Командировочный роман
Как-то не лихо был закручен:
Не наносил смертельных ран,
В ночи кошмарами не мучил
И был местами просто скучен!

Предмет вниманья моего
У ног моих не извивался,
Стереть колени не старался,
Не говорил мне: «Божество!»,
Не плакал, и не умилялся.

Не обещал мне райских благ,
Средьземноморского круиза,
Красот вечернего Парижа,
Был поэтично бледноват,
Но красноречьем не богат.

Да! Благородна простота, –
Об этом много раз читала,
Но мог бы он, хоть для начала,
Хоть со второго этажа
Упасть, не взяв с собой зонта!

В припадке ревности слепой
В меня стрелять из пистолета,
Конечно, не попав при этом,
Покорчить из себя поэта
И отравиться кислотой!

И был бы стимул дальше жить,
И слезы лить без остановки,
И было бы о чем грустить
В очередях, на остановках...
И - ждать другой командировки!
[400x565]

Пальтишко фабрики «Салют»
И шарф махеровый - по блату,
Улыбка вялая – фиксата,
Походка – явно косолапа,
И вся она так простовата…
…Но я-то, я-то, я как тут?

Я еду в утреннем метро,
Я ненавижу утром ездить.
Мой быт спокоен и размерен,
И в гараже стоит авто.

Но иногда… но иногда…
…От этих женщин пахнет потом,
Они спешат к своим работам
На праздник мирного труда.

Я представляю их мужей –
Самцов с давно небритой рожей,
Из заскорузлые одежи
И перегарный смрад речей.

Я представляю их детей –
Зачатых в общежитских койках.
Их умственное плоскостопье
И стыд за их же матерей.

…Но иногда, но иногда…
Меня любовь такая душит
Ко всем, в цеха твои заблудшим,
Моя несчастная страна!

А иногда, себе в укор,
Я вижу в этой сонной массе
Моих вышневолоцких братьев,
Моих калининских сестер,

Я вижу бабушку. И мать.
И слезы подступают к горлу.
Такая боль!.. Такая горечь!..
…И ничего не поменять…

В городе уже тепло,
Ширится цветочный бизнес
И мужчин волнует близость
Женщины – чужой!- в метро.

Женщины – с ума сойти!
Где их только в зимы прячут?
В каждой грезится удача –
Как за нею не пойти!

В жилах стонет смутный зов,
Испестряются одежды,
И вселяются надежды
На Великую Любовь!

И читаются стихи,
И листаются романы,
Но заводит жизнь мечты
В тупики осенней драмы.

Но пока еще тепло,
А по вечерам прохладно…
В общем, - будь они неладны,
Эти женщины в метро!
[400x591]

Когда ТАКОЕ солнце
Когда ТАКОЕ небо,
Когда – ещё неделя! –
И вот она – весна!
Я думаю, – отныне
Всё будет – лучше не было.
Ни до меня, ни после –
В любые времена!

Я думаю: как после?
Когда ТАКОЕ небо!
Когда душа готова
Всех ближних возлюбить!
Я думаю: возможно,
Что раньше меня не было,
Но, думаю, не может
Меня потом не быть!

Нет, – думаю, – не может,
Когда ТАКОЕ небо!
Нет, – думаю, – не может,
Когда смеётся сын!..
Но неизбежно где-то
Уже в начале лета
Средь зелени замечу
Увядший лист один!..
[465x260]

Осенний Летний сад – неубрана листва,
На этом пятачке не подметают осень,
Такая красота, что просто быть хорошей,
И просто говорить хорошие слова.

Осенний Летний сад... Два лебедя в пруду
Любовно стерегут покой своих владений:
И скорбь - в который раз принявших смерть растений,
И мрамора - всегда!- живую красоту.

Осенний Летний сад... Ажур твоих оград
Берёт меня в кольцо и хороводы кружит.
Мне нравится бывать в плену у этих кружев,
Я пленница твоя, осенний Летний сад!

Осенний Летний сад... Как славно им брести
И ворошить листву неторопливым шагом,
Дышать иных веков анапестом и ямбом,
И выдыхать свои несмелые стихи.

