Приношу свои извинения по поводу долгого отсутствия, и я очень буду рад пообщаться со всеми вами друзьями))))

Перспективы цивилизации «олимпийцев» описал Сент-Экзюпери в «Цитадели»: «Я видел вырождающиеся народы... Их сгноило призрачное счастье потреблять готовое. Не бывает счастливых без рабочего пота и творческих мук. Отказавшись тратить себя и получая пищу из чужих рук, изысканную пищу и утончённую, читая чужие стихи и не желая писать свои, они изнашивают Оазис, не продлевая ему жизнь, изнашивают песнопения, которые им достались. Они сами привязали себя к кормушке в хлеву и сделались домашней скотиной. Они приготовили себя к рабству».

Враг подступает - надо обязательно молиться. Внезапная смерть бывает, если жить без молитвы. Враг у нас на левом плече сидит, а на правом - ангел, и у каждого своя книга: в одну записываются наши грехи, в другую - добрые дела. Чаще креститесь! Крест - такой же замок, как на двери.
Блаженная Матрона Московская

* Когда умирает близкий и любимый нам человек, мы скорбим и плачем, а когда умирает наша душа от того, что идем широким путем, мы смеемся.

Будете ли вы купаться на крещение в проруби:
1. Да
2. Нет
3. Еще не определился

[669x526]
"Во Иордане крещающуся Тебе, Господи, Троическое явися поклонение"

Через глубокую низменность обожженной солнцем Палестины несет свои прозрачные воды священная река Иордан. Невольно возникает вопрос: а для чего крестился Иисус?
Он сделал это для того, чтобы каждому грядущему в мир человеку указать начало пути в Царство Божие. И крещение Спасителя есть образ и нашего с вами крещения.Он крестился для нас и ради нас и сделал это, чтобы просветить каждого человека светом истинной веры и приблизить к нам Свое Божество, неприступное и непостижимое для нашего ограниченного сознания.Если же мы участвуем со Христом а крещении, то будем участвовать с Ним и в воскресении., и в жизни вечной.

Зло торжествует не тогда, когда хорошие люди сидят тихо. Зло торжествует тогда, когда нравственные пигмеи вообразили, что они великаны. Когда эти ложные великаны закатали рукава и решились бороться со злом, которое, как им кажется, понятно и очевидно. Тогда зло, тонкое и ускользающее, хитрое и неуловимое, овладевает этими слепцами и творит из них своё орудие.

Им бы тихо посидеть, подумать. Так нет. Чувство собственной правоты в дорогу зовёт. Остановитесь, прошу вас. Не я прошу. Пророки просят. Остановитесь на путях ваших... и рассмотрите, где путь добрый, и идите по нему (Иер. 6, 16).

Ваша сила — сидеть спокойно.

Этот атеист обещал показать последнего попа... а ещё, атеисты лихо построили светлое будущее... для абрамовичей и прочих... Что теперь собираетесь господа-товарищи атеисты строить?
[418x479]

вот талант, которым человек пользовался до самой смерти. Даже когда он плохо видел, он продолжал создавать шедевры.

1.
[700x524]

2.
[700x525]

3.
[700x699]

4.
[700x689]

5.
[507x455]

6.
[700x525]

7.
[700x525]

Талант, данный нам Творцом, сперва обжигает душу предчувствием полёта. Потом — требует выхода, как созревший в утробе ребёнок требует долгих мучительных родов. С потом и кровью.

Если ты побоялся или поленился рожать — талант начинает жечь. Просто Хозяин, Который «жнёт, где не сеял, и собирает, где не расточал», ибо и так всё Его и от Него — когда-то придёт и спросит, на что потрачена данная тебе мера серебра. И то, что ты считал подарком, не обязательным для употребления, — окажется долгом, который надо возвращать с процентами. Все мы видим Бога как дарителя и благодетеля и забываем, что он ещё и Судья. В Чьей власти будет сказать: итак, возьмите у него талант и дайте имеющему десять талантов, ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет; а негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов (Мф. 25, 14–30).

Бога не видел никто, но всё вокруг — и земля, и воды, и небеса, и все твари, населяющие их, — свидетельствует о Создателе. Человек же склонен забывать не только о Творце, но и о том, что есть сам человек и какому закону он должен следовать. И тогда — чудо, потрясение или боль расставляет всё по местам.


Дети плачут часто. Взрослые — намного реже. Они сильнее, они испытали многое и готовы испытать ещё большее.

Взрослый не станет плакать о том, о чём плачет ребёнок. У ребёнка порог, через который его с размаху бьёт своя и даже чужая боль, так невысок. Несправедливость, ложь, стыд — всё маленький человек омывает слезами.

