У меня два гражданства – российское и израильское. Именно поэтому моя жизнь – особенная. 

Когда пришла первая повестка, мне было 15. В Израиле не тянут с этим. В армию приглашают всех. Призывной возраст – 18 лет. С 15 до 18 ты раздумываешь. Выбираешь род войск, должность.
К письму с предложением отдать долг родине была прикреплена брошюра с фото девушек в форме и касках. Они широко улыбались. Их большие пальцы были подняты вверх. Я размышляла недолго – заполнила анкету и выслала письмо обратно отправителю. Ближе к 18 годам вокруг меня началась суматоха. Родные, конечно, пытались отговорить меня от армии. Мама обливалась слезами. Отец запугивал террористами и войной. Подруги обещали взорвать аэропорт. Мальчик предложил пожениться. Я могла отказаться от службы – по религиозным или каким-то другим причинам. Меня не стали бы принуждать – хоть призывают и всех, но из-под палки никого не тащат. Но я отправилась служить. Армия – так романтично, думала я. На самом деле армия – скопище противоречий и несправедливостей. Там своя система ценностей – отличная от той, к которой мы привыкли. Но это до меня дошло уже на месте. Когда я оказалась на призывном пункте в Израиле, меня встретила толпа подростков. Никто из них не мечтал откосить, как в России. Наоборот – все хотели попасть в войска посерьезнее. Призывники переживали из-за того, что их не примут в летчики или пехотинцы. Как и все остальные, я прошла полное медобследование. Пришлось пописать в баночку в присутствии служащей солдатки (следят, чтобы ты ничего ни куда не подмешал), оголить спину, прочитать таблицу зрения, пройти психотесты. Вердикт гласил: к службе пригодна. Окончательный призыв состоялся 23 февраля – такая вот странная ирония. К месту, откуда должны были увозить на базу, меня провожала мама. Она завалила меня рекомендациями: ты только без тапочек в душ не ходи, ешь по-человечески... Впрочем, все другие родительницы говорили нечто подобное. В тот день я впервые увидела армейский лагерь: палатки, пески, люди в оливковой форме. Некоторые – с ружьями. Нас встретили радушно – приготовили для новобранцев торты и мини-презенты: косметику в розовых пеналах. Как-то не по-армейски, подумала я. Первым настоящим шоком для меня стала военная форма. Нам ее выдали на призывном пункте – и она никому не подошла по размеру. Казалось, будто великаншам специально всучили маленькие комплекты, а карлицам – мешковатые. Наверное, это было сделано для того, чтобы духи привыкали к насмешкам. Духи, если кто не в курсе, – солдаты-новички. Их часто заставляют готовить кофе или стелить чужие постели. В нелепой армейской форме нас отправили на собеседование с офицером-распределителем. В ожидании разговора я решила попроситься в боевые войска. Я прямо с порога так и заявила: хочу в горячую точку. В танк. В самолет. Или на корабль! Офицер посмотрел неодобрительно: – Да ты совсем не спортивная. В коридоре «боевые» девочки сидят – глянь на них. Я приоткрыла дверь. За ней шептались барышни-Годзиллы. – И тем не менее возьмите меня в боевые войска! Я из другой страны приехала не для того, чтобы в штабе готовить кофе генералам. Со здоровьем проблем нет, психотесты прошла на отлично. Имею полное право. Офицер пролистал мою анкету: – Действительно – право имеешь. Но ты об этом пожалеешь. В автобусе, следующем к дальнейшему пункту, я познакомилась с миловидной девочкой. Оказалось, что она модель, при-ехавшая из России. Решение служить она приняла лет в 8, когда только узнала об израильской армии. Страна зовет – негоже отказывать. Дальше нас ждал курс молодого бойца – цикл тренировок, цель которых – превратить трепетных девиц в настоящих воинов. Нас заставляли отжиматься, бегать, стрелять, маскироваться (мазать лицо спецсоставом и прятаться в кустах), дежурить (помогать поварам, мыть туалеты, охранять территорию). Мы спали по 5 часов и много учились. В ту пору нашей командиршей была Гестапо – низенькая барышня с большим задом и громким голосом. Она постоянно орала на нас – даже однажды обозвала идиотками, что в израильской армии запрещено уставом. Однажды ее авторитет в наших глазах упал ниже плинтуса. Вся каша заварилась из-за крохотного скорпиона – в принципе, не опасного, насколько мы знали из цикла лекций по боевой подготовке. Скромный паучок притаился на кипе фонарей в тот вечер, когда командирша в очередной раз нас отчитывала. Увидев его, начальница так развизжалась, что у нас заложило уши. Она приказала мне убить его. Но я запротестовала. Тогда она вскочила и стремглав бросилась куда-то за палатки. Мы долго хохотали над ней, поняв, что она на самом деле жуткий трус. Той ночью скорпион таки укусил Гестапо. Она 3 дня ходила с забинтованной ногой. А я, прежде орущая при виде осы, почуяла гордость и бесстрашие. По окончании курса Гестапо