Глава 14
Прошло уже больше года, как находилась я во вражеской стране.

На дворе стоял теплый май 1943. Еще с начала апреля мы поснимали верхнюю одежду из-за непривычно теплой погоды. Всю зиму снега как такового не было. Поэтому, как только температура за окном перевалила за десять градусов по Цельсию, природа вокруг тотчас же позеленела. Трава, деревья, цветы… все цвело и благоухало. Посевная началась едва ли не с конца марта, поэтому дел у хлопцев и Лёльки было невпроворот.

Жизнь текла своим чередом. Да только после прочтения тетушкиного письма, я не могла отделаться от мысли, что Аньку нужно было срочно спасать. Не могла я потерять еще и ее. Ночами мне снились ужасные кошмары, где расстреливали сестру у меня на глазах. Я видела ее смерти десятки раз. Почти во всех снах фигурировал Мюллер, именно он руководил всеми расстрелами. Практически всегда я набрасывалась на него с рыком злости, обуреваемая горем и безысходностью… настолько я ненавидела этого высокомерного немца.

Моей целью тогда было вызволить Аньку из прачечной и привести ее в «Розенхоф». Там же дождаться окончания войны, а потом уже добираться на родину своим ходом. Люди в городе поговаривали, что боятся наступления русских на Германию. А мы, все остарбайтеры, молились, чтобы нас всех освободили наши солдаты…

Но тогда же я столкнулась и с другой проблемой — мне решительно не хотелось покидать семейство Шульц. Настолько я привязалась к малышу Артуру, его необъяснимым ритуалам и тому, как он увлеченно объяснял мне нечто простейшее… Я цвела каждый раз, когда его маленькие тонкие ручонки обвивали мою шею, как он улыбался мне самой наивной детской улыбкой и как признавался в искренней любви… Я отчетливо осознавала, что без меня Артур пропадет и вернется к прежнему бессмысленному существованию. Но оставаться в «Розенхоф» и бросить сестру на произвол судьбы я тоже не могла.

К тому же, после ночи, когда мы с фрау Шульц узнали о смертях наших родных, ее отношение ко мне переменилось. Не сказать, что до этого момента она плохо относилась ко мне… вовсе нет. Вероятно, что-то щелкнуло в ней, и она более не относилась к нам только как к прислуге. Отныне помещица интересовалась нашим самочувствием, частенько спрашивала о семьях и о жизни в Союзе в целом, хлопцам и девчатам начала давать два выходных в месяц поочередно. Мальчикам и Лёльке повысила жалование за столь масштабный и кропотливый труд, тут же освобождала от работы при малейшем подозрении на плохое самочувствие, разрешила ребятам выходить раз в неделю в Эдинбург в сопровождении полиции. А каждый раз, когда фрау Шульц возвращалась из Эдинбурга и Мюнхена, она каждому привозила различные вкусности, начиная от местных брецелей с крупной солью, заканчивая заварными пирожными с кремом, о которых мы могли лишь слышать. Возможно, по нашим рассказам Генриетта понимала, что в Союзе в деревнях и селах мы жили не богато, а то и бедно, ели самую простую еду, годами носили одну и ту же одежду. Она пыталась хоть как-то облегчить наше пребывание на чужбине, осознавая, что нам было и без того худо находиться во вражеской стране.

А глядя на бедняжку Амалию у меня каждый раз сжималось сердце. Она жила в ужаснейшем ожидании собственной свадьбы, которая должна была запомниться как едва ли не самый счастливый день в ее жизни. Последние пару месяцев она отдалилась ото всех. Мы с Лёлькой и Татой не решались тревожить ее лишний раз, лишь Ася все еще могла подбодрить безутешную невесту.

Но как-то раз она все же обратилась ко мне. Это было через неделю после того, как я пережила очередное приключение в Мюнхене. В тот день фрау и фройляйн решили прогуляться по Мюнхенскому рынку, а Артур как не кстати приболел. Я несколько дней провела подле его кровати, развлекала и следила за его лечением. А после обеда Амалия встретила меня в коридоре первого этажа и вручила сверток, который по форме своей напоминал книгу.

— Алекс просил передать тебе, — сообщила она с грустной улыбкой на устах. — Правда я настаивала, чтобы он передал тебе лично… но он был непреклонен. Все ссылался на занятость.

Я вскинула на нее изумленный взгляд и пару секунд стояла как вкопанная с передачкой в руках.

— Но я не…

— Китти, ну не возвращаться же мне обратно! — хихикнула Амалия, слегка похлопав меня по плечу. — Конечно, это личное дело вас двоих… но мне безумно интересно, что Алекс тебе передал. Он упомянул, что тебе понравилась какая-то книга в его библиотеке.

— Да… была одна книга… она не оставила меня равнодушной, — призналась я, от волнения забыв немецкий на ходу.

— Ох, если это скучные медицинские трактаты или философские сочинения, то изволь избавить меня от подробностей! Они действуют на меня подобию снотворного! — девушка недовольно сморщила небольшой острый носик, похлопала меня по плечу и мигом побежала в спальню.

Еще с минуту я с интересом вертела бумажный сверток в руках, но все же не решалась раскрыть его в коридоре. Поэтому тут же отправилась в нашу спальню, чтобы сорвать бумагу, мельком оглядеть книгу и Читать далее...

Глава 12
Я едва не подавилась вторым крендельком и совсем потерялась во времени с книгой, когда офицер неожиданно нагрянул в кабинет.

— Бреце… что? — опешила я, подорвавшись со стула.

— То, что вы с аппетитом умяли, — он подошел к столу, положил офицерскую фуражку с металлическим орлом и устало выдохнул. — Традиционная немецкая выпечка еще со времен четырнадцатого века.

— Похож на русский калач, — я смутилась его внезапному визиту, но виду не подала. Лишь встала с места Мюллера с книгой в руках и поспешила присесть на софу. — Но вы же пришли не о выпечке поговорить?

А брецель и правда был вкусный. Я впервые пробовала что-то подобное.

Он коротко ухмыльнулся, устремив взгляд куда-то перед собой, и устало расстегнул пуговицы на серой шинели одну за другой. Затем повесил ее вместе с кителем на спинку стула и остался в серых брюках галифе и белоснежной рубашке с черными подтяжками. Мужчина хотел было что-то сказать в ответ, но вдруг заприметил книгу, которую я удерживала в руках, и взгляд его в миг стал хмурым.

— Я не разрешал вам брать книги, Катарина, — строгим голосом произнес он, расстегнув удушающую верхнюю пуговицу на воротнике рубашки. — Нарочно выбрали «Критику чистого разума»?

— Я не… Мне просто понравилось изучать язык подобным способом! — я возмущенно поджала губы. — Вы оставили меня одну на целых три часа в этом кабинете. Что мне оставалось делать? Вы хотите сказать, что, прежде чем сделать шаг, мне следует спросить у вас разрешения?!

— Достаточно не трогать вещи, не привлекать к себе излишнее внимание и не допрашивать моих подчиненных, — равнодушным тоном проговорил Мюллер, усаживаясь за стол.

— Допрашивать?! — я возмущенно подскочила с софы. — Я всего лишь уточнила у него… и вообще… Да как вы… Не привлекать внимание? Да мое появление здесь это уже сплошное привлечение внимания! Вы видели, как они смотрели на меня? Словно у меня выросла вторая голова!

— Это вынужденная мера, — он устало выдохнул, принявшись листать папки с бесконечными листами бумаги. — К тому же, их тоже можно понять. Никто не предупредил о вашем визите, да и женщины дальше КПП в большинстве своем не проходят… особенно столь юные, — мужчина с грохотом захлопнул картонную папку и поднял взгляд в мою сторону, вопросительно вскинув бровь. — Или вас смущает, что на вас смотрят мужчины? Что ж, ничем не могу помочь. Вы здесь в первый и последний раз… можно и потерпеть.

