Это цитата сообщения Старника Оригинальное сообщение

Картинки для творчества.винтаж

Серия сообщений "разная тематика":
Часть 1 - Картинки тильды и новогодние
Часть 2 - Старинные открытки
Часть 3 - Картинки для творчества.винтаж
Часть 4 -

Читать далее...

Дни шли своей чередой. Прошел уже год, как я переехала в Бриджпорт. За все это время у меня появилось только несколько знакомых, да и те, не слишком шли на контакт. Дурная слава о нашем доме крепко сидела в головах людей. Нами даже пугали маленьких детишек перед сном, когда те не слушались. Я редко выходила в город – неприятно было ловить на себе взгляды прохожих. Однажды, уже в конце лета я забрела в городскую библиотеку. Поговаривали, что в ней гораздо быстрее всему учишься, благодаря особой атмосфере, царящей в залах. Я тогда как раз увлеклась кулинарией, хотела приготовить для нас с Женни, что-нибудь необычное. В общем, выбрав книгу на полке с интересующим меня разделом, я устроилась в ближайшем кресле и начала читать.


[700x435]


Внезапно, я почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Обернувшись, я увидела, что какой-то смуглый юноша, не скрываясь, рассматривает меня. При этом его взгляд словно пылал страстью. Мне стало неловко. Поняв, что я заметила его внимание, он поднялся с кресла напротив, и начал идти ко мне. Я не понимала, что со мной происходит. Я словно видела все со стороны, и как в замедленной съемке. Вот он подходит ко мне, становится почти вплотную, и глубоким, завораживающим голосом, спрашивает, как меня зовут. Я отвечаю ему, на что он, в свою очередь тоже представляется. Дальше он берет меня за руку, подносит ее к своим губам и долго целует. Его губы холодные, у меня по телу пробегает заряд. Я понимаю, что хочу его. Хочу тут же…


[700x435]


Я очнулась, по моим подсчетам, через несколько часов, в кабине общественного туалета. Голова была словно в тумане. Я смутно помнила, того молодого человека. У меня странно болело запястье, на нем виднелись небольшие точки, которые кровоточили. Я даже не представляла, откуда они могли взяться. Взглянув на время – я ужаснулась. Мне следовало поторопиться, если я не хотела провести ночь, запертая в библиотеке. Выходя на улицу, я спросила у смотрителя зала, о симпатичном, смуглом юноше. Но он только удивился, сказав, что за день в библиотеке было только несколько посетителей, включая меня, и что парня, хотя бы немного походившего под мое описание не было тут и в помине.
Я вернулась домой, с каким-то странным ощущением. Я чувствовала себя слабой, словно из меня высосали жизнь. Увидев меня, Женни забеспокоилась, но я уверила ее, что все в порядке.
На следующее утро я проснулась отдохнувшей, события прошлого дня были словно в тумане, но у меня на душе было легко и спокойно, поэтому я решила не обращать на все это внимания.
За завтраком, я заметила, что с Женни что-то не то. Я начала расспрашивать ее, и она, недолго сопротивляясь, сдалась.


[700x447]


- Что ты знаешь, о воскрешении из мертвых? – спросила Женни.
Я даже поперхнулась салатом, услышав об этом.
- Ну… - начала неуверенно я, - я слышала, что раньше как-то договаривались со смертью, но я не уверена. Говорили, что нужно было заплатить ей кругленькую сумму, чтобы она вернула покинувшего этот мир обратно. А к чему ты это спросила?
- Понимаешь… Я кое-что заметила.
- Что?
- Я старею.
- Что?! – вскрикнула я. От неожиданности я снова подавилась салатом, и решила отодвинуть тарелку подальше.
- Да, я старею.
- Но как такое возможно? Ты же призрак. Прости, если обидела тебя, но это так.
- Да, я знаю. Понимаешь, я начала чувствовать как человек. Мое существование больше не ограничивается, сном, питанием и так далее. Теперь я больше человек, чем когда-либо. Я полюбила тебя. Я испытала одно из наивысших чувств человеческих. И тем самым я запустила процесс. Я умру, Марианна. Рано или поздно, я умру.
- Нет, не говори так!
От одной лишь мысли, что я могу потерять Женни, мое сердце застыло, и пропустило несколько ударов. Я не хотела жить без нее. Да, я, наверное, была эгоисткой, но я не могла ей позволить умереть.
- Послушай. Это неизбежно, - сказала Женни, словно угадав ход моих мыслей.
- Но к чему тогда твой вопрос на счет воскрешения из мертвых?
- У меня давно есть мечта. Я хочу стать живой. Быть живым человеком. Да, я во многом похожа на людей, но я воспринимаю этот мир и все, что меня окружает, словно через линзу смерти. И если я все равно Читать далее...

Проходили дни, я начинала обживаться в замке. Женни показала мне мою комнату, с огромной кроватью в центре под балдахином. Я всю жизнь мечтала о такой, но моя мать, поклонница стиля модерн, даже думать о таком не хотела. Вообще весь замок, каждое помещение, даже подсобки, сиял красотой и роскошью. Женни удивила меня, сообщив, что в сокровищнице замка, лежит сумма равная примерно 8 миллионам симолеонов. С ума сойти. Мы были миллионерами. Эта мысль так обрадовала меня, что я несколько дней ходила в более, чем просто приподнятом настроении. Украдкой я наблюдала за Женни. Я уже привыкла у ее полупрозрачному виду и тому, как она проходит сквозь стены. В юношестве, я немного увлекалась мистикой, и знала, что Женни призрак-утопленница. Она немного светилась голубым, а когда нервничала, можно было увидеть, как внутри нее струйками стекает вода. Я надеялась, что она утопилась не в том озере, что у нас во дворе. Это было бы слишком жутко. Несмотря на то, что ее прежняя жизнь закончилась в объятиях воды, Женни больше всего нравилось играть с распрыскивателем.
[700x435]
Иногда она вела себя словно ребенок, потом с ней происходила какая-то метаморфоза, и она садилась писать свой очередной роман, с самым серьезным видом. Она оставалась для меня загадкой, и это притягивало. Мы часто проводили вечера, болтая о разных вещах. За несколько недель проведенных с ней под одной крышей, я понимала, что сблизилась с ней настолько сильно, что потерять ее было бы невыносимо больно.
Однажды, я застала ее на берегу озера, всю в слезах. Конечно это образное выражение, Женни, как призрак плакать не могла, к тому же, как призрак-утопленница, она состояла из воды, поэтому даже если бы она и заплакала, понять это было бы крайне сложно. В любом случае, я подошла к ней узнать в чем дело. Она не хотела сначала говорить мне, но потом ее словно прорвало.

[700x435]


- Я не могу так дальше… - всхлипывала она. – Это не жизнь. Это глупое существование. Какая у меня цель? Какой во всем этом смысл? Раньше я оберегала замок, но теперь у него есть законный владелец, зачем тогда я? Я не понимаю, почему ты до сих пор не прогнала меня?
Я молча смотрела на нее, не зная, что сказать. Осознание того, насколько дорог мне этот человек, буквально ошеломило меня. Да, именно человек, потому что, я больше не представляла Женни бесплотным призраком. За время, проведенное в замке, я уже повстречалась с некоторыми представителями той призрачной братии, о которой рассказывала Женни. Они действительно были словно тени своих прошлых жизней, которые застряли в цикле собственных непрекращающихся смертей. Помню, как меня напугал один из них, когда я застала его в агонии на полу. На мой дикий крик «прибежала» Женни и успокоила меня, объяснив, что эти призраки вынуждены раз за разом переживать свою смерть, и на это просто не стоит обращать внимание. Именно тогда, я до конца поняла, что она другая, что она не просто бесплотное напоминание прежней жизни, нет, она ее продолжение, просто в другой форме.
- Женни, милая, ну как ты можешь такое говорить, - начала я, - Ты часть этого замка, и ты стала частью моей жизни. Очень важной частью. И ты не просто существуешь, нет, ты живешь. Судьба дала тебе уникальный шанс, жизнь после смерти, осознанная жизнь. И я благодарна ей, за то, что встретила тебя.
- Ты серьезно? Значит ты не считаешь меня своей обузой?
- Нет, ты дороже мне, чем ты могла бы подумать.
Я не до конца понимала, что на меня нашло, но мне вдруг страшно захотелось поцеловать ее. Я аккуратно приблизилась к ней. С удивлением я обнаружила, что от нее веяло теплом. Обычно такая холодная кожа, сейчас была почти неразличима от человеческой. Я обняла ее. Женни вздрогнула, и тут же повернулась ко мне лицом. Прежде чем я успела что-либо подумать или сделать наши губы слились в поцелуе.


