Это цитата сообщения Гелена Оригинальное сообщение

ГЕОМЕТРИЯ. КАК ВЫВЕРНУТЬ СФЕРУ НАИЗНАНКУ ?

НАПРЯГАЕМ ОСТАТКИ ИНТЕЛЛЕКТА И СМОТРИМ КИНО :

ГЕОМЕТРИЯ. КАК ВЫВЕРНУТЬ СФЕРУ НАИЗНАНКУ ?




ПРОДОЛЖЕНИЕ

Это не конец и не начало,
просто голос, возмущение, подталкивающее тебя к изменениям
но ты прислушиваешься к интонации в яростном ритме,
и, хотя слова звучат спокойно,
никто не забывает их.
Мы говорим "да"
с кулаками, поднятыми в воздух,
как будто держимся за что-то невидимое.
потому что мы живем во власти боли и страха
пока мы не убьем, не забудем, не заставим ее исчезнуть.

ожидать конца пути,
желать найти силы, чтобы стоять...
- это не то, что я планировал,
это неподконтрольно мне.
Летя со скоростью света,
мысли вращались в моей голове:
так много осталось невысказанным,
как тяжело позволить тебе уйти...

я знаю, что нужно двигаться дальше,
я знаю каково это - ложь.
Все, чего я хочу - потратить эту жизнь на что-нибудь новое
Держась за то, чего у меня нет.

Сидеть в пустой комнате
Пытаться забыть прошлое -
подразумевая, что это никогда не поздно.
я не хочу, чтобы было так.

я знаю, что нужно двигаться дальше
я знаю каково это - ложь.
Все, чего я хочу - потратить эту жизнь на что-нибудь новое
Держась за то, чего у меня нет.

что осталось, когда огонь погас?
Я чувствовал себя правым, но правильное было неправильным.
Все оказались в эпицентре бури
и пытались выяснить, на что похоже движение дальше.
А я даже не знаю, что я сказал;
мой рот открывался и закрывался, а сознание шло к смерти,
собирая осколки. Неоткуда начать.
Сложнейшая часть конца начинается снова.

This is not the end / this is not the beginning
Just a voice like a riot rocking every revision
But you listen to the tone in a violent rhythm
And all the words sound steady
So nobody forget em
We say yeah
Wth fists flying up in the air
Like we’re holding onto something that’s invisible there
Cuz we’re living at the mercy of the pain and the fear
Until we dead it / forget it / let it all disappear

Waiting for the end to come
Wishing I had strength to stand
This is not what I had planned
It’s out of my control
Flying at the speed of light
Thoughts were spinning in my head
So many things were left unsaid
It’s hard to let you go

I know what it takes to move on
I know how it feels to lie
All I want to do is trade this life for something new
Holding on to what I haven’t got

Sitting in an empty room
Trying to forget the past
This was never meant to last
I wish it wasn’t so

I know what it takes to move on
I know how it feels to lie
All I want to do is trade this life for something new
Holding on to what I haven’t got

What was left when that fire was gone
I thought it felt right but the right was wrong
All caught up in the eye of the storm
And trying to figure out what it’s like moving on
And I don’t even know what kind of things I said
My mouth kept moving and my mind went dead
picking up the pieces / no where to begin
The hardest part of ending is starting again

All I want to do is trade this life for something new
Holding on what I haven’t got
I’m holding on to what I haven’t got
Holding on to what I haven’t got

http://mikeshinoda.com/2010/09/07/waiting-for-the-end-video-w-lyrics/

в руках папье-маше. картина в голове.
и свежий воздух в окна этим утром.
ты так старалась, что, наверное, теперь
закончить можно будет через сутки.
он благодарен за прикосновения тебе
он хочет, чтоб штрихи ложились снова.
в руках папье-маше. картина в голове.
ты улыбаешься загадочно ему. ни слова.
он появляется по капле каждый вдох -
это его ты можешь обижать, смешить
ты можешь не любить или любить его
и по песчинкам ветром распустить.
сдувать пылинки с мраморной щеки.
и наворачивать на изумруды слезы,
и просто, в шутку, крылья обломить
и их подвесить в своей памяти на воздух.
и, в общем, руки скульптору затем,
чтоб доказать своей скульптуре главное -
над ней будут работать каждый день
пока не выйдет что-то
Шедевральное.