Взрослея, люди наращивают свой порог чувствительности, ограждаясь им от своих и чужих горестей. Этот порог, словно бруствер, делает нас почти неуязвимыми.

А над кем-то этот бруствер смыкается сверху, полностью ограждая от восприятия чужого страдания и несчастья. Не докричаться, не достучаться в это убежище...

Если бы у детей было взрослое знание жизни, они бы плакали, как Адам, не переставая. К счастью, дети ещё не знают, сколько кругом обездоленных. К несчастью, взрослые уже научились их не замечать...

Помните, как бабочка порхает над цветами? Не летает, а именно порхает. Придумали специальное слово, чтобы подчеркнуть это особенное движение, сразу в нескольких плоскостях, с разной скоростью в каждой плоскости; будто бы медленно, а рукой не поймаешь...

Это была девочка лет пяти. Можно было бы сказать, что она вприпрыжку бежала по дорожке, но её движения больше всего напоминали порхание бабочки. Ребёнок был настолько тщедушен, что казалось, будто он, подпрыгнув, ненадолго зависает в воздухе, а на землю возвращается произвольно, вопреки силе тяжести. Девочка не шла, не бежала — она порхала. Её ручки, ножки и шея — всё было таким тонким, едва ли не призрачным; но ребёнок — пока есть силы — резвится и играет, тем самым скрадывая то страшное впечатление, какое произвёл бы взрослый человек такой же комплекции.

Мы часто составляем себе представление о чём-то, лишь вскользь взглянув на предмет. Так и мне при взгляде мельком представились цветастое платьице, платочек, заколки... Однако, поражённый этим «порханием», я посмотрел на девочку в упор; её одежда явно состояла из каких-то лоскутков, кое-как скреплённых между собой. В левой руке девочки была цветная тряпица, которой она взмахивала над головой, тихонько напевая.

Шагах в десяти позади девочки по дорожке шла старушка с палочкой. Лет ей было около девяноста, а может и больше. Она уже не могла ходить прямо, сильно горбилась, и за палочку свою она держалась, словно за поручень в автобусе, так что изогнутая ручка палочки несколько возвышалась над её головой. Старушка звала девочку: «Валера, зачекай! Валера!»

Девочка остановилась у входа в гастроном, ожидая бабушку. Они вместе вошли в магазин; придержав для них дверь, я последовал за ними. Валера молча ухватила шоколадку, но бабушка тихонько сказала ей: «Валера, грошей нема, не треба».

Я впал в какое-то исступление. Мне казалось невыносимым, невозможным, недопустимым быть здоровым и сытым рядом с ними. Я был безобразно, непозволительно счастлив. Я вёл роскошную жизнь. Я горевал над тем, что не стоило ровным счётом никакого внимания... В моей голове не стало мыслей, я весь наполнился ощущением, какое возникает у человека в момент сильного испуга.

Кажется, я достал какие-то деньги и сунул старушке. «Купите ей, что она хочет», — то ли подумал, то ли произнёс я. Голова кружилась, всё плыло перед глазами...

Я ещё много дней ходил к этому гастроному, надеясь встретить Валеру или её бабушку. Безуспешно. Они не появлялись, и никто ничего не знал о них. Я придумал множество историй о девочке, одна трагичнее другой. Я истерзался жалостью. Но я так и не узнал правды. Я так и не помог им. Я так и не избавился от стыда.

...Натыкаясь в очередной раз на свой порог чувствительности, я спохватываюсь. Похоже, он снова вырос. Мне уже не видно из-за него людей. Я тут, в этом бункере, один. Мне страшно! И острый стыд, словно скальпель, взрезает мою слепоту, словно лом, взламывает мою тупость. Ведь вся эта боль кругом — это голос Неба, обращённый ко мне: «Будь человеком. Будь человеком! Ну будь же ты человеком!»

Не может пока ещё человек без боли и страдания понять, что слова Божественного откровения: Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам (Мф. 6, 33), — не просто пожелание, а непреложный закон. Не потому ли пылал и трясся от погромов сытый Лондон в августе 2011 года, что только накормить людей — мало, что «нет покоя и счастья в тихом сытом убожестве»? — И голодный бунт, и сытый бунт неизбежны, если чувство сытости является единственным критерием человеческого счастья.

