Когда мне было лет семь, у меня появился котёнок. Беленький, маленький, размером с мышку, такой крошечный, что мама кормила его молоком из пипетки. Дворовую кошку, окотившуюся в подвале нашего дома, порвал ротвейлер, и дворник вынес из подвала её новорожденных, ещё слепых, котят, пищащих тонюсенькими голосками. Он роздал их всем желающим из нашего и соседнего дворов. Котят было шесть, но двое из них сразу погибли. Четверых котят разобрали, одного из которых, разрешили взять мне, и я была этому несказанно рада, так как впервые у меня появился питомец. Это была маленькая кошечка, и мы назвали её Манечкой.

Ежедневно выносила свою любимицу на прогулку, пускала на травку, бдительно следя за тем, нет ли поблизости собак или ворон, и, если замечала опасность, поспешно совала Манечку в корзинку из-под клубники, и мы возвращались домой. Мама сидела на балконе второго этажа, где мы жили, курила и так же бдительно следила за мной. Читать далее 

За окном шёл мокрый снег, ветер мотал голые деревья, и их тени плясали в свете фонаря. Она сидела на кухне, не зажигая света, пила кофе и курила, щурясь и хмуря брови от дыма. Была суббота, и она думала, куда бы ей пойти. Идти было не с кем, потому что её любимый человек не был свободен и проводил выходные со своей семьёй.

Её звали Елена. Фамилия у неё была самая простая и одна из самых распространённых – Смирнова, и ей шёл 31 год. Она была не замужем, ещё не хотела заводить ребёнка, и у неё был, вот, уже второй женатый любовник. Не женатые, как-то, не попадались, не везло ей на мужчин самым роковым образом.

В комнате лежала и ещё спала больная мать Елены. Недавно с неоперабельной злокачественной опухолью последней стадии её выписали из больницы домой… умирать. Нужно было колоть ей обезболивающие препараты, от которых она была потом, как пьяная. Елена ждала того момента, когда мать проснётся и начнёт сначала стонать, всё громче и надсаднее, а потом закричит. Когда крики станут истошными, она сделает несчастной женщине инъекцию. Раньше ставить укол было нельзя. Количество препарата ограниченно, и скоро его не будет хватать. Но её мать, вся жёлтая и худая, без волос, с запавшими глазами и чёрным ртом, всё никак не умирала. Читать далее

Она знала о том, какие страдания ждут ребёнка и его мать, но всё ещё не могла уже, наконец, оставить свою затею увести любовника из его семьи.

Свою личную жизнь она не афишировала, друзей не имела, поэтому часто слышала краем уха у себя за спиной: «У неё никого нет!..», что шокировало её своей беспощадностью к её самолюбию. Почему-то, незамужнюю женщину, которой уже за 25-30-ть лет, считают по-женски не состоявшейся, а, значит, неудачницей, и если не сочувствуют, что тоже неприятно, то насмехаются. Как будто бы она виновата в том, что её жизнь не сложилась. Как будто бы она виновата в том, что потеряла отца, подруг и в том, что заболела её мать, так и не перенёсшая стресс от измены отца.

Можно подумать, она виновата в том, что на жизненном пути ей ни разу не удалось построить взаимные отношения с холостым мужчиной… Она что, должна оставаться невинной до тридцати пяти лет? Хоть какая-то близость, пусть краденная, а нужна…

И как же больно и хлёстко звучит это: «Никого нет!» Потому что это правда. У неё нет отца, друзей, мужа и ребёнка. Мать скоро уйдёт от неё, а с любовником всё вилами по воде писано, похоже, и здесь облом. «Никого у меня нет… - думала Лена, выпуская дым книзу, - никого нет… никого…»

- Никого нет, никого нет…- шептала она, забывшись, и покачивалась на кухонном табурете под монотонное бормотание радио. «Аппарат А****, - бубнила раздражающая реклама, - избавит вас от суставных, головных и периодических болей у женщин…» Читать далее

      Однажды мой друг по юности предложил мне тряхнуть стариной и пригласил меня в путешествие автостопом. Ну, я согласился. Всё равно с работой у меня, как всегда. Истечет срок контракта, работа сделана, деньги получены, и начинай всё с начала. Пока ищешь другую работу, проживаешь все деньги. И вот, я решил отдохнуть, развеяться... Как знать, что ждёт за поворотом! Я собрал рюкзачок, и завёл будильник, чтобы завтра поехать на окраинную станцию метро, где мы должны были встретиться.

Ночь я очень плохо спал. Долго не мог заснуть, всё ворочался, а когда заснуть, всё-таки удавалось, то просыпался от малейшего беспокойства. Наконец, я окончательно провалился в сон. Однако, снился мне безобразный кошмар, когда вооружённые до зубов японские дети захватили меня в плен и резали на куски, как колбасу, от чего я вскочил весь в поту, с выпученными глазами и всклокоченными волосами. Было уже утро, я приготовил себе омлет и кофе, позавтракал. Стал уже готовиться к выходу. Оделся, сунул ногу в кроссовок. Потом вспомнил о том, что не взял с собой деньги. Искал их очень долго. Перерыл всю квартиру. Без денег-то нельзя отправляться в путь, а идти к соседу, чтобы взять взаймы, слишком рано. Неудобно было будить человека.Читать далее

Художник Старик Елена

Елена Старик родилась 18 февраля 1970 года. В 1993 году закончила художественно-графический факультет Липецкого Государственного Педагогического института. С 1990г. - участвует в выставках как художник-живописец. Ее персональные выставки проводились в Липецке, Москве, Париже, Стокгольме. С 2002г. - член Союза художников России. Член союза художников ЮНЕСКО. Работы Елены Старик находятся в частных коллекциях России Америки. Испании. Франции. Германии. Голландии. В настоящее время художник живет и работает в Москве.

1.


2.

Мне все в один голос твердят: "Ты же знала то, что он выпивает! Зачем тогда надо было связывать с ним свою жизнь?" И только ленивый мне не сказал этого. Люди же удивительно бестактны и не понимают, чего можно говорить, а чего - нельзя. Я начинаю мямлить о том, что он выпивал мало и редко, а то и делал укол, и не пил годами ничего вообще. Так мы с ним и прожили 20 лет! И кроме него мной никто ни разу не заинтересовался. Я вышла за него в 30 лет, и мне никто не делал предложения, несмотря на мою красу неземную. Это сейчас я понимаю то, что такая дура просто никому не нужна, несмотря на очаровательную внешность. Несколько человек меня кинуло, сочтя  своим долгом - так поступить со мной. Первые 10 лет мы прожили счастливо, что называется, для себя. Брак наш был гостевым. То есть, роман, оформленный официально. Потом, когда мне было уже за сорок, мы, наконец, созрели до того, что бы нам завести ребёнка. Это была моя первая беременность, ребёнок получился неожиданно легко. При этом, он был очень хорошеньким. Только гиперактивность осложняла нашу с ним жизнь. Муж первые четыре года вёл себя просто образцово. Я даже закрыла глаза на то, что он не подарил ни разу ни духов, ни кольца (обручальное не в счёт), объясняя это тем, что не умеет покупать всего этого и боится купить безвкусицу. Когда сын родился, он купил приданое младенцу, кроватку, конвертик, словом, всё, что нужно, а мне - большой букет. Малыш рос. Пока я его кормила, то меня даже баловали, что бы не пропадало молоко. Приносили завтрак в постель, покупали то, что я просила, но со временем, когда малой пошёл и заговорил, начались первые сложности. Муж снова начал попивать и однажды по пьяни чуть не поджёг дачу. Это было ужасно. Жить с регулярно выпивающим человеком просто невыносимо, но ещё более невыносимо то, что окружающие, почему-то, обвиняют в этом тебя! "Ах, жена алкоголика!", "Типичная жена алкоголика!" И они не понимают того, что глупо обвинять того, кому изменяют, кого бьют или того, у кого в доме пьют, играют, колются и т.д. Это типичное поведение боязни того, что с ними может случиться то же самое. Они заговаривают свой собственный страх перед жизнью, сваливая все эти беды на вторую половину того, кто хулиганит. По их логике: в том, что муж пьёт, бьёт, ворует из семьи, изменяет и спускает всё на игровых автоматах, виновата сама жена. И никто не хочет понять того, что жена - такая же, как и все. Не лучше и не хуже других. Она не уродливая фригида-скандалистка, не пилит, не давит на человека, она - нормальная женщина, не скучная, не тоскливая, но ей просто не повезло. Алкоголизм - просто болезнь, и, несмотря на то, что человек не хочет бухать по-чёрному и опускаться, он, всё равно, срывается. Мой муж, вообще-то, из семьи интеллигентов. Его мать была профессором, а отец - крупным начальником. Он много читал, даже в вузе четыре года проучился. Да его и на работе-то любят и уважают. Соседи в доме ничего вообще не замечают, так как он, пьяный, никого не беспокоит, кроме меня, конечно. Если алкоголик - это не значит - быдло или люмпен. Нет. Любой может быть поражён этим недугом. Это может быть хирург, священник, писатель, актёр, профессор всевозможных наук, художник, архитектор... да кто угодно! Держатся, но срываются в самый неподходящий момент. Могут здорово подвести, когда на него рассчитываешь, придёт пьяный в дымину! Стресс (любой, пусть даже, счастливый, так как счастливое событие - тоже своеобразный стресс) - и он сорвался и запил. А если он держится, то нервы у него ни к чёрту. Его заводит с пол оборота любое возражение, пусть даже справедливое. Разошлись во взглядах на воспитание ребёнка - пожалуйста. Орёт, материт, последними словами смертельно оскорбляет... А куда уйдёшь с пацанёнком, когда тебе уже 50-т лет, и на работу уже не устроишься? Дома родители, которым под 80-т, и мать лежит, больная, а отец вынужден ходить на работу, что бы семья выживала.... Пойди, подними пацана, когда "лето целое пропела"? Да, я продлила молодость и беззаботность до невозможного, в сорок выглядела на 20-ть, жила в своё удовольствие, а теперь: "пойди и попляши!"

