И сегодня они снова пошли играть в футбол. Парень среднего роста, боксер с восточными корнями. Его вечный друг, тоже боксер, высокий, широкоплечий. Некогда занимавшийся борьбой низенький пацан, постоянно с сигаретой в зубах. Тощий, похожий на хорька мальчик, яро зависящий от чужого мнения. Заучка, метр с кепкой, некогда недвусмысленно пристававший к одноклассникам. Несколько томный юноша с пушистыми темными ресницами. И в дополнение ко всему, весьма невысокий гибкий парнишка с пытливыми серыми глазами. Не хватало лишь двоих – высокого мощного почти уже мужчины и умницы-дзюдоиста, мечты некоторых девочек, которых оказывалось много в силу его незаурядных внешних и умственных данных.
В том году зима была снежной. Настолько, что в марте плотный наст на футбольном поле отказывался подтаивать. Чуть проскальзывая подошвами по ледяной корке, к футболистам подошел неопрятно одетый киргиз. Кажется, у него были серьезные вопросы к тем, кто находились на поле. Тот самый парень, у которого от происхождения остались лишь миндалевидный разрез глаз и горбинка на носу, долго пытался выяснить, что же нужно этому до отвращения неприятному юноше, и какие претензии он предъявляет конкретно к нему, когда тот вскоре оставил свои обвинения и, по всей видимости, успокоился, немного отойдя в сторону…
Хруст ледяных осколков заставил мальчика-хорька поднять глаза. По направлению к ним шла горстка тошнотворно-одинаковых киргизов – намерения у них, судя по виду были не самые дружелюбные. Это заставило его вздрогнуть. Он, в приступе нарастающей паники, оглядывал своих приятелей, инстинктивно сомкнувших свои, незавидные по количеству, ряды… Его глаза метались с кучки друзей на толпу клонов, приехавших откуда-то с Ближнего Зарубежья. Их больше. Нас побьют. Они победят. Страшные мысли неслись в его голове со скоростью света. Нет-нет, он не хочет ходить с синяками под глазами или еще чем-нибудь. А если ему что-нибудь сломают? Что скажут родители? Или друзья, что они скажут, когда увидят, что его угораздило сломать себе, скажем, запястье?.. Нет-нет, он не будет драться. Это стыдно и больно. Интуиция его била во все колокола, он оглянулся назад, оценивая расстояние до подъезда типичного для того района серого высотного дома. Метров пятьдесят, не больше, а уж бегать он умеет быстро. Он снова окинул взглядом своих напряженных, внутренне сгруппировавшихся друзей. Он что-то искал. И он это нашел. Он увидел глаза мальчика-заучки, тщетно рыскавшие по полю и лицам одноклассников, в поиске поддержки.… И тогда он понял, что струсил не один. В его голове созрел план к отступлению. Дождавшись, пока он встретится с приятелем глазами, он подал ему знак. Заучка судорожно сглотнул и нервно-паралитически кивнул. Они очень медленно стали отступать назад, подальше от поля боя, напряженно провожая взглядом своего восточного друга, в котором не осталось ни следа от его привычной небрежной развязности. Как он в одиночку, по-восточному гордо, шагает навстречу толпе своих противников.
«Один на один» - с диковинным акцентом сказал задиристый киргиз. «Давай» - сказал боксер, небеспричинно уверенный в своей победе. Сосредоточенный взгляд направлен на противника, легкие боксерские прыжки, прямой точный удар прямо в грудь. Противник пошатнулся и чуть с замедлением упал. Развернувшись, боксер увидел лишь чей-то локоть, с силой ударивший его в скулу. Через сотую долю секунды он почувствовал невыносимую боль в затылке и, падая, он увидел восемь точно таких же киргизов, окруживших его. Удар. Еще удар. Он попытался встать, но град толчков и пинков окончательно свалил его на землю. Перестав адекватно ощущать действительность, он лишь смутно чувствовал, что кто-то сильный оттащил его туда, где не было никого и был чистый, белый до сумасшествия снег. Он закрыл глаза, залитые какой-то теплой густой жидкостью, подобно слезам, стекающей по щекам на снег. Больше он не помнил ничего, кроме слабого ощущения холода и как будто падения в черную, бездонную пропасть.
Внизу экрана уже пятнадцать минут мигает свернутое окно ICQ. На хозяина аськи посыпались сообщения, вот только он их не видит. Он сидит в соседней комнате с маленьким братом, дожидаясь спасительного звука поворачивающегося в двери ключа. Совсем скоро, буквально три минуты. И пора уже собираться на курсы английского, из-за которых он пожертвовал футболом.
Из подъезда сломя голову вылетел не то юноша, не то взрослый мужчина с загипсованным запястьем. Бежать, быстрее бежать.… До поля каких-то пятьдесят метров. Пятьдесят метров и около семи бесценных секунд...