Наука спешит успокоить человечество: ничего-ничего, рост населения планеты замедляется, еды, наверное, хватит. А если не хватит?.. — Наверное, при таком подходе — хватит или не хватит еды (воды, жилья, лекарств, нефти, газа) — ни одна проблема человечества не может быть решена. Ведь этот подход низводит человека на уровень примитивного потребителя, животного, для которого, по слову святителя Николая Сербского, хлеб — первое и главное. А к человеку этот подход неприменим; если же человек ведёт себя, как та сама глупая, жадная, самовлюблённая обезьяна, то и воспитывать его приходится, как обезьяну, — не словом, а голодом, ожирением или погромами.

…Ежегодно от голода и связанных с ним болезней умирает одиннадцать миллионов детей в возрасте до пяти лет, то есть тридцать тысяч каждый день. Статистика… В будни, выходные и праздники, на Рождество и Пасху, каждую минуту двадцать малышей тихо и незаметно угасают. Они уходят из этого мира, так и не узнав, что душа больше пищи, а тело — одежды. Ведь ни пищи, ни одежды у них не было…
[700x525]

Говорят, что умные люди учатся на чужих ошибках... Воспитывая своих безвозвратно взрослеющих детей, я пришла к тому, что мне необходимо их научить анализировать жизненный опыт окружающих людей. Задачей номер один стало правильно выставить в их сознании чёткие установки — что делать можно, а чего точно делать нельзя. В противном случае трагических последствий избежать не удастся.

К сожалению, печальным примером для нашей семьи стала жизнь одного очень близкого нам человека. Его судьба — наглядное пособие того, как ошибки юности влияют на все последующие годы. Я давно наблюдаю за крушением его жизни, хотя глагол «наблюдать» здесь не совсем уместен. Болеть всей душой за таких людей тяжело вдвойне — как бы ни старался помочь, всё равно остаёшься бессилен.

В 16 лет он стал наркоманом, сейчас ему 42. На моих глазах от него уходила жена с ребёнком. Эта героическая женщина много лет боролась за свой брак, но в конце концов сломалась и сдалась. Потом был период ремиссии, целых восемь лет... Он создал новую семью, пошёл на работу, прекрасно выглядел, словом, никак не отличался от обычных людей. Хотя нет, он уже был ВИЧ-инфицирован.

Может быть, поэтому его вторая жена, так мечтавшая о детях, не смогла их иметь. Видимо, Господь чудесным образом хранил её от вируса, но и от наследников тоже...

В один день всё вернулось. От водки до дозы оказалось недалеко. Из дома постепенно исчезло всё более или менее ценное, для него это было не впервой — бедные родители прожили очень скромную жизнь, не приобретая ничего дорогостоящего, поскольку «сынуля» выносил всё. Но вот что удивительно — после нескольких лет борьбы с собой и с наркотиками он воцерковился. И не только он. Покрестился отец, повенчались родители, пришёл к вере младший брат, который впоследствии стал священником. И всё благодаря ему — наркоману. Сегодня всех его бывших соратников по игле уже нет в живых. А он борется до сих пор, единственную надежду возлагая на Бога и Его Таинства, то всплывая на несколько месяцев, то снова падая на дно. Вся наша семья искренне молится о нём и надеется, что его старания не пройдут даром и «зачтутся» в Небесной канцелярии...

Сегодня в мире вступают в реальные права проекты и законы, явно идущие вразрез не только с христианской моралью, но и с элементарной человеческой этикой. Многие процессы не остановить, и глупо подражать Дон Кихоту, воюющему с ветряными мельницами. Но я испытала настоящий шок, узнав, какое количество церковных и около церковных людей согласились с проектом о так называемой заместительной терапии (ЗТ) для наркозависимых, который пытаются продвинуть западные «благотворители».

Что это означает — ЗТ? Что любой наркоман будет иметь возможность прийти в какой нибудь спецпункт и получить бесплатно синтетический наркотик, качество которого весьма сомнительно. Якобы теперь ему больше не надо будет воровать, убивать, словом, быть социально опасным элементом. Всё легально, доступно — греши без угрызений совести. Зачем страдать и пытаться освободиться от этого кошмара?

Люди, ратующие за заместительную терапию, откровенно признаются — если мы согласимся на это легальное убийство наших сограждан — Запад будет спонсировать другие, действительно очень важные социальные проекты. Можно, конечно, отмахнуться от этой проблемы, ведь это политика.

Беда лишь в том, что она направлена на уничтожение нации, как ни пафосно это звучит. Ведь происходит реальная подмена в сознании наших детей. Наркоман — это асоциальная личность, у которой порваны все связи с внешним миром, нет семьи, работы, денег, наконец, а наркотики — дорогое удовольствие. Не имея возможности их приобрести, человек приходит в ужас перед своим будущим, в такие важные моменты жизни он отрезвляется и невольно становится перед выбором — хочет ли он так жить дальше. А ЗТ будет удерживать его в состоянии эйфории до последнего вздоха, тем самым лишая шанса на покаяние.