Вот, в результате, думая всё это и горько плача, я и пляшу в промокших тапочках по зимнему Ленинградскому проспекту от метро Аэропорт до метро Динамо скачу вприпрыжку, туда, где живут родители, пешком, больная гриппом, с температурой, в одной комбинации, халате и тапочках, накрыв голову дранной шалью. Муж в подпитии разгневался (что-то я ему не то сказала) и вышвырнул из квартиры, в чём была. Прямо из постели, в которой я лежала, больная, вся в соплях, с кашлем, с лекарствами на тумбочке и горячим питьём. И он меня из этого одра болезни, выдернул и вытолкал взашей, не дав забрать ничего!

Я, будучи 25-летней, и не предполагала такого. Что бы в 50-т лет меня, больную, выбросили

[700x589]

Ирина родилась в семье научных работников, а это значит, что растили её кое-как, вперемешку с научной работой, забывая порой о том, что у ребёнка грязные колготки или ноги намокли. Поэтому Ира часто простужалась, мучилась животом и прочими недугами. Детство и отрочество Ирочки пришлись на самый унылый, застойный советский период. Это – серые, толстые колготки, которые спускаются, образуя гармошку на коленях и щиколотках. Это – уродские мальчишеские стрижки и косички у девчонок с вплетёнными лентами, «корзиночки» и «баранки», одежда тухлых цветов, пучеглазые куклы из пластмассы с морковного цвета щеками. Это, когда ничего невозможно купить для того, что бы перекусить, только сдобы полно всякой в булочных. Булки, рогалики, бублики, крендели, калачи… от этого все взрослые носят 50-й размер одежды, если не больше. Повсюду очереди, вместо рекламы на улицах – лозунги «Слава труду», «Слава советскому народу», «Победа коммунизма неизбежна» и транспаранты красного цвета с профилем Ленина. Реже – с Марксом-Энгельсом, Дзержинским. А ещё - Юрием Гагариным, пионерами-героями или абстрактными рабочими, солдатами, космонавтами, колхозниками...
Маленькая Иришка была смешная – коротенькая и толстенькая, как бочонок. Она постоянно жевала то булочку, то конфетку, которыми её так и пичкали обе бабушки. Когда девочка падала, то не могла самостоятельно подняться – не умела. Только барахталась да ножками толстенькими дрыгала. У неё был постоянно мокрый нос и частенько мокрые штанишки.
Ещё в детском саду Ира стала предметом насмешек и издевательств от других детей, а воспитатели постоянно шпыняли и ругали глупого ребёнка, вместо того, что бы уделить ему чуть больше внимания. Когда девочка ела ненавистную кашу, впихнутую воспитательницей, то никак не могла проглотить и с раздутыми щеками набитого рта бесконечно жевала этот мерзкий ком, вся красная и зарёванная, пока, наконец, не выплёвывала. Её ставили в угол на целый день или клали в спальню. Однажды ей пребольно прищемили банкеткой палец, она закричала пронзительно, что вызвало только смех. И никто не подумал, что девочке маленькой очень больно, она плачет, и её некому утешить, потому что за ней ещё не пришли. Как назло, бабушка задержалась в очереди за колбасой. Стояла, как на углях, с ноги на ногу переминаясь, нервничала, что опаздывает, и нехорошее предчувствие терзало её душу. Не это, не придавленный мизинец внучки, а то, что произойдёт ещё не скоро, но обязательно произойдёт. Этот ужас, связанный с её внучкой. Но всё ещё впереди. А пока ещё Иришка – маленькая, смешная девчушка.
Во дворе, на детской площадке, отношения с детьми были получше, но и там случались казусы. Девочка очень любила играть, но не любила игры, когда проигравший вылетает из игры, так как она всегда проигрывала, и ей не хотелось стоять и смотреть, как играют другие.
На этот раз игра была без выбывания, а напротив – очень увлекательная. И тут Ире захотелось по большому. Она решила потерпеть ещё, думая, что успеет добежать до квартиры. Но не рассчитала и обкакалась, что стало дворовым анекдотом.
Однажды бабушка Иры вышла в магазин и велела внучке её дождаться без озорства. Ира пообещала. Хотя кем-кем, а озорницей девочку назвать было нельзя. Очень спокойным она была ребёнком. Поэтому Ирочка тихо сидела в своей комнатке и играла с игрушками, что-то приговаривая. Но тут-то ей вдруг очень захотелось чаю. Но маленькая девочка ещё не знала, как он получается и из чего. Поэтому нашла на столе бабушкину чашку с остатками кофе и залила всё это горячей водой из-под крана(!). Потом добавила туда соли, перепутав с сахаром и принялась, было, пить. Но от солёного вкуса пойла у неё скривилось личико, любимая чашка бабушки выскользнула из рук и разбилась. Испуганная девочка заметалась по квартире, не смогла ничего придумать и решила убежать. Она надела пальтишко, ботиночки и шапку, взяла любимую куклу и вышла на лестничную клетку, оставив квартиру открытой.
Но растерянный ребёнок не мог спокойно думать, а с этим процессом у Иришки итак были проблемы, поэтому вместо того, что бы спускаться вниз, она, зачем-то принялась подниматься на десятый этаж! Долго ползла она вверх по лестнице, вся запыхалась, устали ноги, а долгожданный выход на улицу всё не находился. Там внизу должны быть чьи-то лыжи, чья-то коляска, чей-то велосипед и её санки. Но вот уже какая-то решётчатая дверь преграждает ей путь… а лифт… как же он страшно здесь гудит! Очень громко, почему-то! Она села на ступеньки и горько заплакала. Потом описалась и снова стала плакать. Плакала, плакала и заснула.
Разбудили девочку голоса. Кричало сразу несколько человек: «Да она здесь! Смотрите, спит! Ира! Ну как ты могла уйти, квартира-то открытой осталась! Мы тебя везде ищем, а ты тут! Почему ты тут?!» Соседи, отец и бабушка бежали к ней, а она разразилась пронзительным

Посвящается моей незабвенной тёте Аннушке и её друзьям, художникам и хиппи.