Бежать, быстрее бежать… Кровь стучала в жилах заучки и хорька. Их гнал дикий страх, какой-то звериный инстинкт. Хорек лишь успел заметить, как его плечо столкнулось
где эту гребаную весну черти носят.
меня до боли в затылке достало свинцовое небо и парафиновый снег.
а еще то, что подтаявшая слякоть подмерзла, и навернуться ничего не стоит.
а еще то, что даже в перчатках у меня замерзает второй палец левой руки. ощущение, будто его прищемило дверью. а ведь мне еще на виолончели играть.
а еще мерзкий ветер, из-за которого приходится ходить в шапке. иначе свалюсь в отитом. или ангиной. да мало ли холер.
а еще от постоянно меняющейся погоды у меня кружится голова.
хочется откусить весне пальцы ног.
1
-Что, уже вернулся? - не поворачиваясь, обратился кок к вошедшему в каюту. Вошедший, коим оказался Ророноа Зоро, сел на кровать.
- Это потрясающе, я уложился в предельно короткие сроки. Барбара засунула руку с кипящую кастрюлю. Там где-то еще кто-то должен прыгнуть со скалы и разбиться, но это не так интересно, как обваренная рука.
- Меня это безумно радует, – кок коротко поцеловал мечника губами, слегка отдающими табаком и клубничным соком.
- Радует, говоришь… - Зоро поднял усмехающиеся глаза. Санджи мог узнать этот взгляд из тысячи других. Под пряжкой ремня предательски потяжелело.
- Не то слово. – Голос едва заметно дрогнул. Обезоруживающе сильные руки мечника обвили его талию, отчего сердце забилось быстрее.
- Ну, тогда и я рад… - мечник впился поцелуем в тонкие жестковатые губы Санджи, от до боли знакомого горького вкуса терялось ощущение реальности, точно от хорошего саке.
Тем временем кок уже снимал с мечника одежду, слегка отстранившись, покрывал поцелуями его сильные мускулистые плечи. Зоро тоже не терял времени даром, совершенно не жалея дорогой одежды Санджи, разумеется, одетого «с иголочки»…
-Зоро, больно. Хоть бы растянул немного. Не мальчик ведь… - прошипел тот, стиснув зубы. Несмотря на имеющийся опыт, боль казалась адской, от нее хотелось кусать пальцы, рвать простынь, лезть на стену.
- Прости, родной. – Маримо запечатал губы кока нежным поцелуем. Нужно было дать ему время, чтобы расслабиться и привыкнуть. Впрочем, можно начинать. Зоро с трудом удерживался, чтобы не двигаться быстро и резко, однако, Санджи сам начал двигаться навстречу движениям мечника, насаживаясь до основания. От страсти начинало темнеть в глазах, сердце стучало не то в висках, не то на ладонь ниже пупа. Еще быстрее. Обычно такой невозмутимый маримо издал хрипловатый стон, запрокинув голову, кок беззвучно забился в его крепких руках, вцепившись тонкими холеными пальцами в простынь…
Море в эту ночь было неспокойным. Небольшое судно подпрыгивало на волнах так отчаянно, что на полках подпрыгивали книги, а на камбузе звонко бряцала посуда. Едва мечник прикрыл глаза, как в каюту влетел взъерошенный испуганный Чоппер. Влетел плечом вперед, и, по всей видимости, случайно.
- Ох, какие ребята. Чем обязаны? – Зоро не посчитал нужным даже взглянуть на вошедшего. Кок лениво повернул голову и насмешливо блеснул глазом из-под челки.
- А я ничего... Я случайно… – доктор попятился, едва не налетев спиной на дверной косяк, и закрыл дверь. Его охватило странное чувство, неясное подобие подозрения. Впрочем, этот бред следовало выбросить из головы. Если никто не болен и не ранен – значит, все хорошо.
2
- Санджи, добавки! – радостно завопил Луффи, за что немедленно
Наверное, я бы продал душу, чтобы быть таким, как он. Или чтобы просто хотя бы на день сбежать от себя, что почти одно и то же. Ему все дается, если бы он хотел, он бы смог все. Люди на улицах улыбаются ему, он само обаяние. Девушки оставляют ему килограммы бумажек с номерами телефонов, которые он теряет. У него приятный голос, правильное лицо и хорошо сложенное тело. Он музыкант от бога. Его даже когда-то приглашали петь в группе, но он отказался. У него ангелоподобный младший брат, у него, в конце концов, благополучная семья. У него не бывает сердечных приступов и астматического кашля. Он может есть сколько угодно и что угодно. Он может ходить хоть в холщовом мешке, и все равно он будет казаться красавцем.
Сейчас он спит рядом, а я уже вторую ночь не могу сомкнуть глаз. Где-то у диафрагмы меня сковывает невидимое, но прочное ледяное кольцо. Рано или поздно он найдет себе другую или другого, что для меня одно и то же. Я всегда этого боялся. Он найдет себе кого-то соответствующего. Умнее, успешнее, менее угрюмого, харизматичного… Такого, как он сам.
