Это цитата сообщения Лариса_Воронина Оригинальное сообщение

Галина Воленберг. Жизнь, научи меня...

Жизнь, научи меня терпеть любые муки... И не кричать слезами мне...в часы разлуки... Не потеряться в небесах, где стонет ветер... Жизнь, научи меня сильнее стать...на этом свете... Ты научи...мой крест нести и не согнуться... Отчаяньем, коль придёт беда...не захлебнуться... Ты научи меня страдать...почти без боли... По белу свету не искать...завидной доли... Ты научи, ты подскажи...прилежной буду... Твои уроки...целой жизни...не забуду... Ты...Божий дар...ты дар Любви...и на планете Нет ничего прекраснее на свете... © Copyright: Галина Воленберг Свидетельство о публикации №113102300132 Художник - Алейникова Елена.

От полудня до полуночи
Ежедневно в восемь часов он выходил из дома, смотрел, какая погода, проходил по лабиринту пересекающихся улиц и попадал на длинную серую улицу, в конце которой громыхала фабрика, за ней находилась его контора.

На одном из перекрестков располагался ночной ресторан. И часто, особенно зимой, случалось, что оттуда выходили припозднившиеся посетители. Иногда шубка из норки или каракульчи даже касалась его крылатки, он вдыхал аромат чувственных духов, замечал опаловые ногти ухоженной ручки. Тогда в его настроенную на дебет и кредит душу закрадывалось робкое желание, которое все больше и больше усиливалось, доходя до страстной потребности; поздний инстинкт заявлял о себе — несколько пружинящих шагов оживляли смирение поношенных брюк, — и под уже слегка обтрепанным котелком проносилось радужное мерцание, обволакивая, словно туман, привычный распорядок: десять страниц бухгалтерских счетов, завтрак, сверка копий, подсчеты, конец рабочего дня; оно окутывало, манило, манило, пока наконец понятия: мир, большая жизнь, приключения, наслаждение — не стали ассоциироваться с таинственным проемом двери ночного ресторана и не начали с каждым днем все больше возбуждать и соблазнять его.

Так и получилось, что на следующий день, после того как он временно заступил в должность кассира, в утренней полутьме он увидел очень тонкую щиколотку, показавшуюся из-под котикового манто в тот момент, когда женщина скользнула в автомобиль; в нем родилось то странное чувство равнозначности двух понятий: порядок-долг и приключение-грех, какое бывает только раз в жизни и длится всего минуту; под его влиянием любая мелочь может внезапно стать весомой и решающей.

Часом позже он присвоил крупную сумму, поехал в ближайший большой город и снял номер в самом фешенебельном отеле. Он был спокоен и не думал о преступлении и преследовании. Когда он вошел с только что купленными вещами в свой номер и принял ванну, то удивился отсутствию ожидаемого энтузиазма. Почти равнодушно он подумал: «У меня пять миллионов, я мог бы каждый день жить в таких отелях». Он пошел в кабаре. Когда он пил вино и думал о том, что теперь может купить все, о чем так часто мечтал, у него в голове пронеслась мысль: «Я мог бы долгое время каждый день пить это вино, потому что у меня пять миллионов». Он заметил, что жизнь, приключения, большой мир, — все, что раньше он представлял себе таким сверкающим и манящим, существует по законам его прежней жизни. Светились перламутровые плечи; кокотки демонстрировали свои сияющие тела. Обведенные черными кругами глаза морфинисток обещали извращенные и сильные наслаждения; по-детски краснел коралловый рот на лице пажа. На руках персикового цвета поблескивали камни. Он смотрел на все это и думал: «Я могу получить любую из этих женщин, потому что у меня есть пять миллионов». Но напрасно ждал он того волнения в крови, которое так часто испытывал раньше перед входом в ночной ресторан, когда из-под одежды высовывалась женская ножка. Ведь теперь он знал, что может иметь все. Пять миллионов. Он мог быть здесь сегодня, завтра и послезавтра, так часто, как ему этого захочется… И всегда было бы одно и то же… Тут он неожиданно осознал, что жизнь наверху так же скучна, как и внизу; что он просто вошел в другую комнату. Что цель — фата-моргана. Что отсюда он может пойти в еще одну комнату. И так далее. Но никогда не попадет в единственно нужную комнату. Он вдруг осознал, что мечта — самое прекрасное в жизни. Его почти пронзило подозрение о большой трагичности происходящего и об очаровании конечных истин; скрытая сущность жизни стала яснее, на него снизошло прозрение. Действительность сделалась призрачной, поблекла, растаяла. Туман, дымка, мимолетность. Почти радостно выкристаллизовалось решение.

Так и случилось: на следующее утро его выловили из реки, его лицо еще сохраняло едва заметное выражение сарказма, превосходства и меланхоличной иронии, которое обычно бывает на посмертных масках великих людей. Похищенную сумму вернули обрадованному шефу почти полностью.ЭРИХ МАРИЯ РЕМАРК

Это цитата сообщения Лариса_Воронина Оригинальное сообщение

Татьяна Мирошникова. Между "можно" и "нельзя".....

