Эхо к произведению Ольги Туркиной «Миниатюрный герой»
http://www.proza.ru/2011/07/01/574

Критики сказали ему: «Это не миниатюра! Это рассказ или повесть! Нужно чётче прорисовать детали, сделать героя фактурнее, наделить его всем, чем владеешь сам, объяснить, почему так, а не этак, обеспечить сюжетом. Здесь в этой зарисовочке есть воздух, но его слишком мало для дыхания.
Поначалу это было сложно: раздвигать рамки зарисовки. Но затем, будто океан воздуха хлынул в мозг, наполняя шары идей. Он понял, что поле листа огромно и усердно заполнял его. Наделял героя собой и качествами, которых никогда не имел.
И вот герой уже больше букв и фраз, больше листа, выше книг. Выше самого. И не он автор пишет героя, а герой пишет автора.
Окончив роман, он пришел к критикам.
«Ну, что ты раздул?! – напали на него, - здесь столько лишнего, ненужного. Здесь слишком много воздуха, в нем задыхаешься! Это надо сокращать и сокращать! Вы написали роман, а по сути это миниатюра».
«А ну вас!» - сказал герой, взял под мышку своего автора и пошёл в издательство.

Стихотворное эхо.
К одноимённому рассказу
Анжелы Мининой.


Откуда знаешь, что делает отражение,
когда отворачиваешься от зеркала?
Думаешь, ждет?
Упрямо притаилось за рамой и ловит,
фатально
косого
или прямого взгляда…

Может, спешит на улицы
бегать в витринах и людях,
в глазах и лужах?

Будто видел тебя…
Опять обознался.
Окликнул.
Я обознался.

Сильное, многогранное,
особенно в зеркальной комнате.
Толкает на сумасшествие,
чтобы рассудок не выдержал
множества,
лазеров глаз,
многобезмерности бытия.

Или может быть, ждёт оно,
когда в приступе гнева
ты
разобьешь себя на кусочки,
кварца листы кулаком дробя?
Оно станет многобесчисленнее
и снова сбежит…

на улицу.
От тебя.

Неразменный пятак луны
смотрит мои непришедшие сны.
Секунды сковыриваю с циферблата
чтобы увидеть картину ада –
стрелка выстреливает в семь часов,
на табло глаз: не готов! не готов!
Как пистолет, нащупываю трубу,
из сна пусковой крючок кнопки ткну.
Ну – ну – ну – ну…
«Да», - голос начальника лопнул в гудке.
Я ложась: «Не приеду сегодня!
И не приду!!!»