Выступающие за ЗТ ошибочно полагают, что удовлетворённый наркоман не опасен. Видимо, они никогда лично не были знакомы с такими людьми. Мы помним, как несколько лет назад в Англии одна сигарета марихуаны, выкуренная машинистом поезда, унесла множество жизней. Наркоман в любом случае неадекватен и непредсказуем, вне зависимости от того, какой наркотик у него в крови — краденый, купленный или законный. А не дай Бог произойдут сбои в поставке бесплатной «дури»? Обычному наркоману эта ситуация знакома: открывая утром глаза, он уже находится в состоянии поиска. А вот его двойник, взращённый в комфортных условиях, окажется к этому не готов, и мы не знаем, как он себя поведёт.

Получается, что само понятие «наркоман» для здорового человека буквально означает «обратной дороги нет», «крушение всей жизни». И тут срабатывает естественный механизм защиты личности — страх. Но ЗТ успокаивает: «Не бойся, мы тебя любим и поможем, обеспечим всем необходимым».

В древности римляне опаивали своих рабов вином и потом показывали их своим детям, чтобы выработать у них отвращение к пьянству. Читать далее...

Наверное, каждой хозяйке знаком запах газа от ненароком залитой кухонной плиты. Пахнет он настолько неприятно, что даже самому неосведомленному в вопросах техники безопасности человеку становится ясно — помещение необходимо срочно проветрить. Но не все знают, что природный газ сам по себе не имеет никакого запаха. И та вонь, которую мы время от времени чувствуем у себя на кухне — результат творческих усилий специалистов-химиков, разработавших специальное вещество с мерзким запахом — одорант. Его добавляют в сетевой газ как раз для того, чтобы любой человек по запаху сразу смог обнаружить утечку. Одорант плохо пахнет, но без него ничем не пахнущий газ мог бы натворить много бед.

Так и страдание было бы неверно рассматривать как зло. Страдание — реакция нашего естества на зло, некий сигнал опасности, кричащий: «Человек, осторожно! Ты оказался в сфере действия разрушительного процесса, берегись!» Можно наступить на гвоздь, мучиться угрызениями совести, болеть с похмелья… Внешние причины страдания могут быть самыми различными, но суть их всегда одна и та же — к человеку прикоснулось зло, которое стремится его уничтожить. Это зло незаметно, оно действует исподтишка. И если бы страдание не предупреждало нас о его приближении, мы бы давно уже погибли от заражения крови, алкогольного отравления или от последствий тех греховных поступков, на которые наша совесть перестала бы реагировать душевной болью.

Чтобы лучше понять соотношение зла и страдания, можно вспомнить аварию на Чернобыльской АЭС. Ликвидируя ее последствия, люди столкнулись со смертельной опасностью, которую человеческая природа не может опознать, потому что проникающая радиация убивает без боли. У нас в теле просто нет органов и рецепторов, которые реагировали бы на повышенный радиационный фон.

А вот теперь представьте: клочок городского тротуара перед многоэтажным домом. На асфальте — веселая рожица, нарисованная мелом, окурок, крышка канализационного люка… В общем — ничего особенного. Но здесь притаилась смерть. На этом участке тротуара — «грязное» пятно с радиоактивным фоном — 1800 микрорентген в час. При допустимом уровне — 15 и смертельном — 180. Человек, бросившийся на этот тротуар с двенадцатого этажа, имеет больше шансов остаться в живых, чем тот, кто просто постоит на нем несколько минут. И увидеть эту опасность можно было лишь с помощью специальных приборов — счетчиков Гейгера, которые регистрировали уровень излучения и при превышении допустимой нормы предупреждали людей о невидимой смерти, спрятавшейся где-то неподалеку.

Способность страдать, как счетчик Гейгера, помогает нам почувствовать приближение зла, которое невозможно обнаружить иным способом. Страдание — не зло, это — протест против зла, это вспышка боли в месте прикосновения зла к добру.

В моём родном Рочестере было много церквей, но я, как и родители мои и их родители, ходила в англиканский храм. Наша семья всегда отличалась благочестием, хранила традиции. И хоть попали наши предки в эту сумасшедшую Америку лет двести тому назад, мы сохранили дух старой доброй Англии.