Так горло режет гильотина –
Мгновенно и неотвратимо.

Так ураганный дикий ветер
Сметает все, что только встретит.

Так необузданная лава
Все на пути и жжет, и плавит.

Так омут храбреца любого
Беззвучно увлечет в пучину, –

Так вы, любимый мой мужчина
Меня лишили жизни.
Словом.

Мне приснился плач ребёнка
Не чужого – своего,
Очень жалобный и тонкий
Голосок был у него.

Чем утешить, как баюкать?
Но в спросоночном бреду
Гладят, гладят мои руки
Черноту и пустоту...

Как он плакал! Так не плачут
Дети, видевшие свет.
Нет, наверное, горше плача
Тех, кого на свете нет.

Ну и прекрасно! И - наплевать!
Девочкой - я б никогда не простила.
Девушкой - я бы за все отомстила.
Женщиной - я научилась прощать.
Ну и - прекрасно. И - наплевать!

Все кончилось, не начинаясь,
А, может, началось с конца.
Зима зимой не оказалась,
Но этим словом называлась,
Как я – любимой. И с лица
Сходила кровь от этой мысли,
И жизнь моя лишалась смысла,
И распадалось слово «МЫ».

И пряно пахло валерьяной,
И снег лежал простынкой драной
На грязном ложе не-зимы.
И сны такие лезли в ночи
И прятались в душе моей!..

А ночи были все длинней,
А молодость моя – короче…
И мне бывало плохо очень
В промокшем сером декабре,
И в январе… и в феврале…
Которые звались зимой,
Как я – любимой. Боже правый!
Дай знак, что это все – неправда,
И все случилось не со мной.
И не зимой. И не зимой...

Ах, утону я в Западной Двине
Или погибну как-нибудь иначе,-
Страна не зарыдает обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут.

Они меня на кладбище снесут,
Простят долги и старые обиды.
Я отменяю воинский салют,
Не надо мне гражданской панихиды.

Не будет утром траурных газет,
Подписчики по мне не зарыдают,
Прости-прощай, Центральный Комитет,
Ах, гимна надо мною не сыграют.

Я никогда не ездил на слоне,
Имел в любви большие неудачи,
Страна не зарыдает обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут.
[280x300]

* * *
У лошади была грудная жаба,
Но лошадь, как известно, не овца,
И лошадь на парады приезжала
И маршалу об этом ни словца...

А маршала сразила скарлатина,
Она его сразила наповал,
Но маршал был выносливый мужчина
И лошади об этом не сказал.
1959
[666x517]

Людей теряют только раз,
И след, теряя, не находят,
А человек гостит у вас,
Прощается и в ночь уходит.

А если он уходит днем,
Он все равно от вас уходит.
Давай сейчас его вернем,
Пока он площадь переходит.

Немедленно его вернем,
Поговорим и стол накроем,
Весь дом вверх дном перевернем
И праздник для него устроим.
[250x315]

На Мамаевом кургане тишина,
За Мамаевым курганом тишина,
В том кургане похоронена война,
В мирный берег тихо плещется война.

Перед этою священной тишиной
Встала женщина с поникшей головой,
Что-то шепчет про себя седая мать,
Все надеется сыночка увидать.

Заросли степной травой глухие рвы,
Кто погиб, тот не поднимет головы,
Не придет, не скажет: «Мама! Я живой!
Не печалься, дорогая, я с тобой!»