Доверие, как бумага, раз помнешь - идеальным оно уже не будет никогда, как не ровняй... Между "можно" и "нельзя" слишком зыбкие границы... Балансируя, скользя, мы рискуем оступиться И, неверный сделав шаг, спутать минусы и плюсы, Поменяв местами знак у запрета и искуса. Так бывает: не поймёшь - что лечебно? Что отравно? Иль спасительная ложь? Иль губительная правда? Всем когда-то довелось тех границ встречать условность - И живительную злость, и убийственную кротость. И любовь порой плоха (если выглядит недугом), И демьянова уха, и медвежия услуга. Нам приходится подчас между этих категорий С риском действовать "на глаз", если разум с сердцем спорит. Слушать тонкое чутьё и сигналы интуиций. Если кто-то подло бьёт - грех пред подлостью смириться. Верить людям - долг святой. Но бывает (вот ведь чудо!)- Ближе всех тебе - чужой, а свояк в душе - иуда. И в доверии друзьям - так же просто ошибиться. ...Между "можно" и "нельзя" - слишком призрачны границы... © Copyright: Татьяна Мирошникова, Свидетельство о публикации №108112505019 https://stihi.ru/2008/11/25/5019 Художник Alfredo-Palermo-De-Gregorio

Пoздно вечepом paздался звонок по тeлефону. Я пoдняла трубку и уcлышала голос дочepи.
- Мама, это я Кира. У меня бeда! Мeня выгнал мyж. Завтра утром я приеду к вам с папой и буду жить дoма.
- Пocлушай, Кира, у тебя бoльше нет родителей и больше нет родного домa.
- Что? – перебила меня дочь, - Что ты сказала?
Как это так, нет дома.Я же ваша единственная дочь. Я имею право на эту квартиру! – истерично орала в трубку Кира.
- А вот так, - спокойно ответила я, -Нет у тебя квартиры. Мы подарили квартиру Лизе, теперь она тут хозяйка, а мы тебя с папой знать не хотим. Ты нам не дочь.
Больше сюда не звони! Ты потеряла все! – эффектно закончила я наш диалог. После того, что Кира совершила, я имела полное право все это сказать дочери.
Стоя у окна я вдруг подумала о том, что наша история тоже началась с телефонного звонка.
Этот злосчастный звонок раздался рано утром. Я подскочила с постели и понеслась к стационарному телефону.
- Я слушаю!
На той стороне провода прозвучал приглушенный всхлип.
- Ало, ало, я вас слушаю. Кто это?
- Маша это я Нюра.
- Нюрка, ты чего пугаешь меня. Ты видела, который час?
- Да, видела. Маша сегодня я ложусь в больницу у меня будет операция и мне страшно за дочь. Я очень прошу вас, тебя и Колю, не бросайте Лизу, она еще очень маленькая. Не сдавайте ее в детский дом.
Моя сестра Анна вceгда была человеком эксцентричным, с богатым воображением и нecтандартными поступками. Но сегодня это перешло все пределы.
Я беспокойно кpyтила трубку телефона, понимая, что произошло нечто серьезное, чего я eще не могу осознать. Мне стало страшно.
-Нюра почему не coобщила раньше, почему сейчас? Что с тобой? Куда тебя кладут?
Аня болела несколько лет, но не предавала этому большого значения. Последний месяц боли усилились, она очень похудела и осунулась. Диагноз был неутешительным.
Срочно требовалась операция. Женщина не могла никак решиться сказать об этом сестре.
Та и так ее постоянно выручала, снабжала деньгами и была ей вместо матери. А тут она опять вешает ей на шею свои проблемы и малолетнюю дочь.
- Маша, исход операции не гарантируют, пожалуйста, не бросайте Лизу.
Мы через час уже были в больнице, операция еще не началась, но увидеть Аню мы уже не могли. В коридоре сидела, съежившись в комочек маленькая Лиза. Я подошла и обняла ее.
- Маме будут делать больно? – со слезами на глазах спросила девочка.
- Нет, мама ничего не почувствует, она будет спать.
Через четыре часа, вышел врач и сообщил что моя младшая сестра умерла.
Мы забрали Лизу и приехали домой. Я вошла в комнату дочери и предупредила, что у Лизы умерла мама и девочка будет жить с ней в одной комнате. Кира зло посмотрела на меня и промолчала.
Через десять дней она вышвырнула вещи Лизы из своей комнаты и запретила ей туда приходить.
Разговор с дочерью был тяжелый, она настаивала на своем, и заявила, что каждый раз будет выкидывать Лизины вещи, если ту поселят у нее.
Чтобы не устраивать войну, мы отдали племяннице свою комнату, а сами перешли жить в зал.
Лиза была сиротой. От Анны мы так и не добились, кто отец девочки. Теперь ее судьба зависела только от нас. Поэтому мы никогда не делали различия между Кирой и Лизой. Они обе были для нас дочерьми.
Прошло время. Кира закончила институт и вышла замуж. Муж ее был человеком состоятельным и старше Киры. Ни то, ни другое ее не смущало. Она быстро собрала вещи и переехала жить к Виталию.
Через месяц сообщила о свадьбе.
- Мама, только я очень прошу, чтобы эта ваша любимица подлиза на свадьбу не приезжала. Видеть ее не хочу.
- Кира, так нельзя, Лиза в любом случае твоя сестра и не пригласить ее, значит обидеть нас.
- Ее на моей свадьбе не будет! – категорично заявила Кира.
- В таком случае мы с папой тоже не приедем.
- Вот и отлично! Договорились.
Я расплакалась, но потом собралась с мыслями и сообщила о своем решении поехать в Крым в какой-нибудь дом отдыха.
- А как же свадьба Киры? – удивленно спросил муж.
- Никак, нас туда не позвали.
- Лиза помоги мне найти дом отдыха.
- Мы едем отдыхать? – спросила Лиза.
- Да, девочка моя, мы можем себе это позволить.
- Ура! – радостно кричала племянница, кружась по комнате.
Мы остались втроем. Лиза заканчивала школу и должна была поступать в институт. Сдeлала это блистательно и стала студенткой Архитектурного институтa. Ее мать Анна была прекрасной художницей и довольно известной в свoих кругах. Лиза пошла по ее стопам.
- Или по стопам своего отцa. – говорил мой муж Николай, подозревая одну известную в городе личнocть в том, что он и есть отец Лизы.
Я на это не обращала внимания. Лиза была наша дочь.
Через год мы отмечали совершeннолетие Лизы и именно в этот день моему мужу стало плохо. Он cильно побледнел и потерял сознание. Вызвали скорую помощь и Никoлая увезли в больницу.
Врач сообщил нам, что положение тяжелое. Мой муж был болен и только одно лекарство в состоянии ему помочь. Врачи могут заказать это лекарство и его доставят в течении трех дней. Вот только проблема в Читать далее...