Каждый день состоит из насилия! Заставать себя встать, умыться, одеться… Я исключил насилие бритья, по крайней мере, каждое утро… Может, исключить утренние умывания?.. М-м-м… Заставить себя идти на работу. Заставить себя работать! Заставить себя не купить бутылочку пива после работы. Заставить себя сесть за компьютер, посмотреть почту. Оттащить себя от компьютера, чтобы заставить лечь спать. Ведь завтра понадобятся силы для нового заставляния. Насилие! Сплошное насилие!
Так думал Антон садясь в машину к шефу. Он привычно недобро буркнул «доброе утро» и вжался в заднее сидение, собираясь подремать. Работа начинается с перекура, а день с полудрёмы.
Шеф постоянно заставлял себя забирать Антона… наверное… Даже если живёшь рядом, всё равно — насилие. Но ведь забирал! А то бы Антону приходилось подвигировать себя на поездку в общественном транспорте. Антон улыбнулся, стало немного легче, день показался не таким хмурым.
«Завтра выходные» — легли мысли в позитивное русло.
— Поликарп Василич, а сегодня укороченный день? — поинтересовался Антон.
— С чего это? — изумился шеф.
— Ну… предпраздничный день, — ухмыльнулся Антон, он ожидал такую реакцию шефа, всякому начальнику нужно, чтобы подчинённые работали. Желательно много, и желательно без оплаты.
Они проезжали по проспекту, украшенному флагами, вымпелами, звёздами.
— А что за праздник-то? — поинтересовался шеф.
— Ну, мы фашистов завалили энное количество лет назад, — сообщил Антон.
— И в чём праздник? — удивился шеф.
Он всегда имел особое мнение. А может, просто дух противоречия взыграл.
— Ну… В том, что мы их завалили, а не они нас.
— А-а-а… — протянул шеф. — Неизвестно ещё, кто кого победил… Вот у меня дед…
Антон был не рад, что спросил. Самый простой вопрос, как обычно в разговоре с шефом, не окончился односложным ответом и заставлял забыть о спокойном подрёмывании, обещал развернуться объёмной историей, которые шеф так любил. Антону же теперь нужно было время от времени покорно кивать в затылок шефу, поддерживая беседу.
— Деда в отпуск отпустили после Финской, — начал он издалека, — так он пришёл во всём обмундировании с шандарахалкой. Пришёл, две гранаты на поясе. Когда, кстати, Финская была?
— Тридцать девятом… Сороковом, — вяло вспомнил Антон.
— Идиоты, — ругнулся шеф, непонятно на что, то ли на дорожных торопыг, то ли на пришедшие воспоминания. — Были случаи, привяжут гранату за чеку и красуются. С тех пор, наверное, обязали оружие сдавать. Не выпил бы, не рассказал бы. Рассказывал, засекли как-то финский склад неохраняемый. И постоянно туда финны наведываются. Понаблюдали. Раз в двое суток выносят что-то, — шеф говорил неторопливо, обстоятельно, — наши взломали дверь, залезли. А там выпивка…
— Так нашим же давали боевые сто грамм? — встрял Антон.
— Давали. Думаю, с тех пор дед и не просыхал. Забрались они в склад. Так и не вылезали, пока свои не вытащили. Выпивки — море, жратвы — навалом. А в часть то привезут, то забудут. А про спиртное вообще…
«Странно, что шеф про алкоголь заговорил, — подумал Антон. — Человек не пьющий, но без злобы говорит, с пониманием что ли»…
На работе пьяных не выносил. Не ругался, не спорил. Посмотрит из-под бровей, словно строгача влепил, и говорит спокойно: «Свободен сегодня. День не засчитан».
— А в Отечественную на аэродроме служил. Может, потому и выжил. Тарантайка такая, лопасти раскручивает. Он подъедет, двигатель самолёта запустит, и к следующему. Был у них лётчик, фрицев насбивал — мама не горюй. А звезду не дали. А почему?
— Почему? — выдохнул Антон.
— Потому, что начальство на х*й послал. Потому и не дали. Сбили его потом. А другой в половину меньше самолётов сбил, и со звездой. Герой. А кто из них герой?
Шеф помолчал. Антон даже кивать не стал, надеясь ещё подремать. Герой не герой. Мы живём так, как живём.
Но шеф продолжил.
— Обнаружили немцы аэродром. Налёт. А тарантайка на все самолёты одна. Это у немцев самолёты без всяких тарантаек заводятся. Этот, которому звезду не дали, уже готов, дед его и запустил, а другие… У кого жопа из кабины торчит, у кого нога — не готовы ещё. А этот взлетел, и давай фрицев кромсать. Но ведь без очереди не положено. Многих пожгли на аэродроме. Герои… Но дед этому со звездой отомстил. Ну, как отомстил… Не напился, не сказал бы. Подлецом его назвал. Это у немцев — сбил энное количество самолётов — получи награду, сбил ещё — получи ещё. И начхать на характер.
«Наверное, и ты получил за характер», — подумал Антон.
— Приехали, — сказал шеф, останавливаясь.
— Спасибо, Поликарп Василич, — выдохнул Антон, вылезая из машины.
Предстоял новый акт заставляния себя. Он шёл в раздевалку и думал, что тело истории мягко, и лепить из этого материала можно разные образы.
«Только я всё равно за наших, — подумал Антон. — Мы живём, как живём. И всё было правильно».
Он вспомнил, как вчера его спросила жена, наткнувшись на взрывы в экране телевизора, сопровождаемые русским матом:
— Почему так много сейчас о войне говорят, пишут, снимают кино? Не знаешь, Антоша?
— Читать далее...

