пустыми руками утечь, побитой собакой, а при трофеях и полном душевном удовлетворении.

В день, когда подьячий Иноземского приказа Федька Лыков, от кого все обиды и ущемления, за какой-нибудь надобностью явится в присутствие при «большом наряде», то есть в казенном царском кафтане из Оружейной палаты, подстеречь мздоимца в тихом углу, каких в Кремле множество. Стукнуть раз по лбу, чтоб обмяк. Кафтан, сплошь золотом тканый, с жемчужным воротником и рубиновыми пуговицами с него снять, шапку с соболями и алмазным аграфом тоже. Вот и будет возмещение за отобранный капитанский чин, за недоплаченное жалованье и украденные подъемные. С большущими процентами.

Хватит и отцовскому будильнику на подобающие хоромы, и брату Клаусу на возрождение Теофельса останется. Сладостней же всего то, что гнусного Федьку за пропажу царского добра будут долго батогами сечь, пока не возместит ущерб до последней полушки. Попомнит, lahudrin syn, «Корнейку Фондорина».

К своему переиначенному на туземный лад прозванию поручик привык не сразу. Выговорить «Cornelius von Dorn» русским отчего-то было не под силу. Теперь он откликался и на Корнея Фондорнова, и на Корнейку Фондорина. Пускай. Недолго терпеть осталось.

Напоследок, перед тем как идти к Стешке обедать, Корнелиус затеял главное на сегодня упражнение: огненный бой ротным построением. Эта батальная премудрость была его собственным изобретением, предметом особенной гордости.

Началось с того, что мало кто из русских мушкетеров оказался пригоден к стрельбе. До поручика фон Дорна за неисправностью оружия да отсутствием пуль с порохом солдаты палить не умели вовсе. Когда, избавившись от капитана Овсейки и кое-как наладив мушкеты, Корнелиус впервые повел роту на стрельбище, вышло худо. Перед тем как нажимать на спусковую

1
2 ..
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43 ..
136
137 Содержание Шрифт Запомнить


38

Корнелиус проворно согнулся, пропуская страшный удар над собой, а когда солдата повело боком вслед за выброшенным кулаком, слегка подтолкнул Епишку в правое же плечо, да подставил ногу.

Верзила грохнулся чугунным рылом в землю, а поручик сел ему на спину и схватил за волоса. Толпа радостно загудела – упражнения в мордобое пользовались у зрителей особенной любовью.

– Klar?[8] Перви нумер бить, второй нумер кидать. Давай!

Солдаты принялись с охотой колошматить друг друга. Фон Дорн похаживал меж ними, поправлял, показывал. Потом поучил роту еще одному полезному и простому приему – как ошеломить врага, не ожидающего нападения: если снизу рубануть ребром ладони по кончику носа, то противник враз и ослепнет, и одуреет, делай с ним что хочешь.

Третьего дня, как обычно, солдаты подрались со стрельцами. Сабель-ножей не оголяли, потому что на Москве с этим строго – враз на виселицу угодишь, и разбирать не станут, кто прав, кто виноват. Раньше на кулачки при равном числе всегда побеждали стрельцы – они дружнее и к драке привычнее, а тут впервые одолели фондорновские солдаты. Принесли трофеи, семнадцать клюквенных колпаков. За это полковник Либенау получил от генерала Баумана благодарность и бочонок мозельского, а Корнелиус от полковника Либенау похвалу и фунт табаку.

Солдаты махали рукой друг у дружки перед лицами – поручик велел останавливать ладонь за вершок от носа. Зеваки притихли, не понимая, что за чудную забаву удумал немчин. Один из боярских челядинцев подошел ближе, завертел головой влево-вправо, приглядывался.

Одет по-русски, а сам черноликий, из-под богатой шапки лезут жесткие, курчавые волосы с густой проседью. Нос приплюснутый, на каштан похож. В общем – арап. У русских вельмож, как и у европейских, мавры и негры в цене. За совсем черного, говорят, до трехсот рублей платят. А этого, нарядного, с кривой саблей на боку Корнелиус видел на плацу уже не впервые, такого трудно не приметить. Только прежде арап приходил один, а сегодня с целой ватагой, и даже вон боярин с ним.