Я раздраженно громко выдохнула, показав свое пренебрежение к развернувшимся событиям. Подошла к книжному шкафу и показательно громко задвинула книгу на первую попавшуюся полку. По кабинету раздался тупой стук, и я развернулась в сторону офицера, с вызовом переплетая руки на груди.

— Я не понимаю, что я здесь делаю. Артур может в любую секунду подвергаться опасности.

— У меня много работы, Катарина, и я не могу прохлаждаться на улице посреди ночи, — безучастным тоном ответил он, делая пометки карандашом. — Отпустить к фрау Шульц я вас тоже не могу, возникнет много вопросов и ненужной паники. Я усилил поиски по всему городу, мои люди прочесывают каждый угол, допрашивают местных жителей и уже напали на след мальчика. Ближе к рассвету его уже найдут. В «Розенхоф» вы вернетесь только с Артуром. А пока вы можете прилечь на софу и вздремнуть. Дальнейшее продолжение диалога считаю бессмысленным.

Бессмысленным? Да что возомнил о себе тот высокомерный немец?!

Я сглотнула комок возмущения и опустилась на софу.

— Но фрау Шульц, верно, беспокоится о…

— Я обо всем позаботился, — убедительно произнес он, не отрывая взгляд от бумаг. — Она уже осведомлена, что мы задержались в Мюнхене, и моя матушка любезно пригласила Артура и его кузину остаться переночевать из соображений безопасности.

— Но мы не ночуем в вашем доме, — недоуменно протянула я, бросив в его сторону хмурый взгляд. — Я нахожусь в каком-то штабе и сижу на неудобной софе, на которой мне предстоит провести ночь в одном помещении с вами!

— Ничем не могу помочь. Это единственный диван во всем штабе, — равнодушно отозвался он, все еще избегая моего настырного взгляда. — Могу предложить жесткие скамьи за решеткой, где удерживают преступников до решения суда. Но что-то мне подсказывает, вы будете против.

Мюллер определенно получал необъяснимое удовольствие, издеваясь надо мной. Он определенно любил власть, которая находилась в его руках… И меня это чертовски раздражало, но поделать я ничего не могла.

Я возмущенно выдохнула, опустилась на софу и прилегла, положив голову на подлокотник. Офицер продолжал делать вид, что меня не существует: все так же сосредоточенно листал бумаги, делал пометки карандашом, а синие глаза мельком пробегались по документам в сочетании с хмурыми бровями. Пару раз он откидывался на спинку стула, устало выдыхал, проводил ладонью по лицу, взъерошив кончики светло-русых волос, но снова и снова возвращался к работе.

В ушах раздавалось лишь раздражающее тиканье часов, шелест бумаг и доносились едва уловимые шаги дежурных рядовых за дверью. Время, Читать далее...

Глава 10
Никогда мне еще не было так больно и горько на душе. Настолько паршиво, что весь оставшийся вечер я ни слова вымолвить не могла, ни посмотреть в его сторону. В тот момент руки мои опустились окончательно, а глаза наконец распахнулись, чтобы по-другому взглянуть на окружающий мир.

Неприятный осадок после разговора с Мюллером оставался еще надолго. Его слова встали поперек горла и лишь подтвердили, что в той стране стоило надеяться только на себя. Они подтвердили мои худшие опасения — помогать мне он был не намерен и изначально действовать нужно было по старому плану.

— Катя, все в порядке? — шепотом поинтересовалась Ася.

Она поймала меня в коридоре после того, как рождественский ужин подошел к концу. Мы с ней относили всю оставшуюся посуду в кухню, Таня заботливо намывала ее, а Оля мыла полы в коридоре по указанию фрау Шульц. Сама же хозяйка позволила мне отдохнуть и впервые за несколько месяцев сама уложила Артура спать. Но я не могла пойти в комнату. Холодные одинокие стены давили, отчего я тотчас бы разрыдалась от обиды и непонимания происходящего. Когда руки заняты работой, разум постепенно отходит от опьяняющих чувств.

— Да, я… все хорошо.

Подруга тут же обняла меня, заботливо погладив по спине.

— Лëлька весь вечер трындит, что видела тебя с Мюллером наедине. Скажи честно, он угрожал тебе, говорил что-то плохое… обвинял в чем-то? Ты только скажи, я тут же передам все Амалии, она поговорит с ним!

Я устало улыбнулась, в ответ крепко обняв Асю. Мне было стыдно признать, что все, что она перечислила, делала я, а не он в мой адрес.

— Я просто вышла подышать свежим воздухом, но поздно опомнилась и столкнулась с ним на улице. Не переживай, ничего особенного, — убедительно соврала я. — Ты же знаешь, как Оля любит преувеличивать… особенно что касается ее жениха.

Ася понимающе кивнула. Я любила ее за это. Она всегда и при любом раскладе была на моей стороне, поддерживала и веселила даже если сама была на грани истерики.

— О, Катруся! — воскликнула Лëлька с ведром грязной воды. — Раз уж ти стоишь тут без дела, допоможи мени пидлоги помити. А то снег як пишов, так сразу грязюки полным-полно.

Ася коротко улыбнулась и пошла в сторону гостиной уносить остатки посуды, а я принялась помогать рыжеволосой девице. Она вручила мне половую тряпку, и мы вместе принялись драить полы возле входной двери с кучей земли и мокрого снега. Я опустилась на колени, задрав юбку одного из любимых платьев, которые приобрела мне фрау — темно-синее с белоснежным воротником и тонким поясом на талии, оно выгодно подчеркивало мои голубые глаза. Я сразу подумала о том, как сильно разозлилась бы Генриетта, увидев меня в подобном положении, но тут же отвела подобные мысли, ведь не было ничего плохого в том, что я помогла Оле побыстрее разделаться с работой и лечь спать.

— Помнится ти говорила, що сестра у тебя в прачечной работает, — вдруг с осторожностью заговорила девушка, выжав половую тряпку. Я молча кивнула, продолжив драить полы. — А ти не думала к ней податься?

— Что ты имеешь в виду? — я с подозрением покосилась в ее сторону, на мгновение замерев.

— То й маю… не думала пойти за ней и привести ее сюди? Мне кажется, фрау буде не проти, роботи тут непочатий край, — Ольга непринужденно пожала плечами, полоская тряпку в ведре. Она как бы показывала всем своим видом, что это так просто, словно за хлебом сходить в соседний прилавок.

— Да кто же меня отпустит? — спросила я, выжав тряпку в ведре с ледяной отрезвляющей водой. — Или предлагаешь тайком пробраться в прачечную, минуя охрану, забрать ее и также благополучно добраться до фермы?

— Ти задаешь такие глупые вопросы, Катруся, — усмехнулась девушка. — В твоем распоряжении хорошая одежда для приличной нимецькой жинки и какое-никакое знання нимецько мови. Можна що-небудь придумати.

— С чего это ты вдруг принялась помогать мне? — с недоверием спросила я.

— Жалко мени тебе… не можу я дивитися на страждання дивчини, — призналась Ольга, с грустью выдохнув. — Тим бильше ридня це святе. У мене ось никого не осталося, и на твоэму месте я б вже давно побежала сестру свою спасати.

Я задумалась, и благодаря размышлениям даже и не заметила, как перемыла добрую половину коридора целых три раза. Как только собралась встать на ноги, поблизости раздался звук падающего ведра, и на меня вдруг обрушился поток ледяной воды. Черная жидкость тут же пропиталась подолом любимого синего платья, которое в миг превратилось в грязное месиво, а тело покрылось неприятными мурашками от ледяной воды.