Детство художницы

Детство - поразительное состояние души! Ничего ещё не понимаешь, ничего не хочешь, ни о чём не думаешь, и тем более, не жалеешь ни о чём! И ещё не знаешь, кем станешь, когда вырастешь и того, что ты хочешь, а так же, того, что шоссе Энтузиастов – это бывший Владимирский тракт, и что по нему отправляли этапы арестантов на каторгу, в Сибирь. Не знала про Таганскую тюрьму и про то, что наш московский Юго-запад когда-то был чистым полем, лесом и сёлами Семёновское, Тропарёво и Востряково, не считая деревень, и проходили там два тракта - на Боровск и Калугу.

С шоссе Энтузиастов у меня связано много воспоминаний, как и с Юго-западом. В детстве бывала и там, и там, тем более жили мы на Юго-западе, а ближе к шоссе Энтузиастов работал мой отец в научном институте со слишком длинным и трудно произносимым названием - аббревиатурой.

Пока только смутно представляю себе то, что где-то там находился птичий рынок. В нашем веке его там уже нет, перенесли куда-то, чуть ли не за город. Птичий рынок… Как же любила, когда папа брал меня туда с собой! Отец покупал там корм для рыбок и прочие аквариумные дела, а своих мальков в баночке продавал перекупщику. Такой был у него маленький бизнес. А уж, сколько вокруг всяких зверюшек продаётся! Очаровательные котята, щеночки…, а ещё мне очень нравились разноцветные камушки для аквариума. Животных не клянчила, понимая, что это бесполезно, да и глаза разбегались, никак не определишься, чего хочется. Зато разноцветные стекляшки, ракушки и камушки папа иногда мне покупал, и, уже, будучи взрослым человеком, храню их до сих пор, так как мне жалко расстаться с ними, так они радуют глаз! Животные у нас дома, в конце концов, поселились. Был и 3 кошки, и 2 собаки, и морская свинка, и ворона, и белая крыса, и аквариумные рыбки. А ещё у нас дома всегда было полно растений. Особенно нравилась мне круглолистная бегония, кисленькие листочки которой с удовольствием задумчиво жевала.

       Недалеко от этих мест, одна-две станции метро, находится Третьяковская галерея. Там успела побывать до закрытия её на многолетнюю реконструкцию, «благодаря» чему, целое поколение выросло без русского искусства. Диверсия против русской культуры – одним словом. Я успела там побывать, будучи ребёнком, и не раз. Успела посмотреть на гениально-сумасшедшие полотна Михаила Врубеля, примитивно-натуралистические картины Шишкина, кошмарные сюжеты с холстов Верещагина, наивного Нестерова, монументально-живописного Сурикова, подвижника Иванова и, конечно же, Репина.

Потрясающий портрет Стрепетовой и небольшую работу: «Какой простор!» по малости лет не заметила или не запомнила, а вот «Иван Грозный и сын его, Иван» сразу бросилась в глаза. «Мам, а почему он его убил?» - спросила я свою мать, испуганно косясь на сумасшедшее лицо царя Ивана. «Это он нечаянно, силу свою не рассчитал. Ну, как я, когда сержусь. Ты же меня доводишь, когда кашку не кушаешь. И я могу так тебя ударить, что нечаянно убью…» - ответила мне мама. Я задумалась. Это значит, что царевич Иван тоже, как и я, не слушался папу и не хотел кушать кашку, вот папа и рассердился на него и не рассчитал силу, ударив по голове посохом.

Картина эта надолго запомнилась мне, я даже стала стараться лучше себя вести, что бы родители ненароком не прибили.

       Правда, я была ребёнком плохо обучаемым – вот и не очень хорошо себя вела. У меня были такие особенности психики, при которых нельзя было вести такую активную жизнь. К 25-ти годам всё должно было прийти в норму, но я так и не адаптировалась в этой жизни. И меня, сказать по правде, достала такая ситуация, когда меня постоянно называют «ненормальной», «придурковатой»… А так – грех было жаловаться на жизнь. Моё детство было счастливым.

Мы с родителями жили на Юго-западе, переехав в Москву из Ялты к отцу, у которого была двухкомнатная квартира, в то время, как в

Краем глаза заметила, что он делает что-то не то. Ещё только заподозрила неладное, как он схватил меня за руку. Вырвавшись от него, побежала прочь, влетела в какой-то маленький зальчик, он за мной, опять чудом вырываюсь и уношу ноги. Куда же бабульки-то смотрели, куда они все вдруг подевались? Что, покурить, что ли вышли, оставив Баруздина смотреть за залом или что? Горазды художников-то гонять! А здесь - попрятались, словно бы их и нет вовсе! Иду к охранникам, те в глухой несознанке. Я им: у вас же камеры! А эти, словно бы, не понимают, чего от них хотят. Говорила намёками – стыдно было вещи своими именами называть, но это их сотрудник, а я - посторонний человек. Словом, этого маньяка не наказали. Более того. Вскоре увидела его по телевизору. Он сидел за столом такой благолепный весь, солидный, и вещал о том, какое важное и серьёзное дело,  реставрация икон.

Спустя 23 года в интернете увидела стихи некой поэтессы Наровчатской Людмилы Борисовны, посвящённые этому человеку. Мише Баруздину, реставратору икон.

«Он снимал пелену времени с глаз.

С глаз твоих, рукотворный Спас.

Раскрывал слои первородные,

Добирался до вас, муки народные,

Муки расейские, -

До Прапрапранас.

Он эпохи смывал, соскребал, обдирал.

И сквозь сердце, сквозь кровь, сквозь свой труд пропускал...»

И так далее, и тому подобное. Знала бы эта поэтесса, как вёл себя этот Миша Баруздин в залах музея Рублёва осенью 1992 года.

Курсовую работу мою оценили на хиленькую четвёрочку, и наша несчастная Верникова разнесла её в пух и прах, обозвав меня «Шиловым», что для художника оскорбительно, и она знала об этом. Просто ей не понравилось, что я высунулась, и что красотка может быть не полной дурой. Тяжело пережила это унижение перед всей аудиторией, в то время, как думала всех поразить. Но никакой обиды на Римму Александровну Верникову у меня, как ни странно, не произошло. Уж не знаю, что сделала бы, будь у меня такая неудачная внешность. Иметь такое лицо, как у неё - большое невезение. Она была одинокая и ощетинившаяся, как ёжик. Вероятно, решила от своих проблем уйти в работу, где она стала хорошим специалистом. И когда видит явно талантливую студентку, да ещё и очень красивую, у неё что-то переклинивает, и она перестаёт адекватно себя вести. Ей хочется эту студентку не просто завалить, но и при всех опустить ниже плинтуса. Впоследствии, Римма Александровна смягчилась, узнав, что не собираюсь становиться музейным работником, искусствоведом или критиком, но напротив - их жертвой. А, может быть, она поняла, наконец, что я полная дура, как и подобает быть красотке в её представлении, и это её успокоило. Лично я поняла то, что «полная дура» только сейчас, когда мне уже подкатило к пятидесяти. Тогда же мне это было невдомёк, и считала себя вполне себе умной... и у меня были грандиозные планы.

Да... грандиозные... Давно уже, решив стать великим художником, продолжала усиленно и, не переставая, вкалывать, навёрстывая упущенные годы обучения профессии. С Кириллом Витальевичем занималась отдельно. Много работала на пленэре, делала наброски и зарисовки.

Мой предыдущий учитель Калинин очень ревновал меня к Иванову и ругал меня за это, считая, что мне уже нечему учиться. Но я была упорна в своём стремлении усовершенствовать своё мастерство и взялась за себя всерьёз. Сидела в библиотеках, изучая книги по искусству, конспектировала их и делала с них ксерокопии. В мои руки попали ценные библиографические редкости. Но рано радовалась! Сначала всё это надо было осилить, понять, «переварить» и запомнить! А, вот, с этим-то у меня, как раз, большие проблемы! Очень трудно читать труды Фаворского. Ну ни черта же не понять! И очень трудно воспринимается Волков, его книги о композиции, цвете и прочее. Я прониклась глубокой

Взревели моторы и мы, выехав на дорогу, понеслись по Москве, потом оказались в Лефортово, выехали на шоссе Энтузиастов, юноша куда-то исчез, мы с Красавцем заехали в какой-то кабак, где напились тёмного пива.