Но тут фон Дорн разглядел сбоку, в сторонке от толпы, статную женскую фигуру: черный плат, лазоревый охабень, в руке белый узелок – и про арапа сразу позабыл.

Стешка обед принесла. Значит, полдень.

Плат у Стешки был хоть и вдовий, но не убогий, а дивного лиможского бархата. Охабень доброго сукна, а как полы разойдутся, видно козлиные башмаки с алыми сафьяновыми чулками. Лицо набеленное, щеки по московской моде нарумянены в два красных яблочка. Смотреть на Стешку приятно, да и узелок кстати. В нем, Корнелиус знал, пироги с вязигой и маком, кувшин пива, кус баранины с имбирем и непременно зернистая бело-рыбья икра, вареная в уксусе.

орнелиус вспомнил, как странно вели себя в Немецкой слободе его канареечные конвоиры. Теперь понятно, почему. – Ничего, – сказал он, скрипнув зубами. – За глупость и легковерие надо платить. Как-нибудь продержусь четыре года, а потом назад, в Европу. – Какие четыре года? – удивился Либенау. – Какая Европа? Неужто вы еще не поняли? Приехать сюда можно, уехать – ни за что и никогда. Вы навсегда останетесь в России, вас закопают в тощую русскую землю, и из вашего праха вырастет главное русское растение лопух.

26

Довольно большая кучка зевак стояла вокруг женщины, зарытой в землю по самые плечи. Она была побитая и перепачканная грязью, но живая. Фон Дорн вспомнил, как купцы рассказывали про жестокий обычай московитов жену, что убьет мужа, не жечь на костре, как принято в цивилизованных странах, а закапывать живой в землю, пока не издохнет. Он-то думал, закапывают с головой, чтоб задохнулась – тоже ведь страшно. Но этак вот, на долгую муку, во стократ страшнее.

На закопанную наскакивали два бродячих пса, захлебываясь бешеным лаем. Один вцепился в ухо, оторвал, сожрал. В толпе одобрительно засмеялись. Руки преступницы были в земле, защищаться она не могла, но все же извернулась и укусила кобеля за нос. Зеваки снова зашумели, теперь уже выражая одобрение мужеубийце.

– Дикое варварское обыкновение, – сказал толмач вполголоса. – Люди благородно-просвещенного ума осуждают.

Откуда здесь, в этом адском государстве, взяться благородным, просвещенным людям, хотел сказать Корнелиус, но поостерегся. С чего это приказный вдруг переменил тон? Не иначе, хочет на неосторожном слове поймать.17

Спортивные молодые люди обнаружились в шестом купе четвертого вагона, соседнего с Николасовым. Ехали вдвоем, шлепали по столу замусоленными картами. На столе стояли пивные бутылки.

– Это тот самый костюм, – показал Николас лейтенанту на синий рукав с белой полосой. – Я уверен.

– Документики предъявим, – строго приказал милиционер. – И вещички тоже. Имею заявление от иностранного гражданина.

Тот, что постарше, развел руками:

– Какие вещички, командир? Мы с Серегой в Неворотинской сели, в Пскове сходим. Во, гляди – два леща в кармане, сигареты.

Следовало отдать лейтенанту Вале должное: в явное нарушение прав личности и должностных инструкций он обыскал и купе, и даже самих молодых людей, но кроме двух вяленых рыбин, пачки LM, подсолнечных семечек и мелочи ничего не обнаружил.

– Ну чего? – спросил Валя в коридоре. – Дальше пойдем или как?

– Я знаю! – воскликнул Николас. – Они в сговоре с проводником из моего вагона! И вещи наверняка тоже у него! А в Пскове он им передаст украденное, и они сойдут.

– Не, – отрезал милиционер. – Проводника шмонать не буду, себе дороже. – И, подумав, присовокупил. – Без ордера не положено. Вы вот что, мистер. Пишите заявление, а после мне в третий поднесете. Пока.