В школе, сразу после того, как научить грамоте, мне привили стойкое отвращение к чтению. Преподавание литературы сводилось к навязыванию устоявшегося мнения. Мнение тут же сплевывалось кусочком жёваной бумаги через трубочку в каждого из классиков, развешенных геометрическим порядком по стенам кабинета. Но привела моя нелюбовь к приучению к труду физическому, моему и моих родителей. Я драил класс, а мама оттирала на портретах бумажные плюшки вместо просмотра любимого сериала. Мама осталась очень недовольна, что выразила криком, а отец сделал внушение, оставившее красные полосы на заднице.
Читать всё же я начал, когда влюбился. Это произошло в классе пятом. Девочка, фотографию которой выделили мои губы из всего классного снимка, дала почитать книгу. Книга была толстенной, но утихомирила моё отвращение к печатному тексту.
Надо сказать, что на свидании с Мариной я чувствовал себя ящерицей. Грелся в лучах её облика и совершенно не мог говорить. Когда говорила она, у меня дрожали лапки, и создавалось ощущение, что отваливается хвост. Наверное, поэтому ОНА и одарила меня книгой. Умные считают, что при некоторых затратах нервных клеток научить читать можно не только осла, но и низшие существа.
Мало того, что книга была интересной, она была внешкольной, и была от НЕЁ. Её глаза смотрели на те же слова, пальцы прикасались к этим страницам. Книга понравилась ещё до прочтения.
Это была дверь в неизведанный мир наслаждений. С сожалением закрыв эту дверь, я увидел, что дверей тысячи, и в некоторые хотелось заходить и теряться не оставляя себе шанса на выход. Я читал всё, с усилием отрываясь на сон, приготовление уроков, на свидания – ящерицей быть довольно неприятно. А питался над книгами.
Метаясь от автора к автору, пересаживаясь с жанра на жанр, я и не заметил, как пересел на экспресс школьной программы.
Мама поинтересовалась:
- Что читаешь?
Я, не отрываясь от текста, предъявил обложку. Папа не разглядев названия, потянулся за ремнём.
- За классиков взялся? – удивилась мама, а папа почему-то успокоился и внушения делать не стал, хотя было видно, как по воспитательной работе чешутся его руки. «Не горбись! – только буркнул он. – И книгу держи подальше от глаз, зрение испортишь».
Зрение я потерял на Гоголе. Влюбился в его произведения. Читал вдоль и поперёк, наискосок и сверху вниз. Даже с торца страниц заглядывал, чтобы охватить сразу всё написанное. Такая зрительная гимнастика не прошла даром – мир стал мутным, но книги не потеряли своей яркости и привлекательности, даже если я и не надевал очки.
В техникуме начитанность моя не сыграла никакой роли. Многие мои сокурсники играли на гитарах, и знание литературы было менее ценным, чем частушки, сдобренные матом.
Добыв гитару, я выучил песню, за что был не одобрен родителями, да и однокурсниками тоже.
Выученная песня нисколько не походила на оригинал и звучала ужасно. Тогда я решил писать собственные песни. Так началось моё знакомство с поэзией. А читать бросил – зачем, ведь теперь сам пишу! Я боялся, что книги станут диктовать мне свою волю.
Свой велосипед хотел изобрести сам, а не пользоваться предложенными классическими моделями.
Первая попытка поссорить меня с классиками была предпринята мозгоправами. На собеседовании миловидная психологичка с холодными бешеными глазами спросила:
- Ваш любимый писатель?
- Гоголь, - не задумываясь, ответил я.
- А вы знаете, что он был некрофилом?
- А вы знаете, - парировал я, - наплевать, писал-то он хорошо.
А снова читать я начал, когда меня кинула любовь. Вернее, любовь осталась, но располовиненной, разорванной, с уходом предмета любви так случается. Тогда я вновь открыл двери книг и понял, что не одинок. А Саша Чёрный познакомил меня с иронией. Ведь без юмора и иронии реальность мутна, как болотная водица. Как окружающее плоховидящему.
Один из учителей моих в мастерстве стихосложения, признанный поэт, ведущий литературную студию, заметил: «Не надо вам писать стихи, проза у вас выходит лучше. А вообще читайте больше. Читайте Пушкина». Только моя ироническая усмешка погасила гнев.
Если Вы встретите человека утверждающего, что нужно писать, как Пушкин, плюньте ему в лицо и не слушайте более.
Ученик, чуть соображающий в поэзии, выявит огрехи стихотворений Солнца. Притягивать искусственно в двадцать первый век - век девятнадцатый, по меньшей мере, смешно. Даже Гоголь считал, что первый поэт (правда, после Пушкина) Языков, «и он не только не уступает самому Пушкину, но даже превосходит его иногда по силе, громкости и звучности стиха».
С грохотом, причинив боль и вселив разочарование, захлопнулись навсегда двери некоторых книг.
Я с ужасом ясно увидел идолопоклонников, которые при всяком случае в тему и просто упоминали имя поэта. А так как случалось это довольно часто, мне всё чаще приходилось покупать ватные палочки, дабы выковыривать такие разговоры, налипающие в ушных раковинах.
«Быть собой, оставаться собой», - твердил я и иронически улыбался.
И вот я читаю: «Жуковский не вполне ценил талант Гоголя. Я Читать далее...