[700x435]


С того дня мы начали встречаться. Как это называется у людей. Каждый день приносил невыразимую радость. Просыпаться и засыпать вместе с Женни, было настоящим благом. Я заметила, что она буквально расцветает. Ее кожа теперь постоянно была теплой, а ручейки воды внутри нее стали почти незаметны. Как-то вечером она зашла в нашу спальню после Читать далее...

Спустя месяц я стояла уже у входа в дом, который на самом деле оказался средневековым замком. Я не помнила, упоминалось ли в документах об этом или опекуны решили просто умолчать об этом, чтобы не расстраивать меня. Все-таки эта громадина выглядела не такой уютной как наша сгоревшая вилла. В любом случае у меня не было выбора. Из аэропорта мне пришлось добираться самой, что меня весьма удивило. По голосу в телефоне я поняла, что моя прабабушка хоть и старушка, но далеко не беспомощная. Так почему же она не встретила свою правнучку? Хорошо, что хоть дала точный адрес. Сказав таксисту о своем пункте назначения, я поймала на себе его удивленный взгляд. Он несколько раз переспросил меня, ничего ли я не путаю. Я перепроверила и ответила, что нет. Всю дорогу он молчал, а мое первое мнение о жителях этого города было немного подпорчено. Особенно после того как, он отказался довести меня непосредственно до дома, и высадил на подъездной аллее, так что пришлось минут десять идти пешком.

[700x435]

Единственным кто встретил меня при входе во двор замка, был садовый гном, приветственно вскинувший руку. Хорошо, что у меня не было с собой вещей – денег едва хватило на месяц проживания в захудалом отеле, пока происходила вся эта канитель с бумагами, да на дорогу. Я начала беспокоится. Замок выглядел более менее ухоженным, во всяком случае - жилым точно. Тогда почему же меня никто не встретил? Ладно, если бы я приезжала сюда по несколько раз на год, но в данной ситуации. Было бы не удивительно, если бы я вообще заблудилась в этом городе, хотя этим бы я ему наверняка польстила бы. Мой родной Плезантвью был гораздо больше.


[700x435]

Оглядевшись, я пошла вглубь двора, который, к слову сказать поражал своим великолепием. Спустившись по мостику я увидела слева от себя небольшое кладбище. Находка, честно сказать, была не самой приятной. Мое настроение ухудшалось с каждой минутой. Подойдя к двери – я обнаружила, что она не заперта. Пока я раздумывала вежливо ли будет просто зайти или все-таки подождать пока кто-нибудь выйдет, из глубины замка донесся какой-то жуткий вой. У меня внутри все похолодело. Я очень сомневалась, что человек может издать что-нибудь подобное. Вдруг сзади меня всколыхнулась трава, и потянуло могильным запахом. Сперва я подумала, что это просто ветер дующий со стороны кладбища. Но тут что-то прошло сквозь меня, мне стало не по себе и от этого места, и от того воя, и от кладбища. Я начала проклинать то, что приехала сюда, совсем забыв о том, что другого выбора у меня и не было. Собрав всю свою решительность, я резко обернулась.


[700x435]


В тот же миг я поняла, что лучше бы я этого не делала, а еще лучше, если бы вообще не приезжала сюда. За моей спиной стоял призрак. И хотя я раньше никогда их не видела, все-таки ошибиться я не могла. Это была девушка, молодая девушка, довольно симпатичная, но мертвая. Сказать, что моя душа ушла в пятки – не сказать ничего… Я просто стояла не в силах даже закричать, разум подсказывал мне, что логичнее было бы развернуться и дать деру, но ноги не слушались. И тут она заговорила. Я подумала, что остатки моего рассудка навеки покинут меня, когда она приятным, загробным голосом пригласила меня в дом:
- Здравствуйте, - сказала она. – Вы Марианна, верно? Я долго ждала вас. Простите, что не встретила. Понимаете, я не выхожу за пределы замка, в целях безопасности, притом не только своей. Понимаете, не очень приятно быть причиной стольких инфарктов. Я вижу вы немного шокированы… Это вполне нормально, не переживайте. Пойдемте, присядем, и я расскажу вам все по порядку.


[700x435]


Мне ничего не оставалось, как повиноваться. Первый шок прошел, и теперь меня буквально раздирало любопытство. Кто она такая, зачем она здесь? И где моя прабабушка? Интересно как она относится к столь близкому соседству призрака? Расположившись в холле замка, на удобной софе, Женни начала свой Читать далее...

Предисловие.

Эта история началась давно. Так давно, что никто из ныне живущих не рассказал бы ее, потому что все очевидцы давно мертвы. Меня зовут Марианна Д'ассельна де Вилл, и это моя сказка. Я переехала в Бриджпорт очень давно, после того, как моя семья погибла в огне. Отец был аристократом, принадлежал к элите общества, поэтому жили мы в роскоши. Я считала свою жизнь абсолютно безопасной. Я ошибалась. Та роковая ночь, когда случился пожар, перевернула мою жизнь с ног на голову. Я лишилась семьи, достатка, светлого будущего... Всего. Наш дом сгорел дотла, меня же спасли просто чудом. Причину пожара так и не выяснили. Не смотря на то, что отец был одним из самых влиятельных людей в городе, дело вскоре прикрыли. Следующим ударом было то, что отец погряз в долгах. Наверное родители считали, что мне, как ребенку, этого знать не следует, поэтому известие о том, что из всех наших обширных владений остался только один дом, в Бриджпорте, окончательно повергло меня в уныние. Там должна была жить моя прабабка, и я очень надеялась, что она еще жива, так как других родственников у меня не было. Совет опекунов и всяких там попечителей отправили меня именно туда. Стоит ли говорить, что это было крахом всех моих идей, мечтаний, желаний, всего, что обещало мне будущее, и так жестоко отобрал роковой случай. Все мои «друзья», да, да, именно друзья в кавычках отвернулись от меня когда поняли, что у меня больше нет таких денег и возможностей, какие были прежде. В глубине души я даже радовалась своему переезду, я надеялась начать новую жизнь, совершенно новым человеком, так как прежней я бы уже никогда не стала.