— Ой, Катруся! Дурья моя голова! — Лëлька схватилась за голову, подорвавшись с места. — Я не рассчитала и задела ведро ногой… Ты прости меня! Такое платье испоганила!

— Да ты пол вытирай, я сама справлюсь! — воскликнула я, когда она подалась ко мне на помощь.

Колени дрожали, пока я сидела в грязной холодной жиже, расстроенная испорченным нарядом. Наблюдая, как девушка наспех собирала остатки воды с пола, я выжала подол до последней Читать далее...

Глава 9
— Что значит не заберут? Как переводится это слово? — я испуганно дернулась, когда девушка рухнула на кровать, горько зарыдав в подушку. — Ася, я правильно перевела? Заберут?!

Каждый раз я с трудом сдерживала внутреннее раздражение, когда сталкивалась с незнакомым немецким словом или попросту плохо запоминала его. В тот момент было важно уловить каждое слово фройляйн Шульц и еще важнее правильно его трактовать.

Подруга коротко кивнула, молча вытирая слезы.

— Но зачем забирать Артура? — я подбежала к кровати Амалии и села на пол перед ее заплаканным лицом. — Кто, куда и почему забрал Китти?

— Только слепой не заметит, что Артур болен… — сдавленно произнесла девушка, громко выдохнув. — Только вот чем… ни один доктор Баварии не знает. У него есть всего один признак шизофрении, но все доктора, которых мы приглашали, единогласно исключили ее.

Она в очередной раз шмыгнула носом, дрожащими тонкими пальцами размазала слезы вокруг завораживающих светло-голубых глаз и устремила пустой взгляд в потолок. Неподдающиеся контролю рыдания все еще сотрясали ее грудную клетку, но внешне она выглядела намного спокойнее, чем была пару минут назад.

— Китти тоже была… не здорова? — осторожно спросила я, сама того не заметив, перейдя на шепот.

— Ее болезнь проявляла себя намного краше и чаще, чем нам бы того хотелось, — призналась Амалия. — Соседи и прохожие с улицы задавали много вопросов, а любопытные и косые взгляды сопровождали ее всю жизнь… куда бы она не шла. Доктора разводили руками, кто-то даже настаивал на изоляции ее от «здорового» общества, кто-то чуть ли не принудительно заставлял мою тетю подписать нужные бумаги и сдать ее в психиатрическую лечебницу, чтобы облегчить себе жизнь. Она долгое время не соглашалась и настал момент, когда Китти просто забрали, и моя тетя ничего не смогла сделать, кроме как устроиться сестрой милосердия в ту же лечебницу. Но… это вовсе не лечебницы… там идет полная зачистка людей с различными психическими отклонениями, шизофреники к примеру, или просто уродцы, которые угрожают испортить арийскую кровь, — Амалия болезненно вздохнула, уселась на край кровати и обессиленно уронила лицо в ладони. — Если бы не тетя, которая работала там, мы бы никогда не узнали, что на самом деле произошло с Китти…

По моей молчаливой просьбе Ася перевела мне половину из рассказа фройляйн, что я не сумела понять с первого раза.

— Господи… — невольно сорвалось с моих губ, когда я мысленно представила, каким образом в тех учреждениях погибают ни в чем неповинные люди.

Они ведь не выбирали рождаться такими, верно? Тогда в чем была их вина?!

От одной мысли, что Артур мог оказаться на их месте, меня обдало холодным потом.

— Почему тебя не выдадут замуж за офицера Мюллера? — вдруг спросила Ася, с детской наивностью похлопав светлыми ресницами. Ее карие глаза растерянно блуждали по лицу Амалии. — Он же тоже вроде как… он тоже имеет высокий офицерский чин и состоит в СС…

Девушка провела дрожащей ладонью по раскрасневшемуся от слез лицу.

— За Алекса? Я бы с радостью… хоть и отношусь к нему как к старшему брату, — фройляйн Шульц слабо улыбнулась, слегка пожав плечами. — Но не все члены СС состоят в правящей партии, к ним относится и Мюллер. А Кристоф… он в партии имеет огромное влияние. К тому же, его отец близок с самим Генрихом Гимлером — главой СС и одним из самых влиятельных людей после фюрера. Маменька твердит, что после свадьбы Кристоф, даже если и узнает о несуществующем диагнозе Артура, то оставит это в строгой тайне, чтобы не опозорить свою фамилию и весь будущий род…

— Но зачем их убивают? Людей с отклонениями. Они же не виноваты в том, что уродились такими, — недоумевала я.

— Я не… я не знаю… Говорят, что они наводят ужас на детей и портят гены здоровых арийцев, — Амалия обессиленно всхлипнула, уронив лицо в ладони. — Кого-то лишают возможности иметь детей путем страшной операции, а кого-то сразу безжалостно уничтожают… Они умирают тихо, даже не подозревая о том, что страна, в которой они родились, их не любит, и в один миг так просто от них отказалась…

— Какой ужас… бедные люди… — всхлипнула Ася. Она уселась на край кровати Амалии и молча обняла ее тонкими руками, не стесняясь слез.

Я, глядя на девушек, тоже не сдержала нахлынувшие чувства, и спустя несколько минут мы втроем жалостливо всхлипывали, вытирая слезы. Каждая из нас боялась разбудить других домочадцев, поэтому была вынуждена прикрыть губы ладонью, чтобы не взвыть. Со стороны наш плач выглядел так, словно мы оплакивали усопшего.

До того горько и мерзко я ощущала себя после откровенного рассказа Амалии, что не могла остановиться. Я представляла как беспомощных детей с внешними и внутренними недостатками, которые не вписывались в идеализированный Третий рейх, безжалостно убивали в психиатрических лечебницах… И что на месте любого из них мог оказаться мой маленький Áртур, который за столь короткий промежуток времени успел запасть в душу…

* * *
Я штопаю любимое белоснежное платье Читать далее...

Глава 7
Единственное свободное время у меня было во время занятий мальчика с профессором Шмидтом. Два с половиной часа перед обедом, иногда и три. Это время я могла посвятить отдыху, лежа на кровати, и бесцельно смотреть в высокий белоснежный потолок с лепниной. Но это было скорее редким исключением. Меня, как и Аську, в это время звала Тата, чтобы помочь похлопотать на кухне или зачастую постирать, накрахмалить и развесить постельное белье.

В тот день Танька позвала на кухню не только меня, но и Лëльку с поля, чтобы начистить ведро картошки и помочь разделать две курицы, которые ребята зарубили еще утром. Мясо на нашем столе было редким исключением даже для хозяев и его наличие означало одно — скоро прибудут гости. За все десять месяцев, что я там жила, гости нас посещали лишь дважды, не считая парочки коротких визитов офицера Мюллера. Полноценные визиты были нанесены знакомыми помещиками фрау Шульц, и лишь при них я бежала переодеваться в красивые дамские платья и наспех сооружать изящную укладку. Но даже при всем параде ни разу не была участником застолья.

Гертруда — горбатая седовласая старушка — уже вовсю хлопотала: мыла большое количество кастрюль, фарфоровых тарелок и чашек после завтрака и приводила кухню в порядок, а помещении вовсю раздавались немецкие песни по радиоприемнику. Когда я вошла, Танька только-только надела поварской фартук и спрятала густые черные волосы за тоненьким платочком в красный горошек. За мной тут же подоспела Ася.

— Вы как раз вовремя, — в спешке проговорила она, вручая нам потрепанные фартуки. — Нам нужно управиться за пару часов.

— К чему такая спешка? — недоуменно спросила я, завязав поварской фартук на талии.