Напиваясь всё сильнее, ловила себя на странных мыслях. Мне тогда вдруг захотелось послать всех ко всем чертям: Дениса, Крылатого, и мчаться с этим роскошным парнем на его мотоцикле вечно, ни о чём не думая...

Как потом оказалась в мастерской при лагере, и куда девался байкер, так и не вспомнила. Газету, на которой он написал номер своего телефона, по рассеянности, порвала о чём потом горько пожалела, так как вскоре была изгнана из этих мест, и байкер не смог разыскать меня, приехав туда, когда меня уже там не было. Мне рассказали старые знакомые по службе, что он меня разыскивал, но там никто не мог сказать моих координат, так как в тот день там не оказалось тех, кто бы мог знать мой московский телефон или адрес.

Поняв, что порвала газету с номером телефона байкера, найдя на ней лишь последние две цифры и одну букву от имени, я залилась слезами, но исправить уже ничего нельзя было. Просто стала его ждать, но не дождалась. Разминулись мы... С тех пор его не встречала ни разу. Оказывается, его давно уже нет в живых. Он разбился на мотоцикле вскоре после того, как меня уволили с работы, и он не нашёл меня.

А пока жизнь продолжается. 1999-й год. Работаю через пень-колоду, пытаюсь расписывать потолок клуба, но то заболею, то напортачу, еле крашу…

Денис нашёлся, у него мама тяжело больна, не встаёт с постели, он много времени проводит дома с ней...

Меня это не убедило, но я спорить не стала. Я не сказала Денису о том, что не плохо было бы позванивать или написать, а то «я волнуюсь». Конечно, я не волновалась, напротив, разлюбила его уже давно, но привычка и чувство собственника мешало мне признаться себе в этом и просто перестать жить в нашем общем доме. Если бы я не порвала газету с телефоном моего нового знакомого, то, не раздумывая, так бы и поступила. А в результате, потеряла лицо, и вся жизнь пошла наперекосяк. Чувствуя это, я всё равно, не делала первого шага. Ждала каких-то выяснений отношений… не удобно было бросать, как-то сама на это не решалась, не зная ещё, что зря боялась.

Мне тогда было не очень хорошо. Нищета надоела, хотелось от жизни праздника... Надоело и то, что моей красоты в упор не видит ни один стоящий мужчина, разве что, меня оценил тот красивый мужчина на байке, но я собственными руками уничтожила единственную нить, нас связавшую, сдуру порвав эту чёртову газету.  Денис тоже, несмотря на то, что сладко пел о том, как я прекрасна, мало что в этом смыслит. Вероятно, если бы он понимал то, насколько я красива, то побоялся бы подойти ко мне знакомиться. Я так думаю. Он же был очень робким человеком, каким-то нерешительным.

А западают на меня, в основном, одни уроды конченные! Байкера своего я потеряла, а кроме него до тридцати одного года не встречала ни одного нормального мужчины вообще.

До моего увольнения оставалось всего ничего.

Взрослая жизнь

Прошло время, и пришла беда. Был 1999-й. Этот год не был счастливым. Неизвестно, как бы пережила своё тридцатилетие, если бы попросту не забыла о том, какой сегодня день и месяц, так как была поглощена насыщенной молодой, творческой жизнью, не подозревая о грядущей беде, которая, как и конец света, придёт внезапно. Но она всё откладывалась на неопределённый срок, что вконец измотало меня сгущающимися тучами, накаляющейся обстановкой и всяческими грозовыми предчувствиями.

Было лето. С него, этого августа, и начались неприятности, а точнее - произошла катастрофа - я в 30 лет осталась без работы, а до этого, меня вдруг подло предал Денис. Это было неожиданно, как удар под дых.

Бросил он меня после восьми лет т. наз. «гражданского брака», а на самом деле,

Они попросили меня этак вежливо, спокойно, снять со стен свои рисунки и репродукции с картин Врубеля и Эль Греко. От их вежливого и спокойного тона хотелось разораться матом и швырнуть в них табуретку, что я время от времени и проделывала. Но их этим не проймёшь, как я уже написала. На моё безобразное истеричное поведение они отвечали вежливо, и у меня опускались руки от бессилия.

Их главный сразу сказал мне, что не позволит мне и бригаде работать по моим эскизам, а всё у них будет в едином стиле и по эскизам, конечно же, его. Надо сказать, что работал он на редкость убого и на очень низком уровне, зато всё этак гладенько у него выходило, как будто аэрографом работал... Мои же эскизы, над которыми проработала семь лет, мне предложили забрать домой, так как «они здесь не пригодятся». Крылатому они надули в уши про то, что мои эскизы, якобы, совершенно бездарны, и я ничего не умею и не знаю вообще, убедив его в том, что все эти годы он платил мне деньги зря.

Разговаривал со мной этот тип этак вкрадчиво, но строго и твёрдо, а когда я не повиновалась, хватал ту вещь, которую не хотела снимать со стены, например, убирал её сам, чем выводил меня из себя с пол-оборота.

Я хотела его убить уже давно, а после всех этих его раскладов и вовсе руки зачесались, что бы обрушить ему на голову гранитную плиту для растирания красок, но не выдержала и, кусая губы, с дрожью во всём теле, выскочила вон из мастерской, на ходу сдерживая рвущиеся наружу рыдания. Как назло, вокруг было полно народу, и все видели, как я побежала рыдать в лесок.

Когда вернулась, мне, как ни в чём не бывало, вежливо, но строго, велели помыть посуду, скопившуюся в раковине. Я вынула тарелки из раковины и с размаху грохнула их об пол. Эти сволочи вкрадчивыми голосами  попросили меня подмести осколки, но я не двинулась с места. Осколки так и валялись по всему полу, пока их не вымела одна из девиц, демонстрируя своё христианское смирение.

Потом они позвали столяров. Те без спросу, деловито вынесли на двор мою кровать, бесцеремонно скатав матрац и постельное бельё, и соорудили там отвратительные нары. Потом эти столяры перегородили жилую часть мастерской. Теперь она поделена на мужскую и женскую половины.

Мои слёзы лились из глаз, очень болела голова. Столяры громко стучали молотками и жужжали дрелями и пилами. Теперь бригада будет в моей комнате. Бригада будет и в мастерской. Я называла их «оккупантами» или «кукушатами» прямо в глаза, на что те лишь нагловато ухмылялись, что, в конце концов, меня окончательно добило.

У меня трясётся подбородок. Как же так? Ну что же это такое? Я бегу в кабинет к Крылатому (слава Богу, он был там один) и, рыча от неудержимо катящихся из горла громких рыданий, кидаюсь ему в ноги, умоляя, что бы было всё по-старому. Обещаю, что снова буду придворным шутом и верным собутыльником, готова даже ему тут же отдаться, только не надо этой бригады! Рванула штормовку, под ней был митьковский тельник…  Но Крылатый велел успокоиться и не стал со мной разговаривать. Занят. Сказал, что поздно что-либо менять, так как бригаду уже наняли. А люди эти взялись за дело оперативно, не то, что «некоторые». Пора заканчивать с росписью интерьеров, а то «эта байда» уже семь лет тянется, а потолок столовой так и не расписан. И вообще  ничего за семь лет не сделано, кроме легкомысленных картинок на дверях одного из корпусов, а ангела моего они замазали, так как он им не нравился. Теперь мне осталось уволиться самой, что и сделала, потому что работать в бригаде на третьих ролях я не согласна категорически. Икая от слёз, я пошла в отдел кадров и получила назад свою трудовую книжку у противного, ехидно ухмыляющегося кадровика.

После этого, я отправилась в мастерскую. Она была заперта изнутри. Стучать я не стала. Пошла в столярку, взяла бензопилу и атаковала деревянную дверь, выпилив в ней большое отверстие, после чего, резким ударом ноги, с грохотом, её открыла и ворвалась в мастерскую, где все они сидели за столом на кухне и степенно кушали постный супчик и какую-то говёную кашку. У! Скоты!