[325x480]
Первое, что бросалось в глаза на рыночной площади или у въездных ворот, были колодки, которые считались почти обязательным атрибутом любого средневекового города. Этот предмет, так же как и кандалы и позорные маски, принадлежал в разряду телесных наказаний, созданных для того, чтобы наказуемый являл собой живое увещевание для окружающих. Идея состояла в том, чтобы не только покарать конкретного преступника, но сохранить устои общества, защитить его от попрания общественной морали и этики. Заключением в колодки наказывали лжецов, воров, пьяниц и сварливых женщин. Это считалось легким наказание, но могло стать и более серьезным, если жертву, не имеющую возможности двигаться в своих деревянных оковах, народ начинал оскорблять, а зачастую толкать, шлепать, поджигать и даже наносить увечья. Жестокая щекотка боков жертвы или ее лица могла сделать наказание невыносимым. Такие случаи демонстрируют, насколько тонка грань, отделяющая поддержание общественного порядка от садизма.
[478x480]

[327x480]
Это, несомненно наиболее распространенная пытка, и она вначале часто использовалась в судопроизводстве, поскольку считалась легким вариантом пытки. Руки обвиняемого связывались за спиной, а другой конец веревки перебрасывали через кольцо лебедки. Жертву либо оставляли в такой позиции, либо сильно и непрерывно дергали за веревку. Нередко к ногам жертвы привязывали дополнительный груз, а тело рвали щипцами, такими как, например «ведьмин паку», чтобы сделать пытку менее мягкой. Судьи думали, что ведьмы знают множество способов колдовства, которые позволяют им спокойно переносить пытки, поэтому не всегда удается добиться признания. Мы можем сослаться на серию процессов в Мюнхене в начале XVII века в отношении одиннадцати людей. Шестерых из них непрерывно пытали при помощи железного сапога, одна из женщин подверглась расчленению груди, следующих пятерых колесовали, и одного посадили на кол. Они, в свою очередь, донесли еще на двадцать одного человека, которых незамедлительно допросили в Тетенванге. Среди новых обвиняемых было одна очень уважаемая семья. Отец умер в тюрьме, мать, после того, как ее подвергли испытанию на дыбе одиннадцать раз, призналась во всем, в чем ее обвинили. Дочь, Агнесса, двадцати одного года, стоически перенесла испытание на дыбе с дополнительным весом, но не признала своей вины, и только говорила о том, что она прощает своих палачей и обвинителей. Лишь через несколько дней непрекращающихся испытаний в камере пыток, ей сказали о полном признании ее матери. После попытки суицида она призналась во всех ужасных преступлениях, включая сожительство с дьяволом с восьмилетнего возраста, в пожирании сердец тридцати человек, участии в шабашах, в том, что вызывала бурю и отрекалась от Господа. Мать и дочка были приговорены к сожжению на костре.
[474x481]

[331x480]
Применялось в Центральной Европе. В Нюрнберге и Фегенсбурге до 1846 года регулярно проводились предварительные следствия с его использованием. Обнаженного узника усаживали на кресло в такой позе, что при малейшем движении в его кожу вонзались шипы. Обычно пытка длилась несколько часов, и палачи зачастую усиливали муки агонизирующей жертвы, протыкая ее конечности, применяя щипцы или другие орудия пытки. Подобные кресла имели различные формы и размеры, но все они были оборудованы шипами и средствами обездвиживания жертвы.
[434x480]

[595x480]
В основном, инструмент использовали для пыток подозреваемых в ереси или колдовстве. Были разработаны две разные модели. В одних случаях это были козлы из деревянных блоков пирамидальной формы, а в других — напоминали по внешнему виду зубчатую рейку с острыми краями (менее смертоносный вариант). В обоих случаях подследственного усаживали верхом на козлы, и верхушка (в первом случае) или края (во втором) прорывали тело, приводя к серьезным повреждениям гениталий. Очень часто к лодыжкам привязывали дополнительный груз, а к ступням прикладывали факелы или горячую золу. Мы встретили упоминание об использовании такого приспособления в отчете о судебном процессе над женщиной по имени Маддалена Лазари, проходившем в Бормио в 1673 г. В течение 4 месяцев она подвергалась различным пыткам, но не признавала свою вину. В конце концов, городской совет решил приговорить ее к 15 часам козлов с последующим повторением процедуры в случае непризнания вины. Продолжения не потребовалось, поскольку Маддалена Лазари, выдержавшая все остальные пытки, была сломлена этой через 3 часа. Тем не менее, ее пытали на козлах еще пять часов, чтобы она подтвердила свои «добровольные» признания. Затем ее приговорили к отсечению головы и последующему сожжению на костре. Прах ее был развеян по ветру.
[329x480]

[604x453]
Колесование— квалифицированная смертная казнь — было в употреблении еще в Риме времен империи, рано введено было в Германии для убийц, совершивших преступление в засаде, во Франции сверх того и для воров на больших дорогах. Во Франции колесование вошло в употребление сначала в силу обычая, законом же утверждено было при Франциске I. В России К. стало практиковаться в XVII в., в частое употребление вошло при Петре I (стрелецкие казни), который в воинском уставе дал ему законодательное утверждение. Способ К. состоял в следующем: на сделанном из двух бревен андреевском кресте, на каждой из ветвей которого были две выемки, расстоянием одна от другой на один фут, растягивали преступника так, чтобы лицом он обращен был к небу; каждая конечность его лежала по одной из ветвей креста, и в месте каждого сочленения он был привязан к кресту. Затем палач, вооруженный железным четвероугольным ломом, наносил удары в ту часть члена между сочленением, которая как раз лежала над выемкой. Этим способом переламывали кости каждого члена в 2-х местах. Раздробленного таким образом преступника клали на горизонтально поставленное колесо и переломленные члены пропускались между спицами колеса так, чтобы пятки сходились с задней частью головы, и оставляли его в таком положении умирать. Иногда вместо андреевского креста употреблялись деревяшки с проделанными в них желобками, которые подкладывались под те места тела, где нужно было раздробить кости, а вместо лома палач вооружался деревянным колесом, на одном краю которого, по окружности его, прикреплялась тупая железная полоса. Мучения положенных на колесо продолжались нередко целые сутки, иногда даже до 5 дней, в зависимости от числа ударов и мест, где они были нанесены. Наиболее мучительным К. являлось тогда, когда раздроблялись только руки и ноги, наиболее легким, когда первый удар наносился по шее и таким образом прекращал жизнь преступника (так называемое К. сверху вниз). Иногда раздробленному преступнику отсекали голову, которую втыкали на палке в центральное отверстие колеса.

[604x420]
Пытливая человеческая мысль не могла игнорировать и богатые возможности воды.
Во-первых, человека можно было полностью погружать в воду, время от времени, давая ему возможность поднять голову и вдохнуть воздух, при этом спрашивая, не отрекся ли он от ереси.
Во-вторых, можно было заливать воду (в больших количествах) внутрь человека так, что она распирала его как надутый шар. Эта пытка была популярна тем, что не наносила тяжких телесных повреждений жертве и затем ее можно было пытать очень долго. При пытке ноздри допрашиваемого закрывали и через воронку вливали в рот жидкость, которую ему приходилось глотать, иногда вместо воды использовали уксус, или даже мочу, смешанную с жидкими испражнениями. Достаточно часто для усиления страданий жертвы вливали горячую воду, почти кипяток. Процедуру повторяли несколько раз, чтобы влить в желудок максимальное количество жидкости. В зависимости от тяжести преступления, в котором обвиняли жертву в нее вливали от 4 до 15 !!! литров воды. Затем угол наклона тела обвиняемого меняли, его укладывали на спину в горизонтальное положение и вес наполненного желудка сдавливал легкие и сердце.
Чувство нехватки воздуха и тяжесть в груди дополняла боль от растянутого желудка. Если этого было недостаточно для того, чтобы заставить признаться, палачи клали доску на раздутый живот истязуемого и давили на него, усиливая страдания жертвы.
Из руководства для инквизиторов 1697 года: "Обвиняемый должен быть притянут за запястья веревками к двум железным кольцам, вделанным в стену. Кольца должны быть расположены на расстоянии 6 дюймов (около 15 см) одно от другого и на 3 фута (около 90 см) от пола. Два других железных кольца фиксируются в полу на минимальном расстоянии в 12 футов (3,6 м) от стены, если это возможно. Через эти кольца пропускается веревка, вытягивающая ноги допрашиваемого. Веревки должны быть натянуты и удерживать тело допрашиваемого как можно сильнее. Ему неоднократно предлагается говорить правду. Чтобы поддерживать допрашиваемого скамья,высотой 2 фу...(60 см) может быть помещена под середину его тела. Большая емкость должна находится неподалеку, чтобы убирать жидкость, которая может быть извергнута им…".
Зажав жертве нос, ее заставляли проглотить 4 литра воды, если производилась "ординарный допрос". Если же допрос был "экстраординарным" объем воды доходил до 8-9 литров. В одном случае описано, как женщине влили в рот аж 2 ведра воды.
В наше время эта пытка часто применялась японцами в лагерях для военнопленных.
В-третьих, связанный еретик укладывался на стол с углублением наподобие корыта. Его рот и нос покрывались мокрой тряпкой, а затем начинали медленно и долго поливать его водой. Вскоре тряпка окрашивалась кровью носа и горла, а узник либо успевал пробормотать слова признания в ереси, либо умирал.
В-четвертых, узника привязывали к стулу, и на его выбритую макушку медленно, капля за каплей, сочилась вода. Через некоторое время каждая падающая капля отдавалась в голове адским грохотом, что не могло не побуждать к признанию.
В-пятых, не могла не приниматься во внимание и температура воды, которая в тех или иных случаях усиливала требуемый эффект воздействия. Это ошпаривание, окунание в кипяток или кипячение целиком. Для этих целей использовалась не только вода, но и другие жидкости. В средневековой Германии, например, преступника живьем варили в кипящем масле, но не сразу, а постепенно. Вначале опускали ступни, затем до колен и т.д. до "полной готовности"...