Вот уж вечер волгоградский настает,
А старушка не уходит, сына ждет,
В мирный берег тихо плещется волна,
Разговаривает с матерью она.
[379x300]

Постарела мать за тридцать лет,
А вестей от сына нет и нет.
Но она всё продолжает ждать,
Потому что верит, потому что мать.
И на что надеется она…
Много лет, как кончилась война,
Много лет, как все пришли назад,
Кроме мёртвых, что в земле лежат.
Сколько их в то дальнее село
Мальчиков безусых не пришло.
Раз в село прислали по весне
Фильм документальный о войне.
Все пришли в кино и стар, и мал,
Кто познал войну и кто не знал.
Перед горькой памятью людской
Разливалась ненависть рекой.
Трудно было это вспоминать.
Вдруг с экрана сын взглянул на мать.
Мать узнала сына в тот же миг
И пронёсся материнский крик.
Алексей, Алёшенька, сынок.
Алексей, Алёшенька, сынок.
Алексей, Алёшенька, сынок.
Словно сын её услышать мог.
Он рванулся из траншеи в бой,
Встала мать прикрыть его собой.
Всё боялась - вдруг он упадёт,
Но сквозь годы мчался сын вперёд.
Алексей, кричали земляки,
Алексей, просили, добеги.
Кадр сменился, сын остался жить,
Просит мать о сыне повторить.
Просит мать о сыне повторить,
Просит мать о сыне повторить.
И в атаку снова он бежит
Жив, здоров, не ранен, не убит.
Алексей, Алёшенька, сынок.
Алексей, Алёшенька, сынок.
Алексей, Алёшенька, сынок
Словно сын её услышать мог.
Дома всё ей чудилось кино,
Всё ждала вот-вот сейчас в окно
Посреди тревожной тишины
Постучится сын её с войны.


[475x356]

[260x326]
мертвых мы поговорим потом.
Смерть на войне обычна и сурова.
И все-таки мы воздух ловим ртом
При гибели товарищей. Ни слова

Не говорим. Не поднимая глаз,
В сырой земле выкапываем яму.
Мир груб и прост. Сердца сгорели. В нас
Остался только пепел, да упрямо

Обветренные скулы сведены.
Трехсотпятидесятый день войны.

Еще рассвет по листьям не дрожал,
И для острастки били пулеметы...
Вот это место. Здесь он умирал —
Товарищ мой из пулеметной роты.

Тут бесполезно было звать врачей,
Не дотянул бы он и до рассвета.
Он не нуждался в помощи ничьей.
Он умирал. И, понимая это,

Смотрел на нас и молча ждал конца,
И как-то улыбался неумело.
Загар сначала отошел с лица,
Потом оно, темнея, каменело.

Ну, стой и жди. Застынь. Оцепеней
Запри все чувства сразу на защелку.
Вот тут и появился соловей,
Несмело и томительно защелкал.

Потом сильней, входя в горячий пыл,
Как будто сразу вырвавшись из плена,
Как будто сразу обо всем забыл,
Высвистывая тонкие колена.

Мир раскрывался. Набухал росой.
Как будто бы еще едва означась,
Здесь рядом с нами возникал другой
В каком-то новом сочетанье качеств.

Как время, по траншеям тек песок.
К воде тянулись корни у обрыва,
И ландыш, приподнявшись на носок,
Заглядывал в воронку от разрыва.

Еще минута — задымит сирень
Клубами фиолетового дыма.
Она пришла обескуражить день.
Она везде. Она непроходима.

Еще мгновенье — перекосит рот
От сердце раздирающего крика.
Но успокойся, посмотри: цветет,
Цветет на минном поле земляника!

Лесная яблонь осыпает цвет,
Пропитан воздух ландышем и мятой...
А соловей свистит. Ему в ответ
Еще — второй, еще — четвертый, пятый.

Звенят стрижи. Малиновки поют.
И где-то возле, где-то рядом, рядом
Раскидан настороженный уют
Тяжелым громыхающим снарядом.

А мир гремит на сотни верст окрест,
Как будто смерти не бывало места,
Шумит неумолкающий оркестр,
И нет преград для этого оркестра.

Весь этот лес листом и корнем каждым,
Ни капли не сочувствуя беде,
С невероятной, яростною жаждой
Тянулся к солнцу, к жизни и к воде.

Да, это жизнь. Ее живые звенья,
Ее крутой, бурлящий водоем.
Мы, кажется, забыли на мгновенье
О друге умирающем своем.

Горячий луч последнего рассвета
Едва коснулся острого лица.
Он умирал. И, понимая это,
Смотрел на нас и молча ждал конца.

Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле
Когда он, руки разбросав свои,
Сказал: "Ребята, напишите Поле —
У нас сегодня пели соловьи".

И сразу канул в омут тишины
Трехсотпятидесятый день войны.

Он не дожил, не долюбил, не допил,
Не доучился, книг не дочитал.
Я был с ним рядом. Я в одном окопе,
Как он о Поле, о тебе мечтал.

И, может быть, в песке, в размытой глине,
Захлебываясь в собственной крови,
Скажу: "Ребята, дайте знать Ирине —
У нас сегодня пели соловьи".

И полетит письмо из этих мест
Туда, в Москву, на Зубовский проезд.

Пусть даже так. Потом просохнут слезы,
И не со мной, так с кем-нибудь вдвоем
У той поджигородовской березы
Ты всмотришься в зеленый водоем.

Пусть даже так. Потом родятся дети
Для подвигов, для песен, для любви.
Пусть их разбудят рано на рассвете
Томительные наши соловьи.

Пусть им навстречу солнце зноем брызнет
И облака потянутся гуртом.
Я славлю смерть во имя нашей жизни.
О мертвых мы поговорим потом.
1942

[295x414]
Нашумела, накричала,
Настегала чем попало:
— Все постыло! Сил не стало!
Нет от вас житья!—
Села в угол, зарыдала
И просить прощенья стала...
Просто очень ты устала,
Бедная моя!
Не волнуйся, успокойся,
Вот тебе вода — умойся,
Отдохни,
За нас не бойся,—
Подрастет семья!
Ну, прибила,— что ж такого!
Не со зла ведь,
Не чужого...
И зачем же слезы снова,
Добрая моя?!
1958

Мне равнодушный страшен, как чума.
Боюсь безгрешных. Гладеньких. Скользящих.
Молчащих. И всегда ненастоящих
Не смейте их пускать в свои дома.

Им все равно, какой сегодня век.
Какие там на Марсе Аэлиты.
Они живут, не поднимая век.
Глухие, как кладбищенские плиты.

А в это время умный мой народ
Мечту веков далеких сделал явью.
А эти - наблюдают. Эти - вброд.
По мелководью. И по мелкотравью.

Всё мимо них. И радость, и беда.
И зимний день. И с вешнею пыльцою.
У них в глазах стоячая вода
С холодною голубенькой гнильцою.

Такие ходят молча. Не спеша.
Апостолы с улыбкою немою.
А там, где помещается душа, -
У них дыра, наполненная тьмою.

Свет не пробьётся. Луч не зазвенит.
Всё там темно. И всё невозмутимо.
И тычутся тычинки о гранит.
И всё живое пролетает мимо.

О, я встречал их даже на войне.
Бездушных этих. Равнодушных этих.
Седые камни плавились в огне.
Земля кричала о погибших детях,

А этих - грела тёплая нора
И никогда им не бывало больно.
...Когда нам запрещали доктора,
- Мы уходили в роты добровольно.

Без почестей. Без выгод. Без похвал.
Иной судьбы тогда мы не просили.
Спроси меня: зачем я воевал!
Да разве я бы прожил без России!

А эти - жили. И сейчас живут.
И всё живое серой краской метят.
И глупого глупцом не назовут,
И умного как будто не заметят,

А если счастье рядом! Или грусть!
Чужое всё. И взгляд поглубже спрячут.
Не захохочут. Нет. И не заплачут.
И, отвернувшись, скажут: - Ну и пусть!

А нам-то что! А нам какое дело! -
И отойдут. И встанут в стороне.
Им всё равно, что красный цвет, что белый.
Попробуй их пронять. Они в броне.

Они одним себе принадлежат.
Зачем им остальные? Это много.
Но я-то знаю, как они дрожат,
Когда беда стоит у их порога.

Вот тут они естественны. Вполне,
И маску прочь. И не пропустят мимо.
Получат всё, что им необходимо,
И каменно застынут в стороне.

А рядом замерзает человек.
Уже его метели отпевают.
- Откройте дверь!
Но дверь не открывают.
Здесь путника не пустят на ночлег.