И Николас остался один, кипя от бессильной ярости.

Время, время было на исходе! До остановки в Пскове оставалось не более четверти часа. Можно было, конечно, занять пост в тамбуре и попытаться застичь подлого проводника с поличным – когда будет передавать добычу сообщникам. Но что если у них придумано иначе? Скажем, сунет через открытое окно кому-то, кто заранее дожидается на перроне, а Николас так и будет торчать в тамбуре.

Думай, думай, приказал себе магистр. Упустишь письмо Корнелиуса больше его не увидишь. И никогда себе этого не простишь.

Подумал минут пять, и появилась идея.

Еще минут пять ушло на перелистывание фольклорного блокнота и заучивание некоторых аргоизмов из раздела «Маргинальная лексика».

Когда в окне зачастили желтые огни, давая понять, что поезд въезжает в пределы немаленького города, Фандорин без стука распахнул дверь служебного купе, вошел внутрь и наклонился над сидящим проводником.

– Ну что, мистер, отыскал барахлишко? Да ты пошукай получше. Может, сам куда засунул да забыл. С этого дела бывает. – Наглец щелкнул себя по горлу и спокойно улыбнулся, кажется, совершенно уверенный в своей безнаказанности. – Выдите-ка, гражданин. К станции подъезжаем. Гоу, гоу, шнель!

Николас положил неприятному человеку руку на плечо, сильно стиснул пальцы и произнес нараспев:

– Борзеешь, вша поднарная? У папы крысячишь? Ну, смотри, тебе жить. Произведенный эффект был до некоторой степени схож с реакцией мистера Калинкинса на исполнение англичанином песни о Родине, только, пожалуй, раз в двадцать сильнее. Николас никогда не видел, чтобы человек моментально делался белым, как мел, – он всегда полагал, что это выражение относится к области метафористики, однако же проводник действительно вдруг стал совсем белым, даже губы приобрели светло-серый оттенок, а глаза заморгали часто-часто.

– Братан, братан… – зашлепал он губами, и попытался встать, но Фандорин стиснул пальцы еще сильней. – Я ж не знал… В натуре не знал! Я думал, лох заморский. Братан!

Тут вспомнилась еще парочка уместных терминов из блокнота, которые Николас с успехом и

17

Спортивные молодые люди обнаружились в шестом купе четвертого вагона, соседнего с Николасовым. Ехали вдвоем, шлепали по столу замусоленными картами. На столе стояли пивные бутылки.

– Это тот самый костюм, – показал Николас лейтенанту на синий рукав с белой полосой. – Я уверен.

– Документики предъявим, – строго приказал милиционер. – И вещички тоже. Имею заявление от иностранного гражданина.

Тот, что постарше, развел руками:

– Какие вещички, командир? Мы с Серегой в Неворотинской сели, в Пскове сходим. Во, гляди – два леща в кармане, сигареты.

Следовало отдать лейтенанту Вале должное: в явное нарушение прав личности и должностных инструкций он обыскал и купе, и даже самих молодых людей, но кроме двух вяленых рыбин, пачки LM, подсолнечных семечек и мелочи ничего не обнаружил.

– Ну чего? – спросил Валя в коридоре. – Дальше пойдем или как?

– Я знаю! – воскликнул Николас. – Они в сговоре с проводником из моего вагона! И вещи наверняка тоже у него! А в Пскове он им передаст украденное, и они сойдут.

– Не, – отрезал милиционер. – Проводника шмонать не буду, себе дороже. – И, подумав, присовокупил. – Без ордера не положено. Вы вот что, мистер. Пишите заявление, а после мне в третий поднесете. Пока.

И Николас остался один, кипя от бессильной ярости.

Время, время было на исходе! До остановки в Пскове оставалось не более четверти часа. Можно было, конечно, занять пост в тамбуре и попытаться застичь подлого проводника с поличным – когда будет передавать добычу сообщникам. Но что если у них придумано иначе? Скажем, сунет через открытое окно кому-то, кто заранее дожидается на перроне, а Николас так и будет торчать в тамбуре.