Они, молча, жуют и переводят взгляды с меня на бензопилу и

запой. Не просыхала я больше месяца. Когда я на ходунках ковыляла, пошатываясь, в туалет, то те вещества, что из меня выходили, сильно пахли алкоголем.

Не хотелось ни о чём думать. Ничего не хотелось знать. Страшно было подвести итоги... А, между тем, выводы напрашивались сами собой.

Почти уже в 31 год, у меня нет ничего. Ни работы, ни мужа, даже жениха, друга - никого! У меня нет, поэтому, детей, а ещё нет денег, собственного жилья, здоровья тоже теперь уже нет, словом, ничего нет у меня. Единственное, что когда-то было у меня - так это норковая шуба, и той теперь уже больше нет, так как её забрали в счёт не выплаченных Денисом денег за аренду дома.

Конечно, несмотря на стресс, последствие травм, запой и горе, выглядела я ещё очень хорошо, у меня тогда были ещё не старые родители, работающие пенсионеры, отдельная комната, хоть и маленькая, в относительно не плохой квартире кирпичного дома.

Но сама я была ещё достаточно молода, очень глупа и долго не понимала того, что всё, что у меня имеется - уже очень даже кое-что! А моя катастрофа – фуфло по сравнению с тем, как живут другие люди, не европейцы, не америкосы, не москвичи даже. Деревенские, например, или те, что с периферии, в аварийных домах мёрзнут, без воды, удобств. Или чернобыльские, или из заражённых зон. Или там, где огромное шоссе, аэродром, поезда, свалка, свиноферма, птицеферма или завод, который дымит. Да мало ли что? Вот, просто, элементарная беднота, калеки, бомжи, заключённые в тюрьмах!.. Когда нечего есть, нельзя нормально выспаться или бежать некуда от беспредельщика, например,  или буйного алкоголика, который бьёт смертным боем и калечит.

Да уже то, что у меня есть своя комната - уже очень большое счастье!!! Если бы жила в одной комнате с младшим братом, например, когда дверь за собой не закроешь, если плакать хочется, или с вредной старухой, которая храпит ночью, как трактор, а днём говорит гадости. А то и вовсе - в грязном помещении со спёртым воздухом на полу спала бы вповалку с несколькими людьми, дыша запахом немытых ног. Или ухаживала бы за паралитиком, ежедневно, миниатюрная и хрупкая, его тушу неподъёмную ворочая! Вот этого-то всего я тогда ещё и не понимала! И, да простит меня Господь, роптала на жизнь страшно! Более того. Прокляла предавшего меня любовника, в чём потом искренне раскаялась.

А ведь надо было бы порадоваться. Да. Радоваться. И не только тому, что имею, но и тому, что добрый Господь избавил меня от такого человека, каким оказался этот Денис!

Но тогда-то мне было безумно больно от того, как он со мной поступил. Дело не только в том, что самолюбие моё пострадало. Но и от того, что, незамужняя и безработная, уже не здоровая, вся переломанная, да ещё и пьющая,  тридцатиоднолетняя баба, оказалась на шее у родителей. И ничего-то нет за душой, кроме совсем небольшого, как выяснилось, таланта.

За весь свой двенадцатилетний непрерывный рабочий стаж ничего не заработала, и тесно в квартире со всем, вывезенным из мастерской, скарбом. Я на костылях нигде не могу там пройти, ушибаюсь, падаю…

Кстати, боевые-то художнички, узнав о том, что я «выбросилась», по их мнению, из окна, забрали своё заявление из милиции, даже сунулись к родителям, которые были в курсе всего, так как им наябедничал Крылатый, дескать, помощь не нужна ли, но отец их послал подальше.

Наконец, беру себя в руки, перестаю орать в окно: «Витёк! Бухла!», бросаю костыли и принимаюсь сначала ползать, потом немного перемещаться в вертикальном положении, опираясь на мебель, что бы, хоть как-то постепенно начать делать уборку в несколько этапов с перестановками и выбрасыванием лишнего, чем, хоть как-то, объуютить нашу захламлённую квартиру. Эти занятия стали выводить меня из депрессии, и я, наконец, стала быстро восстанавливаться. К концу многоэтапной уборки квартиры, я уже сносно ходила, опираясь на один костыль, а затем - тросточку.  Наконец, я стала пытаться выходить на улицу, ежедневно спускаясь на одну ступеньку ниже, пока, наконец, не выплыла во двор. Сначала я сидела во дворе на лавочке, но ко мне начали лезть с вопросами пенсионерки, и я стала

Нога всё болит. Болит вся половина тела, рука, грудная клетка, и такие боли не проходили довольно долго. Я просыпалась среди ночи, долго не могла улечься удобно и почти не спала. Удавалось вздремнуть несколько раз за день, ненадолго, пока от долгого лежания не начинало ныть какое-нибудь место. Я долго не могла глубоко дышать, ногу приходилось разрабатывать, а выпить хотелось очень сильно, и я несколько раз срывалась.

Мыкаюсь в поисках работы, но никак не могу найти ничего подходящего. Предпочитали работника моложе и со знанием компьютерных программ.

Забегая вперёд, скажу, что так продолжалось около года, пока не вышла, наконец, замуж. Потрепыхалась ещё немного в попытках работать на кого-то с регулярной зарплатой, и, в конце концов, стала заниматься живописью «в стол», то есть, писать для себя картины, живя на содержании у мужа. Иногда, правда, удавалось эти картины продавать.

Часто ездила на пленэр по провинциальным городам с компанией художников, жизнь моя начала налаживаться, так как искусство – великая сила и великая радость, отвлекающая от всех жизненных коллизий. Впрочем, не стану более забегать вперёд.

Пока замужество не предвидится, я совсем одна, и у меня нет денег, депрессия... одиночество, настроение ужасное!

Не помогло лечение и в клинике неврозов. Я решила дней десять там полежать. Однако, время было не удачное, доктора халтурили из-за маленьких зарплат, уходили с работы прямо с обеда, едва успев обойти всех больных. А те, кто оставался дежурить, вели себя с нами довольно грубо, велели сидеть в палатах, не высовываться и давали сверх лечения таблетки от которых мы спали.

Вышла оттуда в ещё более худшем состоянии, чем была, хотя доктора сказали, что депрессия давняя, и была загнана внутрь, а они помогли ей выйти наружу, а это гораздо легче лечится. Теперь нужно будет лечиться, приходя на консультации и принимать прописанные пилюли да порошки... «несите ваши денежки!»... эх, страна дураков! Не люблю выглядеть лохушкой в собственных глазах.

Плюнув на эту разводку, титаническим усилием воли постаралась взять себя в руки, поставила холст на мольберт и принялась писать мрачный осенний вид из окна. Пейзаж получился просто отличный, несмотря на его вопиющую тоскливость. Это резко подняло моё настроение, и даже аппетит появился. Потом родители вывезли меня за город. Писала ещё один вид с остатками золотой осени, а они набрали большую корзину огненных подосиновиков. Их я тоже запечатлела. На обратном пути в автомобиле я всё пела песенки и травила байки.

На неделе пошла снова обходить вакансии, и моё улучшившееся настроение сделало своё дело. Нашла временные подработки, пытаюсь преподавать. Денег это всё приносит мало, но хоть что-то. Так и зажила.

Вступила в союз художников, и то радость, причём, не хилая. Время лечит. Пришёл 2001 год, новый век и новое тысячелетие. Тем более, что у меня оказались ранее не замечаемые, друзья, которые помогли мне найти хорошую работу. Стала иллюстратором детских книг в очень хорошем издательстве. Там было очень приятно работать. Редактор оказался очень приятым человеком. Мы с ним отлично сработались.