А вот ещё: я слышал ночью крик.
На помощь звали: - Доктор, помогите!
Но доктор спит. Он сны смотреть привык.
Не трогайте его. И не будите.

А ты, поэт, певец своей норы,
На мир смотрящий из глухих отдушин,
Играющий в кубы или в шары.
Ты в сущности-то к людям равнодушен.

Я всех вас знаю. Каждый мне знаком.
Всё под замок: и радость, и тревогу.
А вы хоть раз ходили босиком,
Чтоб кожею почувствовать дорогу?!

А вы кого любили? Кто ваш враг?
Какой вы предпочтете род оружия?
Вы - кто забыть любой готовы флаг,
Прикрывшись белым флагом равнодушия.
[330x513]

Осенний город погрузился в дым,
И горожан как будто размело.
Здесь не о чем и незачем двоим -
Мне одному и пусто, и светло.

Вот, кажется, знакомый поворот...
Зачем я оказался за углом?
Скрипит калитка крашеных ворот -
И вот передо мною отчий дом.

Я сквозь асфальт булыжник узнаю,
И дровяные склады над травой,
Я поднимаюсь в комнату мою -
Твое лицо мерцает надо мной.

Ах, ради бога, просьба не вставать,
Hе прерывать из-за меня дела...
Скрипучая железная кровать -
Я точно помню, где она была.

- Hу, здравствуй, мама, что там наш буфет?
Отец на фронте, в доме тишина.
И печь - как лед, и хлеба - тоже нет...
Да, да, конечно, это все война.

Ты плачешь, мама, младший сын - седой
Hу что же плакать, внучке - в институт...
Лишь ты одна осталась молодой,
Hу а для нас, живых, года идут.

Я помню год и месяц, даже день,
Твое лицо, сухое как пустырь.
Из нас в живых остаться мог один,
И этот выбор совершила ты...

Я должен знать, свой провожая век
И черпая из твоего огня,
Что прожил эту жизнь как человек
И что тебе не стыдно за меня.

Вы говорите - длинный разговор.
Я понимаю - вам пора ко сну.
Да, да, конечно, выходя во двор,
Я непременно эту дверь замкну.

Вечерний город зажигает свет.
Блокадный мальчик смотрит из окна.
В моей руке - любительский портрет,
И год на нем, когда была война.
[700x516]

Оттого,что я жить без тебя не могу,-
Я пишу твое имя лучом на снегу.
На граните горы.На холсте высоты.
В каждом промельке света мне видишься ты.
Я цветами пишу.Ты ведь любишь цветы.
Это все для тебя.Это ты.Это ты.
Вот мелькнул в непогоду просвет голубой,
Это небо сейчас улыбнулось тобой.
Вот сады захмелели,рассветом знобя.
Это все для тебя.Для тебя.Для тебя.
Ты во всем.Ты всегда.Ты везде на земле.
На траве.На снегу.На свету и во мгле.
Я бегу к тебе,сердцем крича на бегу:
-Не могу без тебя.Не могу...Не могу...
[250x196]

...А у нас в городке светает.
Ты любила такую пору.
Сны предутренние витают.
Впрочем, их позабудут скоро.

Чуть колеблются листья клена,
Липы высятся над домами.
И растерянно-удивленно
Пароходик кричит в тумане.

Твой отец, в палисаде спавший
И теперь, на рассвете, вставший,
Зябко ежась, плечом поводит,
Взяв постель, досыпать уходит.

Все заметней под бледным небом
Крыши, изгороди, тротуары.
И водитель фургона с хлебом
Наконец выключает фары.

...А у нас в городке светает,
И вдоль скверов, друг с другом схожих,
Раздаются и снова тают
Голоса и шаги прохожих.

Вышло солнце, и видно стало,
Как, шагая вдоль спящих зданий,-
Кто со смены - идут устало,
И спешат - кто с ночных свиданий.

И дорога уже пылятся,
И гудок заводской взлетает.
Как живется тебе в столице?..
...А у нас в городке светает.
[250x195]