Снова этот человек. Виктор остановился. За последнее время он слишком часто наталкивался на него в разных частях города. И ситуации, в которых он замечал этого человека, были странными, неожиданными, нелепыми, от этого попахивало бесовщиной.
И вот сейчас этот прилично одетый, в казаках с блестящими пряжками, напоминающими букву «и», чёрных джинсах, в тёмном расстёгнутом пальто, похожем на мантию, стоял на карачках у края дорожки и словно принюхивался.
Виктор сел на скамейку, мигом забыв, что шёл в магазин, и оглянулся.
Огромный парк с редкими голыми деревьями, грязные кучи снега, вдалеке гуляют мамочки с колясками, редкие прохожие грязного весеннего дня.
Человек пальцами взял горстку снега, принюхался. Достал из кармана пинцет и пакетик, что-то жадно схватил пинцетом, поднёс к самым глазам, просматривая, опустил в пакетик. Снова что-то схватил пинцетом с земли, поднёс к носу, положил в рот. Довольный, спрятал инструменты, оглянулся, зацепив взглядом растерявшегося Виктора, бодро пошёл по парку. Развевались полы мантии и бордовый шарф.
Виктор подошёл к месту, где только что копошился человек, следы и собачья какашка, странно искромсанная.
Гадкий привкус возник во рту. Недавно съеденная яичница запросилась посмотреть, что происходит.
«Сумасшедший, – подумал Виктор. – А вначале подумал, что человек этот – следователь… или колдун».
Затмевая день, нарисовалась картинка, как человек стоит над следом и втыкает иголку. Тут же боль воткнулась в пятку Виктору. И крик полоснул по ушам.
«Этот чокнутый – маньяк», – решил Виктор, оглядываясь, но визжащую девушку догонял другой. Большой и грузный. Догнал, придавил собою.
Виктор и красношарфый подошли к девушке одновременно.
Она лежала вмятая в сугроб, и огромные глаза её отражали небо, скованное ужасом небо лица подрагивало в ореоле тёмных волос. Неясный хрип бултыхался в губах.
Человек протянул руку, девушка безвольно подала свою и тут же оказалась выдернутой из снега. Человек ловко вытащил из кармана красную корочку.
«Следователь, – отметил Виктор. – Сумасшедший!»
– Почему, – выхрипела девушка, – почему вы его не догоняете?
– Нужно играть мускулами интеллекта, а не в догонялки, – отозвался следователь. – Да прекратите вы орать! – прикрикнул он на Виктора.
Виктор заметил, что до сих пор звук льётся из его гортани, и захлопнул рот.
– Мы его поймаем. Обязательно, – пообещал человек. – Понимаете, надо следить за собой...
– Девушка ошалело смотрела на следователя.
– Как это?
– Следить за своей походкой. Вот вы идёте раскачиваете бёдрами. Ваша походка должна быть непривлекательной, скачущей, чокнутой! Делайте при ходьбе вот такие гримасы, – и он изобразил череду рыл, – никто на вас не нападёт! Пойдёмте в отделение.
– Виктор смотрел в рот следователю, между зубов, ему казалось, застряло что-то коричневое. Чувство гадливости копошилось в груди, словно в огромной пустой комнате.
Девушка оглянулась на Виктора, посмотрела на следователя, сомневаясь.
– Я тороплюсь, сообщила она.
– С вами всё в порядке? – спросил Виктор.
– Да-да… Всё в порядке, – она подобрала сумочку и пошла.
Походка её была странной, подпрыгивающей.
Следователь смотрел ей вслед, довольно улыбнулся, повернулся и пошёл. Виктор пошёл за ним.
На краю парка человек резко обернулся и обратился к Виктору, всё ещё плетущемуся незнамо зачем за ним.
– Пойдёмте выпьем!
Виктор кивнул ему было странно и непонятно-неприятно, все желания были похожи на раздавленные помидоры, эдакая красная кашица с кожурками. Выпить было бы уместно.

Скоро должно наступить время максимальных воздействий. И он, Максимилиан – орудие этого воздействия. Непонятен был выбор. До него здесь были и более опытные братья, и более твёрдые в вере. Вот уже несколько недель он бродил по селу и присматривался, прислушивался, заходил в дома, разговаривал. Его боялись, он мог показать пальцем на любого – безгрешных нет. Но обвинение в ереси или ведовстве – другое дело.
При первом взгляде на Максимилиана могло показаться, что он улыбнулся, но нет, просто Создатель наделил его губами, загнутыми в улыбку. Он был похож на улыбающегося пса. Коричневое его одеяние приближало его к этому сравнению. Капюшон свисал, как уши, по обе стороны головы, почти скрывая острое лицо.
А он и ходил, как пёс, семенящей походкой, выискивая, принюхиваясь, большими слезящимися глазами впитывая окружающее. Вертел в руке чётки и изредка поглядывал через дощечку с выпавшим сучком на людей. От чего те ещё больше пугались и старались улизнуть. Как кошки.
Дощечку эту с выпавшим сучком он выпросил у гробовых дел мастера. Через это отверстие можно увидеть истинную сущность. Можно увидеть колдовство.
Но облики селян не менялись, ни при солнечном свете, ни при лунном, ни при взгляде через отверстие гробовой доски.

Евгений шёл рядом. Правильный ли он сделал выбор? Хлипкий какой-то этот Виктор.
С Верой всё было сложно. Она была неприкасаема. Про таких людей говорят: «Родилась в рубашке». Она же родилась в полном обмундировании. Она была серьёзной угрозой Читать далее...