Она сегодня будет говорить
о новых сапогах, своей поездке
за город с семьей на шашлыки;
смеяться, хвастаться любимой песней.
Она сегодня будет танцевать,
бежать по городу навстречу горизонту
и только что постеленный асфальт
впитает из следов ее заботы.
Она сегодня обожает дождь,
и ей плевать на мокрую одежду
на пряди слипшихся, растрепанных волос
на лужи, грязь и серость повсеместно...

Она назавтра будет молчаливой,
а послезавтра дома просидит,
прячась на балконе от дождливой
погоды и курить свой "Chesterfield".
Она назавтра будет говорить
о том, что все вокруг ее достало,
что ненавидит дождь и сапоги
недавно купленные нравиться не стали.
Она сегодня молча солнце ждет...
а вечером купается в кипящей
от струй дождя воде. Никто Её
и никогда не видел настоящей.

I. Неостановимое сейчас.
«Дважды в одну и ту же реку не войти». Так говорила Марика и тут же морщила нос. Не нравилась ей эта фраза – в мире столько удивительного, столько прекрасного и мгновенного, а время… Время всегда это старит и отнимает. Время всегда забывает про то, что само же сотворило.
Марике всегда хотелось что-то вернуть, что-то повернуть вспять, но даже ее стараний и усилий на это не хватало. Странно, как человек может не смириться со своим главным врагом и, в то же время, подчиниться ему…
В жизнь шестиклассницы резко ворвались косметика и рок-музыка разных мастей и калибров. Марика стала даже одеваться по-другому – на смену милым платьям нежных оттенков и по-детски забавным туфелькам пришли строгие и серьезные кофточки, юбки, босоножки на платформе, сапожки разных вызывающих цветов… Прическу – и ту Марика однажды решила сменить. Что в ней не менялось – так это неизменно веселый и, бесконечно ищущий в обыденном красоту, характер.
Сегодня я был у Марики второй раз, за все время нашего знакомства, в гостях. В ее комнате почти ничего не изменилось, разве что появилось пару плакатов во всю стену, да сама она лежала и, с грустным видом, в наушниках, снова что-то рисовала. Увидев меня, она обрадовалась, откинула все в сторону и поздоровалась со мной.
Позже мы сидели у нее на кровати и, наверное, никогда я не чувствовал себя таким несчастным…
- Ты ведь не насовсем уезжаешь Марика, правда?
А с кухни полз по квартире запах глинтвейна, забираясь в ноздри корицей и парами белого вина…
- Я переезжаю, Леня. И это, наверное, насовсем.
Занавески колыхало ветром из приоткрытого окна, белоснежная тюль поднималась вверх и снова опускалась, так, словно все, даже комната Марики, прощалась со мной.
- Напиши мне, когда обустроишься там. Я буду ждать. Очень.
Я взял ее за руку и сжал. Как будто так я мог удержать ее…
- Хорошо, Леня.
Слышно было, как играет музыка в наушниках, недорисованный карандашный набросок валялся на кровати, оставленный, наверное, еще надолго, до самых лучших времен…
И все часы, и те, что были на руке у Марики, не тикали. Ни одна стрелка в них не двигалась. Возможно, хотя бы так она пыталась себя обмануть и остаться той маленькой девочкой, которая никогда не следила за временем и была счастлива.
…Прошло семь лет. Может быть, письма терялись, может быть, их и не было вовсе, но я узнал, где живет Марика, случайно… Лето плавило асфальт, прохожие лениво ползли по тротуарам, стараясь перебороть горячее сопротивление воздуха.
А мы с Марикой сидели и думали о том, что слишком многое теряется где-то в прошлом. И что это не сохранишь в самом прочном сейфе, не засунешь куда-то поглубже на дно океана – это останется только в нашей памяти – недолговечной и такой эфемерной памяти.
Что можно сделать? Не поделиться, не подарить… Это один из недостатков человека – он не может обнажить своих эмоций, своих чувств так, чтобы их вдыхали, видели другие люди. Мы можем доверять, можем безоговорочно верить – но это тоже одно из проявлений нашей слабости, не так ли? Я был бы согласен даже на некое подобие диафильма, которые мы, бывало, смотрели с Марикой. Но и этого не остается. Все смывает эта река, в которую дважды не войти…