Машина инквизиции, раз запущенная, напоминала сорвавшегося с цепи бешеного пса, кусающего без разбора своих и чужих. Ведь дьявол пытался совратить не только марранов и морисков, не только простолюдинов, а и самых могущественных, самых преданных вере христиан. Так рассуждали инквизиторы, относясь с подозрением и недоверием не только к низам, но и к верхам - королевскому окружению, к университетским кругам, к богословам, писателям, то есть к среде, к которой принадлежали сами инквизиторы. Их произвол и власть росли пропорционально тому, как они "пропалывали", очищали эту среду от ненадежных, сомневающихся элементов, действовавших "по наущению дьявола". Пример Торквемады показал, что мог натворить наделенный неограниченной властью энергичный, тщеславный, самолюбивый, мстительный, неразборчивый в средствах инквизитор, а ведь большинство испанских инквизиторов были именно такими. Этим объясняется, что в жернова инквизиции попадали наряду с виновными не только невиновные, но и наиболее преданные церкви люди.Испанский философ X. Л. Вивес в начале XVI в. писал Эразму Роттердамскому: "Мы живем в столь тяжелые времена, когда опасно и говорить, и молчать". Ив том, и в другом случае любому ученому мужу инквизиция могла приписать тайные симпатии к иудаизму, наличие еретических высказываний и поступков, критику действий инквизиции, тысячу всяких других больших и малых, действительных или вымышленных проступков. Инквизиция могла обвинить свою жертву в чем угодно, и она не была обязана доказывать свое обвинение, ибо, согласно ее юриспруденции, само наличие обвинения служило доказательством его обоснованности. Обвинение в ереси означало, что жертва обречена на тот или другой вид наказания, спасти от которого ее могло только какое-либо из ряда вон выходящее обстоятельство.
Примером тому может служить дело толедского архиепископа Бартоломе де Каррансы, бывшего исповедника Филиппа II, участника Тридентского собора, который имел несчастье написать весьма посредственный богословский трактат "Комментарии на христианский катехизис", изданный в 1558 г. в Антверпене и признанный папой на Тридентском соборе вполне ортодоксальным.
Несмотря на это, инквизиция, придравшись к некоторым фразам из этого трактата, обвинила Каррансу в протестантской ереси и добилась от папы разрешения арестовать его. После ареста его словно проглотила земля. Филипп II и все его друзья отказались от него.В течение многих лет папский престол, считая суд над епископами своей прерогативой, добивался от испанской инквизиции выдачи Каррансы. В 1565 г. в Испанию с этой целью были направлены Пием IV специальные легаты, один из которых докладывал папе: "Здесь никто не решается выступить в защиту Каррансы из-за боязни инквизиции. Ни один испанец не отважился бы оправдать архиепископа, даже если бы верил в его невиновность, ибо это означало бы выступить против инквизиции. Авторитет последней не позволил бы ей признать, что она арестовала Каррансу несправедливо. Самые страстные защитники справедливости здесь считают, что лучше осудить невинного человека, чем страдала бы инквизиция".
Карранса семь лет находился в застенках инквизиции. Только после того как папа обещал признать его виновным, он был выдан Риму, где девять лет просидел в крепости св. Ангела. Наконец, папский престол признал его "Комментарии" еретическим сочинением, заставил его отречься от еретических ошибок и сослал в один из монастырей в Орвьето. Каррансе было тогда 73 года. Вскоре он умер.
С превращением Испании в первой половине XVI в. в оплот католической контрреформации инквизиция проводит основательнейшую чистку испанских интеллектуальных кругов, университетов от всех элементов, заподозренных в симпатиях к эразмизму, протестантизму, гуманизму. Преследованиям подвергаются в этот период сторонницы католического мистицизма Франсиска Эрнандес и Мария Касала, сестры епископа Хуана Касалы, философ Хуан Луис Вивес, библеист и крупнейший знаток греческого и латыни Хуан Вергара, личный исповедник императора Карла V бенедиктинец Алонсо де Кируэс, профессор университета Алкалы Матео Паскаль, ректор того же университета Педро де Лерма, профессора Саламанского университета августинец Луис де Леон, Гаспар де Грахаль, Мартин Мартинес де Канталапьедра, Франсиско Санчес и сотни других ученых мужей. Многие из них, чтобы сохранить жизнь, вынуждены были отречься от приписываемых им еретических заблуждений, пройти через позорную церемонию аутодафе, ходить в санбенито, замаливать свои подлинные или воображаемые "ошибки" до конца дней своих, живя в нищете и опасаясь ежечасно за свою судьбу.
Основной задачей инквизиции являлось определение, является ли обвиняемый виновным в ереси.
С конца XV века, когда в Европе начинают распространяться представления о массовом присутствии заключивших договор с нечистой силой ведьм среди обычного населения, в её компетенцию начинают входить процессы о ведьмах. В то же время подавляющее число приговоров о ведьмах вынесли светские суды католических и протестантских стран в XVI и XVII Читать далее...