Депрессия постепенно уходила. Лишь иногда снилось, что всё по-старому: на автобусной остановке шоссе Энтузиастов меня, как и прежде, встречает мой, точнее, когда-то «мой» Денис, и мы с ним вместе идём полем к нашей деревне, где за яблонями прячется дом, в котором прошли мои семь довольно-таки счастливых лет. Оранжевое солнце освещает его доброе лицо. Он улыбается мне и говорит, что я – «самая большая его любовь, и мы никогда не расстанемся, всегда будем вместе». Просыпаюсь вся в слезах. Поворачиваюсь на другой бок, спиной к стене, и вдруг вижу большой букет любимых лилий и письмо от Дениса. Он пишет, что безумно меня любит и всегда любил, а это всё не правда, что про него говорят, он вынужден был скрываться, но теперь уже не нужно прятаться, всё позади, и он, хоть сейчас, с радостью готов жениться на мне. И браслет лежит очень красивый из бирюзы... Хочу взять браслет, надеть на руку, но в руке пустота, никакого браслета, никакого букета, никакого письма...

того, что он женат, и первый близняшки уже родились или вот-вот родятся, не помню. С работы он тогда не увольнялся, а взял отпуск за свой счёт в первый мой приход в его контору, а затем через окно выбирался во двор и выходил через другое здание на другую улицу, оставив меня с носом. «Добрые» люди всё рассказали, и фотографии даже в интернете он засветил всю свою жизнь в социальных сетях. Я ему тогда просто так, для смеха, запрос на добавление в друзья отправила и письмо: «Денис, за что ты поступил со мной так не по-людски?», но письмо осталось без ответа, он отклонил мой запрос, а меня отправил в игнор. Но самое-то интересное то, что он не просто не стал со мной френдиться. От него я претерпела даже небольшой ущерб. Этот подлый человек разыскал меня для этого в других соц. сетях, и там тоже добавил в игнор и чёрный список, не забыв пожаловаться на спам и флуд, якобы, идущие от меня, после чего меня в нескольких местах забанили админы, и пришлось входить заново, создавая новые аккаунты с чужих компьютеров. Ну, вот, что я ему сделала плохого?

До сих пор не понимаю, почему он поступил со мной так... Семь лет прожили, и я на него ни разу голоса не повысила, никаких конфликтов не было, ни ссор, ни ругани, тем более. Делал всё, что хотел… от меня одна любовь, ласка…

Да скажи ты мне правду, я бы всё поняла. Допустим, разлюбил, и с этой, другой женщиной, ему спокойнее. Она - надёжная опора для него, слабого, как выяснилось, человека. В отличие от меня, она способна и зарабатывать, и заботиться о семье, и детей рожать, и всех кормить, обстирывать...

Но почему бы ему не сказать мне эту, пусть даже горькую, неприятную, но правду в лицо? Почему он всё провернул тихой сапой, так жестоко подставив меня перед хозяйкой дома, где мы с ним жили?! Почему он решил, что со мной можно и даже нужно поступить вот так?! Мы с ним прожили эти семь лет, почти как муж и жена. Думала, что достойна лучшего к себе отношения, более уважительного... Ладно, пусть себе живёт, не хворает, и Бог ему судья.

Я на него зла давно уже не держу. Скорее всего, ему было страшно смотреть мне в глаза после того, как он решил меня бросить. Боялся объяснений, выяснения отношений, слёз... Или его новая жена надоумила так со мной себя повести, а он послушался тётю, как хороший мальчик... до сих пор, наверно, думает, что буду предъявлять ему претензии по этому поводу. Какое самомнение... иначе бы, почему ему не пообщаться со мной хотя бы в социальной сети спустя столько лет? Боится сам или тётя не разрешила - ну и ладно.

Пришла весна 2001 года, а вместе с ней и сказочка в мою жизнь. Вот эта сказка. Юго-Западная сказка...

Жил на свете, в городе Москве, на Юго-западе, где закаты так прекрасны, а люди так молоды, любвеобильны и красивы, в блочном доме с окнами в парк, где яблони, дубы, липы и пруды с лебедями, в небольшой квартирке,  бедный человек. И, вот, познакомилась с ним, своим сокровищем. Вот, как это произошло.

Одинокая и, как всегда в последнее время, печальная, шла по вечернему Юго-западу, а он шёл мне навстречу.

Мы встретились на самой середине моста, и он протянул мне какую-то шишечку, которая при внимательном взгляде оказалась киви. С этой встречи начался у нас бурный роман. Мы наслаждались жизнью, молодостью, летом и любовью. Принца звали Виталием, и волосы у него были светлыми и длинными, поэтому носил он конский хвост. Этот парень был не просто похож на того байкера с заброшенной стройки. Он был намного его лучше, красивее... И я поняла, что до него не любила никого никогда вообще. В конце сентября мы поженились, а потом поехали в свадебное путешествие на Кипр, лучше которого ничего не может быть. Так прошёл наш первый год брака, в любви и счастье. Не могу этого забыть - так было нам тогда хорошо!

А потом, как уже написала, продолжая трепыхаться, весной 2002-го года попала на очень плохое рабочее место. Проработала там целый год, намучившись от ломовой работы и настрадавшись от патологической хамки и садистки, руководительницы. Ну и натерпелась же я от неё! Это была та ещё скотина. Что ни слово, то смертельное оскорбление.

При этом работали мы, как проклятые. 10-12 часов в

появлялась на работе. Работали всю весну, всё лето, когда была страшная жарища и духотища, и я в вонючем городе так и плавилась от нестерпимого зноя. Но в помещении, расположенном прямо под крышей, не было кондиционера, и я просто промучилась три месяца лета так, как будто находилась в пыточной камере. Никогда в жизни я так не радовалась осенним холодам! С осени до весны там было ещё терпимо, но все они там курили, и отравляли не только воздух, но и жизнь. Было невыносимо, и я удивляюсь, как смогла там работать больше года.

Ежедневно, по нескольку раз в день меня гнусно обливали дерьмом! Когда придраться было не к чему, эта начальница, патологическая скотина, говорила мне гадости просто так, например, по поводу того, что одета не так и по поводу моей внешности.

Будучи безобразной толстухой, она завидовала мне чёрной завистью, так как у меня подтянутое тело, модельная фигура, породистое лицо, роскошные волосы, и на 33 года я никак не выгляжу. Лет на 10 смотрюсь моложе паспорта. Эта дамочка не могла на меня спокойно смотреть. Особенно её бесило то, что я хорошо ем, а не сижу на бесконечных диетах. На диеты-то я время от времени, конечно же, садилась, но пока работала там, мне это не было нужно. Я вдруг стала сильно худеть и даже стала опасаться за своё лицо, не перестанет ли оно быть молодым после быстрого похудения, поэтому старалась кушать больше. Да и энергия была нужна. Я таскала с собой из дома два термоса, с чаем и с бульоном, контейнер с бутербродами с котлетами или сосисками, и старалась есть незаметно. Когда меня заставала начальница, она ехидно говорила: «В 50 лет Вы не будете пролезать в двери!» Сама она еле пролезала в двери сейчас, когда ей было всего 28 лет! Выглядела на 40-к, а питалась, как воробей, одними листьями салата, красной капусты, шпинатом, да пила зелёный чай и воду без газа. Ничего не помогало, поэтому эта уродливая женщина, мать-одиночка (от которой бежали все), была чудовищно зла на весь мир.

Собрала вокруг себя эта мадам работников себе под стать. Большего террариума я в жизни не видела. Одна сотрудница была всего на год моложе начальницы, и, как сестра, похожа на неё. Так же почти ничего не ела, но была толста, как сарделька, такая же противная рожа, и в точности такой же мерзейший характер. Таких стервозин надо было поискать. Тоже мамаша-одиночка, скандалистка и истеричка.

Третья была соплячка малолетняя. Хохлушка. Как только восемнадцать стукнуло, сразу в Москву. Блядь и врунья. Ни слова правды. Весь день прогуляет (случайно видела её, когда ехала с работы на байке с каким-то пацаном) и, вот, вдохновенно, с мельчайшими подробностями врёт про, якобы, больной зуб, и как она ездила его лечить в платную клинику, так как не москвичка. Пока она врала начальнице, а та, развесив уши, её слушала, я, не отрываясь, смотрела врушке в глаза с кривой улыбкой. Но та и глазом не моргнула. Врала и не краснела.