III. Как заставить поверить.
Марика умела не только хорошо рисовать. Как ведь говорят – талантливый человек талантлив во всем. Она ходила в музыкальную школу, посещала все кружки в доме творчества и даже учила несколько иностранных языков. Родители, естественно, нарадоваться не могли подрастающей дочке.
В доме Марики все налаживалось. Отец перестал (возможно, ненадолго, но все же…) уходить по ночам и возвращаться пьяным. Мать, наконец-то, снова устроилась на работу. Когда Марика оставалась дома одна, я заходил за ней, и мы бродили по парку или сидели на скамейке у ее дома.
На улице распласталась осень. Марика говорила, что в такое время природа брала отпуск и устраивала карнавал. А я не любил осень. Чем-то она постоянно напоминала мне о том, что я взрослею, сбрасываю старую кожу и становлюсь таким же скучным, как зима – как все вокруг…
- Леня, я сегодня видела единорога. – Марика вскочила и развела руки в стороны.- Вот такого. Рук даже не хватает.
Я недоверчиво покачал головой.
- Ты все время что-нибудь выдумываешь… Разве единороги бывают?
- Бывают… Только этот стоит и не двигается… И он был грустный. Очень грустный. Я даже могу тебе показать его, если не веришь. Мы сегодня с папой ходили на рыбалку и там, у речки, я его и увидела.
Я все еще с сомнением смотрел на Марику. Но она уже шла по тропинке возле ее дома и звала меня за собой. Я вскочил и побежал за ней.
Над городом собирались тяжелые, темные тучи. Солнца уже почти не было видно, подул ветер и заподнимал разноцветные листья с земли. Марика подняла голову и сказала:
- Если сейчас пройдет дождь, единорог снова станет грустным. Я не хочу, чтобы он грустил.
- Почему он будет грустным?
Марика только посмотрела на меня и загадочно улыбнулась.
- Сам увидишь.
Мы шли недолго. Недалеко от нашего района расположился маленький лесок. В него мы иногда бегали с Марикой, играли в салки и прятки. Отец Марики ходил в эту сторону порыбачить, здесь река как раз поворачивала, и дядя Саша говорил, что это «место, как будто для меня созданное».
Марика часто ходила сюда вместе с отцом. Она не любила рыбалку, но вид речки в лесу и ощущение какой-то тайны, того, что именно марикин папа нашел это место, завораживали ее. Тем более, здесь было на что посмотреть. Крутой каменистый обрыв, на краях которого устроились в ряд деревья, сползал вниз, словно только что здесь полежал огромный великан. Речка плескалась внизу, широкая, спокойная, как глоток воды в ладони. И Марика готова была терпеть целые часы молчания, ожидания и тяготы отнюдь не теплых ночей взамен на красоту этого места. Оно было абсолютно оторвано от города, здесь даже шума машин не было слышно.
Марика остановилась.
- Ну вот мы и пришли. Найдешь единорога?
У меня захватило дыхание. Неужели, правда? Я смотрел в радостные глаза Марики, ожидал, что она скажет сейчас «Я пошутила, а ты и поверил», но Марика стояла и молча, вопросительно смотрела на меня. Я огляделся. Деревья, огромные, сейчас уже вовсю переговаривающиеся с ветром, скрещивали свои руки-ветки под свинцово-сиреневым небом. Пахло свежестью и опавшими, сопревшими осенними листьями. Каждый кустик словно подзывал к себе и просил пожалеть, укрыть… Ничего, зима скоро укроет.
Внизу, в небольшом овражке, трава то волнами прикладывалась к земле, то снова поднималась во весь рост, несгибаемая, но уже пожелтевшая и высохшая. И тут я увидел его, и, смотря то на Марику, то на белевший в овраге рог, улыбался во весь рот.
- Я его тоже нашел! – прокричал я и кинулся к фигурке, маячившей неподалеку.
Диковинный зверь стоял на дыбах, гордо подняв голову. Белоснежный настолько, что даже не верилось… Да, это был действительно единорог, прекрасный и великолепный в своей неповторимости. Я видел его всего несколько раз, на рисунках Марики и в книжках, но этот не шел ни в какое сравнение с ними. Большой. Гордый. Сильный.
Хлынул дождь. И краска разноцветными ручейками потекла, обнажая дерево, убивая такую красивую, невыразимо близкую сказку. А я стоял, удивленный, как будто меня обделили, будто дали в руки волшебную палочку и тут же отняли… И в то же время я был рад, что прикоснулся к чему-то незабываемо-небывалому.
- Теперь ты понимаешь, почему он становится грустным? – тихо сказала где-то сзади Марика.
А я все не мог ничего сказать. Только дождь медленно уносил вместе с осенью последнего в мире живого единорога.