А я волоку ноги в кухню, открываю окно и сажусь на подоконник. Когда-то он меня отсюда снимал, говорил, что я простужусь. Он врач, а с врачом спорить бесполезно. Пожалуй, я не только простужусь, но и заполучу менингит. А какая разница. Когда мы появляемся в обществе вдвоем, все взгляды прикованы к нему; я становлюсь чем-то невидимым и бесплотным, смешиваясь с воздухом. И до какого-то времени меня это не тревожит. Я просто рад, что он позволяет мне быть рядом, задыхаться от любви, восхищаться и даже быть счастливым. «Даже» потому, что мне вообще несвойственно это состояние.
С шестнадцатого этажа сугробы и подмерзшая весенняя слякоть кажутся равномерно рассыпанной по асфальту сахарной пудрой. В четыре утра на улице пусто и оглушительно тихо. Еще не начало светать, в воздухе висит тягучая сырость.
Падать с большой высоты не так уж больно, за долю секунды до смерти ты уже отключаешься, чувствуя мучительную слабость. Утром меня найдут случайные прохожие. А может, дворник увидит красное пятно на грязном снегу. Не так уж важно. А он проснется еще не скоро. Меня к тому времени уже увезут.
а ведь я нехуевый по идее.
но сука. все всегда мимо меня.
люди мимо меня.
пользователи ресурсов мимо меня.
разнообразная херня мимо меня.
все договоренности мимо меня.
смехуечки и пиздохаханьки мимо меня.
не знаю. видимо, мне надо слишком много внимания.
хотя на самом деле мне просто надо научиться хоть что-нибудь делать достаточно хорошо.
Вот слушаешь/смотришь/читаешь одаренных людей и сокрушаешься, что у тебя руки из спины растут.
хорошо когда:
• ничего не болит,
• ничего не беспокоит,
• никому не завидуешь,
• ни к кому не ревнуешь,
• ни на кого не равняешься,
• никому не должен,
• никто тебе не должен,
• ни на кого не злишься,
• не хочешь никому оторвать ногти.
вот уж не знаю, зачем пишу. все равно никто не читает.
когда кожа болит от нервов это ни фига не хорошо. особенно когда у тебя и так внутреннее кровотечение.
ну это ж надо было навернуться и точно попасть боком на какую-то загородочку.
хорошо быть наблюдателем.
по крайней мере, можно безнаказанно оборжать косяки главных героев.
или порадоваться их успехам. зависит от отношения.
можно разобрать их поведение по косточкам.
можно скопировать их. или перекроить на свой лад. или переиначить детали. смотря как с фантазией.
только потом наблюдатель останется в одиночестве. и будет где-то в мыслях поминать незлым словом тот день, когда он перестал делать и начал просто смотреть.
иногда хочется разорвать себе рукой горло и то-что-там-дальше-по пищеводу.
хочется вдохнуть полные легкие воды.
сломать себе череп, или, на худой конец, ногу.
вырвать пинцетом ногти и прижечь корни, чтоб заново не отрастали.
и бла бла бла.
а вот хуй. вскоре ты перебесишься. наступит весна/осень/лето/зима, тебе станет легче. или ты до заворота кишок наешься шоколада. или кто-то начнет тебя холить и лелеять. да мало ли.
и в следующий приступ депрессии тебе станет стыдно за свое малодушие в прошлый раз. и это самое мерзкое чувство.
иногда хочется разорвать себе рукой горло и то-что-там-дальше-по пищеводу.
хочется вдохнуть полные легкие воды.
сломать себе череп, или, на худой конец, ногу.
вырвать пинцетом ногти и прижечь корни, чтоб заново не отрастали.
и бла бла бла.
а вот хуй. вскоре ты перебесишься. наступит весна/осень/лето/зима, тебе станет легче. или ты до заворота кишок наешься шоколада. или кто-то начнет тебя холить и лелеять. да мало ли.
и в следующий приступ депрессии тебе станет стыдно за свое малодушие в прошлый раз. и это самое мерзкое чувство.
иногда хочется разорвать себе рукой горло и то-что-там-дальше-по пищеводу.
хочется вдохнуть полные легкие воды.
сломать себе череп, или, на худой конец, ногу.
вырвать пинцетом ногти и прижечь корни, чтоб заново не отрастали.
и бла бла бла.
а вот хуй. вскоре ты перебесишься. наступит весна/осень/лето/зима, тебе станет легче. или ты до заворота кишок наешься шоколада. или кто-то начнет тебя холить и лелеять. да мало ли.
и в следующий приступ депрессии тебе станет стыдно за свое малодушие в прошлый раз. и это самое мерзкое чувство.