Психология доверия
То, что в нашем обществе не хватает прежде всего именно доверия — еще больше, чем материальных ресурсов, — это уже и повторять-то не интересно. Политики, журналисты и социологи об этом говорят и пишут постоянно. Но вот психологи, к сожалению, за эту тему берутся нечасто, хотя доверие (и, разумеется, недоверие) феномен прежде всего именно психологический. Об этом и о многом другом беседует с доктором психологических наук, академиком РАО В.П. Зинченко наш корреспондент Т. Мышко.
— Владимир Петрович, недавно вышла Ваша книга о доверии. Тема эта сегодня, может быть, самая актуальная, хотя, если судить по названиям глав книги, — и неисчерпаемая. Но давайте попробуем хотя бы обсудить некоторые аспекты.
Несколько лет назад социологи проводили исследование и выяснили, что единственное государственное или общественное учреждение, которое пользуется у россиян каким-то доверием — это почта. Парламент, правительство, политические партии, общественные организации и близко к ней не стоят по этому параметру. И все наши экономические кризисы, в том числе и августовский 1998 г., который мы вряд ли забудем, — тоже прежде всего кризисы доверия. Или один большой кризис.
Чем же, на взгляд психолога, питается доверие? И есть ли у этого чувства память? Если есть, да еще крепкая, — нам из нашего общества тотального недоверия выходить еще долго... И каковы корни Вашего интереса к этому вопросу?
— Этимологически «питать доверие» (в латинском языке — credo) означает «сердце даю» или «сердце кладу». Это наводит на мысль, что доверие принадлежит к числу фундаментальных, важнейших психических состояний человека. Оно возникает в «круговороте общения» между людьми. Доверие играет по отношению к личности формообразующую роль. Потеряв доверие в глазах окружающих, теряешь лицо.
Самый общий и ненаучный ответ на вопрос о корнях возникшего интереса к доверию состоит в том, что он связан с нынешней российской действительностью. Но в доме повешенного не принято говорить о веревке, и обсуждать вопрос в этом ракурсе, откровенно говоря, не хочется, хотя, конечно, вовсе отстраниться от действительности трудно. Обезглавлена вера. Слишком все явно и бесстыдно. Из обмана исчез шарм. «Отсырел стыд». Исчезла даже театрализация социального долга. О его гарантах и говорить не приходится.
В своем первом выступлении во Второй Государственной Думе в качестве Председателя Совета министров Столыпин говорил о нравственных обязательствах Правительства, об «обеспечении в государстве законности и укрепления в населении сознания святости и нерушимости закона» — то есть о доверии народа к своему правительству. Можно, конечно, посочувствовать нынешней власти. За прошедшие со времени речи Столыпина годы россияне не стали лучше. Думаю, не стали и намного хуже. Они закалились, но пока не ожесточились. Их недоверие к власти, к чиновникам, к милиции, к армии, к судопроизводству, к банкам, к средствам массовой информации — это нормальная, здоровая защитная реакция на хроническое, длящееся десятилетиями вранье. Радует, пожалуй, лишь то, что ученики и родители продолжают верить учителям, которые столетиями несут свой крест, потеряв всякую надежду на признательность власти.
— Ну, откуда берется недоверие в обществе, понятно. Об этом скажет любой социолог или публицист. Но доверие-то откуда может взяться? Вот на этот вопрос без психолога не ответить...
— Возникающее чувство доверия к миру питается из важнейших, хотя и скрытых источников. И, как это ни покажется странным, один из главных — вещи, которые нас окружают. Им не доверять трудно. Психологи и психоаналитики, как правило, проходили мимо них. Как это часто бывает, психологическую истину гораздо раньше почувствовал поэт. Вот как об этом писал, например, P.M. Рильке. Извините, что придется привести цитату. В интервью это не принято, но тут без нее не обойтись.
«Вещи. Когда я произношу это слово (слышите?), воцаряется тишина — тишина, окружающая вещи. Всяческое движение улеглось, превратилось в контур, прошлое сомкнулось с будущим, и возникла длительность: пространство, великое успокоение вещей, которым некуда спешить.
Но нет: покамест Вы не ощутили воцаряющуюся тишину. Слово «вещи» проскальзывает мимо Вас, оно не обозначает для Вас ничего: обозначает слишком многое и слишком безразличное.
И я рад, что я воззвал к детству; может быть оно мне поможет положить Вам на сердце это слово — драгоценность, связанную со столькими воспоминаниями. <...> Если Ваши первые впечатления окрашены добротой, доверием, общением, разве не ей Вы обязаны этим? Разве не с вещью Вы разделили впервые Ваше маленькое сердце, словно кусок хлеба, которого должно хватить на двоих?
<...> Вы едва ли помните об этом и редко осознаете, что Вам теперь еще нужны вещи, которые, подобно тем вещам из детства, ждут Вашего доверия, Вашей любви, Вашей преданности.»
В этом замечательном эссе, которое поэт предпослал рассказу о творчестве О. Родена, обращает на себя внимание именно предметность чувства доверия: оно
Читать далее...