Коль, не видел, Соня пришла?
— Я думал, уволили ее уже. Говорили же, что очистят от этих… ну это… органы все. Ну после врачей-то.
— Да нет, про нее не слышал пока. Вообще, жалко, если попрут. Они с матерью вдвоем, а работает вообще одна Сонька. Хорошая девка. И красивая такая! Прям не скажешь, что евреечка.
— Да ладно, сразу видно, ты что! Но девка неплохая, все улыбается. А может, и притворяется. Они же хитрожопые такие. И все с вывертом, не как у людей. И не волнуйся, не пропадут. У них всегда деньги прижоплены. Ты о себе лучше беспокойся! А что ты ее ищешь-то? Соскучился?
— Да ладно тебе! Степаныч велел к нему прислать. Небось как раз увольнять и будет.
Соня вошла в кабинет прокурора района, улыбаясь и не ожидая ничего плохого, как любая ее жизнерадостная восемнадцатилетняя ровесница. К тому же она знала, что Василий Степаныч к ней точно хорошо относится, всегда конфетку на стол кладет или яблоко, а иногда даже шутя за косу дергает. Называет «лучшая коса Московской прокуратуры». И на занятия в институт всегда отпускает, хотя часто сам по вечерам задерживается. А в праздник Советской Армии, когда Соня весь вечер играла на пианино и пела, даже сам под ее аккомпанемент исполнил «Ничь яка мисячна» и поцеловал Соню в лоб. Ну, он, правда, выпивший был.
— Садись. Как дела твои? Справляешься? А в институте? Курс у тебя какой, все забываю? Не обижают наши-то? А то фронтовики — народ простой!
Соня поняла, что это запев, что можно и не отвечать. Он позвал ее за чем-то другим, только пока не ясно зачем.
— Я что тебя позвал-то… Я, ты знаешь, крутить не люблю! Ты — девушка грамотная, ситуация в стране тебе известна. И то, какую неблаговидную роль в ней играют твои эти… ну как сказать… такие же, как вы, ты, то есть… Ну, евреи, короче, ты уж извини. Но из песни слов не выкинешь! Я сам не ожидал, даже дружил в школе с некоторыми. Но не об этом речь. В общем, нехорошо, можно сказать, не по-людски, даже по-вражески, как теперь выясняется, повели себя очень даже многие граждане еврейской национальности, хотя мы их заслонили собой от фашистской гадины. А они, вы, то есть, все на заграницу заглядывались. Я уж не говорю об этих выродках, что под маской врачей травили и фактически убивали лучших наших товарищей. Ну этим мы по следственной линии занимаемся, а я сейчас о тебе. К тебе конкретно претензий нет, работаешь хорошо, грамотная, учишься, опять же, и на рояле тоже… Но должна понимать. Именно из доброго к тебе отношения я с тобой так говорю. Судьба ваших всех практически ясна. Это уже детали, где вам жить определят — в Забайкалье там, или еще где на Севере, или в Азии, но вопрос о высылке почти решен. И я обращаюсь к тебе как к комсомолке и, несмотря ни на что, хорошему человеку. Ты ведь встречаешься с парнем, Валентин, кажется. Хороший русский парень. Фронтовик. Всю войну — без единой царапины и живой вернулся, матери на радость. Так неужели у тебя хватит совести жизнь ему изгадить?! Разве заслужил он это?! Если ты, как мы всегда считали, достойный человек, ты должна его от себя отодвинуть! Не по-людски это — его за собой в яму тянуть. Подумай об этом. Увольнять тебя мы не будем, работай, все равно это ненадолго. А парня отпусти. Ну иди. К тебе лично, как уже сказано, претензий нет. Любе скажи, чтоб чаю мне принесла.
Соня вышла из приемной, не помнила, как дождалась окончания рабочего дня и поспешила домой. За весь день она больше не проронила ни слова, только внутри что-то дрожало мелко-мелко и руки были такие ледяные, словно не июль, а февраль. И печатать не могла совсем. Ну, неважно. Теперь вообще все уже неважно.
Когда она ехала в метро, вдруг поймала на себе несколько удивленных взглядов. Было безразлично, но автоматически она провела рукой по волосам, потом по лицу. Ладонь была мокрая. А когда она опустила глаза, то увидела, что от слез расплывается темное пятно на выцветшем старом платье. Как неловко! Нельзя реветь при людях. Стыдно, все смотрят. А может, они смотрят, потому что гадают, не преступница ли она? Не преступники ли ее мама, тетка, двоюродные братья и баба Гута? Ведь точно известно, что не преступники, только про маминых и папиных родных, которых немцы расстреляли. А остальные под сомнением. Как она.
На платформе ее ждал Валька, издалека улыбаясь во все лицо. Надо сказать, чтобы он уходил. Василий Степаныч прав, нельзя портить жизнь человеку, который тебя так любит. Только как ему сказать? Может, он не знает про все это. Или не понимает, какая опасность ему грозит. Когда Валька увидел Сонино лицо, он ужаснулся. Что случилось?! Мама?! Ей не удалось ничего придумать, она вообще не умела врать. Она вытащила его в тамбур электрички и, не вытирая слез, пересказала весь сегодняшний разговор. И замолчала. И ей казалось, что колеса вагона так грохочут на стыках, что страшный железный звук колотит ей по голове, вбивая ее в пол.
Но потом она услышала другой звук. Валька смеялся! Как же он смеялся! Его хохот заглушил и стук колес, и паровозные гудки, и голос в репродукторе, и болтовню пассажиров.
— Читать далее...