Когда он был маленьким, он накрывал несколько стульев старым плотным одеялом и залезал в это строение. Двоюродные брат и сестра, приезжая в гости, говорили, что это домик. Играли вместе, сестра была ёжиком, брат бельчонком, он кабанчиком. Да, Костя исполнял свою роль, но смотрел на дырочки в одеяле и представлял, что это звёзды, и что он находится в звездолёте. А когда гости уезжали, он часами просиживал в своём космическом корабле, изучая звёздное небо дырявого покрывала, мечтая, что он – капитан межзвёздного корабля, летящий к новым открытиям, новым мирам.
Он мечтал о мире, где все люди прекрасны, где нет Пашки с первого этажа, который отобрал у него красивую марку с утконосом. Утконос этот был таким странным и смешным, и непохожим на обитателей Земли. Костя думал, что животное это с другой планеты. На этой планете, куда он прилетит, будет много утконосов. Он научится с ними разговаривать.
Это была эра надежд, человек так долго мечтал о космосе, что космос стал ближе. Полетели собаки, полетел человек. Теперь, когда приезжали брат и сестра, Костя не хотел быть кабанчиком, он стал собачкой. Кабанчики не летали в космос.
Научившись читать, Костик погрузился в фантастику. Его не интересовали сказки, притягивало другое: полёты к другим мирам, пришельцы, будущее – это другое дело!
Когда его спрашивали: «Кем ты хочешь быть?», он твердо отвечал «космонавтом».
Взрослые умилялись, некоторые, правда, пряча усмешки, а ровесники смеялись. Толстячок маленького роста в толстых нелепых очках – и космонавт…
Зрение садилось, но это ничего не значило. Можно изучать математику и физику, и создать новый корабль, которым сможет управлять только он – космонавт Константин Терёхин.
Он окончил школу с золотой медалью, только медаль была мутным жёлтым пятном, да и очертания ладони расплывались. Он не мог обходиться без очков. Глаза напитывались темнотой, всё меньше различая грани и цвета.
Только операция могла сделать мир ярче. Он решился на неё, закончив институт и став конструктором космических летательных аппаратов. Решился и погрузился во мрак. Неудачная операция лишила его космос звёзд.
Вместо интересно творческой работы он выполнял тупую механическую. Встроившись в конвейер по фасовке… Но мозг его был свободен, он летел, летел сквозь черноту к звёздам. Они должны были вот-вот возникнуть – переход из Вселенной во Вселенную чёрен и труден.
Друзей у него не было. Сотрудники по работе были другими. Они считали его странным и сторонились. В их интересах не было пространства.
Вечером и в выходные он выходил во двор и сидел на лавочке, слушал звуки и представлял, что может произвести такой звук. Иногда рядом на скамейку садились люди, они говорили между собой или с ним, а Костя представлял их лица. Голос может сказать о человеке много. И Костя рисовал людей, начиная с голоса. Дальше прорисовывал двор, деревья, шумящие над головой, скрипучие качели с раскачивающимся на них мальчишкой и повизгивающим на взлёте, машины, дома с хлопающими окнами и форточками, открывающими и закрывающими квартирные жизни. Космонавт не должен забывать землю. И Костя помнил, какая она.
Однажды к нему подсел парнишка. Было летнее субботнее утро, из форточек неслось сопение спящих и позвякивание посуды завтракающих, улица была пуста.
– Дядя, давайте поиграем в мяч.
– Не могу, – откинулся Костя.
– Почему? – удивился мальчик.
– Я космонавт, и лечу к далёкой планете.
– Да? – удивился пацан. – Я думал, вы сидите на скамейке.
– Это кажется. На самом деле я лечу.
– А куда вы летите?
И Константин начал рассказывать о далёких мирах, которые выдумал сам, или о которых читал, об устройстве Вселенной, о звездолётах и обычных космических кораблях.
И с той поры у него появились друзья, которые летели с ним. Ребятишки разных возрастов садились рядом и отправлялись в путешествие.
Они росли, становились врачами и инженерами, спортсменами и учителями. Они женились и выходили замуж. И шло у них всё и гладко, и шершаво… Иногда они возвращались на скамейку и рассказывали о том, что происходит на Земле. Не давая забыть красочный мир Родины.
– Дядя Костя, – услышал он однажды.
– Да.
– Я был в космосе, – сообщил собеседник. – Я стал космонавтом. – Молодой человек помолчал, – Благодаря вам.
– И как там? – улыбнулся Константин.
– Как будто сидишь под дырявым одеялом.
– Да-да, точно так! – отозвался Константин.