II. Те, кто мы есть.
Мы очень подружились с Марикой. Целыми днями мы бегали по городу, катались на трамвае, автобусах, играли в прятки, прыгали по крышам гаражей… Время летело незаметно рядом с ней, даже самый скучный день превращался в праздник. Марика была веселой и жизнерадостной – и ни в чем не уступала ребятам. И тем не менее, она была маленькой девочкой и у нее были свои страхи и проблемы…
Я уже запомнил дорогу к ней, и, когда шел, по пути всегда вспоминал, как мы познакомились. Пожалуй, это было самое дорогое и интересное из моих воспоминаний. Вокруг меня итак всегда было немного друзей – а тут и оставшиеся вовсе стали смеяться – «дружишь с девчонкой», «научился всем девчачьим штучкам?». И все равно, мне было с ней просто и легко, она была для меня самым лучшим другом.
Еще у подъезда я понял, что что-то не так. Марика не встречала меня, как всегда: «Леня, привет, пойдем, я тебе покажу, что я нарисовала!». У подъезда было тихо. И тут я услышал какой-то шум разбивающейся посуды, крики, пьяную ругань. Все это, кажется, доносилось из окон квартиры, в которой жила Марика. Я бегом забежал на второй этаж и стал барабанить в двери.
Сначала послышались детские шаги (видимо, Марика поняла, что это я), но потом кто-то тяжелой поступью заглушил их и замок загремел. Я ждал, хотя мне и было немного страшно. Дверь открыл отец Марики, большой, сильный и вдрызг пьяный. Мы уже встречались, познакомились и, вроде как понравились друг другу. Но сейчас все мое уважение к нему куда-то испарилось. Передо мной стоял не интеллигентный, интересный мужчина, а как будто незнакомый шатающийся мужик из подворотни.
- А-а… Это ты. Заходи, гостем будешь, – пробасил он и на меня опахнуло ядреным перегаром. – Мои все попрятались по своим комнатам, некому компанию составить.
- Я за Марикой, - собрав всю волю в кулак я пытался не дрожать.
- Марика! – дядя Саша (папа Марики) ухмыльнулся. – Не хочет выходить, когда я здесь. Иди, говорю, когда тебя отец зовет!
С этими словами он нетвердым шагом пошел в комнату дочери. Сначала он пару раз ударил в дверь, но, не получив ответа, просто вынес ее плечом. В комнате сидела испуганная Марика, тем не менее, она спокойным голосом поздоровалась со мной:
- Привет, Леня… - и что-то быстро дорисовала в своем альбоме.
Дядя Саша подошел к ней и бросил альбом в угол. Он навис над ней, огромный, и, наверное, ужасно страшный для нее в ту минуту.
- Марика. Я ведь звал тебя. – Голос отца стал вкрадчивым и угрожающим. – Разве ты не знаешь, что меня надо слушаться? Сейчас я сниму свой ремень и как следует накажу тебя, чтобы в следующий раз неповадно было…
И тут что-то изменилось. Марика смотрела на меня своими огромными от страха глазами и эти глаза просили, умоляли меня что-нибудь сделать. Вокруг зашелестел лес, где-то вдали послышался веселый плеск реки, стены куда-то раздвинулись далеко-далеко, словно и не было здесь маленькой квартирки в деревянном доме. Под ногами зашуршала трава, пол стал мягким и неплотным, теплым, как будто земля…
Все на глазах уменьшалось – и Марика, и ее отец, и лес, который стоял уже вокруг нас стеной – все становилось маленьким. И только маленькая девочка, которая сейчас сидела передо мной с испуганным лицом и просила о помощи – только она сейчас имела значение. Я зарычал. Вокруг все дрожало и, кажется, даже деревья вздрогнули от этого рыка, первозданного, неимоверно мощного рыка зверя. Я чувствовал себя как никогда сильным, готовым на все ради того, чтобы Марику никто не обидел. Я не был сейчас Леней, пересмешником, нет.
Отец Марики, так и не сняв ремень, выбежал из комнаты, из квартиры, на улицу. Снова появились стены, снова все встало на свои места, а Марика, снова улыбаясь, как ни в чем не бывало, подняла свой альбом, взяла меня за руку и повела к остановке.
Когда мы сели в автобус и поехали, Марика открыла альбом и показала мне рисунок. На нем был изображен медведь, в лесу, вставший во весь рост и убегающий от него волк с поджатым хвостом.
- Я специально нарисовала тебя большим и о-очень сильным, Леня. Чтобы ты смог справиться с моим папой, - Марика посмотрела на меня и поцеловала в щеку. – Спасибо. Теперь он не скоро оправится.
Было ли все это? Может, Марика просто все это придумала и не было никаких медведей и волков? Может, я просто пристыдил дядю Сашу, и он ушел? Наверное. Во всяком случае, ее рисунок очень живо показал, кто мы есть на самом деле. Слишком живо.
Также, как первый рисунок на асфальте, который рассказал, как же мы мало видим на самом деле.