В воскресенье мы всегда поднимались рано. Надо было хорошо подготовиться к службе — ведь к Богу в гости идём. Все чистенькие, отглаженные, воротнички накрахмаленные, белые-белые.

Кроме верности традиции, была ещё одна причина, почему в день солнца я всегда была в храме. Это — наш пастор, наш отец Джеймс. Назвать этого человека удивительным, замечательным было бы как-то мелковато. Это была сама безупречность! Это было само совершенство! Безупречность и совершенство во всём. Красота богослужения, репутация, внешний вид, манеры — на всём ни единого тёмного пятнышка.

А проповеди! Они проникали в самую душу. Я столько раз плакала в умилении. Все мы слушали его, будто загипнотизированные. Он даже иногда выводил нас из какого-то оцепенения вопросом или шуткой.

Его беседы продолжались за чаем. Тогда мы всей общиной засыпали пастора вопросами. Не отказывал он в общении даже при встрече на улице. Его кругозор был широчайшим. Его интеллект был глубочайшим. Он владел несколькими языками, даже древнегреческим.

Особенно хорошо разбирался он в различных религиозных течениях, наполнивших такую разнообразную Америку. Называя нашу общину высокой церковью, отец Джеймс аргументированно критиковал демократизм крайних протестантов, отрицающих церковную иерархию, и настоятельно призывал их иметь дома портрет королевы Елизаветы II и принца Чарльза. Особенно доставалось нашим фермерам — то ли анабаптистам, то ли меннонитам, — которые поселились на сельских хуторах. Отец Джеймс иронизировал по поводу их отрицания благ цивилизации — телефона, телевизора, автомобиля. «Неужели Господь будет любить меня меньше с моим „фордом“, чем с дурно пахнущей лошадью?» — спрашивал он.

Серьёзнейшему разбору мы подвергали Римскую Церковь. Их достижением в богословии, безусловно, является открытие исхождения Духа Святого «и от Сына», но как человек — Папа — может быть непогрешимым?

Кто-то из наших прихожан вскользь спросил о православных. Пастырь так же вскользь и ответил: «Это более фанатичное ответвление от католиков с массой заблуждений и суеверий. Они, например, поклоняются всевозможным святым, их изображениям, их останкам и даже вещам. Как можно, например, тряпочку чтить наравне с Богом?» — пастор говорил, а я переполнялась радостью, что принадлежу к истинной, высокой церкви.

В таком радостном воодушевлении я однажды не шла, а летела домой из церкви, ничего и никого не замечая. Вдруг, будто из другого мира, я услышала крик: «Осторожно, леди!» — но было поздно. Все прохожие успели отскочить от падающей тяжёлой лестницы, а мне она упала прямо на голову...

«Растяпа! Рот раззявила», — корила я себя уже позже, когда, по милости Божией, рана зажила и боли прекратились.

Однажды, идя на воскресное богослужение, я вдруг с удивлением заметила, что листья клёна в сквере посинели. А жёлтая стена банка вдруг стала розовой... Уже в церкви у меня резко потемнело в глазах и закружилась голова. Всегда питавшаяся здоровой пищей, я впервые в жизни ощутила сильную тошноту. Мои родные вывели меня на воздух.

Такси отвезло меня домой, там мне стало легче. Совсем меня отпустило, когда вечером отец Джеймс со старостой проведали меня.

Но ночью я вдруг проснулась от того, что кто-то душит меня. Включила свет — никого. Попыталась опять уснуть, но удушья повторялись, и я уже боялась ложиться.

Утром, разбитая, я побрела к врачу, но, едва преодолев ступени клиники, потеряла сознание...

Белый потолок, белые халаты. Голоса вдалеке и боль в спине. Сильная боль на месте откушенного кончика языка. Равнодушный приговор доктора: эпилепсия.

Теперь жизнь моя потекла от припадка к припадку, между которыми были лишь тоска, злоба, страх. Лечение медикаментами не помогало. Сочувствие наших прихожан и внимание родных всё больше раздражало. Я лишь кричала на них, а они снисходительно пожимали плечами: «Ну что с неё возьмешь? Всё больше лишается рассудка». А какие страшные были ночи! По много раз я вскакивала от кошмаров. Когда было чуть легче, заливала слезами постель.

Однажды, плача, я увидела возле себя Женщину, Которая ясно сказала мне такие слова: «Приложись к Моему поясу — и сразу исцелишься».

По Её величавому виду сразу поняла: Богородица! Боясь внезапного припадка или помутнения, позвонила отцу Джеймсу. Тот сонным голосом произнёс: «Не обращайте внимания. Это бред».