Настроение сейчас - боевое

- Яичное молоко, - говорит мне девушка.
Представляется сразу такая пошлость, что человеку культурному и представить нельзя, как только во снах эротических с негритянкою – на чёрных губах молоко всегда белее.
- Любимая, - осторожно говорю я. – Ну, яичная колбаса – туда-сюда. Но молоко!
- А что такое? – удивлённо хлопает она ресницами.
Я ей непроизвольно подражаю, хотя и не создаю такого ветра, как она.
- Может быть, по цвету? – пытаюсь оправдать её слова, придумываю я. – Как молочный свет… Как звёздное молоко! – восклицаю я.
- Нет! – бьётся она головой о подушку, и грудь её, как скромница, выглядывает из-под одеяла. Сосок похож на любопытный глаз, вопрошающий: «А что здесь происходит? Неужели я попал на научную беседу, затрагивающую самую важную в мире тему «Яичное молоко»?».
- А как тогда? – спрашиваю я, и представляется куриное яйцо. Яичное молоко по цвету скорлупы, или яичное молоко по цвету белка, или, что совсем невероятно, яичное молоко по цвету желтка… Но простите, белок бывает двух цветов: варёный и неварёный…
- Яичное молоко, - твёрдо повторяет девушка, да так, что встают у меня и волосы на макушке и всё остальное. Я креплюсь, хотя и осторожно прижимаюсь к её гладкому бедру, чувствую прохладную кожу.
- Яичного молока не бывает, - сообщаю я ей упрямо.
- Может, и любви не бывает? – хмурится она.
Мне не утерпеть, желание истины дороже, чем какие-то чувства, я выскакиваю чертёнком из-под одеяла и пытаюсь набрать в поисковике «яичное молоко», но букв таких нет в русском алфавите. На клавиатуре есть только несколько букв, и в каком порядке их ни набирай, всё получается «любовь».
Я набираю и набираю это слово, а получается «яичное молоко». И я начинаю понимать, что это самое главное в мире. И если не веришь любимой, то и любви нет, и мира нет.
- Милый, - говорит мне она, - мне глаза разъедают слёзы.
Я отрываюсь от монитора и смотрю, как слёзы её разъели уже не только глаза, но и полголовы, да и комнаты почти нет. Есть только космос. Чёрный холодный космос без звёздного молока. Я бросаюсь к любимой, зацеловываю и шепчу:
- Яичное молоко… яичное молоко…
Всё возвращается на места свои, но в зрачках её я продолжаю видеть космос, и в полоске между обоями нечто такое кажется.
- Давай я лишу тебя яичного молока, - и она прикасается к низу моего живота.
Я просыпаюсь и распахиваю глаза, и в тот же миг она показывает мне космос своих зрачков ещё со звёздами. Мы переплетены…
- Яичное молоко… - тихо говорю я.
Она кривится, я, похоже, спугнул остатки её сна своими словами.
- Что за ерунда?! – восклицает она.
Мне в обиде хочется разлепиться, выругаться и воткнуться носом в стену. Поверить в нелепое молоко! Полночи, наверное, этому посвятил! Но я смотрю, а на дне её глаз нет угрожающей черноты.
- Да, ерунда, - соглашаюсь и сажаю бутон своих губ на светлую грядку её щеки.

[300x458]
Оле Туркиной, автору обалденной фразы.
Рассказ бы не был написан, если фраза не прозвучала.

Рисунок Ольги Туркиной


Нет, они не отвалились друг от друга, и хотя он из нее вышел, они оставались одним целым. Переплетались ноги, руки, дыхание и взгляды. Рука его скользила по ее телу.
Он очень внимателен, очень ласков, он - радость.
- Знаешь, - тихо сказала она. - Когда двое испытывают оргазм, продолжают его чувствовать и нести в себе - это чудо. И оргазм этот не у каждого свой, он един. Это возможно только, если есть чувство. Мужчины обычно быстрее заводятся и быстрее остывают. Только чувства могут управлять оргазмом, питать его послевкусие.