— Що я пропустила? — воскликнула Ольга с легкой отдышкой в груди, наспех забежав в кухню. Благодаря постоянному пребыванию на солнце, ее загорелое лицо было усыпано светлыми веснушками, а в прошлом рыжеватые волосы превратились в отголоски светлой ржавчины. Она тут же подвинула старушку за раковиной и принялась намывать черные от земли руки. — Кстати, девки, мне нужна будет допомога одной из вас. Как тильки закончим с готовкой, так сразу побигти в сарай.

— Генри сказала, что к обеду прибудут гости, — сообщила Тата, поставив увесистое ведро картошки на лавку. — Кто именно не уточнила, но строго на строго приказала помочь Гертруде накрыть на стол.

Мы с Аськой взяли по ножику и принялись чистить картофель, Танька в это время уже общипывала курицу.

— Тю, ну що ти будешь делать, опять этот картофан! Когда он уже закончится наконец! — Оля недовольно всплеснула влажными руками, небрежно вытерла их об фартук и принялась разделывать вторую более крупную курицу. — Надеюсь, що Сашка нас решил навестить наконец. А то уж как месяц не был… Нет! Даже больше, уж как шесть недель!

При упоминании офицера Мюллера все внутри сжалось. Я еще не забыла нашу первую встречу в городе, где Артур привлек ко мне внимание, и я была вынуждена подойти к немецким офицерам. Мне оставалось только надеяться, что Мюллер не доложит об этом фрау Шульц…

— Ой, а ти-то все дни считаешь до приезда свого коханого, — упрекнула Танька, подавив смешок. — Лучше бы работой голову заняла, больше проку было бы.

— А я и так пашу как проклятая! — обиженно воскликнула Лëлька. — Все дни считала, коли основний сезон врожаю закинчиться. Сил моих бильше не було! А за скотиною прибирати кому понравится?!

— Добре, добре, верим мы тебе. Фрау же сказала, что на зиму отстраняет тебя от полевых работ, за скотиною будешь тильки прибирати, — спокойно разъяснила Тата. — А ближе к весне опять вернешься к хлопцам.

— Ох, як я скучала за хлопотами по дому! — устало выдохнула Ольга. — Тута все-таки работенка-то не пыльная, по вуха в грязи не стоишь. Все бы отдала, щоб на месте Катруси очутиться! Ходи себе с малым туди-сюди, потакай его желаниям, та в город виводь. Красота!

— А ты не обесценивай чужой труд. Мы твой не обесцениваем. Видим тебя уставшую без задних ног и все прекрасно понимаем, — отозвалась я, согнувшись над мусорным ведром с картофельными очистками. — У соседа всегда трава зеленее, да яблоки слаще.

— Вот-вот, — уклончиво согласилась Татьяна, закончив общипывать наседку.

— Ой, да що вы опять умничать начинаете! — отмахнулась Оля. — Не это я имела в виду и вообще… Ай, да ну вас!

Она махнула рукой в нашу сторону и молча продолжила общипывать добротную курицу, а мы с Таней и Асей тихо хихикнули в ответ.

— Знаете що я заметила? — спустя какое-то время спросила Ольга, словив наши заинтересованные взгляды. — Як бы це кощунственно не звучало, но я считаю, що наш принудительный труд в Германии ничем не отличается от добровольного в Союзе. Тот же двенадцатичасовой рабочий день и та же пропаганда в свободное от работы время, как и у самих немцев… К тому же условия работы здесь для нас як рабов лучше, чем в Союзе для обычных свободных людей. Работа на ферме лично для мене легше, чем такий же, рабский труд в колхозах. Поверьте, мне есть с чем сравнивать, я на колхозе Читать далее...

Глава 5 Кристина Вуд
Катарина
Перед глазами мелькало белое платьице из кружева, светлые волнистые пряди, спадающие из высокого пучка сестры, и ее заливистый смех. Я бежала за ней по чистому полю, усеянному нежными ромашками с белоснежными лучиками, пытаясь поймать за ее плечо, но она не поддавалась. В глаза ударяло яркое солнце, приятная голубая гладь невольно поднимала настроение, а высоко парящие птицы придавали уверенности и воли.

— Догони меня, Катька! — выкрикивала она, придерживая подол длинного платья, и звонко смеялась. — Я знаю, ты можешь! Ну же!

Пальцы рассекали воздух каждый раз, как только я пыталась ухватиться за края ее красивого платья, которое плавно развивалось на ветру. В ушах раздавался лишь ее голосистый девичий смех вперемешку со странным остаточным эхом.

— Я здесь! Ну же, догони! — она часто оборачивалась с широкой и озорной улыбкой. — Я верю в тебя!

Почему я приближалась к ней, но она все равно ускользала?

В какой-то момент я осознала, что топталась на месте и изо всех сил попыталась сдвинуться, но вместо этого из меня вышел лишь измученный выдох. Анька все бежала и оглядывалась, ускользая от меня с каждой секундой, и я с ужасом обнаружила, что направляется она в лапы Мюллера во враждебном офицерском кителе. Он стоял посреди поля с кровожадной улыбкой на устах, в одной руке удерживая пистолет со смертельными пулями.

Я пыталась кричать, чтобы она остановилась, но вместо крика из легких вышел весь воздух. Я пыталась махать руками, прыгать и изо всех сил топать ногами, но вместо этого продолжала стоять на мечте, как ни в чем не бывало, и просто наблюдала. Наблюдала, как родная сестра попала в лапы к зверю в немецкой форме. Одним легким движением руки он схватил ее в удушающем захвате и резко прижал к себе, приставив пистолет к виску. Я хотела сорваться к ней, я хотела спасти ее, я хотела принять пулю на себя… но какая-то неведомая сила продолжала удерживать меня на месте, не давая ни единого шанса пошевелиться.

— Катька! Спаси меня! Катька, Катя! — испуганно закричала Аня. В голубых глазах, до боли родных, скопился страх от неминуемой смерти, вперемешку с горькими слезами.

— Ты не успеешь…

Я оцепенела от его слов. Русских слов. Они были произнесены уверенно, властно, внезапно и прогремели как гром среди ясного неба. Также быстро и беспощадно, оставив после себя ледяные мурашки на коже, и неизвестность, которая пожирала внутренности похлеще парализующего страха.

— Катя, Катька, Катька!

Серые руны на черных петлицах в форме «SS», больше похожие на две молнии, ослепляли и вселяли животный ужас. Внутри все кричало, рвало и метало, но мир вокруг сузился лишь до жути спокойных синих глаз, в которых скопились предгрозовые тучи и морской шторм, угрожающие в любой момент наслать беду. Я видела лишь его идеально пропорциональное лицо: высокий лоб и ярко выраженные скулы в сочетании с беспощадными отголосками улыбки.

Она граничила с издевательской ухмылкой и вселяла еще больше страха.

— Катька! Катруся! Катька!

Все внутри сжалось от ее пронзительного крика. Мне хотелось плакать, реветь навзрыд от боли и угрозы одиночества, нависшей надо мною черной тучей.

Но слез все не было, а время мучительно быстро ускользало из-под пальцев…

— Катруся! Ну сколько можно спать?! Доброе утро, проснись и пой! — раздался в сознании звонкий голос Лëльки. — Уже пол шестого! Наша фрау в шесть утра уже при полном параде.

Сон. Сто был всего лишь сон. Безобидный сон, который приснился мне от усталости. Только и всего…

Я пришла в себя с учащенным сердцебиением и поморщилась, мысленно подсчитав, что поспать удалось едва ли пару часов. Нехотя распахнула глаза и обнаружила Ольгу и Татьяну за переодеванием, а пустующая и не заправленная кровать Аси указала мне, что она все же ночевала с нами.