Прекрасная Королева-Колдунья откинула крышку шкатулки из слоновой кости с магическим зеркалом. Из темного золота было оно, из темного золота, подобного волосам Королевы-Колдуньи, которые струились как волна по ее спине. Из темного золота, и такое же древнее, как семь чахлых и низких черных деревьев, растущих за бледно-голубым оконным стеклом.
– Speculum, speculum, – обратилась Королева-Колдунья к волшебному зеркалу. – Dei gratia.
– Volente Deo. Audio.
– Зеркало, – произнесла Королева-Колдунья. – Кого ты видишь?
– Я вижу вас, госпожа, – ответило зеркало. – И все на земле. Кроме одного.
– Зеркало, зеркало, кого ты не видишь?
– Я не вижу Бьянку.
Королева-Колдунья перекрестилась. Она захлопнула шкатулку, медленно подошла к окну и взглянула на старые деревья по ту сторону бледно-голубого стекла.
Четырнадцать лет назад у этого окна стояла другая женщина, но она ничем не походила на Королеву-Колдунью. У той женщины черные волосы ниспадали до щиколоток; на ней было багровое платье с поясом под самой грудью, ибо она давно уже вынашивала дитя. Та женщина распахнула оконные створки в зимний сад, туда, где скорчились под снегом старые деревца. Затем, взяв острую костяную иглу, она воткнула ее в свой палец и стряхнула на землю три яркие капли.
– Пусть моя дочь получит, – сказала женщина, – волосы черные, подобно моим, черные, как древесина этих искривленных согбенных деревьев. Пусть ее кожа, подобно моей, будет бела, как этот снег. И пусть ее губы, подобно моим, станут красны, как моя кровь.
Женщина улыбнулась и лизнула палец. На голове ее возлежала корона; в сумерках она сияла подобно звезде. Женщина никогда не подходила к окну до заката: она не любила дня. Она была первой Королевой и не обладала зеркалом.
Вторая Королева, Королева-Колдунья, знала все это. Она знала, как умерла в родах первая Королева. Как ее гроб отнесли в собор и отслужили заупокойную мессу. Как ходили меж людей дикие слухи – мол, когда на тело упали брызги святой воды, мертвая плоть задымилась. Но первую Королеву считали несчастьем для королевства. С тех пор как она появилась здесь, землю терзала чума, опустошительная болезнь, от которой не было исцеления.
Прошло семь лет. Король женился на второй Королеве, столь же не похожей на первую, как ладан на мирру.
– А это моя дочь, – сказал Король второй Королеве. Возле него стояла маленькая девочка семи лет от роду.
Ее черные волосы ниспадали до самых щиколоток, ее кожа была бела как снег. Она улыбнулась – красными точно кровь губами.
– Бьянка, – произнес Король, – ты должна любить свою новую мать.
Бьянка лучисто улыбалась. Ее зубы сверкали как острые костяные иглы.
– Идем, – позвала Королева-Колдунья, – идем, Бьянка. Я покажу тебе мое волшебное зеркало.
– Пожалуйста, мама, – тихо промолвила Бьянка. – Мне не нравятся зеркала.
– Она скромна, – заметил Король. – И хрупка. Она никогда не выходит днем. Солнце причиняет ей страдания.
Той ночью Королева-Колдунья открыла шкатулку с зеркалом.
– Зеркало. Кого ты видишь?
– Я вижу вас, госпожа. И все на земле. Кроме одного.
– Зеркало, зеркало, кого ты не видишь?
– Я не вижу Бьянку.
Вторая Королева дала Бьянке крошечное золотое распятие филигранной работы. Бьянка не приняла подарка. Она подбежала к отцу и зашептала:
– Я боюсь. Мне не нравится думать, что наш Господь умер в мучениях на кресте. Она специально пугает меня. Скажи ей, пусть заберет его.
Вторая Королева вырастила в своем саду дикие белые розы и пригласила Бьянку прогуляться после заката. Но Бьянка отпрянула. А отец ее услышал шепот дочери:
– Шипы уколют меня. Она хочет сделать мне больно. Когда Бьянке исполнилось двенадцать, Королева-Колдунья сказала Королю:
– Бьянке пора пройти обряд конфирмации, чтобы она принимала с нами причастие.
– Этому не бывать, – ответил Король. – Я не говорил тебе, девочку не крестили, ибо моя первая жена, умирая, была против этого. Она умоляла меня, ведь ее религия отличалась от нашей. Желания умирающих надо уважать.
– Разве плохо быть благословенной Церковью? – спросила Королева-Колдунья Бьянку. – Преклонять колени у золотой алтарной ограды перед мраморным алтарем? Петь псалмы Богу, вкусить ритуального Хлеба и отпить ритуального Вина?
– Она хочет, чтобы я предала свою настоящую маму, – пожаловалась Бьянка Королю. – Когда же она прекратит мучить меня?
В день своего тринадцатилетия Бьянка поднялась с постели, оставив на простыне алое пятно, горящее, точно распустившийся красный-красный цветок.
– Теперь ты женщина, – сказала ее няня.
– Да, – ответила Бьянка.
И направилась к шкатулке с драгоценностями своей истинной матери, вытащила из нее материнскую корону и возложила на себя.
Когда в сумерках она гуляла под старыми черными деревьями, эта корона сияла подобно звезде.
Опустошительная хворь, которая на тринадцать безмятежных лет покинула землю, внезапно вспыхнула вновь, и не было от нее исцеления.
Королева-Колдунья сидела на высоком стуле перед окном, в котором бледно-зеленые стекла чередовались с Читать далее...

Смотреть это видео

Двое стояли на вершине горы. И не было этой горы ни на одной карте мира. И мира, в котором появятся карты, тоже еще не было. И был этот мир, где стояли двое, совсем иной: вечно творящийся, но не сотворенный, изменчивый - где нет времени, где вечность - лишь миг, а миг - вечность. И двое тоже были иными - неземной, нездешней красоты. Один - золотоволосый, ясноглазый, в белоснежном плаще, белее еще несозданного снега. В небесных очах свет, покой, безмятежность, счастье вечного блаженства... Другой - с волосами черного шелка. Черный плащ, как сложенные крылья за спиной. В ночных глазах бездна мрака; тайна и вечность, как пропасть. Они такие разные: Свет и Тьма, Созидание и Хаос, Надежда и Отчаяние, Жизнь и Смерть...И, кажется, что гора, на которой они стоят вот-вот расколется до основания, разделив их непреодолимой пропастью.Но что это? В глазах золотоволосого грусть, почти отчаяние, что совсем не свойственно Свету. А во взгляде другого скользит горечь и понимание, что совсем не присуще Тьме.И что уж говорить о Любви, которая отражается в черных глазах, освещая их изнутри, как солнце тучи. -Я люблю тебя, - шепчет один. -Я люблю тебя, - ответ или эхо? Но эха нет в этом мире... А где-то там, далеко за пределами неведомой пустоты зарождался мир, и из безвременья рождалось время, потому что был День первый. И был отделен Свет от Тьмы. И отголоски первого дня коснулись вершины, где стояли двое. И сказал Золотоволосый: Любовь есть Свет. Если любишь - стань Светом! Сделай лишь шаг, и ты будешь жить во мне. И ответил ему с волосами черного шелка: Ты светишь во мне, и я люблю тебя, потому что через тебя я познал себя, но и ты познал себя лишь во мне. Если я стану тобой - я умру. И ты умрешь со мною.. И сказал первый: Но Любовь-это жизнь... И ответил второй: Любовь-это смерть... И были новые дни, и были новые творения. И не для этих двоих, а для других, в молодом далеком мире прозвучал голос: Не ешьте плодов познания Добра и Зла. Будьте, как дети. И другой голос сказал: Познай и Зло и Добро, стань, как Бог. И познали дети и Добро, и Зло, но богами не стали-стали людьми. И познали горе ,но через горе и счастье. И муки рождения познали, но и радость материнства. И богооставленность, и желание стать Богом. И вечный поиск Его и отрицание Его. И Любовь познали...И ненависть... Двое стояли на вершине горы. И сказал Золотоволосый: Посмотри туда! Разве не в Свете была Жизнь и Истина? И ответил ему с волосами черного шелка: Нет истины единой, и что есть истина для Света, для Тьмы есть ложь... И первый сказал: Пусть тогда Любовь станет Истиной. И второй ответил: Посмотри туда... И где-то там, за пределами неведомой пустоты, люди любя - ненавидели, и ненавидя - любили. И любили любящих и мстили ненавидящим. И было око за око, и зуб за зуб...И войны были...И любящий сын убивал чужую любимую мать, и влюбленный насиловал чужую возлюбленную. И сыновья убивали отцов.. .И, Отец послал Сына... На Смерть...Возлюбив свое творение... Двое стояли на вершине горы. И Золотоволосый восторженно сказал: Вот она - Истина. Любить - значит жертвовать собой во имя других. Жертва - вот удел Света. И ответил ему с волосами черного шелка: Жертва - есть удел Тьмы. И где-то там, за неведомой далью, время начало новый отсчет. И уже сбывались пророчества. И родился Тот, кто из Любви был послан в мир, кто нес в него Свет, Истину и Жизнь. И внимали люди, жаждущие спасения, простым словам Любви. И месть уступала место прощению, и встречный становился ближним, и Надежда вырастала в Веру. И была Смерть.. .Но через Смерть - Воскресение...И была в этом жертва Бога, и рождалась из этого жертва Богу. Ибо было сказано: "Люби Бога", и было сказано: "Люби ближнего", и сказано было: " Отрекись всего и ступай за мной"... И одни - ради спасения своего отрекались и ступали за Ним, оставляя ближних своих... А другие, ради спасения ближних, совершали грех... И по телам грешных шли на Небо праведные. Святость и грех.. Есть грех - есть святость.. Двое стояли на вершине горы. И сказал один: Но ведь Бог есть Любовь. Так сказал Он. И другой ответил: Любовь не ищет своего. Так сказал его ученик. И опустил голову Золотоволосый. Вспомнилось: "Если любишь - стань светом"... А где-то там, за пределами пустоты, время встало. И был Суд. .И был Бесстрастный Судья. И был Обвинитель, и Он сказал: Ты виновен в том, что разрушил Свет Тьмою! И был Заступник, и Он сказал: Но Свет разрушил Тьму... И были вечные муки и вечное блаженство. Но, вечные муки могли познать лишь те, в ком оставалась хоть искра света, а цену вечного блаженства знали лишь те, кому ведомы были мучения... И стояли двое на вершине горы. И один спросил: И что? Так будет всегда? И второй ответил: Всегда, пока мы будем любить друг друга...