Думай, думай, приказал себе магистр. Упустишь письмо Корнелиуса больше его не увидишь. И никогда себе этого не простишь.

Подумал минут пять, и появилась идея.

Еще минут пять ушло на перелистывание фольклорного блокнота и заучивание некоторых аргоизмов из раздела «Маргинальная лексика».

Когда в окне зачастили желтые огни, давая понять, что поезд въезжает в пределы немаленького города, Фандорин без стука распахнул дверь служебного купе, вошел внутрь и наклонился над сидящим проводником.

– Ну что, мистер, отыскал барахлишко? Да ты пошукай получше. Может, сам куда засунул да забыл. С этого дела бывает. – Наглец щелкнул себя по горлу и спокойно улыбнулся, кажется, совершенно уверенный в своей безнаказанности. – Выдите-ка, гражданин. К станции подъезжаем. Гоу, гоу, шнель!

Николас положил неприятному человеку руку на плечо, сильно стиснул пальцы и произнес нараспев:

– Борзеешь, вша поднарная? У папы крысячишь? Ну, смотри, тебе жить. Произведенный эффект был до некоторой степени схож с реакцией мистера Калинкинса на исполнение англичанином песни о Родине, только, пожалуй, раз в двадцать сильнее. Николас никогда не видел, чтобы человек моментально делался белым, как мел, – он всегда полагал, что это выражение относится к области метафористики, однако же проводник действительно вдруг стал совсем белым, даже губы приобрели светло-серый оттенок, а глаза заморгали часто-часто.

– Братан, братан… – зашлепал он губами, и попытался встать, но Фандорин стиснул пальцы еще сильней. – Я ж не знал… В натуре не знал! Я думал, лох заморский. Братан!

Тут вспомнилась еще парочка уместных терминов из блокнота, которые Николас с успехом и употребил:

– Сыскан тебе братан, сучара. Здесь важно было не сфальшивить, не ошибиться в словоупотреблении, поэтому Николас ничего больше говорить не стал – просто протянул к носу злодея раскрытую ладонь (другую руку по-прежнему держал у него на плече).

– Ну?

– Щас, щас, – засуетился проводник и полез куда-то под матрас. – Всё целое, в лучшем виде…

Отдал, отдал всё, похищенное из кейса: и документы, и портмоне, и ноутбук и, самое главное, бесценный конверт. Заодно вернул и содержимое бумажника мистера Калинкинса.

Ведьмовской лес дрогнул перед решимостью паладина и расступился, пропуская его дальше.

Можно было объяснить свершившееся и иначе, не мистическим, а научным образом. Профессор коллоквиальной лингвистики Розенбаум всегда говорил студентам, что точное знание идиоматики и прецизионное соблюдение нюансов речевого этикета применительно к окказионально-бытовой и сословно-поведенческой специфике конкретного социума способно творить чудеса. Поистине лингвистика – королева гуманитарных дисциплин, а русский язык

17

Спортивные молодые люди обнаружились в шестом купе четвертого вагона, соседнего с Николасовым. Ехали вдвоем, шлепали по столу замусоленными картами. На столе стояли пивные бутылки.

– Это тот самый костюм, – показал Николас лейтенанту на синий рукав с белой полосой. – Я уверен.

– Документики предъявим, – строго приказал милиционер. – И вещички тоже. Имею заявление от иностранного гражданина.

Тот, что постарше, развел руками:

– Какие вещички, командир? Мы с Серегой в Неворотинской сели, в Пскове сходим. Во, гляди – два леща в кармане, сигареты.

Следовало отдать лейтенанту Вале должное: в явное нарушение прав личности и должностных инструкций он обыскал и купе, и даже самих молодых людей, но кроме двух вяленых рыбин, пачки LM, подсолнечных семечек и мелочи ничего не обнаружил.

– Ну чего? – спросил Валя в коридоре. – Дальше пойдем или как?