— Подруга твоя уже умываться пошла, — констатировала Тата, приступив расчесывать блестящие как стекло густые темные волосы. — Поторапливайся. Генри не терпит опозданий. Сегодня у нас по плану поменять пастельное белье панов, постирать, накрахмалить его, протереть везде пыль, полы на кухне, в гостиной и прихожей, ну и конечно же подавать завтрак, обед, ужин и бесконечное количество чаев фрау.

— Накрахмалить белье? — недоуменно спросила я хриплым после сна голосом. Я нехотя уселась на кровати и лениво потерла глаза костяшками пальцев. А затем беззащитно укуталась в одеяло от прохлады, вызывающей неприятные мурашки.

— Да, моя дорогая, Генри уснуть не сможет, если белье не накрахмалено, — сообщила девушка, старательно вплетая в аккуратную длинную косу парочку тугих веревок.

— Ти що, забыла? Катруся же у нас нянькой малого заделалась, — попрекнула Ольга, завязав на пояснице белоснежный передник. — Небось и гувернанткой станет и будет с профессором Шмидтом соперничать за внимание малого.

— Ой, Лëлька, ну и поганый же язык у тебя! — заметила Танька, с упреком взглянув в сторону подруги. — Ну с чего вдруг обычная русская дивчина станет учить панского малого? Та еще Читать далее...

Глава 3
Германия, г. Мюнхен

Март 1942 г.


Прежде мне не приходилось бывать на чужой земле.

Всю жизнь я прожила в деревне, лишь изредка выезжая с матерью в Псков, чтобы посетить центральный рынок и поучиться у нее грамотно торговаться с местными.

На первый взгляд Германия ничем не отличалась от Советского Союза — все те же поля, леса, дома, в которых жили такие же простые люди, старинные здания и дети, беззаботно резвящиеся на улицах. Все было сделано четко, ровно и отлаженно, словно по линеечке… но не было того простого русского духа, который присутствовал в каждом русском селе и даже в городской суете. Особенно поразило огромное количество велосипедистов — они были на каждом шагу, их было едва ли не больше, чем пешеходов. На них ездили все: молодежь, дети и даже старики.

Напрягал лишь вывешенный на каждом шагу черный крест с загнутыми под прямым углом концами в белом кругу на фоне красного цвета — символ нацисткой Германии. А таблички с неизвестными надписями и окружающая немецкая речь, раздававшаяся со всех сторон, еще больше нагнетали обстановку. С немецким языком у меня были довольно-таки напряженные отношения. В школе преподавали его достаточно посредственно, так сказать для галочки. Все, что я умела — выловить из двух предложений парочку знакомых слов и мысленно перевести их, а все остальное приходилось додумывать самой.

Мне было дико наблюдать, как в Германии продолжали мирно жить, когда на нашей земле каждый день гибли сотни людей. Я не могла спокойно смотреть на красиво высаженные цветочки на балкончиках, на идеально отглаженные шторы на окнах с нелепыми бантами, как люди спокойно отоваривались в местной пекарне, как звонко смеялись мимо пробегающие дети, играя в салочки, и бесконечное количество раз мимо проезжали женщины и мужчины на велосипедах.

Словно и не было войны…

На улице было слишком тепло и солнечно. Подобная чудесная погода никак не сочеталась с нашей молчаливой «похоронной» процессией. Мне знатно припекало пальто, а Анька закатала рукава тяжелой ватной куртки. Она не оставила телогрейку в вагоне потому как опасалась, что в дальнейшем у нас могут отобрать теплую одежду, и мы можем остаться ни с чем.

Офицер и солдаты молча вели нас по городу. Прохожие местные жители пускали молчаливые любопытные взгляды исподлобья. Они были словно из другого мира: шляпы с перьями и кожаными штанами у мужчин, дети в красивых пиджачках и штанишках, женщины в дорогих платьях до колен, подчеркивающие утонченные фигуры, а также с элегантными шляпками и кожаными сумочками в руках.

Но на одной из вырастающих от железнодорожного вокзала улиц нас встретили сердобольные немецкие женщины. Они провожали нас со слезами на глазах, громко плакали навзрыд, что-то выкрикивали, кто-то даже осмелился кинуть в нашу сторону одежду и еду в пакетах. Несколько молодых девчонок подобрали вещи и еще с минуту благодарили сострадательных немок.

От подобного зрелища у меня образовался ком в горле.

Они знали, что нас ожидало. Немки все знали, глубоко жалели и сочувствовали нам. Их было всего около пятнадцати человек, они утирали слезы белоснежными платочками и выкрикивали какие-то слова. Хоть они и не проявляли никакой враждебности по отношению к нам, не презирали и не бросали в нас камни, мне вдруг стало жутко. От страха на голове зашевелились волосы, а из потных ладоней то и дело норовился выскочить чемодан.

Что же нас ожидало, если даже чопорные немецкие женщины вдруг страшно сострадали нам?

Испуганные, голодные, продрогшие от холода и неизвестности, мы даже не подозревали в какой город нас привезли. Я мельком оглядела местность — судя по старинным пятиэтажным постройкам, это был полноценный крупный город. По красоте я бы сравнила его с Ленинградом, где однажды удалось побывать Аньке. Лишь благодаря привезенным ею фотокарточкам я смогла увидеть Ленинград.

На идеальных дорогах не было ни единой соринки, ни одной лишней травинки, которая посмела бы без спроса прорасти на немецкой земле. Под ногами вовсе не было привычной серой городской пыли или остатков ленивого весеннего снега, как в нашей деревне. Вокруг не бегали бездомные животные, надеясь на лишнюю кость или миску парного молока. Создалось неизгладимое впечатление, словно все живое там ходило по часам или по чьей-либо указке. Вокруг все казалось до подозрения идеальным, вылизанным и ненастоящим, словно мы были не в городе вовсе, а на очередной красивой фотокарточке, которую шлют в письмах в качестве открытки.

Нас привели в трехэтажное белокаменное здание с табличкой «Krankenhaus München». Главного офицера с холодными синими глазами поприветствовал седовласый старик в белоснежном халате. Они обменялись парочкой фраз, затем нас разделили на пары и повели в один из корпусов белокаменной больницы в сопровождении солдат с овчарками. Старший офицер проводил нас внимательным и строгим взглядом и сел в машину в сопровождении личного шофера.

Следующие несколько часов нас тщательно осматривали на предмет различных заболеваний, Читать далее...

Глава 1
Д. Свибло, Псковская область


Прежде я никогда не задумывалась о смерти.

Вряд ли кто-то думает о ней всерьез в восемнадцать-то лет. В молодости всегда кажется, что смерть никогда тебя не коснется, заодно обойдя стороной всех твоих близких. А если вскользь и задумываешься о ней, то, как о чем-то далеком, о чем-то, что никогда с тобой не произойдет.

Впервые я столкнулась с ней лицом к лицу 30 сентября 1941.

Эта дата навсегда врезалась мне в память и намертво въелась в кожу, поделив жизнь на «до» и «после». И я уже оставила все тщетные попытки забыть тот роковой день… ведь эти цифры нацарапаны на надгробном кресте моей матери.

На тот момент наша деревня была оккупирована гитлеровскими войсками уже шестьдесят пять суток, ровно тысяча пятьсот шестьдесят часов, и никто не знал, какая из минут могла стать для него последней.

Но мне повезло.

Ровно до того дня я не сталкивалась напрямую с ужасом, который застывал в стеклянных глазах людей в момент осознания собственной смерти. До меня доносились лишь резкие и приглушенные выстрелы, пронзительные крики и бездушная неразборчивая немецкая речь, от звучания которой в жилах стыла кровь.

В тот момент я гадала, кого убили на этот раз. Соседку тетю Глашу, которая любила почесать языком и лезть не в свое дело; добродушного дядю Пашу, подружившегося с самогонным аппаратом, или же беззащитную дворнягу, которая раздражающе скулила все утро. А, быть может, прямо сейчас словила смертельную пулю Людка, с которой мы просидели за одной партой несколько лет?