Это цитата сообщения Опять_ИрИшА Оригинальное сообщение

Идущий мимо... Зинаида Гиппиус



У каждого, кто встретится случайно
Хотя бы раз — и сгинет навсегда,
Своя история, своя живая тайна,
Свои счастливые и скорбные года.

Какой бы ни был он, прошедший мимо,
Его наверно любит кто-нибудь…
И он не брошен: с высоты, незримо,
За ним следят, пока не кончен путь.

Как Бог, хотел бы знать я всё о каждом,
Чужое сердце видеть, как своё,
Водой бессмертья утолить их жажду —
И возвращать иных в небытие...

Зинаида Гиппиус, 1924 г.

Это цитата сообщения Tatjanuschka Оригинальное сообщение

Говорят, в мире есть особенный человек

Говорят, в мире есть особенный человек. Он тот, кто садится рядом в маршрутке, когда твоя жизнь умудряется рухнуть за раз, когда личный крест становится слишком тяжелым, чтобы нести его на спине. Когда твои руки трясутся – и голос, наверное, трясся бы, если бы камень в груди не мешал говорить. Когда все мутнеет, становится вовсе не важным; когда связи, как ниточки, рвутся, а смысл – вроде бы, найденный – кажется глупой выдумкой, оправданием собственной бесполезности. Именно в этот момент особенный человек занимает сидение рядом с тобой. Молча посматривает на тебя, а потом произносит что-то простое, но до боли, до благодарного смеха необходимое. То, что дает тебе силы пройти еще несколько дней.

Благодарю за рамочку Валюшу ПП

Tatjanuschka

Это цитата сообщения ГЕАНИР Оригинальное сообщение

Собор Лас-Лахас - невероятный по красоте памятник неоготической архитектуры

Недалеко от города Ипиалес (Колумбия) в ущелье находится удивительный по своей красоте собор Лас-Лахас. Он построен на мосту, а его алтарь примыкает прямо к скале. Удивительная ажурная неоготическая архитектура привлекает тысячи туристов, а святыня, скрытая внутри, является местом паломничества вот уже более 250 лет.

Это цитата сообщения Ира_Ивановна Оригинальное сообщение

Ничего не бывает, мой друг, навсегда...

Тает свет. На реке застывает вода И стремительно день убывает. Ничего не бывает, мой друг, навсегда. Ничего, ничего не бывает. Ни цветущих полей, ни весенней травы. Даже звёзды когда-то угаснут. Ничего не бывает навеки, увы, Пусть мы в корне с таким не согласны. Навсегда не бывает в камине огня. Отпусков, проведённых на море. Навсегда не бывает тебя и меня, Как и счастья, и боли, и горя. И обиды, и дрязги, и чувство вины - Всё пройдёт (или время излечит). Навсегда не бывает проклятой войны, Но и мир, к сожаленью, не вечен. И дела – лишь дела. И слова – лишь слова. Годы в пыль их сотрут и разрушат. Что же вечно? Возможно лишь память жива. И законы Вселенной. И души. Потому каждый миг, до последнего дня, Мы должны говорить себе это: Что я в душу вложил – тем и вспомнят меня, С тем лететь ей во тьму или к свету. © Copyright: Юлия Вихарева, 2023 Свидетельство о публикации №123110206603

Это цитата сообщения Seniorin Оригинальное сообщение

Цитаты...

 

 

 

"Тот, кто экономит на школах, будет строить тюрьмы."

Отто фон Бисмарк

 

Читать далее...

ЗВЕРИ | Стихотворение Владимира Шкляра. Читает Эммануил Виторган
24K views · 3 days ago...more

https://m.youtube.com/watch?v=jO6gfH8A27Y&pp=ygVY0...0JjQoNCQICDQqNCa0JvQr9Cg0JAgIN

История любви Аннеты
Аннета Штоль выросла в маленьком университетском городе в Средней Германии. Это была свежая, юная и смешливая девушка со светлым оттенком лица. Школу она посещала без особого рвения и питала слабость к сластям и кинофильмам. Ее другом детства был Герхард Егер, худой и долговязый мальчик, года на три постарше ее, большой любитель книг и серьезных разговоров.

Они были соседями, и их родители дружили. Так и получилось, что оба выросли вместе, как брат и сестра. Ее приключения были и его приключениями: заброшенные сады, извилистые улочки, воскресные дни с колокольным звоном, летние луга, сумерки, звезды, душистый воздух и напряженное, неизведанное очарование юных лет — все это было у них общим.

Позже их жизнь пошла по-другому. Девушка, не по годам взрослая и хорошенькая, обрела холодное самообладание шестнадцатилетней кокетки. Из открытого и такого знакомого сада детского товарищества она вдруг попала в область неясных и захватывающих тайн. Молодой Герхард Егер, еще недавно бывший ее старшим другом и защитником ее детства, теперь стал казаться ей беспомощным, намного более молодым, чем она сама, и даже почти смешным в своей нерешительной задумчивости. Ей нравилось только то, что шло гладко и без препятствий, и было нетрудно предсказать ее дальнейшее бытие. Оно представлялось вполне определенным, мирным и совершенно обыденным, с респектабельным супругом и здоровыми детьми.

Когда Герхард сдал университетские экзамены за первый семестр, они уже стали чужими друг другу.

Потом началась война. Весь городок заразился всеобщим лихорадочным возбуждением. С каждым днем все большее число абитуриентов заменяло пестрые студенческие фуражки на серые полковые шапки добровольцев, и на их мальчишеских лицах уже появилось выражение какой-то отрешенности, они выглядели серьезнее, старше, но и прекраснее в своей юношеской готовности принести себя в жертву. И все же они были еще слишком близки к школьным партам, к гребному клубу и вечерним эскападам — слишком близки к мирным временам, чтобы сколько-нибудь отчетливо понимать, что все это значит и куда они идут.