– Я знаю! – воскликнул Николас. – Они в сговоре с проводником из моего вагона! И вещи наверняка тоже у него! А в Пскове он им передаст украденное, и они сойдут.

– Не, – отрезал милиционер. – Проводника шмонать не буду, себе дороже. – И, подумав, присовокупил. – Без ордера не положено. Вы вот что, мистер. Пишите заявление, а после мне в третий поднесете. Пока.

И Николас остался один, кипя от бессильной ярости.

Время, время было на исходе! До остановки в Пскове оставалось не более четверти часа. Можно было, конечно, занять пост в тамбуре и попытаться застичь подлого проводника с поличным – когда будет передавать добычу сообщникам. Но что если у них придумано иначе? Скажем, сунет через открытое окно кому-то, кто заранее дожидается на перроне, а Николас так и будет торчать в тамбуре.

Думай, думай, приказал себе магистр. Упустишь письмо Корнелиуса больше его не увидишь. И никогда себе этого не простишь.

Подумал минут пять, и появилась идея.

Еще минут пять ушло на перелистывание фольклорного блокнота и заучивание некоторых аргоизмов из раздела «Маргинальная лексика».

Когда в окне зачастили желтые огни, давая понять, что поезд въезжает в пределы немаленького города, Фандорин без стука распахнул дверь служебного купе, вошел внутрь и наклонился над сидящим проводником.

– Ну что, мистер, отыскал барахлишко? Да ты пошукай получше. Может, сам куда засунул да забыл. С этого дела бывает. – Наглец щелкнул себя по горлу и спокойно улыбнулся, кажется, совершенно уверенный в своей безнаказанности. – Выдите-ка, гражданин. К станции подъезжаем. Гоу, гоу, шнель!

Николас положил неприятному человеку руку на плечо, сильно стиснул пальцы и произнес нараспев:

– Борзеешь, вша поднарная? У папы крысячишь? Ну, смотри, тебе жить. Произведенный эффект был до некоторой степени схож с реакцией мистера Калинкинса на исполнение англичанином песни о Родине, только, пожалуй, раз в двадцать сильнее. Николас никогда не видел, чтобы человек моментально делался белым, как мел, – он всегда полагал, что это выражение относится к области метафористики, однако же проводник действительно вдруг стал совсем белым, даже губы приобрели светло-серый оттенок, а глаза заморгали часто-часто.

– Братан, братан… – зашлепал он губами, и попытался встать, но Фандорин стиснул пальцы еще сильней. – Я ж не знал… В натуре не знал! Я думал, лох заморский. Братан!

Тут вспомнилась еще парочка уместных терминов из блокнота, которые Николас с успехом и употребил:

– Сыскан тебе братан, сучара. Здесь важно было не сфальшивить, не ошибиться в словоупотреблении, поэтому Николас ничего больше говорить не стал – просто протянул к носу злодея раскрытую ладонь (другую руку по-прежнему держал у него на плече).

– Ну?

– Щас, щас, – засуетился проводник и полез куда-то под матрас. – Всё целое, в лучшем виде…

Отдал, отдал всё, похищенное из кейса: и документы, и портмоне, и ноутбук и, самое главное, бесценный конверт. Заодно вернул и содержимое бумажника мистера Калинкинса.

Ведьмовской лес дрогнул перед решимостью паладина и расступился, пропуская его дальше.

Можно было объяснить свершившееся и иначе, не мистическим, а научным образом. Профессор коллоквиальной лингвистики Розенбаум всегда говорил студентам, что точное знание идиоматики и прецизионное соблюдение нюансов речевого этикета применительно к окказионально-бытовой и сословно-поведенческой специфике конкретного социума способно творить чудеса. Поистине лингвистика – королева гуманитарных дисциплин, а русский язык

Вон оно что, теперь понятно. Штукин взглянул на «англичанина» по-новому. Сыскной, значит. Разбойников ловим. Ну-ну.

Агент пометался по залу минут десять, не больше, а Михал Николаич, оставшийся ждать у аппарата, уж подал ему знак рукой и потянул ленту ответной телеграммы.