Я не знала.

Я ничего не знала, кроме всепоглощающего страха, который пронизывал каждую клеточку тела. Он заставлял лезть в кровать и трусливо накрываться пуховым одеялом, сворачиваясь калачиком. Меня жутко знобило, даже когда на улице стояло бабье лето. Страх сковывал все тело, когда за окном стояла мертвая тишина, без единого намека на выстрел. Но когда этот одинокий выстрел все же разрезал оглушающую тишину, мне оставалось уповать лишь на одно — чтобы тот, кто словил эту пулю не оказался моим братом, сестрой или матерью.

Мы не знали зачем они к нам пришли. Мы не знали, что происходит. О начале войны узнали лишь спустя неделю благодаря людям, вернувшимся из Пскова. Они с ужасом в глазах рассказывали об объявлении войны и беженцах, которые прибыли в Псковщину из Прибалтики и Белоруссии.

Оккупировали нашу деревню седьмого июля 1941 года. За все то время, что немцы находились в Свибло, они ни разу с нами не заговорили, не обмолвились ни единым словечком. Для всех нас до последнего оставалось загадкой почему они молчали. Мужчины в серой форме безмолвно выполняли приказы с непроницаемыми лицами. Словно пытались доказать, что они и не люди вовсе. Словно за проявление чувств по отношению к нам их в буквальном смысле наказывали. Они выбрали единственный язык общения — язык силы и угроз. И, стоит признать, все мы прекрасно понимали их без слов.

Мать запретила нам покидать территорию дома после того, как немцы устроили облаву на местных студентов, собравшихся у райцентра, приняв их за партизан. Ребятам было не больше семнадцати. Нет, немцы не убили их, так как не смогли доказать прямую причастность к партизанству, но в тот же час увезли ребят в неизвестном направлении… Больше мы их не видели.

Но, положа руку на сердце, я и не горела желанием стать жертвой. Все, что я хотела на тот момент — прежней невинной свободы. Я отчаянно желала выйти из дома, боясь не нарваться на вражескую пулю и не столкнуться с опасностью, преследовавшей на каждом шагу.

Тот день я помню смутно. Отчасти потому, что все произошло настолько молниеносно, что первое время я не могла свыкнуться с этой мыслью. И отчасти от того, что отчаянно хотела забыть и стереть тот день навсегда из памяти.

Но как бы я не старалась, этого не происходило.

Окна нашего дома выходили на огромное картофельное поле, на выкапывание которого уходил не один день. С раннего утра мамка в компании других работящих женщин отправилась собирать урожай, чтобы хоть как-то прожить зиму, о которой каждый из нас боялся даже думать. Все было, как и прежде, в свободное время: лучи палящего солнца уже с раннего утра припекали, где-то поблизости кукарекали петухи, а наша собака Тишка гневно лаяла на каждого прохожего немца, но лай ее не распространялся дальше железной цепи.

Но в глаза бросалось одно — люди молчали.

Никто уже не слышал радостную женскую речь с поля, вперемешку с народными песнями и неуместными бородатыми анекдотами. Женщины больше не обменивались свежими сплетнями, их звонкий раскатистый смех не ласкал уши прохожих, они не обсуждали у кого помидоры краснее, а яблоки слаще. Каждая боялась вымолвить одно единственное слово, которое могло стоить ей жизни. Именно поэтому в поле стояла непривычная тишина: женщины выбрали единственный верный путь к спасению — безропотно выполнять работу.

Но в тот раз они проиграли. Проиграли, даже не успев понять, что в этой безмолвной войне не было победителей.

— Так и будешь глядеть по Читать далее...

УКРАЛИ ЖЕНУ
У Петра Матвеича украли жену. Еще утром она бегала по комнате, жарила котлеты, мыла посуду, а вечером ее не стало.
Пришел Петр Матвеич с работы, а в почтовом ящике записка: “Если вы к завтрашнему дню не положите на черном ходу под батарею пятьсот рублей, не видать вам больше своей жены никогда в жизни”. А внизу — приписка: “И не вздумайте заявлять в милицию. Не то будет хуже”.
Сначала Петр Матвеич подумал, что это шутка. Где это видано, чтобы среди бела дня в самом центре города у человека жену крали. Добро бы еще автомобиль или холодильник, а то женщину. Да еще не первой молодости.
Но прошел час, другой, а жены все не было. Тут Петра Матвеича охватило сомнение. А что, если это правда? Мало ли жулья на белом свете? И потом, если подумать, им ведь не старуха моя нужна, а деньги. И притом немалые, пятьсот рублей. Вот злодеи! Нет, чтобы у профессора какого украсть или у писателя. Им пятьсот рублей выложить, что раз плюнуть! А я эти деньги, может, всю жизнь копил. Нет, не отдам!
Петр Матвеич встал со стула. “Ну хорошо, не отдам. А если они… того? Что тогда? И, главное, посоветоваться не с кем. Была бы жена, надоумила”.
Петр Матвеич вышел в коридор и постучал соседу. — Михалыч, не спишь?
Он вошел в комнату соседа и в нерешительности сел на стул.
— Понимаешь, какое дело. Беда у меня. Жену мою… украли.
— Че-го?!
— Вот тебе и чего. На вот… читай.
Сосед надел очки и, не торопясь, смакуя каждое слово, прочел вслух записку.
— Да, — сказал он, снимая очки. — Ну и что ты надумал?
— Пока ничего. Может, оно обойдется?
— Вряд ли. У них, у жуликов, разговор короткий. Жизнь или кошелек.
Петр Матвеич глубоко вздохнул:
— И ведь деньги-то какие. Шутка сказать — пятьсот рублей. Баба узнает — съест.
— Да, — подтвердил сосед, — немалые. Почти что цветной телевизор.
— Так, может, не давать?
— Дело хозяйское.
— А если случится чего?
— Вполне возможно. Для них человеческая жизнь — тьфу! Они на нее в карты играют.
Соседи помолчали.
— Конечно, если разобраться, — сказал Петр Матвеич, — она этих денег стоит. И постирать может и сготовить. Да и выглядит еще ничего, не хуже молодой.
— Все они не хуже, — сказал сосед. — Только бить их некому. Я тебе так скажу: баба она и есть баба. Укради кто мою, я б и сотни не дал.
— Сравнил. Я за твою и десятки б не дал.
— Ну вот что, — сказал сосед. — Ты говори, да не заговаривайся. Это еще надо поглядеть, чья лучше.
— А чего глядеть? Ясно, что моя. Воры — они тоже не слепые. Разбираются.
— Ну, если твоя лучше, ты и выкладывай деньги. А я со своей плохой и так проживу. Бесплатно.
Петр Матвеич хлопнул дверью и, не попрощавшись, ушел в свою комнату.
Всю ночь он ворочался. Без жены спать было холодно и неуютно. “Заплачу, — твердо решил он. — Черт с ними, с деньгами. Мы себе еще наживем. А старуха у меня одна. Я ее ни на какую молодую не променяю”.
Угром Петр Матвеич достал из комода сберегательную книжку, пошел в сберкассу и снял пятьсот рублей. Потом, оглядываясь по сторонам, побежал домой, завернул деньги в тряпочку, вышел на черный ход и сунул их за батарею.
Весь день он не мог работать. Он ужасно беспокоился, как бы чужие жулики не узнали, куда он спрятал деньги, и не украли бы эти деньги у его жуликов. Сразу после работы он кинулся на черный ход и запустил руку за батарею. Все в порядке: денег не было.
Немного успокоившись, он поднялся к себе. Прибрал комнату, постелил чистую скатерть, заварил чай и стал ждать жену.
Часов около девяти хлопнула входная дверь. Петр Матвеич, опрокиыдвая стулья, кинулся в коридор.
В дверях стояла незнакомая женщина в высоких лакированных сапогах и пятнистой синтетической шубе, перехваченной кожаным поясом.
— Петя, — сказала женщина, — не узнаешь?
Петр Матвеич захлопал глазами.
— Маша?
— Я, — сказала женщина и заплакала.
— Да погоди ты, не плачь. Все позади. Лучше скажи, чего это ты напялила?
— Шубу… французскую.
— Откуда? Тебе ее что, жулики дали?
— Нет, я сама ее купила. В магазине.
— А деньги? Где ты деньги взяла?
— За батареей.
И тут до Петра Матвеича наконец дошло:
— Это что же получается? Вроде не они… а ты… жулик?
— Я не жулик, — всхлипнула жена. — Я всю жизнь о такой шубе мечтала. Который год в драном пальто хожу. Ну что смотришь? Хоть скажи — нравится?
— Нравится, — сказал Петр Матвеич. — Как на корове седло.
— Петенька, не сердись. Бог с ними, с деньгами. Чего их копить? У нас сыновья есть. Понадобится — пришлют.
— От них дождешься. Какая мать, такие и сыновья.
Чай они пили молча. И только поздно вечером, когда ложились спать, Петр Матвеич спросил:
— Ты хоть скажи, кто тебя надоумил?
— Никто, — сказала жена. — Это я по радио слышала. Как у одного миллионера жену украли.
— Вот дура! Нашла миллионера.
Ночью, лежа рядом с теплой, мирно посапывающей женой, Петр Матвеич вспоминал их долгую, совместно прожитую жизнь. И сколько он ни вспоминал, сколько ни напрягал память, он так и не мог припомнить, чтобы дарил своей старухе цветы, духи или другие красивые вещи. Ничего этого она не видела. А так и Читать далее...