Они познакомились в Центре.
Мало кто знает, что до сих пор есть секретные центры, которые занимаются неизвесно чем, очень секретным. Этот цент занимался клонированием.
Она, Полина Георгиевна Треш, была ведущим специалистом этого центра. Неизвестной мировой величиной. Она из одной амебы щелчком пальцев могла получить две амебы, пять, сто. Из одной жабы - пятьсот. Небольшие энергозатраты, затраты вещества - масса должна же откуда-то браться и пятьсот уродливых, скользких, бородавчатых жаб, похожих одну на другую, наполнили бы лабораторию. Даже шимпанзе мог бы раздвоиться. Даже человек.
Только Полина Георгиевна возилась с амебами. Если амеб станет больше - ничего. А если станет больше солдатов? Мечта любого генерала. Не надо выращивать идеального солдата, его надо клонировать. Точнее раздвоить.
Чисто теоретически можно получать и любые вещества, механизмы клонированием. Алхимик Поля изобрела философский камень со сказочными возможностями. Только сказку эту она держала в себе, не давая вырваться ей в свет. Каждый алхимик должен думать, над чем он химичит. И какой выхлоп от его химии. Поэтому плодились только амебы. И то неохотно.
Когда она увидела Александра, он что-то корябал на швабре. Обычный уборщик в синей спецовке.
- Что вы делаете? - спросила она.
- Извините, - сказал он, покраснел и принялся тереть пол.
Она впервые видела, что взрослый мужчина может краснеть.
- Что вы делали? - строго спросила она.
Он остановился, поднял взгляд, задумчиво посмотрел на нее. Темные глаза. Взъерошенные волосы.
- Я записывал стихи... - проговорил он.
Ей вдруг стало стыдно, что она на него набросилась.
- Прочитайте, - просительно проговорила она.
И он прочитал. Со швабры. Это были несколько строк, но это было умопомрачительно. Ни на что не похоже.
- Это ваше?
Вопрос прозвучал наиглупейше.
- Мое, - ответил он.
А она не нашла ничего умнее, как сказать: "Тогда, убирайте". И уйти, сгорая от неловкости и стыда.
Она думала об этом уборщике, записывающем на швабре стихи, несколько дней, пока не пригласила его в ресторан. А после начала думать о нем еще больше.
Он был необычен. Молчалив и скромен, но вместе с тем, когда слова затрагивали душу, глаза его разгорались и разгорался разговор. Разговор необычных суждений и поэтично-органичных словесных фигур.
Полина забыла о любовных удачах и неудачах и думала о нем.
И они бессовестно тратили рабочее время на кушетке в ее лаборатории.

На мобильный позвонила Ира, говорить она не могла, только плакала и пыталась произнести:
- П-п-п...
- Пожалуйста? - спрашивала Поля.
- П-п-п...
- Платье?
- П-п-п...
Ира была близкой подругой. Красивая и стройная. И умная. Влюбчивая и доверчивая. Ей катастрофически не везло с мужиками.
- Подонок? - предположила Поля.
- Подонок! - разразилась Ира. - Сволочь! Он меня бросил. И кольцо бабушкино упер. Подонок!
И она вновь зарыдала.
- Успокойся, Ирочка, успокойся... - говорила Поля и смотрела на Александра, который сидел голый на кушетке и смотрел встревожено на нее. "Что? Что случилось?" - кричал его взгляд. Тело его было похоже на сжатую пружину. Пружина, которая хочет вытолкнуть неприятности подальше от нее. От их радости.
Она смотрела на него и думала: "Какое счастье, что он есть у меня, какое горе, что его нет у Ирки".
- Я тебе помогу, - сказал Поля.
- Как? - всхлипывала Ира. - Как ты мне поможешь? Вернешь его?
- Я тебе сделаю идеального солдата любви.
- Как?
Ирка притихла.
- Так. Верь мне, - сказала Полина и отключилась.

Второй Александр был абсолютно похож на первого. Он даже также морщил лоб. Он не понимал почему его уводит Ирина. А Полина смотрела на них через систему видеонаблюдения и ревность копошилась в груди. К чему? Ведь вот он ее Александр. Рядом. Ничего не изменилось. Просто у него появился двойник. Этот двойник сможет сделать счастливой подругу.
У Полины Георгиевны была собственная лаборатория. Под Анапой. Сначала это был просто уединенный домик в горах, но Полина не могла просто отдыхать. И дом стал лабораторией. И оборудование здесь было совершенное и материал горы рядом - огромные массы камня, массовые эквиваленты экспериментов, и что самое главное, здесь не было охраны и глаз Читать далее...