Кондратий Кондратьевич тут как тут — прямо с ленты прочел:

«Г-ну Фандорину. Господин Бриллинг находится в СПб. Адрес: Катенинская, дом Сиверса. Дежурный чиновник Ломейко».

Это сообщение почему-то несказанно обрадовало клетчатого. Он даже в ладоши хлопнул и спросил у заинтересованно наблюдавшего Штукина:

— Катенинская улица это где? Далеко?

— Никак нет-с, — учтиво ответил Кондратий Кондратьевич. — Тут очень удобно. Садитесь на маршрутную карету, выходите на углу Невского и Литейного, а далее…
56

=

=17

Спортивные молодые люди обнаружились в шестом купе четвертого вагона, соседнего с Николасовым. Ехали вдвоем, шлепали по столу замусоленными картами. На столе стояли пивные бутылки.

– Это тот самый костюм, – показал Николас лейтенанту на синий рукав с белой полосой. – Я уверен.

– Документики предъявим, – строго приказал милиционер. – И вещички тоже. Имею заявление от иностранного гражданина.

Тот, что постарше, развел руками:

– Какие вещички, командир? Мы с Серегой в Неворотинской сели, в Пскове сходим. Во, гляди – два леща в кармане, сигареты.

Следовало отдать лейтенанту Вале должное: в явное нарушение прав личности и должностных инструкций он обыскал и купе, и даже самих молодых людей, но кроме двух вяленых рыбин, пачки LM, подсолнечных семечек и мелочи ничего не обнаружил.

– Ну чего? – спросил Валя в коридоре. – Дальше пойдем или как?

– Я знаю! – воскликнул Николас. – Они в сговоре с проводником из моего вагона! И вещи наверняка тоже у него! А в Пскове он им передаст украденное, и они сойдут.

– Не, – отрезал милиционер. – Проводника шмонать не буду, себе дороже. – И, подумав, присовокупил. – Без ордера не положено. Вы вот что, мистер. Пишите заявление, а после мне в третий поднесете. Пока.

И Николас остался один, кипя от бессильной ярости.

Время, время было на исходе! До остановки в Пскове оставалось не более четверти часа. Можно было, конечно, занять пост в тамбуре и попытаться застичь подлого проводника с поличным – когда будет передавать добычу сообщникам. Но что если у них придумано иначе? Скажем, сунет через открытое окно кому-то, кто заранее дожидается на перроне, а Николас так и будет торчать в тамбуре.

Думай, думай, приказал себе магистр. Упустишь письмо Корнелиуса больше его не увидишь. И никогда себе этого не простишь.

Подумал минут пять, и появилась идея.

Еще минут пять ушло на перелистывание фольклорного блокнота и заучивание некоторых аргоизмов из раздела «Маргинальная лексика».

Когда в окне зачастили желтые огни, давая понять, что поезд въезжает в пределы немаленького города, Фандорин без стука распахнул дверь служебного купе, вошел внутрь и наклонился над сидящим проводником.

– Ну что, мистер, отыскал барахлишко? Да ты пошукай получше. Может, сам куда засунул да забыл. С этого дела бывает. – Наглец щелкнул себя по горлу и спокойно улыбнулся, кажется, совершенно уверенный в своей безнаказанности. – Выдите-ка, гражданин. К станции подъезжаем. Гоу, гоу, шнель!

Николас положил неприятному человеку руку на плечо, сильно стиснул пальцы и произнес нараспев:

– Борзеешь, вша поднарная? У папы крысячишь? Ну, смотри, тебе жить. Произведенный эффект был до некоторой степени схож с реакцией мистера Калинкинса на исполнение англичанином песни о Родине, только, пожалуй, раз в двадцать сильнее. Николас никогда не видел, чтобы человек моментально делался белым, как мел, – он всегда полагал, что это выражение относится к области метафористики, однако же проводник действительно вдруг стал совсем белым, даже губы приобрели светло-серый оттенок, а глаза заморгали часто-часто.

– Братан, братан… – зашлепал он губами, и попытался встать, но Фандорин стиснул пальцы еще сильней. – Я ж не знал… В натуре не знал! Я думал, лох заморский. Братан!