КЛАССНЫЙ РОМАН
«Ваш сын шалит на уроках. Прошу повлиять на него! Классный руководитель (неразборчиво)».
«Ещё раз самым убедительным образом прошу: поговорите с Павлом! Ему грозит неудовлетворительная оценка по поведению за четверть. Классный руководитель (неразборчиво)».
«Нет, ну сколько я могу взывать к вашей совести, родители Павла Самохина? А ещё деловые люди! Жду кого-нибудь из вас завтра в школе к 18.00. Классный руководитель Е.М. Петровская, если забыли».
«Уважаемая Е.М. Петровская! Извините, что сразу не ответил вам – Павел прятал дневник. Сегодня совершенно случайно нашёл его (дневник) в стиральной машине. Беседу провёл, когда нашёл его (Павла) у соседей. Прийти в школу пока не могу, дела. Отец Павла (неразборчиво)».
«Уважаемый отец Павла! Благодарю вас за воспитательные меры, принятые к Павлу. Он больше не шалит на уроках, а только на переменах. Извините, а почему вы искали дневник Павла в стиральной машине? Классный руководитель Елена Марковна».
«Уважаемая Елена Марковна, я рад за Павла. Что касается стиральной машины, то я её использую по назначению. Отец Павла (Игорь Николаевич меня зовут, между прочим)».
«Уважаемый отец Павла Игорь! Насколько я поняла, вы сами занимаетесь стиркой. Но, по нашим данным, у Павла есть мама. Она-то чем у вас занята? Елена Марковна».
«Лена (можно, я пока буду вас так называть?), у вас устарелые данные. Мы с женой полгода уже как расстались. Как вам Павел?».
«Игорёк, я рада за вас! Что вы делаете в это воскресенье? Может быть, встретимся, побеседуем об успехах Павла? Ленусик».
«Леночка, у нас с Павлом в это воскресенье генеральная уборка. Но если вы присоединитесь к нам, то мы возражать не будем. Игорёк».
«А почему бы и нет? Ленусик».
«Игорёк, Ленусик! Вы уж, пожалуйста, проводите эту вашу генеральную уборку сами! Я буду у бабушки. Да, и попрошу больше не грузить мой дневник своей перепиской, мало, что ли, других способов для общения? Ваш Павел Игоревич».
Марат ВАЛЕЕВ.

Это цитата сообщения ovenca Оригинальное сообщение

Выдающийся портретист Сорин Савелий / Sorine Savely (Россия-Франция-США, 1878-1953). Часть 1 - Женский портрет

 

С. Сорин любил красивых женщин и восхищался ими, некрасивым сочувствовал и искренне хотел, чтобы современники и потомки увидели их лучшие черты. Поэтому женщины получались у него особенно изящными, привлекательными, нежными или решительными, сияющими или грустными, достойными сочувствия и любви.

_____________________________________

 

Его знали в Европе и Америке, а он до последнего дня своей жизни за рубежом мечтал об известности в России. Перед смертью завещал отправить на Родину 30 портретов деятелей русского искусства, исполненных им в 20-40-е годы, надеясь, что их примут и полюбят. Вдова художника Анна Степановна Сорина смогла выполнить волю мужа лишь через 20 лет после его кончины, когда рухнул "железный занавес".


Портрет княжны Мэри. Мария Прокофьевна Эристави-Ширвашидзе,
одна из самых красивых женщин XX века (фрагмент), 1920

Ф. Лист - Грезы Любви


Я голоса её не слышал,
И имени её не знал...
...Она была в злофейном крэпе...
...В её глазах грустили степи...
Когда она из церкви вышла
И вздрогнула - я застонал
Но голоса её не слышал,
Но имени её не знал.

Игорь Северянин, 1912


Портрет балерины Тамары Карсавиной, 1915 (картон пастель, карандаш)

Читать далее...

Это цитата сообщения Капельки_души Оригинальное сообщение

Маэстро джаз: Гленн Миллер- "In the Mood..."

 

Доброе утро, мои хорошие! Просыпайтесь и будьте счастливы. Просто так. Потому, что утро. Хорошее настроение. Потому, что впереди новый день.

Читать далее...

Это цитата сообщения Капельки_души Оригинальное сообщение

Музыка прожитых лет...

 

Нам мир бежит навстречу, Мелькают километры. Твердим, ещё не вечер, А раз… и песня спета.

Читать далее...

Это цитата сообщения Mila111111 Оригинальное сообщение

Воспитательница в детском саду помогала одному из детей надеть ботинки.

Воспитательница в детском саду помогала одному из детей надеть ботинки. Он попросил о помощи, и она поняла, почему. Несмотря на все ее усилия, она не могла натянуть на него сапоги.
Когда второй сапог был на ноге, она едва смогла восстановить дыхание.
Она чуть не заплакала, когда маленький мальчик сказал: «Ольга Николаевна, вы надели ботинок не на ту ногу».
Она посмотрела на обувь и, конечно же, он был прав. Снять ботинок было не легче, чем обуть его. Ей удалось сохранять спокойствие, когда она с трудом обувала ему сапог на правую ногу.

Читать далее...

Глава 6
Впервые приснилась мне родная бабка Аглая на третий день моего пребывания в усадьбе семьи Шульц. Женщина она была до жути лютая, властная, но справедливая до мозга костей. Боялись мы ее с Анькой и Ванькой знатно, опасались слово лишнее сказать, да взглянуть не так. Бабушка по непонятным причинам именно меня выделяла среди остальных внуков. Она без конца твердила, что не светит мне в молодости ничего хорошего, не выйдет из меня примерной хозяйки и жены, много страдать я буду, а любви и подавно не суждено мне ощутить, тем более в браке. Будучи шестилетней девочкой, я воспринимала ее слова за чистую монету и ревела на печке белугой днями и ночами. Я искренне не понимала, почему мне уготована такая судьба.