Против меня она настроила всех работяг, наговорив им обо мне гадостей. В результате чего, они стали надо мной издеваться. Курили в лицо, несмотря ни на какие просьбы, охранники перестали пускать туда моего мужа, про которого эта малолетняя дрянь тоже всем наговорила гадостей. Мне она прозрачно намекала на то, что у него, дескать, должна быть любовница. Сама же она (блядь, и есть блядь) вешалась на шею всем женатым парням-работягам. Пренеприятнейшая особа!

Мужчины у нас в бригаде были такие противные! О! Неопрятные, похотливые, хамоватые пошляки, постоянно сыплющие скабрёзностями. Не знала, куда от них деваться. Обсудят всю, с ног до головы, стоит прийти в чём-то новом, в новой обуви, с новой причёской или же сумочкой. Ну и гадюшник! Хуже баб. Правда, что бы быть хуже наших баб – это надо очень постараться.

Из сумки все они постоянно тырят карандаши, лапшу Доширак, сахар и туалетную бумагу! И даже деньги! Мелочь из кошелька и мелкие купюры. Когда это обнаружила, стала класть купюры в лифчик, а мелочь ссыпала в карман джинсов. И при этом они хранили полнейшее сознание собственной правоты. Когда сказала им: «даже ребёнок знает о том, что нельзя без спросу брать чужие вещи», то они на меня обиделись и обозвали «жадной». Нет, я просто не знаю, как на это реагировать…

То есть, там ни на

очарована отцом Андреем. Это потом я пришла в себя. Увидела, что отец Андрей водит собственный автомобиль, причём, новый и не отечественный, а это значит то, что не такой уж он аскет. Потом подруга по студии при Д/К завода «Серп и молот», сказала мне о том, что хорошо его знает, и он, якобы, «дурак». Я не очень доверяю мнению этой женщины, так как она не добрый человек, обо всех говорит за глаза всякие гадости, очень обидчива. Обо мне она тоже потом говорила гадости за глаза. Однако, моё истерически-подобострастное отношение к отцу Андрею сменилось спокойно-благожелательным.

       Действительно, под его духовным руководством, я немного успокоилась, даже эротические сны не снились. Сказать по правде, мне тогда вообще не снилось никаких снов. Я их не помнила, так как сразу после того, как смертельно усталая, рухну в койку, тут же меня будит пронзительный треск ненавистного будильника, и я должна в темноте вставать и выходить на холод и долго, муторно, с пересадками и долгим путём пешком, добираться на работу. Муж мне очень сочувствовал, провожал до остановки, решил даже купить автомобиль, но пока он ходил в автошколу, где учился вождению, и получал права, я уже оттуда уволилась. Точнее, это он, видя меня каждый вечер с опухшей от слёз физиономией, страшно грустной и смертельно усталой, велел немедленно уходить с этой работы, потому что больше уже невозможно было такое выносить. Я была с ним согласна, но с уходом, всё же медлила, несмотря на то, что жизнь моя на работе была, действительно, невыносимой. Однако, робела уходить на вольные хлеба, боясь не справиться с работой на себя, будучи крайне не деловым человеком. Боялась, что зарабатывать, таким образом, ничего не смогу, а работу найти очень трудно.

Но потом, ближе к лету, поняла, что вторую такую духоту уже не выдержу, да и без отпуска второй год подряд мне маяться уже никак было невозможно, хотелось на этюды и купаться. Поэтому я собралась с духом и собрала вещички.

Придумывать причину внезапного ухода не пришлось. Меня очередной раз обхамили, и я, швырнув им под ноги кисти, палитру и краски, умчалась прочь навсегда.

Вот так, я оттуда, наконец-таки, уволилась, хлопнув дверью. Хорошо, что моя трудовая книжка не была туда положена, иначе тягомотина с увольнением началась бы. Жаль, конечно, что год проработала без стажа. Ну, это, уж, как всегда, в моём стиле. Уволившись, тут же решила отдохнуть в не дорогом Подмосковном пансионате. Специально выбрала его, а не дачу, так как готовить и мыть посуду не хотела категорически. Я там целыми днями просиживала с книжкой известной детективщицы и грызла семечки. Лишь под конец отдыха сделала несколько акварелей и графических работ сепией. Так обнаружила первые седые волоски в моей роскошной шевелюре. Подумала сразу: «Проклятые уроды! Вы мне за это ответите!!!» Подумала, чем бы их за мои нервы и первую седину наказать, но ничего не пришлось выдумывать. Когда я рассматривала в зеркало свои волосы и со слезами ярости выдирала седые волоски, там был взрыв то ли бытового газа, то ли что-то у рабочих взорвалось, то полыхнуло так, что с другого конца города был виден столб пламени. Люди еле спаслись.

Выгорело всё. Даже стен не осталось. Вся наша там работа, конечно же, сгорела. Вместо объекта осталось лишь пепелище. Начальница лишилась работы. Сгорел её компьютер, всё, что она собирала для карьеры. Теперь у неё вряд ли будет заказ. Образования-то у неё нет. Нет ничего. Кто её возьмёт такую? Придётся ей теперь работать уборщицей или дворничихой, как и всей её гоп-компании. Вот вам! Будете теперь знать, как над людьми измываться!

Муж позвонил и всё мне рассказал. Даже по телевизору показывали этот пожар, и я ради того, что бы позлорадствовать, впервые вышла в холл, где стоял телевизор, и граждане отдыхающие смотрели новости.

Как же поднялось у меня тогда настроение! Как же хорошо-то мне тогда стало! Да, сгорела там и моя работа. Но мне не нравилось то, что мы там делали. Работа была коллективной, и часто поверх моей работы потом кто-то что-то супер-гениальное ляпал.

Так что мне гораздо жальче то, что мои эскизы и картоны к лагерным росписям, не были претворены в жизнь. Вот этого действительно жаль. На последней выставке 2013-го года, в галерее «Радость» я их выставила, и это был

туда не заглядывала. Поэтому я успевала по храму соскучиться. Очень полюбила этот красивый, уютный храм, где хорошие люди, приятно пахнет ладаном и живут ласковые кошки. Там хорошо. Но всё реже и реже стала ходить туда…

Не только храм связал меня с отцом Андреем. Мир тесен. Нас связывает ещё и Таня. Моя данная Богом подружка. Я познакомилась с ней случайно, когда существовало радио «Белый ветер». Так, по радио, и познакомились, когда туда позвонила. И началась наша многолетняя дружба. Она живёт всего за квартал от этой церкви, на Шоссе Энтузиастов. И я навещаю её иногда в её несчастье. Она полностью парализована. Рассеянный склероз. Я познакомилась с ней тогда, когда она уже была лежачая и почти не видела. Оказалось, что у нас общий духовник. Мне тогда было за тридцать, но случайно получилось, что я сказала на радио то, что мне всего 17 лет, вот она мне и позвонила, решив, что я её ровесница. С недавнего времени я всем стала говорить, что мне на 20 лет меньше, чем в паспорте, и люди верят мне.

Очередной раз зашла в музей, где работал Юлий Маркович в 2007-м, когда мне было 38 лет (18-ть, как я всем говорила). Узнала, что Юлий Маркович скончался от инсульта. Так закончилась история моих с ним отношений. А жизнь, между тем, продолжается. Я-то живу, радуюсь. Вот, что было бы, если уже тогда не первой молодости педагог не устоял и сделал бы мне предложение, то сейчас была бы молодой вдовой с квартирой в тихом центре! А если бы мы с ним жили, как с Денисом, то сейчас была бы одинокой, никому не нужной женщиной средних лет, вымотанной и опустошённой сложными отношениями с непростым человеком. Вернулась бы в квартиру к родителям ни с чем...

Впрочем, история не терпит сослагательного наклонения. Есть только то, что Юлий Маркович мёртв, а я жива и счастлива с самым красивым мужчиной в мире, который любит меня всем сердцем и мы с ним счастливы, наконец-таки!