Тут вспомнилась еще парочка уместных терминов из блокнота, которые Николас с успехом и употребил:

– Сыскан тебе братан, сучара. Здесь важно было не сфальшивить, не ошибиться в словоупотреблении, поэтому Николас ничего больше говорить не стал – просто протянул к носу

Вон оно что, теперь понятно. Штукин взглянул на «англичанина» по-новому. Сыскной, значит. Разбойников ловим. Ну-ну.

Агент пометался по залу минут десять, не больше, а Михал Николаич, оставшийся ждать у аппарата, уж подал ему знак рукой и потянул ленту ответной телеграммы.

Кондратий Кондратьевич тут как тут — прямо с ленты прочел:

«Г-ну Фандорину. Господин Бриллинг находится в СПб. Адрес: Катенинская, дом Сиверса. Дежурный чиновник Ломейко».

Это сообщение почему-то несказанно обрадовало клетчатого. Он даже в ладоши хлопнул и спросил у заинтересованно наблюдавшего Штукина:

— Катенинская улица это где? Далеко?

— Никак нет-с, — учтиво ответил Кондратий Кондратьевич. — Тут очень удобно. Садитесь на маршрутную карету, выходите на углу Невского и Литейного, а далее…
56

вопиюще неучтивый поступок – нацепил наушники и включил плейер, кассета в котором была установлена на психотерапевтическую песню, призывавшую полюбить Россию черненькой. Фандорин так заранее и спланировал: пересечь границу под хриплый голос певца Юрия Шевчука.

Кажется, подействовало.

«Родина, еду я на родину!» – зазвучало в наушниках, «Иван Грозный» сбавил ход, готовясь тормозить у первой русской станции, и Николас закачался в такт заводному припеву. В сердце и в самом деле что-то такое шевельнулось, в носу защипало, на глазах – вот еще тоже новости! выступили слезы.

Родина! Еду я на Родину!

Пусть кричат «Уродина!» А она нам нравится!

Хоть и не красавица!

К сволочи доверчива!

– не выдержав, подпел Николас зычному певцу и спохватился. Он знал, что петь вслух ему категорически противопоказано: как у чеховского героя, голос у него сильный, но противный, и к тому же полностью отсутствует музыкальный слух.
Предыдущая страница
Следующая страница

=

=

=

=Алтын-Толобас - Страница: 15.
1
2 ..
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20 ..
136
137 Содержание Шрифт Запомнить


15

Ветерок обдувал не только лицо – всё тело капитана, что было приятно, хоть и удивительно. Он провел рукой по груди, животу, ниже и понял, что лежит совсем голый. В спину кололи стебельки травы. На ресницу заполз муравей.

И грязный кабак, и его коварный хозяин, и сама русская деревня в единый миг исчезли, словно дурное наваждение.

Вот так обретались прародители наши в блаженном Эдемском саду, нагие и счастливые, подумал Корнелиус, однако знал, что находится не в раю, ибо, хоть и был наг, счастливым себя не ощущал – очень уж ломило висок. А когда попробовал приподняться, вывернуло наизнанку какой-то зеленой желчью.

Двое мальчуганов, сидевших на обочине пыльной дороги и молча наблюдавших за корчащимся человеком, на ангелов тоже не походили, несмотря на такую же, как у Корнелиуса, первозданную наготу. Ему показалось, что это те же самые мальчишки, что пялились на него давеча из-за плетня.

– Где я? – прохрипел капитан. – Что со мной сделали?

Один из мальчишек почесал затылок. Другой что-то сказал. Оба засмеялись, поднялись и заскакали прочь по дороге, нахлестывая друг друга ветками по заднице да покрикивая: гей, гей!

Дорога вела вниз, к серой кучке домов, в которой Корнелиус сразу признал деревню Неворотынскую. Никуда она не исчезла – осталась на прежнем месте, и над кабаком всё так же лениво тянулся дымок.