Герхард Егер оказался в числе первых добровольцев. Спокойного, неуверенного в себе, задумчивого юношу словно подменили. Казалось, он пылает каким-то внутренним огнем, правда, еще весьма далеким от необузданной восторженности университетских профессоров, охваченных военным угаром. Он и его товарищи видели в войне нечто большее, чем просто борьбу и самозащиту; для них она была великим прорывом в будущее, призванным смести устаревшие идеалы самодовольного и упорядоченного бытия, омолодить состарившуюся жизнь общества.

Воскресным днем они все вместе отправились на фронт. На вокзале собралось множество плачущих, взволнованных и ликующих друзей и родственников. Сюда пришел почти весь город. Везде были цветы, ветки со свежей зеленью торчали из стволов винтовок, играл военный оркестр, повсюду раздавались крики и призывы. Едва поезд тронулся, как Герхард Егер вдруг увидел на перроне Аннету, она шла рядом с окном его купе и махала рукой кому-то в другом вагоне. Он схватил ее за руку.

— Аннета…

Она рассмеялась и бросила ему остаток своих цветов.

— Привези мне что-нибудь приятное из Парижа!

Он кивнул, но уже ничего не мог ответить — поезд убыстрял ход, и над вокзалом стоял гул песен и звонкий грохот духового оркестра. Белое, трепыхавшееся на ветру летнее платье девушки было последним воспоминанием, которое он увез с собой.

В первые месяцы Аннета мало что слышала про Герхарда. Потом постепенно и все чаще от него стали приходить письма и открытки полевой почты. Ее это удивляло, она не могла понять, чего это он вдруг так часто пишет ей. Еще меньше она понимала, почему эти письма — и с каждым месяцем все более явственно — посвящены воспоминаниям об их совместном детстве. Она ожидала ярких описаний смелых атак и каждый раз бывала разочарована, читая лишь про то, что ей было хорошо известно и скучно.

В дни сражения во Фландрии бригада Герхарда понесла страшные потери. Через несколько дней его родителям пришло короткое извещение, что из двухсот только он и двадцать семь других пока еще не ранены. Аннета, в свою очередь, получила длинное письмо, в котором Герхард почти страстно пытался воскресить в ее памяти какое-то майское утро и вишню в цвету за обходной галереей собора. Аннета показала письмо Герхарда его отцу. Читая, тот в недоумении качал головой. Им владели более высокие идеалы, и он был бы счастлив, если бы его сын выказал хоть немного геройского духа. Пожав плечами, Аннета отложила это написанное убористым почерком письмо в сторону — она ничего не помнила про это майское утро.

Тем больше было изумление обоих, когда вскоре после этого они узнали, что в ходе фландрской битвы Герхард проявил такую отвагу, что прямо на поле боя был награжден и повышен в чине.

Вскоре он приехал на побывку домой: крепкий, стройный и загорелый, совсем не такой, каким Аннета могла представить его себе по письмам. В противоположность своему Читать далее...

Прости меня, Господи… Боже, я всё понимаю.
Я вижу, как ненависть веру в сердцах задувает.
Как люди о мире вопящие – мира не ищут,
А мира желающий сердцем – становится лишним.

Толпа на толпу! И оправдывать каждый умеет
Убийства людей, что наука Твоя не приемлет.
Меж правым и левым зловонием не выбираю…
Там нет ни дороги к Тебе, ни покоя, ни рая.

Прости меня, Господи. Просто бессонница мучит.
Молитвы читаю. Над городом царствуют тучи.
И воют тревоги, и ищут возмездия люди.
Но ненависть множа – ни мира, ни счастья не будет!

В заложниках дети у взрослых больных беспощадных.
Иуды отметят «победу» в костюмах нарядных
На горе чужих матерей и загубленных хлопцев.
Вновь волка во власть изберут уцелевшие овцы…

Прости меня, Господи. Мне остаётся молиться,
Чтоб светом любви засияли поблекшие лица…
Ведь губят людей не враги, а их собственный дьявол,
Что в сердце вливает из злобы и мести отраву.

Свирепствует стадо, увидев такое же стадо.
Страданья друг друга – их корм, их больная отрада…
Здесь так не хватает любви и прощения тоже.
Прости же нас, Господи, и, сохрани, если можешь…


© Copyright: Ирина Самарина-Лабиринт, 2023

Странная судьба Йоганна Бартока
Когда началась война, Иоганн Барток, жестянщик и слесарь-водопроводчик, был уже пять месяцев женат. Его сразу призвали и отправили в какой-то австрийский гарнизон на границе. В день накануне отъезда он привел свои дела в порядок и передал принадлежавшую ему маленькую мастерскую жене и своему подмастерью. Ему даже удалось получить еще два заказа. Всем этим пришлось заниматься до четырех или пяти часов пополудни; но зато он был доволен, зная, что по крайней мере до Рождества все будет в порядке. Перед вечером он надел свой лучший костюм и вместе с женой отправился к фотографу. До сих пор они все никак не могли набраться духу и пойти сфотографироваться. Оба тяжело трудились, чтобы как-то свести концы с концами, и подобные расходы считали безрассудной тратой денег. Но теперь они посмотрели на это по-другому. На следующее утро фотограф принес снимки прямо на вокзал. Они оказались чуть побольше, чем этого ожидал Барток. Он попробовал вырезать оба лица так, чтобы они уместились в крышке его карманных часов, но это не удалось; тогда он достал перочинный нож, отрезал свое изображение, а себе оставил только изображение жены. Оно подошло в самый раз.