Богородица приходила ещё раз с теми же словами. Профессор психиатрии повторил слова отца Джеймса: «Не волнуйтесь. Острый пароноид — нормальное при вашей болезни явление. Бред».

Когда явление повторилось в третий раз, я твёрдо решила найти этот пояс во что бы то ни стало. Из жалости отец Джеймс согласился помочь мне: «Раз вы не хотите лечиться нормально, попробуем Читать далее...

Мои русские предки когда-то попали в Америку из Харбина, а я уже родилась тут. Моим родным и самым любимым городом был Сан-Франциско. Я глубоко уверена, что лучшего места нет на земле.

Своим друзьям из других городов я показывала «Золотые ворота» и «Окленд» — наши знаменитые мосты. Мы катались в занятных вагончиках канатной дороги и, задрав голову, глазели на небоскрёбы. Гоняли альбатросов на острове тюрьмы-музея Алькатрас. После всего я вела их к себе домой, на 43-ю улицу рядом с Тихим океаном и величественным зелёным парком. Мои гости рвали спелые калифорнийские груши в моём садике, удивляясь обилию птичек колибри. На ночь я напутствовала гостей: «Не закрывайте окна. Видели, сколько здесь в горах эвкалиптов? У нас самый чистый и здоровый воздух в мире».

Особым объектом моей гордости был наш православный собор в честь иконы Пресвятой Богородицы «Всех скорбящих Радосте». Мы с моей маленькой дочкой частенько бывали в нём. Я всё думала: быстрее бы она подрастала, чтоб учиться в здешней православной гимназии.

Лишь одно обстоятельство смущало меня в нашем соборе. После молебна с акафистом открывали раку с мощами святителя Иоанна Шанхайского и Сан-Францисского. Люди с умилением и благоговением прикладывались к святому, а я быстренько отходила к свечному ларьку, таща за собой ребёнка. Ну не могла я себя заставить целовать чёрные руки умершего человека!

Мне говорили, что это великий святой, святитель русского зарубежья, чудотворец. Я всё это понимала умом, а сердце не принимало кривенького человека на иконах. Ну почему он был таким некрасивым внешне? Очки носил!

Я чуть сквозь землю не провалилась, когда отец Павел замечание мне сделал: «Что ж это вы от святых мощей отворачиваетесь? Это не по-православному». Было стыдно, но ничего с собой поделать я не могла.

Наверное, для моего вразумления и постигло нас великое горе. Девочка моя серьёзно заболела. Её состояние становилось всё хуже и хуже. В больнице предложили сделать операцию, иначе могло произойти непоправимое. Я колебалась и впала в уныние: что делать?

Меня утешали наши прихожане. «У нас в соборе чудотворец лежит. Просите у него молитв о девочке». Случаи разные рассказывали.

...Мальчика Никиту автобус сбил в далёкой Германии. У него была тяжелейшая мозговая травма, и врачи были категоричны: не выживет! Родители смазывали больную головку маслом, освящённым на мощах святителя Иоанна Шанхайского, и молились ему. Не только выжил Никитка, но и быстро пошёл на поправку.

...И взрослый мужчина умирал от церебрального кровотечения. Лежал под кислородной маской и ждал смерти. Положили ему икону владыки Иоанна на кровать. Больной не только очнулся от комы, но и совершенно выздоровел.

...Одного военного постигло несчастье: в глазной канал, ведущий в мозг, попала редкая инфекция. Чтобы он выжил, требовалась срочная сложнейшая операция. Когда священник помазал больной глаз целебным маслом от мощей святого архиерея, инфекция полностью исчезла.

Я уже давно преодолела чувство брезгливости ради доченьки, но сомнения были: простит ли меня святой Иоанн?

Однажды вечером позвонил доктор: «Шансов остаться в живых у вашей дочери очень мало — 10 %. Решайтесь на операцию — или готовьтесь к самому худшему». На самом деле, врачи считали, что шансы почти нулевые, и лишь хотели дать матери последнюю надежду.

Моя девочка уже еле приоткрывала веки. Я оставила иконку святителя Иоанна у неё на тумбочке, подписала все необходимые документы и побежала в банк за деньгами.

Операцию назначили на восемь утра. В это время я уже обливала слезами раку со святыми мощами святителя Иоанна, целовала его нетленные ручки.

Прошёл час, два, три. Уже из последних сил я молила святого помочь моей доченьке. Наконец меня подняли за руки и сообщили, что был звонок из больницы.

Я помчалась по улицам Сан-Франциско на своём автомобиле, продолжая молить святых, Богородицу, Господа.