Наваждения и колдовства, получается, не было. Говорили фон Дорну в Риге опытные люди: герр капитан, дождитесь оказии, не путешествуйте по Московии в одиночку – ограбят, убьют, и искать никто не станет. Не послушался Корнелиус, спесивый человек. И вот вам: не успел отъехать от границы, как уже отравлен, ограблен, раздет донага и выкинут на дорогу подыхать.

Ни лошадей, ни оружия, ни денег, а хуже всего, что пропала проезжая грамота.

Искать управу? Но кто поверит человеку, у которого ни документа, ни свидетелей, а из одежды одни усы? Как объясниться на чужом языке? И, главное, кому жаловаться – тому свиномордому, от которого сбежал на границе?

Фон Дорн сел, вцепился руками в стриженые каштановые волосы.

Что ж теперь – пропадать?

Глава третья

ОТЧЕГО ЛЮДИ НЕ ЛЕТАЮТ, КАК ПТИЦЫ?

По освещенной задорным июньским солнцем Пироговке, ловко лавируя между немногочисленными прохожими, несся на роликах иностранный ч

=

=

Вон оно что, теперь понятно. Штукин взглянул на «англичанина» по-новому. Сыскной, значит. Разбойников ловим. Ну-ну.

Агент пометался по залу минут десять, не больше, а Михал Николаич, оставшийся ждать у аппарата, уж подал ему знак рукой и потянул ленту ответной телеграммы.

Кондратий Кондратьевич тут как тут — прямо с ленты прочел:

«Г-ну Фандорину. Господин Бриллинг находится в СПб. Адрес: Катенинская, дом Сиверса. Дежурный чиновник Ломейко».

Это сообщение почему-то несказанно обрадовало клетчатого. Он даже в ладоши хлопнул и спросил у заинтересованно наблюдавшего Штукина:

— Катенинская улица это где? Далеко?

— Никак нет-с, — учтиво ответил Кондратий Кондратьевич. — Тут очень удобно. Садитесь на маршрутную карету, выходите на углу Невского и Литейного, а далее…
56

вопиюще неучтивый поступок – нацепил наушники и включил плейер, кассета в котором была установлена на психотерапевтическую песню, призывавшую полюбить Россию черненькой. Фандорин так заранее и спланировал: пересечь границу под хриплый голос певца Юрия Шевчука.

Кажется, подействовало.

«Родина, еду я на родину!» – зазвучало в наушниках, «Иван Грозный» сбавил ход, готовясь тормозить у первой русской станции, и Николас закачался в такт заводному припеву. В сердце и в самом деле что-то такое шевельнулось, в носу защипало, на глазах – вот еще тоже новости! выступили слезы.

Родина! Еду я на Родину!

Пусть кричат «Уродина!» А она нам нравится!

Хоть и не красавица!

К сволочи доверчива!

– не выдержав, подпел Николас зычному певцу и спохватился. Он знал, что петь вслух ему категорически противопоказано: как у чеховского героя, голос у него сильный, но противный, и к тому же полностью отсутствует музыкальный слух.
Предыдущая страница
Следующая страница

Вон оно что, теперь понятно. Штукин взглянул на «англичанина» по-новому. Сыскной, значит. Разбойников ловим. Ну-ну.

Агент пометался по залу минут десять, не больше, а Михал Николаич, оставшийся ждать у аппарата, уж подал ему знак рукой и потянул ленту ответной телеграммы.

Кондратий Кондратьевич тут как тут — прямо с ленты прочел:

«Г-ну Фандорину. Господин Бриллинг находится в СПб. Адрес: Катенинская, дом Сиверса. Дежурный чиновник Ломейко».

Это сообщение почему-то несказанно обрадовало клетчатого. Он даже в ладоши хлопнул и спросил у заинтересованно наблюдавшего Штукина:

— Катенинская улица это где? Далеко?

— Никак нет-с, — учтиво ответил Кондратий Кондратьевич. — Тут очень удобно. Садитесь на маршрутную карету, выходите на углу Невского и Литейного, а далее…
56
Предыдущая страница
Следующая страница