Мамке было вовсе не до меня. Она без выходных пахала в колхозе, а нас оставляла на попечение своей седовласой строгой матушки. Бабушка вторила как мантру, что мы с Анькой и Ванькой и вовсе не должны были родиться, судьба у нас у всех будет тяжелой и многострадальной. Она без конца и края бубнила, что внуки незаконнорожденного сына дворянина и простой няньки не должны появляться на свет, и что мама совершила опрометчивый поступок, когда связалась с нашим отцом. Он был незаконнорожденным сыном дворянина, и после его рождения от няньки его законнорожденного сына — бывшей крепостной девки — дед наш тотчас же признал его, но нарек не своей фамилией. После отец женился на простой деревенской девке и родились мы с Анькой и Васькой.

Померла она, когда мне было около семи лет, но ее хмурый суровый взгляд голубых глаз с опущенными строгими бровями, я не забуду никогда. После смерти своей ни разу она мне не снилась, а как только попала я в Германию к немецким помещикам, являться во снах ко мне стала довольно часто. И каждый сон с ее участием доводил меня до слез. Бабушка обвиняла меня во всех смертных грехах, кричала, что я предатель, родину свою продала за буханку хлеба и теплое местечко. Что я виновна в смерти мамки и намеренно бросила Аньку одну погибать в той чертовой прачечной.

После третьего или четвертого по счету сна с ее участием, я начала подозревать, что возможно в сны мои врывается моя собственная совесть под видом бабки Аглаи. Но я ничего не могла с этим поделать. Бабушка навещала меня раз или два в неделю, и дошло уже до того, что я и вовсе боялась засыпать.

* * *
Прошло уже более девяти месяцев, как я находилась в семье Шульц, работая негласной нянькой. За то время более-менее сносно подучила немецкий язык на бытовом уровне, понимала большинство слов и начинала увереннее отвечать не только Артуру, но иногда даже профессору Шмидту. Я потихоньку гордилась собой, ведь больше не являлась белой вороной среди девчонок, которая ни черта не понимает и недоуменно оглядывается по сторонам, в надежде на перевод.

На дворе стоял удивительно теплый декабрь 1942. Война, казалось, длилась бесконечно долго, и жили мы в полной неизвестности. Не знали, что происходило на Восточном фронте, не подозревали, как туго жили наши соотечественники, не знали когда вернемся домой, и вернемся ли вообще…

Позади был самый разгар сбора и продажи урожая, а также изнуряющая жара, от которой мы не знали куда деться. Ферма Розенхоф с переизбытком вырастила картофель, сахарную свёклу и пшеницу. Картофеля было настолько много, что мы ели его дважды в день: в качестве пюре, в запеченном виде, жареный, с лихвой добавляли его в супы, а также ели сытные пирожки, вдоволь им напичканные. Под конец лета я не только есть его не могла, но и видеть, хоть и понимала, что поступаю кощунственно, ведь в это время в Союзе голодали тысячи людей.

Все те месяцы в груди таился тяжкий груз — я не могла простить себе, что находилась в Германии и работала в тылу врага. Я работала на Третий рейх и отказаться от той работы означало буквально попрощаться с жизнью. А умирать в двадцать лет было страшно, очень страшно. Тем более, когда у хозяйки имелись близкие связи в лице оберштурмбаннфюрера — офицера полиции Алекса Мюллера, который осуществлял контроль за советскими пленными в рамках Мюнхена. Не без помощи Аси мы узнали, чем же все-таки была обусловлена связь фрау Шульц и Мюллера. За те месяцы она очень сдружилась с Амалией, они нашли много общего, и зачастую благодаря Аське мы и узнавали подробности жизни немецких помещиков и страны в целом. Амалия в более близкой беседе поделилась, что ее старший брат Áльберт Шульц и Алекс Мюллер до войны слыли хорошими друзьями, во многом благодаря тесному общению их семей. Перед тем, как Альберт ушел на фронт, Мюллер пообещал другу, что будет присматривать за фрау Шульц и ее детьми, помогая любым словом и делом, буквально заменив Альберта.

Узнав подробности о грозном офицере Мюллере, девчонки словно стали замечать, что и взгляд-то у него стал мягче, и чувств в его словах стало побольше и вообще… хороший он человек. Но я была непреклонна и не поддавалась под их сладкие речи. Мюллер продолжал быть тем, кто способствовал убийству наших граждан, и это подтверждали его погоны, офицерский чин и Читать далее...

Это цитата сообщения К-Валентина Оригинальное сообщение

Мадам, наверное, вы из другого века? Креативные фото в коричневых тонах Ирины Ластачевой.

Мадам ,наверное, вы из другого века? По-детски, чуточку, наивны и добры, Не видел в жизни я честнее Человека, А мысли глубиной и мудростью полны, Бесценный талисман бесспорного успеха, Узнавший вас,смог веру обрести, Как яркая звезда и необычная планета, К чему притронетесь,там зацветут цветы. Мадам ,я чувствую,вы из другого века! В вас столько жизни, нежности,любви, Вы муза нравственных и молодых поэтов, И не смотря на это,вовсе, не горды! Большой маяк,где шторм и нет просвета, Там,где следы несчастья так близки, Как свежий ветерок,янтарного, рассвета, К душе моей вы путь и ключ судьбы, нашли, Не знаю почему, не нахожу, ответа, Откуда вы Мадам и из какой страны? Вас встретить на пути - хорошая примета, С каких планет вы к нам сюда пришли?

Читать далее...

Это цитата сообщения Одинокий_рейнджер Оригинальное сообщение

БЛОНДИНКА. РЕАЛЬНЫЙ СЛУЧАЙ ИЗ ЖИЗНИ СВЯЩЕННИКА

Отец Виталий отчаянно сигналил вот уже минут 10. Ему нужно было срочно уезжать на собрание благочиния, а какой-то громадный черный джип надежно «запер» его машину на парковке около дома.

«Ну что за люди?! – мысленно возмущался отец Виталий – Придут, машину бросят, где попало, о людях совсем не думают! Ну что за безчинство?!» 

В мыслях он рисовал себе сугубо мужской разговор с владельцем джипа, которого представлял себе как такого же огромного обритого дядьку в черной кожаной куртке. «Ну, выйдет сейчас! Ну, я ему скажу!..» – кипел отец Виталий. Тут наконец-то одна дверь звякнула пружиной и начала открываться. Отец Виталий вышел из машины, намереваясь высказать оппоненту все, что о нем думает. Дверь открылась и на крыльцо вышла … блондинка. Типичная представительница гламурного племени в обтягивающих черных джинсиках, в красной укороченной курточке с меховым воротником и меховыми же манжетами, деловито цокающая сапожками на шпильке. 

Ну чё ты орешь, мужик? – с интонацией Верки Сердючки спросила она, покручивая на пальчике увесистый брелок. Накрашенные и явно наращенные ресничищи взметнулись вверх, как два павлиньих хвоста над... глазками. 

 Ну, ты чё, подождать не можешь? Видишь, люди заняты! 

Читать далее...

Это цитата сообщения ЕВПАТИЙ Оригинальное сообщение

Простой способ вдеть нитку в иголку восхитил весь мир

Это цитата сообщения Nice_Ludmila Оригинальное сообщение

Кодекс Женщины

. Настоящая Женщина знает, что она является Такой, и ей не нужны никакие и ничьи доказательства. Она просто Есть.

Deborah Kerr

Читать далее...

Это цитата сообщения Nice_Ludmila Оригинальное сообщение

Художник Isabella Karolewicz (Австралия)

Говорят, что любовь - перелётная птица,
Погостит по весне, ну а с осенью - к югу,
Оставляя сердца, чтоб потом возвратиться
Тенью крыльев, что люди дарили друг другу...

Читать далее...