У врача в глазах я сразу увидела некоторое удивление:

— Знаете, операция прошла просто замечательно. Ваша дочь выздоровеет однозначно. Только, пожалуйста, скажите родственнику, чтобы не заходил в операционную и не мешал нам. И кто его только впустил?

— Какому родственнику? У нас тут нет родственников.

— Ну, тому, что на фотографии, которая возле вашей девочки стоит.

Я сразу вспомнила иконку святителя Иоанна на тумбочке — и опять залилась слезами. Слезами радости.

Я знала эту немолодую женщину как мать двоих замечательных детей. Где-то в глубине души я ей даже завидовала, прекрасно понимая, что мне так своих не воспитать. До сих пор для меня остаётся загадкой, как в непростые хрущёвские времена можно было привить детям такую исповедническую любовь к Церкви. Сын стал священником, дочь — многодетной матушкой. Оба — светлые, искренние, настоящие личности.

Но, как потом оказалось, роль жены для моей знакомой была не менее значительной. Более тридцати пяти лет своей жизни она отдала хроническому алкоголику. Сказать «отдала» — значит ничего не сказать. Все возможные трудности, какие только можно представить, эта женщина достойно переносила с твёрдой верой в слова евангельские: Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин. 15, 13). Он несколько раз умирал, замерзал в лютые морозы на улице, получал бесчисленные травмы, а она его находила и вновь возвращала к жизни, в то время как его жизнь означала для неё ад. Последний наш разговор состоялся, когда её муж умирал от рака горла, многочисленные метастазы приносили ему невообразимые мучения. Её отчаянные попытки найти альтернативные способы борьбы с этой болезнью, конечно, не увенчались успехом. Смерть уже стояла на пороге... И тут я услышала от неё слова, которые ещё долго мучили мой эгоизм: «За всё благодарю Бога, и не хотела бы прожить другую жизнь. Всё бы отдала за его исцеление. Только бы не умирал!»

Кто-то скажет — мазохизм, кто-то — привычка. А может, это любовь? Странная, непонятная, о которой и говорил апостол Павел?

Смерть мужа принесла ей надежду на будущую встречу. Оказывается, болезнь помогла ему измениться и почить в мире с Господом и своими близкими. За это она особенно благодарит Бога.

— Ведь как все нынче извращено. Как жить дальше, если ни во что не веришь? Будешь пихаться налевонаправо. А если вера есть, как не хочется сесть, все уступишь старухе место. Вот тебе и все христианство. Посуду помой вне очереди. Христианский поступок? Христианский. Ведро вынеси. Ну не настаивай на своем. Не ори: «Не разогрето!» Потерпи минуты две. Она, бедная, сейчас разогреет. Тоже устала. Ее по-своему мутит-крутит. Что ты все «жена должна», «муж должен». Любовь — это не сю-сю, му-сю. Это тяготы друг друга нести.

Лежит человек рожей в снег. Почему думаем, что пьяный, может, у него сердце? А если и пьяный. Посади его на парапет, чтоб не замерз. Бежим мимо. Мимо себя. Сделаешь что-то такое… Лежишь вечером и думаешь: «Чо тебе так хорошо? Чо тебя тащит так? Вроде и не пил. Почему комфортно на душе? А… Сегодня бабке сумку помог — три ступеньки…» Он же нам сторицей…

Мне здесь одна девушка говорит: «Не люблю своих родителей». Обожди. А ты им помогаешь? В магазин ходишь? «Да, — отвечает, — все, что нужно, делаю». Значит, любишь, а что там в чувствах копаться. Плюнь ты на это. Нельзя по чувствам жить. Сегодня — солнышко. Завтра — дождичек пошел. Упал, ногу сломал — третье чувство. Жить надо по закону: не «дай», а «на». Как это так, недоумевают, снимут верхнюю одежду — отдай и рубашку? Привыкли жить навыворот. У нас на голове, если пощупать, образовалось плоское местечко, на котором удобно стоять. Так и живем — вверх ногами. Все, что Богу угодно, презираем. Сильный — помоги слабому. У нас — задави. Богатый — отдай. У нас — хапани, да охрану поставь, чтоб не украли.

У нас извращенный взгляд на христианство. А это просто. Сколько крови можешь отдать за другого. Потому что написано: «Что сделал одному из малых сих, то ты сделал Мне». Сколько можешь у постели матери просидеть, которая одурела от старости и болезней. Вот где приходится умирать каждый день. Как в Чечне ребятишки стоят. Чеку выдернул один придурок, сейчас — взрыв, подполковник, не думая, бросается. Его в куски. Восемь человек живы. Коммунист, некрещеный, никогда в церковь не ходил, о Боге вообще не думал, но он — христианин.