Мы могли часами бродить по залитой солнцем дороге. Все еще только просыпались, куда-то спешили, бежали, а вокруг нас застывшее утро было просто утром. Со всеми своими достоинствами и недостатками. Спать не хотелось совершенно – ночь выветрила такую глупость, как потребность человека в сне. И, даже уставшие после такого продолжительного дня, мы еще долго не могли заснуть.
Шутили ли мы? Могли ли пересказать потом, что с нами было? Не знаю. Каждый может думать об этом все, что угодно – но для нас это было время, когда все менялось и становилось дороже всего на свете. Любая мелочь казалась важной. Любое мгновение врезалось в память. А потом улетучивалось так, как будто это был просто еще один дождливый день в засушливом месяце лета…
I. На крыше мира.
…Когда-то у нашего дома проводили конкурс рисунков мелом. Весь асфальт пестрел разноцветными фигурками людей, надписями, машинами… Ребята рисовали с таким усердием, что даже не слышали шума проезжающих машин, разговоров взрослых – важен был только скрип мела и тонкие, прерывистые линии на асфальте, которые позже превращались в целостную картинку.
Конкурс длился недолго – нам было не так уж много лет и долго сидеть на палящем солнце с мелками у нас никак не получилось. Это понимали и взрослые и поэтому уже подходили выносить вердикт – кто нарисовал лучше всех. Мы стояли и, улыбаясь, ждали, как будто мы сделали очень большое дело – одно из самых важных дел в нашей жизни.
Только одна девочка так и не оторвалась от своего рисунка. Она сидела и старательно водила мелом – словно и не было никого вокруг, словно не было жары и нескольких пар глаз, смотрящих на нее. Она не отвлекалась, не смотрела по сторонам, а просто самозабвенно старалась нарисовать то, что видела в своей голове.
И когда она встала и отошла, мы поняли, что нам даже близко ничего не светило. Конкурс был окончен – ребята, кинув взгляд на рисунок, начали расходиться. Они не подбежали, как я подумал, посмотреть на рисунок, не стали восторгаться – а отводили глаза и ползли по жуткой жаре кто куда. Может быть, она и была причиной такой апатии и безразличия? Возможно.
Я смотрел, не отрываясь, на рисунок девочки. Бесподобно – это было не то слово. Такого не могло быть, такого не существовало, но когда я смотрел – я верил. Радужные коридоры, в которых закат сплетался с бушующим морем, людские лица, счастливые, печальные, обозленные, глупые… Птицы, улетающие куда-то. Земля, разломанная пополам. Тучи, которые сходились и расходились. Лужи, в которых отражалось не небо, а то, что, кажется, находилось очень далеко за ним. Все это было нарисовано до безумия реалистично и все это до слез хотелось увидеть. Правда, до слез.
Вокруг никого уже не было. Я подошел к девочке (решил во что бы то ни стало с ней познакомиться), протянул руку, запачканную мелом и возней по асфальту, и сказал:
- Леня. Друзья зовут меня пересмешником. А тебя как зовут?
Девочка подняла на меня глаза (она все еще смотрела на свой рисунок) и ответила:
- Марика. А почему пересмешник? Потому что ты кого-то пересмеиваешь?
Я замялся. Ну правда, как рассказать, что тебя так называют только потому, что ты однажды сказал, что умеешь летать? Как объяснить этой девочке то, что ты пытался передать своим самим близким друзьям и они тебя не поняли, посмеялись, и назвали пересмешником? Может, это был всего лишь сон, какие, бывает, снятся, когда ты растешь… Но ощущение какой-то неясной радости, дикой свободы, движения где-то высоко-высоко осталось даже тогда, когда я проснулся.
- Да, именно поэтому, - я улыбнулся и показал на рисунок. – Ты классно рисуешь. А кто все эти люди и где все это?
Марика удивленно посмотрела на меня.
- Папа с мамой говорят, что у меня хорошая фантазия. Местами непонятная, но в целом интересная, - девочка подмигнула, посмотрела по сторонам. – А вообще, давай поднимемся на крышу и я тебе покажу кое-что.
После я бежал с ней наперегонки по обшарпанным лестничным площадкам, потому что лифт не работал, и Марика иногда кричала, что не поддаваться девочкам – нечестно. Тогда я резко сбавлял скорость и, делая вид, что завязываю шнурки, пропускал вперед смеющуюся девочку.
Мы легко забрались на крышу – тем более, я был на ней не в первый раз – и прошлись по раскаленному железу. Небо было так близко, что его хотелось потрогать руками, но вместо того, чтобы попробовать, я с разбегу упал на койку, и закрыл глаза ладонями. Сквозь небольшие просветы оно уже не было таким злобно-горячим, а осталось розовыми полосками в глазах. Мне показалось даже, что я ненадолго задремал…
«Леня!»
Я открыл глаза и увидел Марику. Она отвернулась и молча побежала к краю крыши, где стояли большие, ростом с нас, бортики. Я вскочил и побежал за ней, на ходу протирая глаза.
- Смотри, что ты видишь?
- Город. Дороги. Люди, как букашки.
- Да не туда смотри… - Марика засмеялась. – Вниз смотри. Туда, где сегодня рисовал мелом.
Я повернул голову. Вот рисунок Гены Хромого – мотоцикл. Он любит мотоциклы и даже на свой велосипед приладил утащенный откуда-то Читать далее...