«На юго-западе Ирландии есть одно небольшое озеро, которое окрестные жители назвали волшебным потому, что сколько ни тонуло в нем людей, никогда тела утопленников не отыскивались. О нем ходила в народе страшная молва: иные утверждали, что в темную ночь мрачный цвет его вод изменялся в огненный; другие, что сами видели, как воздушно легкие тени скользили в сумерки по его поверхности...
На берегу этого таинственного озера жил некогда молодой фермер Родерик Китинг, который собирался жениться на одной из прелестнейших девушек своего околотка.
Возвращаясь из Лимрика, куда он ходил покупать обручальные кольца, пришлось ему на берегу озера повстречать двух своих приятелей, и он среди разговора стал им показывать свою покупку. Те рассматривали кольца, взвешивали их на ладонях, хвалили отделку их, и в то время, как Родерик собирался из рук своих приятелей переложить кольца в боковой карман, одно из них вдруг выскользнуло у него из рук, покатилось по крутому берегу к воде и упало в озеро. Родерик посмотрел ему вслед, печально развел руками и понурил голову: не кольца ему было жалко, хоть оно и стоило целые полгинеи, а боялся он того, что примета-то была уж очень нехороша.
Его приятели стали над ним подтрунивать, думая этим его несколько рассеять; но он не слушал их, а все только упрашивал достать со дна озера то кольцо, за что обещал щедро наградить доставшего. Но те ни за что не решались опуститься на дно страшного озера, о котором еще в детстве пришлось им от нянек наслышаться всяких рассказов такого содержания, что и теперь еще мороз по коже подирал.
— Ну уж если вы не хотите опускаться за кольцом, когда я предлагаю вам такую славную награду, мне остается одно, идти назад в Лимрик и купить другое кольцо!
— Постой, постой, — сказал, подходя к нему в эту минуту, один бедняк по имени Паддин. Он всем был в округе известен своим тихим и кротким нравом, своей услужливостью и странными привычками, потому что все время проводил в переходах с одного места на другое и никогда более двух дней нигде не мог усидеть. — Постой, Родерик Китинг! Если ты обещаешь и мне такую же награду, как им, так я берусь достать тебе кольцо, хоть бы оно упало на дно самого глубокого омута во всем озере!
Китинг принял его предложение с восторгом, и Паддин, не говоря более ни слова, быстро разделся и бросился в воду. Долго ли и глубоко ли он нырял, сказать трудно; но только он опускался, опускался, и — вдруг очутился на суше. Едва опомнившись от изумления, он стал оглядываться во все стороны и увидел такое же небо, такой же свет, такую же зелень кругом себя, как и на земле. Перед ним на огромное пространство раскидывался великолепнейшей сад, с тенистыми аллеями, извилистыми дорожками, с прозрачными ручейками, широкими, изумрудно-зелеными лужайками. На самой середине сада стоял большой, богато убранный дворец, к которому отовсюду вело множество стройных и красивых лестниц.
Паддин вошел в сад и направился к дому по аллее. На боковых дорожках увидел он молодых поселян, которые сгребали в стога душистое сено и укатывали дорожки, преспокойно мурлыча себе под нос песенку. И каково же было его удивление, когда между ними узнал он несколько своих старых знакомцев, которые в последние годы потонули в озере! Это его так испугало, что он едва-едва дотащился до дома и, дрожа всем телом, стал подниматься на лестницу.
Входит в двери и видит, что среди великолепной залы сидит на высоком стуле толстая-претолстая водяная фея с глазами в доброе лукошко и вздутыми губами, из-под которых выглядывали два ряда больших и длинных зубов.
— Здравствуй, Паддин! Зачем к нам пожаловал? ~ проревела густым басом толстая фея.
— Да я сюда за кольцом Родерика Китинга явился, нельзя ли будет мне получить его? — проговорил Паддин, собравшись с духом.
— Вот что? Ну, уж так и быть, вот оно, — сказала фея, подавая кольцо Паддину.
— Спасибо! А скажи-ка мне, добрая и милая фея, как бы мне отсюда выбраться, чтобы опять на землю попасть?
— На землю? Так, значит, ты не затем явился, чтобы на мне жениться?! — гневно закричала фея, тяжело спрыгивая со стула и подбегая к Паддину. — Если так, я сумею тебя и принудить...
—Да погоди, — сказал он в ответ ей, старясь выразить в голосе сколько возможно более равнодушия и желая поправить свою излишнюю поспешность, — прежде выслушай меня. Я, конечно, женюсь на тебе очень охотно, но ведь, согласись, нельзя же мне оставить у себя чужое кольцо, да притом еще заставить всех о себе беспокоиться. Ну, снесу кольцо, вернусь и женюсь на тебе.
— Пожалуй, ты прав. Ступай же вот этой дорогой до ворот и возвращайся скорее.
Паддин даже и не дослушал ее последних слов, добежал до ворот, открыл их и вдруг снова очутился в воде. Он стал подниматься вверх, поспешно разводя руками и ногами, — и как же изумились ожидавшие его молодые люди, когда после долгого пребывания под водой он выплыл на противоположном конце озера!»