Вскоре полк Бартока перебросили на фронт. Зимой 1914 года они пошли в наступление и ввязались в ожесточенный ночной бой, в ходе которого противник обходным фланговым маневром окружил три роты. Они оборонялись весь день, а когда боеприпасы кончились, им пришлось сдаться. Барток был в одной из этих рот. Несколько месяцев пленные провели в сборном лагере. Занятый своими мыслями, Барток с утра до вечера торчал в избе. Очень ему хотелось знать, как там жена, сумела ли обеспечить себя новыми заказами, чтобы прокормиться. Но в лагерь не приходило никаких писем, и Бартоку не оставалось ничего другого, как самому посылать домой письма с различными советами и адресами людей, которым вдруг да понадобится новая железная решетка или, например, ватерклозет. В начале апреля был сформирован и доставлен на побережье отряд в 1800 человек. В их числе был Барток и его товарищи. Их погрузили на пароход, и тут разнесся слух, будто их отправляют в какой-то лагерь в Восточной Азии.

В первые дни они почти все страдали от морской болезни. А потом — кто как мог — расположились в душном темном трюме и курили, пока еще оставались сигареты. По очереди Они подходили к маленьким иллюминаторам и недолго смотрели на море. Вода была голубая и прозрачная, и порой им удавалось углядеть белые крылья или силуэт большой рыбины.

Шли дни, и охрана постепенно утратила бдительность. Пленные заметили это и замыслили напасть на экипаж и взять власть на корабле в свои руки. Нескольким из них удалось разведать, где хранится оружие, другие тайно раздобыли нагели, канаты и ножи.

И вот вскоре, ночью, когда сильно штормило, все и началось. Три высоченных унтер-офицера возглавили отряд, в который входил и Барток. Как бы слоняясь без дела, они подошли к трапу кают-палубы и внезапно, как кошки, набросились на остолбеневших охранников, бессильных оказать им сопротивление. В считанные секунды они взломали люки и очутились на палубе.

Часть команды спала, и ее захватили без труда, остальные вынуждены были сдаться. Только капитан и два офицера забаррикадировались и открыли огонь. Трое пленных были убиты выстрелами из револьверов. Но когда мятежники выкатили пулемет, тяжело раненный капитан тоже сдался.

Военнопленные решили пробиться в какой-нибудь нейтральный порт. Оружия и боеприпасов у них было вдоволь, а некоторые в прошлом были моряками. Бывший судовой офицер взял на себя командование. Каждый день проводилась боевая подготовка, и Барток выучился на пулеметчика. По расчетам нового командира корабля, до ближайшего порта оставалась полная неделя ходу. Но получилось иначе: на четвертые сутки на горизонте обозначился низкий серый корпус военного корабля. Дымя трубами, он устремился прямо на пароход с пленными.

Они попытались уйти, но не хватило скорости. Тогда они привели все в полную готовность, чтобы защищаться до наступления ночи, а затем под прикрытием тумана и темноты спастись бегством.

Но этот замысел оказался безуспешным: имея одни лишь винтовки, с крейсером не потягаешься. Уже через час многие были убиты, остальным пришлось поднять белый флаг. Когда первая шлюпка, спущенная с крейсера, подошла к борту судна, командующий офицер застрелился. Командир крейсера считал сдавшихся военнопленных не солдатами, а мятежниками, и их привезли в штрафную колонию на каком-то острове. Группу зачинщиков расстреляли, в том числе Михаэля Хорвата, друга Бартока. Перед расстрелом он передал Бартоку свои часы и бумажник.

— Желаю счастья, Иоганн, — сказал он и на прощание пожал ему руку. — Умру ли я так или этак — один черт! Все равно от смерти не уйдешь. Но будем надеяться, что ты пробьешься. Если застанешь мою мать живой, передашь ей эти вещи, хорошо?

Всех признали виновными в мятеже. Каждого пятого приговорили «пожизненно», остальным дали по пятнадцать лет принудительных работ. Читать далее...