вокруг холод. шелестят шаги.
и за секунды сгорает сигарета.
идет по улице, смеется, говорит,
все косо смотрят. снова тягучее лето...
легко оделся - тяжело ходить,
итак внутри навалено навалом...
один, как полинялый негатив
под фейерверком. дороги и кварталы...

и тем не менее так бодро и легко,
как будто нет камней, в асфальте трещин,
идет, считая линии шагов,
чтобы подумать больше было не о чем.
он в тысячах закатов не один.
он перепутал даже утро с ночью,
когда весь парк склонялся перед ним,
роняя листья, разрывая небо в клочья.
когда летели чайки и смеялись над водой,
ругаясь и дразня друг друга в небе...
а после на её коленях головой
полулежал, дремал. был счастлив
в полной мере.
летал и падал, падал и летал,
и видел сны, которые хотел запомнить -
а, просыпаясь, видел небо и туман.
наверное, хотелось очень громко
смеяться и пренепременно жить,
под ворохом безумных впечатлений...
под шумный ветер, даже гул машин,
и даже под заезженные песни...

однажды он почувствовал песок.
а на воде остались только тени.
замолкли чайки. парк замолк.
и только небо было чистым, неизменным.
он мог искать. заплакать. заорать
и прыгнуть в воду, чтобы не сгореть.
он мог подумать - все это кошмар,
утра дождаться с пачкой сигарет...
вниз скатывались камни из-под ног.
так тихо. пусто. все сгорело днем.
вдали где-то остался шум дорог,
и города. лишь тишина. без снов.

он не искал. не плакал. не орал.
лежал и думал. в голове засела
единственная мысль, а ветер бил в глаза.
они не врут.
не бывает такого чистого неба.