«В одно прекраснейшее летнее утро, незадолго до восхода солнца, молодой ирландец Дик Фицджеральд стоял на берегу моря близ Смервикской гавани. Солнце стало всходить из-за громадной скалы и красными лучами своими прогонять седой туман, еще лежавший над волнами. Вскоре все море засияло на солнце, как громадное зеркало, в которое спокойно гляделись окрестные берега.
Дик с восторгом любовался чудной картиной солнечного восхода, а сам думал: «Как грустно смотреть на все это одному, когда нет ни души живой возле, с которой бы можно было поделиться дорогим впечатлением, передать свои мысли, свои чувства, а кругом меня, — сказал он, оглядываясь, — все пусто, ни живой души, — одно только эхо отозвалось, может быть, на слова мои...»
И он вдруг остановился. Невдалеке от себя, у подошвы утеса, увидел он женщину ослепительной красоты; она сидела на берегу и медленно, грациозно поднимая руку, белую, как снег, расчесывала золотым гребнем свои длинные, ярко-зеленые волосы.
Дик, еще будучи ребенком, слыхал от матери, что если у морской девы (а он, конечно, тотчас же понял, что это не кто иная, как морская дева) отнять ее маленькую островерхую шапочку, то дева теряет способность возвращаться в свое подводное царство, пока не вернуть ей ее шапочки. В голове Дика тотчас созрел план: подкрасться тихонько к морской деве и овладеть шапочкой, лежавшей возле нее на песке. Придумано — сделано.
Но едва успел Дик спрятать шапочку в карман, как морская дева обернулась в его сторону, потом закрыла лицо руками и горько-прегорько заплакала. Дик, понимавший очень хорошо, что причиной этих слез была у бедной феи мысль о вечной разлуке со своей родиной, подсел к ней поближе, взял ее за руку и стал утешать, как мог. Но фея продолжала плакать попрежнему; однако же ласки взяли свое: она, нако-нец, подняла голову, взглянула на Дика и сказала ему:
— Человек, скажи, пожалуйста, ты хочешь съесть меня?
— Съесть? — с удивлением спросил Дик. — Да помилуй! С чего это те-бе в голову пришло? Уж не рыбы ли выставили людей в глазах твоих в таком дурном свете?
— Так что же хочешь ты со мной сделать, коли не съесть меня? — спросила его фея, не спуская своих глаз с его лица.
— Что? — повторил Дик. -- А вот что. Скажи мне: хочешь ли ты быть моей женой? И если ты согласна, так вот тебе мое честное слово, что не далее, как сегодня же вечером, ты будешь носить мое имя!
— А что это такое деньги? — с удивлением спросила морская дева.
— О! Деньги — это такая вещь, которую очень хорошо иметь, когда в чем-нибудь нуждаешься или хочешь ни в чем себе не отказывать.
— Мне и без того не приходилось себе отказывать ни в чем: чего бы я ни пожелала, стоило только приказать рыбам, и они тотчас же все исполняли.
После этого разговора на берегу Дик повел свою невесту домой — в тот же вечер с ней обвенчался.
Зажил Дик со своей женой припеваючи: все ему удавалось и счастливилось, а у нее все домашняя работа спорилась и кипела в руках, как будто она всю жизнь свою прожила на земле между людьми, а не между странными существами подводного царства. Через три года у Дика было уже трое детей: двое мальчиков и одна девочка. Можно сказать наверное, что он бы пресчастливо прожил всю свою жизнь с милой феей, если бы человек мог не забывать в счастье о мерах благоразумной предосторожности. Но —увы! — чем более Дик жил со своей женой, тем более забывал о ее происхождении и о том, что у нее когда-нибудь может явиться желание вернуться опять на свою родину. Он даже не позаботился спрятать ее шапочку куда-нибудь подальше, а просто бросил ее под кучу старых сетей, лежавших в темном углу его хижины.
Однажды, когда Дика не было дома, жена его, строго следившая за чистотой, захотела вынести из хижины все лишнее и прибрать ее к приходу мужа получше. Она подошла к старым сетям, лежавшим в углу, сдвинула их с места и вдруг увидела на полу свою дорогую волшебную шапочку. Тысячи новых мыслей и старых воспоминаний тотчас же зароились в голове ее; она подумала о своем отце, о своих подругах, о родине... По-том пришли ей на память муж ее. Дик, и маленькие детки, которым еще так нужны были и ласки, и заботы матери. Однако же она подняла свою шапочку, повертела ее в руках, подошла к колыбели, где спал ее младший сын, поцеловала его, простилась с остальными детьми и, утешая себя мыслью, что она может сойти в море лишь на время и всегда вернуться к своему милому Дику, медленно направилась к берегу.
Дик вернулся домой вечером и, не видя своей жены, стал спрашивать о ней у своей маленькой дочки, но та ничего не могла ему сказать. Тогда он отправился к соседям и узнал от них, что те видели, как жена его ходила по берегу и что на голове у нее была какая-то странная шапочка. Тут уж он бросился в угол своей хижины, стал рыться между старыми сетями и, не найдя заветной шапочки, догадался, в чем дело.
Разлука с феей было страшным ударом для Дика. Он не мог утешить-ся и ни за что не хотел слышать о женитьбе, уверенный в том, что его жена и мать его Читать далее...

«Жил был некогда мельник, который вдруг так стал беднеть, что наконец едва-едва мог содержать свою мельницу.
Встал он однажды ранешенько, потому что во всю ночь не удалось ему сомкнуть глаз от беспокойства, и вышел в поле развеять тоску свою. Когда он ступил на мельничную плотину, солнце только что по-казалось на горизонте, и он услыхал позади себя в пруду какой-то осоке плеск. Оглядывается и видит, что из воды медленно поднимается прекрасная женщина; ее длинные волосы, которые она рассыпала по плечам своими нежными руками, упали с обеих сторон широкими волнами и покрывали собой ее белое тело.
Мельник понял, что это должна быть никса его пруда, и сам не знал, что ему делать: бежать ли без оглядки, или оставаться на месте. Никса назвала его по имени и спросила, почему он так печален. Тот сначала молчал от страха, однако же, услыхав, как она с ним ласково говорила, собрался с духом и рассказал ей про свое горе.
— Будь спокоен, — отвечала никса, — я тебя сделаю и богаче, и счастливее, чем когда-либо, только ты должен обещать мне то, что у тебя теперь в доме явилось на свет нового.
«Что же это может быть другое, как не щенок или не котенок?» — подумал мельник, потом отвечал никсе, что он согласен.
Никса ласково кивнула ему головой и опустилась в воду, а мельник, успокоенный и обрадованный, поспешил домой.
Еще не успел он и до дому дойти, как выбежала к нему навстречу служанка и закричала издали, что дома ждет его большая радость, что же-не сейчас дал Бог сына. Бедняк остановился, как громом пораженный этой вестью, и тут только понял, что коварная никса очень хорошо знала, чего у него потребовала взамен своей услуги.
Скоро мельник разбогател, но ему богатство, приобретенное такой дорогой ценой, было постыло. Он все только ухаживал за своим сыночком, с которым должен был вскоре расстаться, и все твердил ему:
— Берегись, дружок, не подходи к пруду, не касайся воды его, а то чуть только ты к ней наклонишься, никса тотчас тебя схватит и утащит к себе под воду.
Однако же годы шли за годами, а никса и не думала требовать к себе его сына. Мальчик тем временем вырос и поступил в учение к одному охотнику; потом, когда сам стал хорошим охотником, поступил на служ-бу к одному землевладельцу, который подарил ему небольшой домик и женил его на одной из своих дочерей. Наш охотник зажил себе припева-ючи и думать забыл об отцовских предостережениях.
Однажды случилось ему, после долгого преследования, убить оленя невдалеке от озера никсы. Выпотрошив свою добычу, он подошел к во-де, чтобы смыть с рук своих кровь. Но едва успел он опустить руки свои в воду, как никса показалась из-под нее, с диким хохотом обхватила его своими мокрыми и холодными руками и так быстро увлекла под воду, что только волны запенились у того места, где он наклонялся с берега к воде.
Долго ждала его возвращения бедная жена, наконец пошла всюду искать его и когда увидела на берегу озера мужнину охотничью сумку, тогда уже поняла, что опасения его отца сбылись, что никса взяла себе обещанное. Мысль о вечной разлуке с мужем так поразила несчастную, что она без чувств упала на землю и впала в забытье. В этом странном состоянии привиделось ей, что она поднимается на одну из крутых соседних гор. Буйный ветер дует ей навстречу; терновник и колючие рас-тения заграждают ей путь; но вот она всходит на гору, и картина совершенно изменяется: небо там ясно-голубое, солнце жарко светит на красивые холмики, а на одном холмике стоит опрятная избушечка. И вот она подошла к двери, отворила ее и видит, что в избушечке сидит старушка старенькая, седенькая и ласково манит ее к себе. Тут бедняжка и очнулась. Она тотчас же решилась выполнить в действительности то, что привиделось ей в тяжелом сне.
Так все и случилось: она, действительно, отыскала старушку в избушке, та ласково подозвала ее к себе, расспросила о ее горе и сказала:
— Утешься, моя милая; я тебе помогу. Вот тебе три вещи: золотой гребень, флейта и прялка. Сначала ты расчешешь гребнем свои волосы и положишь его у пруда, на берегу; потом сыграешь на флейте песенку и тоже положишь ее поближе к воде; наконец, выпрядешь всю пряжу, какую видишь здесь на прялке, и положишь ее тоже у воды. Что из этого выйдет, сама увидишь. Только ничего не делай прежде, чем луна не взойдет высоко на небе.
Жена охотника поблагодарила добрую старушку и тотчас снесла все три вещи к озеру. С нетерпением ожидала она вечера. Наконец стемнело, луна показалась из-за облака, и она стала расчесывать золотым гребнем свои длинные черные волосы. Чуть только она положила гребень на берег, как тот скользнул в воду и упал на дно: закипело озеро, расступилось на середине, и из воды показалась на минуту голова молодого охотника, и тотчас же снова скрылась.
Жена его схватилась за флейту, сыграла на ней песенку и поспешно положила ее у воды; флейту тотчас же смыло водой, и опять заволновалось озеро, опять расступилось оно на середине, и показался из воды молодой охотник, но уже Читать далее...