ПАПУЛЯ

Он увидел ее впервые много лет назад и сразу понял, что пропал. Понял,
что позволит ей все: она будет вить из него веревки, капризничать,
топать ногами, а он — только счастливо улыбаться в ответ. Потому что
она — Женщина всей его жизни. И пусть пока она весила всего 3 кг 500
гр (так было написано в метрике) — это была Она. Его дочь.
Сегодня он выдает ее замуж. Вот она сидит — такая красивая, такая
счастливая. Совсем скоро зазвучит их любимый Hotel California — и он
снова будет танцевать со своей девочкой.
Она обнимет его за шею и прижмется к щеке — так, как делала это каждый
раз, когда звучала Их Песня. Он хорошо помнил их первый танец — у нее
была температура, она капризничала, он взял ее на руки на маленькой
кухне, где по радио передавали Eagles.
Она была в розовых колготках и смешной футболке с Микки-Маусом — ей
было всего 3. Он слышал, как бьется ее маленькое сердечко, а она
знала, что он рядом и все будет хорошо. Так и уснула тогда на его
руках — а утром температуры как ни бывало.
Он всегда знал, что она красивая. Он не уставал повторять ей об этом —
даже тогда, когда она болела ветрянкой и вся была в зеленых точках,
когда в порыве подросткового бунта она выбрила налысо полголовы, когда
она была простужена и хлюпала носом… И теперь он точно знает: ни один
глянцевый журнал в мире со своими придуманными стандартами не заставит
ее сомневаться в своей красоте.
Она родилась в любви. Тогда он очень любил ее мать и не мог
представить, что когда-нибудь «непримиримые противоречия» разведут их
в разные стороны. «Непримиримые противоречия» — так жена написала в
заявлении о расторжении брака.
Но им удалось расстаться красиво — друзьями не стали, но и посуду не
делили. Он всегда уважал свою бывшую и был благодарен ей за все — и
особенно за дочь. Они так и остались любящими родителями — просто
перестали жить в одной квартире. А теперь его девочка нашла свою
любовь. И он надеялся, что настоящую.
Как здорово они проводили свои выходные! Он научил ее всему, что умел
сам — плавать, водить машину, стрелять из ружья и ловить рыбу. Он стал
ее проводником в неведомом мужском племени — брал ее с собой на
футбол, в гараж, на картинг.
После этих походов ему приходилось отвечать на кучу вопросов: а почему
дядя Миша лысый? а куда от дяди Коли ушла жена? а почему дядя Леша —
профессор, а работает в такси? Но теперь он уверен — она многое поняла
о мужчинах из тех несерьезных детских бесед.
Он был рядом с ней всегда — и в печали, и в радости. Он первым узнал о
том, что ее назначили главной Снежинкой на утреннике, что ей дали
сольную партию в школьном хоре, что ее сочинение заняло первое место
на городском конкурсе и что Макс из 11-го класса пригласил ее в кино.
А сколько раз она рыдала у него на плече, обливая слезами новую
рубашку! Поводов всегда хватало: Павлик из старшей группы подарил
цветок Ленке, у Машки из 10а ноги длиннее, и на ЕГЭ всего два балла не
хватило! Но она всегда знала, что свете есть по крайней мере один
мужчина, на которого всегда можно положиться — ее отец.
Что бы она ни натворила — он никогда не повышал голоса и тем более не
кричал на нее. Он многое мог сказать без слов — одним движением
бровей, а иногда даже одной брови.
Он всегда был в курсе ее повседневной жизни — знал, кто стоит с ней
обычно в паре в детском саду, почему она поссорилась со школьной
подружкой, что вчера сказал преподаватель о ее курсовой и когда же
наконец босс поймет, какой она ценный сотрудник.
Он даже иногда давал ей советы по нарядам и считал, что мужчин зря
обвиняют в некомпетентности по этому вопросу. Женщины ведь (что бы они
там не говорили) наряжаются не только для себя. А кто кроме отца может
точно сказать, привлечет ли мужское внимание сочетание шаровар и
косухи?
У них были свои тайные ритуалы — только для двоих. Код 1 обозначал
поход в кино, код 2 — праздник сладкоежек в любимом кафе, код 3 —
шопинг в книжном магазине. Когда она была маленькой, он никогда не
отказывался от участия в девчачьих играх: ведь с помощью кукол можно
рассказать о самых сложных моделях семейных отношений и способах
разрешения конфликтов.
А когда она оставалась у него на выходных, он всегда готовил свои
фирменные блинчики — с вишневым вареньем. И сейчас готовит — а она
уплетает их, забывая о том, что на диете. Блинчики он освоил не сразу
— сначала кормил ее бутербродами. Зато какими — как в той рекламе
«Папа может!».
Он часто дарил ей цветы — просто так, без всякого повода. Она
подносила букет к лицу, вдыхала его аромат и счастливо шептала:
«Папуля, я тебя люблю!». И дороже этих слов нет ничего. Он никогда не
жалел для нее поцелуев и объятий, потому что считал, что испортить и
избаловать дочь с их помощью невозможно. И оказался прав.
Все, пора! Вот уже звучит их песня. Она идет к нему — Настоящая
Женщина, которую мог воспитать только он — Любящий Отец.
©Ирина Агеева

Это цитата сообщения Харитоныч Оригинальное сообщение

Женская логика.

 Решила сделать простой салатик, порадовать семью. Салат с курицей. Тем более как раз осталось немного отварной курочки, все равно никто уже не ест. В салат этот нужны ананасы. Использовала фрукты из банки, а сок остался. Выпить? Не хочу… Вылить? Жалко…

Вспомнила один рецепт пирога, там нужен сок ананасовый как раз. Сделала пирог. Но туда почему-то только желтки нужны были, а белки остались. Ну не выбрасывать же их?! Поставить в холодильник — все равно потом выброшу.

Придумала! Можно сварганить безе. Легко, быстро, вкусно! В безе использовала цедру лимона. Лимон остался лысый… Если оставить его, засохнет быстро. Что же с лимона то сделать?
Ага, соус вкусный получается для салата. В салат ушла половинка луковицы. А вторая половина лежит, смотрит на меня. А ее куда?

Можно для спагетти вкусный томатный соус приготовить. Нашла в холодильнике банку томатного сока собственного приготовления. Ушла половина. А с остатком что? Жалко, если пропадет. Сама же трудилась летом, закрывала. Натуральный, без консервантов, долго открытий храниться не будет.

Подумала немного, решила сварить борщик. Но, увы, дома не оказалось свёклы. Быстренько собралась, выскочила в магазин. Купила свёклу, картошку, творог, сметану, зубную пасту, носки (по скидке), тапочки (тоже акция была), мыла несколько упаковок, на всякий случай.

На обратной дороге зашла в банк, там оплатила коммуналку, возле банка заскочила в мастерскую, забрала туфли с ремонта, купила в хлебном киоске свежие булочки детям в школу для бутербродов. Еле добралась домой с этим всем. Приготовила борщ.

Уже не обратила внимание, осталось ли что-нибудь. Упала в кресло, спина болит, ноги отваливаются, рук не чувствую…
Думаю, вот ненормальная! Лучше бы я выпила тот ананасовый сок!!!

 

Это цитата сообщения ssesorova Оригинальное сообщение

Просто мы на миг поверили друг другу -- что свела нас эта осень неслучайно.




Не расстраивайся, солнышко — не надо.
Я и был — то в твоей жизни так недолго…
Просто мы сошли с ума от листопада,
Растеряв в листве опавшей чувство долга.
Просто мы на миг поверили друг другу --
Что свела нас эта осень неслучайно.
И доверчивое счастье как пичугу,
На ладонях грели бережно и тайно.
И зачем сердца без спроса сговорились –
Взбаламутились и ранились бесцельно?
Нам нельзя было…И всё-таки влюбились…далее

Это цитата сообщения МАРЬЯША7 Оригинальное сообщение

Мы -вечная нежность друг друга!...Анна Герман.