подожди пару секунд. пусть отдохнут пальцы,
которые тысячу лет играют на пианино.
пусть отдохнет оркестр. дирижер разогнет спину,
подожди пару секунд... танцуй в тишине над миром,
пусть тучи закроют солнце и дождь поднимается вверх,
стирает картины художник, пишет справа налево поэт,
пусть пыль оседает на ноты и тихо уходит рассвет,
пой в тишине свою песню - так, как умеешь петь,
запахи все исчезнут, исчезнет весь мир вокруг,
перестанет биться сердце всего на пару секунд.
ты выдохнешь, засмеешься, вырвешься из моих рук.
останется только улыбка в уголках твоих тонких губ...
подожди пару секунд.
черт, мне вечности даже мало.
не слышишь? словно вокруг
все инструменты играют.
они потеряли такт,
их будто бы подменили...
и все кувырком, не так,
зажевало пленку мира,

подожди пару секунд,
подожди минут десять,
куда-то спешат, бегут,
часы, сутки, недели...

остался слепой музыкант. его играть не учили,
он просто пришел и сел за расстроенное пианино...
куда-то ушел дирижер и театр по ходу закрыли.
я сижу и слушаю вечность после пары секунд жизни.

Это я. На кончике шариковой ручки.
Мы - раздаренная лично каждому реальность.
Жаль, что повседневность не считают чудом.
Есть - так на кухне. Спать - так только в спальне.
Когда мы прыгаем - мы остаемся на луне.
Вода умеет рисовать на небе.
Ладонь - остаток потовыделений на стекле.
Надеюсь, из таких потом нас слепят.
У нас есть миллионы "почему", "зачем".
Вообще вопросы - мучение ребенка.
И если закипишь - достаточно свистеть.
Так чайники спасаются от боли.
Мы - лазеры, сверлящие поверхность.
Я проверял - дым может сильно пахнуть.
Глаза скользят по происшествиям в газетах.
Жаль, сахар тратят на сахарную вату.
Это я. На кончике шариковой ручки.
Ты тоже можешь плюнуть и занять пространство.
И воздуху иногда бывает скучно.
Зато он остается беспристрастным.

Я не двигаюсь. Двигается мир вокруг меня.
Вчера я оставил след в горячем асфальте.
В пустом объекте полезна лишь кожура.
Победители побеждают уже на старте.

Над алмазами не проводят краш-тест.
Добавь 25 процентов воды - я бы не был тряпкой.
Те, кто верят в науку говорят "Бог есть".
Но... бочки с бензином взрываются от зажигалки.

Время идет быстро и в то же время медленно.
Кто-то остановил стрелки на часах.
Это полная потеря совместимости.
И в то же время эйфория.
К лицу прикасаются кончики пальцев.
На дворе лает на кого-то собака.
Лак на ее ногтях еще не совсем засох.
А на ковре валяется одежда.
Какая-то совсем безумная отвлеченность.
Кожа горит, но не пахнет горелой кожей.
Перегорела лампочка - неважно, белые ночи.
Жаль в это время не ходят автобусы.
Твердость подушки и гладкость ее тела.
Слова прорывают дамбу сухой тишины.
Время идет быстро и в то же время медленно.
Целые сутки между сегодня и завтра.
Воскресеньем и понедельником.

В квартире выключили свет. Да и вообще во всем городе его вырубило. Перестали работать электростанции, водонапорные башни... Все остановилось. И весь мир мало-помалу стал опускаться в мягкую, обволакивающую темноту. Чем отличается такой мир от настоящего? Ничем. Просто было сложно проснуться.
А еще труднее шагать по дороге, которую не видишь. Дышать, когда не знаешь - спишь ты или нет... Потому что, когда ты спишь - даже под водой можно дышать. Сложно прыгать с высоты, когда ты не знаешь - высоко или нет, больно будет, или нет... Потому что не видно что чем является.
Смыслом становится не забраться повыше, чтобы увидеть больше... Смыслом становится осознание того, что ты просто есть. И когда снова загорятся фонари - они ослепят. И будет видно, что под ними кто-то уже прошел, что рядом с тобой стоит еще кто-то, шедший по твоим следам.
И когда польется вода, можно будет умыться. И снять с себя грим нереальности и неотождествления. Снова стать обычным.
Никто не скажет, что такое настоящее и что такое ненастоящее. Что такое бесконечность. Лишь только выключив свет и пройдя какое-то расстояние, считая шаги, вдохи, выдохи, отмечая каждую мысль, можно заметить то, чего раньше не замечал.
То, что время слишком быстро идет и мы все по-разному дышим.