«У одной вдовы было две дочери; одна из них была хороша собой и прилежна, другая — дурна лицом и ленива. Но она больше любила дурную, потому что та была ее собственной дочерью, чем красивую падчерицу, на которой лежала вся черная работа в доме. Бедная девушка эта должна была каждый день садиться на большой дороге у ручья и так много прясть, что кровь выступала у нее из-под ногтей.
Вот случилось однажды, что все веретено было у нее в крови; она наклонилась к воде, чтобы обмыть его, а оно выскочило у нее из рук и упало на дно глубокого ручья. Бедняжка заплакала, побежала к мачехе и рассказала ей про свою беду.
Та разбранила ее и закричала:
— Сама уронила, сама и достань, а до тех пор мне и на глаза не показывайся!
Девушка со слезами пошла опять к ручью, да с отчаяния и бросилась в него доставать свое веретено. Тут впала она в забытье, и когда очнулась и снова пришла в себя, то увидела, что лежит на прекрасной лужайке, усеянной множеством чудных цветов и ярко освещенной солнцем.
Пошла она по этой лужайке и дошла до печки, в которой много, много насажано было хлебов. Хлебы закричали ей:
— Вынь нас, девушка, вынь поскорей, не то сгорим: мы уж давно испеклись.
Она подошла и все хлебы из печи повынимала. Потом пошла она далее и дошла до яблони, на которой было много, много яблок. Яблоня сказала ей:
— Потряси меня, девушка, потряси скорей: яблоки на мне уже давно поспели.
Оно подошла к дереву, обтрясла все яблоки и сложили их в кучку.
Наконец, пришла она к избушке и в окне ее увидела старуху с такими большими и длинными зубами, что испугалась и хотела уже бежать от нее, когда та обратилась к ней и ласково сказала:
— Чего ты, милая, испугалась? Останься у меня: ведь если ты будешь хорошо у меня в доме работать, так тебе здесь будет хорошо. Только ты главнее всего должна тщательно взбивать мою перину, когда будешь стелить постель, — так, чтобы перья летели во все стороны, потому что от этого на земле снег идет. Зовут меня старуха Холле.
Девушка согласилась остаться у нее и поступила к ней в услужение. Она верно служила своей госпоже, угождала ей во всем и зато уж ни ра-зу не слыхала от нее дурного слова, а всякого кушанья, питья и лакомств получала от нее вдоволь.
Как ни было ей хорошо жить у старухи, однако же вскоре захотелось вернуться домой и повидаться со своими. Она сказала старухе:
— Меня одолела тоска по своим домашним, и хоть мне у тебя хорошо, однако же я чувствую, что не в силах жить вдали от своих близких. Старуха похвалила ее за привязанность и прибавила:
— Ты мне служила верно, а потому я и хочу наградить тебя по заслугам.
Тут взяла она ее за руку и подвела под большие ворота: едва только подошла она под их свод, как на нее пролился обильный золотой дождь, и все золото к ней пристало и покрыло ее с головы до ног.
— Это тебе на память от меня за прилежание твое, да вот, кстати, захвати и веретено свое, что в ручейто упало.
После того ворота захлопнулись, и девушка очутилась на земле, невдалеке от дома своей мачехи, которая на этот раз приняла ее ласково, потому что видела, какое она несла с собой богатство».

«Близ озера Тиис (о происхождении которого мы сейчас говорили) жили-были муж да жена. Эльфы унесли у них ребенка, которого крестины были замедлены какими-то домашними хлопотами, и подсунули им вместо него своего собственного ребенка (подкидыша). Этот безобразный, худой и, повидимому, хилый ребенок страшно мучил и отца, и мать; пока кто-нибудь был в комнате, он целый день ревел и метался в люльке, а чуть только все из комнаты выходили, как он выскакивал из люльки на пол, начинал карабкаться на стены, подпрыгивать и приплясывать: ел он за четверых и никогда, кажется, не бывал сыт.
Родители вскоре порешили, что это непременно должен быть подкидыш, и положили от него избавиться во что бы то ни стало. По совету опытной знахарки, мать вот как принялась за дело. Взяла поросенка, зарезала его и запекла в пудинг вместе со щетиной, шкурой, копытами и головой.
Когда мнимый ребенок попросил у нее есть, она тотчас же подала ему это странное кушанье. Тот принялся за него со своей обычной жадностью, но, пожевав несколько минут, призадумался, с изумлением поглядел на пудинг и вдруг заговорил:
— Вот странность! Подают мне кушанье со шкурой и щетиной, с копытами, с глазами! Ха! Ха! Ха! Да я уж сколько живу на свете! Уже ведь три раза видел, как около озера Тиис вырастал молодой лес, но о таких кушаньях и не слыхивал!
При этом он выскочил из люльки и исчез; а эльфы вернули догадливым родителям их настоящего ребенка».
«У одной матери в Ирландии эльфы также унесли ребенка; по крайней мере, она не могла иначе, как подкидыванием, объяснить себе то, что ее здоровый, краснощекий малютка в одну ночь побледнел, похудел и изменился в лице и в характере: прежде тихий и ласковый, он теперь постоянно плакал, кричал и капризничал.
Бедная мать стала просить помощи у разных умных и опытных людей. Одни советовали ей прямо выбросить ребенка в глубокий снег, другие — схватить его за нос калеными щипцами, третьи — оставить его на ночь при большой дороге, чтобы тем возбудить в эльфах сострадание к их собрату, а следовательно, и принудить к возвращению настоящего малютки.
Мать решительно не могла согласиться с ними, потому что ее тревожила мысль: «А что если это не подкидыш, а действительно мой ребенок, только испорченный чьим-нибудь дурным глазом?»
Наконец, одна старушка над ней сжалилась и сказала:
— Прежде всего нужно узнать наверное, подкидыш ли это или нет. А чтобы это узнать, возьми ты полдесятка яиц, разбей их скорлупу на половинки, положи перед ребенком на очаг и налей в них воды. Что из этого выйдет, сама увидишь. Только смотри, приготовь заранее каленые щипцы, чтобы хорошенько пугнуть эльфа, если ребенок окажется подкидышем.
Мать приняла совет старухи и тотчас по приходе домой, положила в печь щипцы калиться и стала разбивать яйца перед очагом. Увидев это, ребенок вдруг приподнялся, смолк и стал внимательно глядеть на мать.
Когда же она разложила на очаге яичные скорлупки и налила их водой, ребенок вдруг обратился к ней и сказал (котя двухмесячные дети не говорят вообще ни слова):
— Что это ты, мать, делаешь?
Мать невольно вздрогнула, услышав это, но отвечала как можно равнодушнее:
— Ты, я думаю, сам видишь, что я делаю: водукипячу.
— Как? — продолжал мнимый ребенок с возрастающим удивлени-ем. -- В яичных скорлупах кипятишь воду?
— Ну, да, — отвечала мать, заглядывая в печь, чтобы видеть, готовы ли щипцы.
— Да помилуй, — закричал эльф, всплеснув руками, — я вот уже 1500 лет живу на свете, а никогда еще ничего подобного не видывал!
Тут мать выхватила из печки раскалившиеся докрасна щипцы и с яростью бросилась на подкидыша, но тот быстро выскочил из колыбели, прыгнул к печке и вылетел в трубу.
Когда же мать подбежала к колыбели с раскаленными щипцами, они у нее вдруг выпали из рук: в постельке, на месте безобразного эльфа, лежал ее драгоценный малютка, подложив одну ручонку под голову, а другую крепко прижимая к своей грудке, которая слегка подымалась легкими и мерным дыханием. Кто передаст радость матери?»