Мы долгое эхо друг друга И мне до тебя, где бы я ни была, Дотронуться сердцем не трудно.   Покроется небо пылинками звёзд. И выгнутся ветви упруго Тебя я услышу за тысячу вёрст:

Читать далее...

Мария Метлицкая
Неподходящая партия
Гриша Райцигер, двадцатилетний худосочный и вполне носатый юноша, студент четвертого курса пединститута (факультет русского языка и литературы), блаженно дремал в провисшем глубоком гамаке под щедрой тенью густых сосен. Двенадцать дня. Жара стояла невыносимая. Сквозь некрепкий сон – только-только начал проваливаться глубже – он услышал резкий, впрочем как обычно, голос мамы Инессы Семеновны. Вместе с назойливой мухой вялым движением руки он пытался отогнать решительный и неприятно громкий окрик матери, отлично понимая, что сделать это вряд ли удастся. Он с тяжелым вздохом открыл глаза и крикнул ответное:

– Ну? – Получилось довольно пискливо.

Инесса Семеновна в открытом, ярком, цветастом сарафане, в белой панаме на пышных волосах стояла на крыльце руки в боки. Любимая поза.

Гриша начал вылезать из гамака, как всегда, запутался тощими ногами и плюхнулся носом в теплую, пахнувшую сосновыми иголками землю. Мама усмехнулась, но падение (странно) не прокомментировала.

Наконец Гриша поднялся, отряхнулся, надел упавшие очки и повторил свое невежливое «Ну?».

– Собирайся, – коротко скомандовала Инесса Семеновна. – Потом будет перерыв в электричках.

Она круто развернулась и вошла в дом.

Гриша оглядел участок и тяжело вздохнул.

С одной стороны, уезжать с дачи в такую жару было глупостью – заслуженные каникулы, утренний сон до одиннадцати, холодный свекольник, дневной сон в любимом гамаке, вечером до бесконечности книги – в данный момент, например, Дюрренматт, – ночное сидение на балконе второго этажа и бесконечные мечты, мечты, мечты…

Мечтал Гриша, конечно, о любви. Вообще-то ему нравились женщины нежного типа, похожие на молодую Инессу Семеновну (привет, старичок Фрейд!), безоговорочно признанную красавицей всеми, в том числе и недоброжелателями. Тип юной Джины Лоллобриджиды или Софи Лорен, нет, скорее всего, все-таки Джины – у Софи слишком хищное лицо. Непременно тонкая талия, покатые плечи, аккуратная, но выраженная грудь, да, конечно бедра, это уж наверняка. Следует добавить прелестное глазастое лицо, аккуратный носик и крупный подвижный рот.

Итак, Гриша представлял себе эту сладостную картину: рядом с ним – молодая красотка, джинсы в облипочку, открытая майка, восхитительная грудь, упругая даже на взгляд, и копна темных, слегка вьющихся волос.

На деле же он вяло флиртовал с одногруппницей Олей Якушевой – бледной до синевы, с торчащими, как у зайца, передними зубами, жидкой челкой невнятного цвета и металлическими очками с сильными диоптриями. Оля единственная из всех имевшихся поблизости девиц с радостью откликалась на Гришины ухаживания. В принципе, они вполне могли стать парой. Этакие брат с сестрой (такие часто встречаются): оба некрасивые, невзрачные, в болтающихся на тощих задах чехословацких джинсах. Оба, кстати, умные, что важно, любители поэзии Серебряного века. Но Оля Олей (куда она денется?), а мечты мечтами. Мечтать, как говорится, не вредно.

Итак, из положительного – вечная прохлада, книги, сон, мечты и покой. Хотя покой – это вряд ли. Мама всегда начеку: три раза в день – клубника с молоком, от которой уже подташнивает, и бесконечная жажда общения. Инна Семеновна была любительницей поговорить.

В Москву и хотелось, и не хотелось. Там, конечно, телефон – но все приятели в основном успели смотаться на юга или в Прибалтику, Оля… Да бог с ней, с Олей!

Можно пойти вечером в кино или просто помотаться по центру. Зайти, наконец, в букинистический – там Гриша мог проторчать и час, и два. Можно сходить в Пушкинский – там наверняка есть новая экспозиция, – выпить чаю в кафе «Аромат» – на модную «Адриатику» денег, увы, не было.

А с другой стороны – жара, лень. Но – лень не лень, а в Москву ехать было надо. Даже необходимо, так считала Инесса Семеновна.

Дело в том, что все лето в московской квартире шел ремонт. Теперь дело подходило к концу, Инесса Семеновна страшно нервничала и делегировала три раза в неделю мужа, посмотреть, что и как, но в глубине души ему не очень доверяла, считая его человеком непрактичным и крайне невнимательным в подобных делах (что, впрочем, было вполне правдой). Сама она весь месяц в Москву ехать отказывалась – жару она действительно переносила с трудом.

Сыну своему Грише, прозванному в детстве «Человек рассеянный с улицы Бассейной», она тоже, мягко говоря, не доверяла – но поездка в Москву в душной электричке страшила еще больше. Впрочем, Инесса Семеновна понимала, что окончательной приемки работы ей не избежать, но это будет, по ее подсчетам, примерно через неделю. И может быть, жара тогда уже спадет? Дай-то бог! Гришу она отправляла с одной целью: заплатить маляршам за помывку окон и уборку основной послеремонтной грязи. А дальше она разберется сама.

Есть чудная женщина, пожилая, но шустрая, которая и натрет полы, и вымоет хрусталь, и почистит ковры, и возьмет за это совсем немного. Инесса Семеновна приглашала ее два раза в год – на генеральную уборку. Но это будет позже.

Итак, она давала Читать далее...