А то в храм пришел, поклоны бьет, свечек понаставил. А сердце — пусто. Христианский поступок? Мимо. Хоть обмолись весь, объезди все Афоны, облобызай мощи. Ничего не будет.

Я 11 лет в провинции живу. Так же народ трудится. Так же встает до зари. Так же девушка в троллейбусе в 30-градусный мороз — попробуйте-ка десять часов: «Ваши билетики, ваши билетики». Вот я — от этих депутат. Для них работаю. Хоть и трудно, стараюсь по закону жить. Из десяти два раза удается. Зажать свой рот окаянный, чтоб не выскочило обидное слово. Не отпихнуть человека. Не перебить. Выслушать. Пишут же Отцы: надо друг перед другом стоять, как перед древней иконой.

Что значит не осуждать? Не выносить приговора. А мнение иметь мы обязаны. Господь пытался вразумить фарисеев, и гнев Его был праведный. Праведный, когда гневаешься на себя. Что опять, дурак, напился вчера. Когда свой грех возненавидишь. Привычку мерзкую, въевшуюся в тебя. Никак не можешь с ней справиться. Только возненавидя ее, начнешь побеждать.

Стараюсь поучаться, хоть лет уже много. Вот у нас автобус из Вереи… рейсовый до Москвы. Два часа ходу без остановок. Места все по номерам — не пересядешь. С ужасом смотрю: впереди меня сваливаются два пьяных дембеля. Матерщина, о бабах… Все по полной. Думаю, ну на два часа попал — караул. Потом говорю себе: «Але. Давай-ка это… Подумаем спокойно, внимательно. Кто эти ребята? Выросли в деревне. В то время, когда не было намечающегося сейчас подъема. Что видели? Отец пьет, колотит мать, постоянный мат. Телевизор орет дурацкий. До восемнадцати как-то дотянули. Взяли в армию. Колотили их. Потом они колотили. Вот „новоиспеченные“ явились. Чего я от них требую… Я их чему-то научил? В их дом зашел? Книгу прочитал?» Смотрю, а мы уж приехали — не заметил, как.

Все зависит от нас: как мы слышим. Замылены ли глаза. Забиты ли уши. Затерта ли душа. Обложена ли совесть ватой. Вот чем надо заниматься. Святые учат: спаси себя — и хватит с тебя. Сейчас кричат: «Правовое государство», «Закон превыше всего»! Все равно кучка людей все проплатила. Покажут тебя с ребеночком. Потом, как ты бабушке даешь пенсию… Так пятьсот раз на день. И выберут именно тебя. Не надо даже никого назначать.

Способ действия? Себя делай. Эту маленькую точечку. И на эту маленькую точечку светлее станет. А если только указывать: это не так, да пенсии мало, да правительство козлиное, да американцы поганые, да Бен Ладен, будь неладен… Ничего не сдвинется. Только умножится злоба, которой и так хватает. Давайте злобу уменьшать.

Все время забываем, что тьма — отсутствие света. Не имеет сущности. Зла как такового нет. Мы его овеществляем. Своим раздражением. Неуважением друг к другу…

Что такое Рай и ад? Отцы учат, что все залито морем-океаном Божественной любви. Грешников Бог наказывает бичом любви. Представьте — океан любви, все друг друга любят. Вы за эту жизнь Читать далее...

У человека, ходящего в храм, часто возникает иллюзия: мы все православные, все мы здесь "свои". А со "своими" , стало быть, можно и нужно обращаться по-свойски. Можно задавать неуместные вопросы, делать замечания, давать советы, когда не просят, звонить в 8 утра и в 11 вечера. Обращение "братья и сестры"порой воспринимается почти буквально. Однако хотя христиане родственны по духу, они весьма отличаются по уровню образования, культуре, общественному положению, финансовым возможностям и сфере интересов. И то, что мы в Церкви, означает, что мы всего лишь учимся любить и принимать все многообразие форм жизни наших единоверцев, а вовсе не то, что мы это уже умеем. Так что почувствуем разницу и выберем дистанцию. Иначе дистанция может выбрать нас сама в виде резкого похолодания отношений и "мокрых осадков".

[529x285]
В этой пещере Святое Семейство нашло убежище в ночь на рождество. Холодная пещера, каменные ясли, суровая колыбель и сияющий неземной красотой Младенец Христос вместе со склонившейся над Ним в умилении Девой Матерью. С самых далеких дней место, где впервые заплакал Христос, считается одной из величайших святынь христианства.