Светослав проверил свои Интернет-странички и бросился с размаху на диван. Лицом в подушку. Не видеть ничего, не знать. Еще бы не дышать. Вдавил нос глубже в бамбуковые волокна. Нет, дышать все-таки хочется. Но мир все равно мерзкий. Всё мерзкое в этом мире. Особенно люди.
Света догладила рубашку, отставила утюг и присела рядом со Светославом. Ладошка ее легко прошлась по спине.
Светослав повернулся носом к стене, сбросив ладонь жены.
- Что случилось, Славасветик? – спросила жена.
- Ничего, - буркнул муж.
- Да перестань ты расстраиваться из-за пустяков! – как можно мягче произнесла Света.
- Пустяков?! – вскинулся Светослав. Он рывком сел, глаза его пылали. – Это вся моя жизнь!
- Я блинчиков напекла, - проворковала Света.
- Пишешь, пишешь для них, а ни одного посетителя! – и Светослав снова зарылся головой в подушку.
- Сегодня суббота, рано еще. Народ спит. Обязательно придут. Подожди.
- Да-а, при-иду-ут, - чуть не расплакался Светослав.
- Давай любовью займемся и все изменится, - предложила Света и прилегла рядом, обняв мужа.
- Думаешь, от этого посещаемость страниц прибавится? – возразил муж.
- Может, - игриво предположила Света.
- Не хочу! Настроения нет, - буркнул Славик.
Света присела за компьютер. Несколько раз щелкнула мышкой. Вскинула глаза к потолку, поправила рукой волосы и набрала на клавиатуре несколько фраз.
- Ну вот, - сообщила она, - тебе почитатель рецензию написал.
И снова прилегла к мужу. Муж перевалился через нее, уткнулся в монитор оценивать рецензию.
- Хоть что-то, - довольно сказал он и стянул тренировочные вместе с трусами. – Ладно, заслужила. Где твоя любовь?
Машинально отпечатывая поцелуи на теле жены, и одним глазом поглядывая в сторону компьютера, он стаскивал с нее вещи.
- Не знаю, - говорил он, войдя в неё. – Там в Интернете, должно быть так же, как в сексе. Стараешься – получаешь удовольствие.
- А как быть с удовольствием для других? – Света двигала бедрами наавстечу и поглаживала ягодицы мужа.
- А тебе не приятно? – обиженно спросил Славик.
- Приятно…
- Так какое удовольствие… - не успел закончить фразу Светослав.
- Пли-им! – плимкнул компьютер.
- Сообщение пришло, - бросился Светослав к монитору. – Блин! Спам какой-то! Чувак просит, чтоб я его рассказик заценил.
Светослав снова забрался на жену.
У входной двери забряцали ключи.
- Коля идет! – воскликнула Света.
Супруги быстро оделись.
- Что-то он рано сегодня из школы, - проворчал Славик.
- Нормально. Два уже! – сказала Света.
Славик появился в коридоре и смотрел, как сын снимает куртку, ботинки.
- Привет, - сказал он. – Как дела?
- Привет, - отозвался сын. – Нормально.
- В Интернете был сегодня? – спросил Славик.
- Нет, - покачал головой Коля.
- А что? – поинтересовался Светослав.
- Уроки делал.
- Раньше вставать надо, - давал наставления отец. – Встал, вылез в Интернет, посмотрел, как там папка, и можешь, хоть зарядку делать хоть уроки. Делай хоть до опупения!
- Ладно, - буркнул сын. – Что на обед?
- Сначала Интернет. Посещаемость создавать надо!
- Я обедать хочу, - уперся сын.
- Ага. Обедаешь, а потом обзваниваешь всех друзей, чтобы ко мне на страницу зашли. Там сказка новая.
Сын буркнул вообще нечто непонятное, среднее между «ладно» и «пошел ты», и прошел на кухню.
Светослав снова сел за компьютер щелкать кнопкой мышки, ожидая посетителей.

Выходные прошли мерзко: вместо ожидаемых миллионов посещений не пришло и десятка, Светослав разругался с друзьями, и в хлам – с женой. Она считала, что с ним что-то случилось! Обозвала его маньяком. Раньше у нее было много секса – было плохо. Муж нашел себе дело, секса стало мало – ещё хуже. Что за жизнь? А на его творчество всем по барабану. Не хотят читать люди. В конкурсах он проигрывает. Гениев не понимают.
В понедельник он в ужасном настроении пошел на работу.
Его тут же отловил начальник:
- Светослав, ты закончил буклет?
- А ты заходил ко мне на страницу? – отозвался Слава, назвав начальника на «ты», хотя всегда выкал.
- Какую страницу? – не понял начальник.
- Интернет страницу! – заорал Светослав на начальника, тот испугался и стал пятиться.
- Я не знал, что у вас есть страница.
- Незнание не освобождает от ответственности! – орал Слава.
Начальник стал приходить в себя, а так как он был крупнее Славы раза в полтора, процесс этот происходил быстро.
- Я не понял, причем здесь Интернет страница и буклет.
Здесь растерялся Светослав, он не мог связать эти вещи.
- Не знаю, - промямлил Слава, но тут же пошел в наступление, - Но какое это имеет значение!
- Так вы не сделали буклет? – начальник полностью справился с испугом, голос его приобрел обычные начальственные нотки.
- На х…р он мне сдался твой буклет! – задрал нос Славик.
- Ты уволен, - начальник развернулся и ушел.
- Да и пожалуйста! – кричал ему в спину Слава, - если мой миллион посетителей мне принесет хотя бы по рублю, то у меня будет миллион!

Вернувшись домой, Светослав обнаружил, что он лишился не только работы, но и жены. На столе лежала Читать далее...

Соченитель, сочетатель, читатель, слушатель, малоговоритель... и пр. и пр.