Люди творят, потому что они не знают конечного результата...

То, о чем мы только что говорили, не имеет значения. Пусть это останется там, где-то в прошлом, телеграммой, распиской о получении. Ведь это ты вчера мне сказала, что ртуть – это вино, а я тебе верил. Я верил в то, что если введу себе в вену три кубика расплавленного металла, то стану тверже, но, уходя, снова хлопнул дверью и, позже, смотря на серый асфальт, думал, что мне это просто приснилось… Холодно, пасмурно, все идут без зонтов, потому что пять минут назад светило солнце, ничто не предвещало ливня, прогноз говорил, что это нелепо, а я, когда шел, спотыкаясь, растрачивая свои шаги на круги вокруг твоего дома, думал – бред, а не лето… Мы мечтали, что вокруг будет один туман, что все исчезнет и будет каким-то очень ярким сном и мы, уносимые ветром, вместе с туманом, счастливые и невесомые, полные жизни, взявшись за руки, уйдем. Во мне метались воспоминания, страдания, жуткая боль и неприкосновенные тайны, которыми я мог делиться лишь с собой в полной тишине, но ты хотела быть посвященной во все, что меня терзало, пугало… И, знаешь, столько всего предстоит, столько всего не сделано – выкинуть прошлое из головы, побороть в себе своих демонов. И единственное, что меня еще пока сдерживает – это моя анатомия. А знаешь, так даже легче, быть сильным и решительно настроенным. А мне нужно, чтоб было сложно, и, поэтому, я сейчас не кричу «Помогите!», корчась на асфальте. Вдруг ты услышишь. А в памяти ссоры, письма, рисунки, исписанные тетради… Сам себя презираю, как будто я снова где-то в своем детстве далеком. Ты не рядом – и у меня начинается ломка, как будто я долго не ел, не пил, не ходил, не спал. Я запнулся и просто смеялся, лежа, чувствуя, как металл проглатывал меня, чувствуя, как я становился все тверже, как ртуть становилась кровью, а не вином и веселила меня, а асфальт вокруг ходил ходуном… Я смеялся. А ты сидела и вспоминала, как дала мне пощечину, оттолкнула меня и сказала, чтоб я шел вон. Я смеялся. Потому что лежал на асфальте перед твоим домом и молил, чтобы все это было сном. Думая, что если я буду вести себя неестественно, я вынырну, и кончится этот дурдом. А на самом деле металл – это успокоительное. Ртуть – это и правда вино, для храбрости. И люди идут без зонтов, потому что жарко. И нет ни следа ливня, что неудивительно. Мне кто-то помог подняться, отряхнуться, расправиться, и я бодро пошел, стараясь казаться здоровым и ярким. И думал, что солнечные удары порой... полезны.

Я буду биться головой о стену.
Бить стекла и кричать в окно,
Сдирать обои. Судорожно делать
Вид, что мне вообще-то все равно...
И ты зайдешь, закуришь сигарету,
По мне безумным взглядом проскользишь,
И, проведя полночи в интернете,
Уснешь, оставив непроветренную тишь.
А я усядусь на краю кровати.
На грани неосознанного слуха
Забьется в складках брошенного платья
Влетевшая и запертая муха.

Смотреть это видео

Котласский Арт-клуб "Пила". 24 апреля 2010 года. Или 25 апреля? Хм... Вроде не пил.

Как будто первая из миллиона.
И по иным законам быта
Затоптанная, сломленная словно.
Еще одна.
Песчинка.
Плевать. Потерянная в море,
Живущая в законах такта
Толпы. Потерянная словно.
Еще одна.
Капля.
Большая невезучая глобально.
Песчинка. Капля. Атом. Клетка.
Голова со своими тараканами.
Еще одна.
Планета.

В сутках 24 часа. В неделе - 168. В году - 8736. И 87360 часов своей жизни я однозначно помню смутно.
[200x286]