       Очень люблю ходить на этюды в район Лефортово.  Часто там гуляю и фотографирую, люблю окрестности Спасо-Андронникова монастыря и дом культуры завода «Серп и молот», а так же раскрашенных коней у винзавода.

С этими местами связано многое из моей жизни. Однажды в интернете нашла старые, ещё черно-белые фотографии этих мест. Как же за это время всё там с тех пор изменилось! Другая страна! А я живу в другом районе и в другом времени. А это всё осталось почти что в другом веке.

И вот что было дальше. А дальше было самое счастливое лето в моей жизни, полное творчества, но завершившееся моей беременностью.

Прошло с того момента четыре месяца, был холодный ноябрь. И я продолжала наслаждаться творчеством. В храме была дважды, так как беременным необходимо причащаться.

И вот, начала эпохальную работу. Вот, как это было. Я уже упомянула о выставке моих эскизов и картонов к фрескам в галерее «Радость». Туда пришёл молодой священник из только что построенного храма, и предложил мне этот храм расписать. Мне не хотелось сообщать ему о своей беременности, которую из суеверия, держала в строжайшей тайне ото всех, кроме мужа. Боялась, что не смогу работать на более поздних сроках беременности и сказала священнику о том, что у меня проблемы со здоровьем, но он обещал мне помощь. И тогда я с радостью согласилась. Идей у меня было море.

Уже знала, что ожидаю девочку, и стала звать её по имени. Назвала младенца Натальей в честь бабушки, оставившей нам московскую квартиру. Во время беременности у меня начался творческий подъём. Работала жадно, как перед смертью. За время ношения под сердцем Наташки одна, совершенно самостоятельно, расписала небольшой подмосковный храм! Хотите верьте, хотите, нет, но, как только всё было готово, я начала рожать! Меня повезли в роддом прямо из церкви, с торжественного собрания, на котором вручали награды, пели дифирамбы и снимали для телевидения! О, как!

2 апреля 2008 года на свет появилась моя дочка Наташенька по домашнему прозвищу, Натусик-Тусик, солнышком осветив мою жизнь. Первое, что сделала – это зарисовала её ещё в клинике. На Шоссе Энтузиастов рожала, конечно, хотя храм не там, а ближе к юго-западу Подмосковья.

А******** Л***********

90-е.

Дневник женщины, которая постепенно сходила с ума

          Это книга ненормального человека, на грани абсурда. Почти всё, о чём здесь написано во второй части романа, является плодом больного воображения автора, почти всю жизнь прожившего под опекой близких.

Часть первая

Я и мои родители, а также, другие

Поздняя осень. То дождь, то снег, то колючий ветер. Обычная погода, так называемой, средней полосы России. Таких непогожих дней в году больше всего. Есть анекдот: «Как ты провела лето?» - «На работе. Меня в этот день начальник не отпустил…» Увы и ах, ох-хо-хох. «Утро туманное, утро седое, нивы печальные, снегом покрытые…» - обычное наше утро, и лишь по пальцам можно сосчитать солнечные и тёплые утра. Вот, и это бесконечное утро (я в четыре часа вышла из дома, на самолёт, чем спасла свою жизнь и свой саксофон), тоже тёмное и пасмурное, ветреное, и я прикрываю лицо Павлово-Посадской шалью, которую ношу на плечах по моде того времени. Иду по длинной улице от метро на бывшую работу за деньгами, которые мне не выплатили, когда увольнялась. За две недели гастролей бродячего цирка успела хорошо отдохнуть. Работа по душе всегда в радость и на здоровье, не то, что это стояние за кульманом, вычерчивание какой-то хрени под тычки начальницы и шпильки «милых» коллег, которые по-другому общаться не умеют. Вымотало меня всё это. Очень тяжёлыми выдались эти пять лет учёбы в институте, замужество на последнем курсе и моментальная беременность. Затем хлопотная защита дипломной работы и выстраданный красный диплом, что бы отец не пилил, и три года здесь, в этом затхлом НИИ, когда у меня, родившей ребёнка, не было декретного отпуска, под давлением начальницы от него отказалась, повесив дитя на бабушек, бегая домой кормить и все вечера стирая и занимаясь ребёнком. Не описать словами то, как я тогда намучилась. Слава Богу, когда сыночку исполнилось два годика, я отдала его в ясли. Он плакал, но ничего не поделаешь, и малышу пришлось смириться.

Выглядеть к 25-ти годам стала на тридцать с хвостиком! Лицо осунулось, появились носогубные складки, что сразу сделало меня старше, а кроме того, под глазами у меня появились синяки. А всё почему?

Родители. Конечно, теперь говорю им

Отец Иннокентий и другие

 Прямо от детского сада маршрутка шла за город, где в каком-то занюханном посёлке стояла церковь, похожая на раскрашенную бочку-копилку. Её только что построил какой-то новый русский, нанял не вполне профессиональных художников, халтурщиков, раскрасивших её аляповато, а внутри сделавших чудовищно неумелые и просто позорные, поблёскивающие свежей масляной краской, настенные картинки ужасного качества. Священник уже был там. Вечерняя служба ещё не началась, и он, позвав с собой старосту и какую-то бабу, наверное, для того, что бы его хождение с молодой женщиной на край села не вызвало пересудов, повёл меня в моё новое жилище. Дом стоял на отшибе посёлка. Пока мы шли до него, снег пошёл снова, он сыпал большими хлопьями, и завалил нашу тропинку так, что вскоре мы погружали ноги в снег по щиколотку. Крыша дома тоже стала белой от снегового одеяла, а сама изба была маленькая, не крашеная, не обитая доской, и очень походила на баню. Скорее всего, это и была когда-то банька. Теперь же её приспособили под жилище какого-нибудь деда-Кузьмича. Подумав об этом, попала в точку. Оказывается, там действительно долгие годы жил бобылём некий дед Кузьмич, и недавно он умер. Про него поговаривали, что он был в войну дезертиром, бежал с фронта к матери, и долгие годы прятался в бане. Да так и остался в этой бане жить, хотя мать его давно померла. В избе её теперь расположился приходской актив. Там спевается хор, отдыхает батюшка между службами, трапезуют староста, певчие и прочие работающие при храме. Домик Кузьмича от этого большого дома отделял просторный одичавший заросший сад и огород с картофельными грядками, узнаваемыми лишь по рельефу, так как на них давно уже ничего, кроме бурьяна, не росло. За домом Кузьмича был обрыв, на дне которого змеилась речка. В ней плавали утки и зеленоголовые селезни.

Староста дал мне ключи от калитки и дома Кузьмича. Дверь отворилась, и я увидела крошечное помещение с бревенчатыми стенами, состоящее из тесных сеней, кухни и комнатки, которые разделяла печь. На печи было одно спальное место. «Туда положу Володю…», а рядом с печью стояла лавка с матрацем и периной. «Интересно, Кузьмич умер на печке или на этой лавке?» - подумалось мне вдруг.

- Семён Кузьмич умер в больнице. Ему в церкви плохо стало, и мы отвезли его в больницу, где он и скончался. Инфаркт миокарда. Царствие ему небесное!.. – сказал и перекрестился священник. Староста и баба в платке тоже со вздохом перекрестились, прошептав: «Упокой его душу грешную…»

Я какое-то время ошарашено смотрела на священника. Его пояснения совпали с моими мыслями так, как будто он их прочитал!

Потом я ещё больше испугалась, так как поп сказал: «Смотри, что бы мальчик с печки не упал! Придумать надо будет что-нибудь, что бы он не скатывался…» И баба тут же притащила откуда-то какой-то валик. Это было полено, завёрнутое в старый ватник Кузьмича. Они положили его на печь в качестве фиксатора.

Потом мы вышли на кухню, староста поставил на стол кое-какие продукты, которые отец Иннокентий взял с канона и дал ему нести. Годы были трудные, поэтому на каноне лежали, в основном, буханки чёрного хлеба, но попадалось иногда что-то интереснее, хоть и редко. На моём столе оказалось несколько чайных пакетиков, лимон, три клубня картофеля, пачка пилёного сахара из местного сельпо, какая-то вяленая рыба, буханка хлеба,