Белый уходит с черным, хотя, о чем я. Были ручными, вымерли, одичали. В этом такая чистая обреченность, отчаянье высшей пробы, пути печали. Нас отпускали с ложью, и было сложно, было немыслимо вдруг разминуться снова. В этом такая нужность и невозможность, нежность и нежить - ни одного живого. Ни одного – ушли, или я не вижу, тянется время, скоро оно порвется. Нет никого, кто раны мои залижет, ляжет ко мне, сольется, со мной проснется. Нет никого, ты слышишь? Какого черта ты научил меня чуять, бежать куда-то?

Белый уходит с черным, скулит о чем-то.
Пуля летит, дрожит серебристой пчелкой.

Падай.


Кот Басё

Опаленный вереск да черный мед у меня внутри.
Страх костра твоего набатом в висках стучит.
Я иду, и время за мной идет, твоим голосом говорит.
Мне некуда возвращаться в моей ночи.


Кот Басё

Каждый пастырь строг, каждый бес строптив, каждый путь лукав. Не успею в срок, не приду простить, не найду лекарств. Открывает дверь, не скрывает ран, не умеет врать. Сын мой, я осторожный зверь, постоянный страх, я бездарный врач.

Мне бы псом у ног, да полсотни книг, чтобы каждое слово – к ней. Но в глазах темно, не горят огни, никогда не найти огней. А она ничего не ждет, за окном дождит, по утрам туман. Я бессилен, я изможден, я всегда один, я схожу с ума.

Сочинять ей блюз, причинять ей боль, целовать ее на бегу.

Сын мой, я за себя боюсь, я хреновый бог.

Ибо большего

не могу.



Кот Басё

Вот река моя сочится, снимает швы.
Разошелся берег с берегом, выжал боль.
Под мостом в тени вода начинает выть.
Значит, скоро мост не выдержит нас с тобой.


Кот Басё

(... а на деле важно только то,
что, малозаметно и бесправно,
прорастёт периоды пустот
и изменит суть твою, как травма
позвонка меняет — навсегда —
ближний круг на близких и ушедших...)

Я тебе не свет и не вода,
я — одна из встретившихся женщин.

Более чем пошлый поворот
на пути избитого сюжета,
где один не верит и не ждёт,
а другая, думая об этом,
плохо спит, и плохо ест, и...

Всё.

Я же обещала не о личном.
Вместо белки крутит колесо
в никуда спешащая привычка
говорить тогда, когда молчать,
несомненно, было бы полезней.
Край печалей этих непочат,
но встаю на горло вечной песне.

Ты, молчащий, кто во мне пророс,
если можешь только слушать — слушай.
Глуп мой риторический вопрос,
но тревожит скорбный ум и душу.

Стоит ли взлелеянный росток
боли затяжного неответа?

Да.

На деле важно только то,
что рождает свет, не помня света.



Уже Другая

Надо верными оставаться,
до могилы любовь неся,
надо вовремя расставаться,
если верными быть нельзя.

Пусть вовек такого не будет,
но кто знает, что суждено?
Так не будет, но все мы люди...
Все равно - запомни одно:

я не буду тобою брошена,
лгать не станешь мне, как врагу
мы расстанемся как положено,-
я сама тебе помогу.


Вероника Тушнова

Все Пенелопы во все времена едины
твёрдостью духа, достойной иной оправы,
чем монотонный труд, приводящий прямые спины
к перекосам — что характерно, всё больше вправо.

Прялкой ли, карандашом ли, иной забавой
время, в котором так много боли, так мало жизни,
переведёшь ты в соль на свои суставы —
разницы нет, как в развалах сентенций книжных
нет настоящего.

Есть только ты и вера
в то, что любой поступок ведёт к расплате,
но знак вопроса, что загнут, как хвост триеры,
неоднозначен.

Выбрось постылый саван и вышей платье —
синее-синее, словно чужое небо
в полдень, который на юге всегда отчаян,
яркими сорняками, растущими вместе с хлебом.

Выйди на берег.
Вернись к истокам.
Волна встречает
шёпотом, плеском, касаньем прохладных пальцев.
Мир продолжается после любых потопов.
Хрустнет ракушка — накопленный кем-то кальций,
эхом откликнется горний пустой акрополь.

Важен ли способ для возвращенья к теплу родному:
морем ли, сушей, во чреве птицы в броне дюраля?
Все Одиссеи помнят дорогу к дому,
но возвращаются только те, кого вечность ждали.


Уже Другая

Мы сидим на самом краю, пригревшись, мы у Него в руках. Мы бежали через ноябрь к марту и обогнули шар. На двоих у нас есть беспокойный компас и с десяток дорожных карт. У меня - очки и смешная шапка, у тебя – разноцветный шарф. Нет ни общего прошлого, ни историй, душащих по ночам, нет терпения, чтобы найти причину, по которой мы тут сидим. Я умею с тобой проходить сквозь стены, чтобы потом молчать, потому что когда замолкаешь – слышишь сердце в твоей груди.

Соль на губах проступает морем, море покорно ждет. Если бежать босиком по пляжу – там остается след то ли влюбленного зверя, то ли ловца, что за ним идет – без отдыха через ноябрь к марту по этой большой земле. Вот прибой прорастает сквозь дикий камень, вот мы стоим на нем. Рыбы плывут по морским дорогам, словно осколки льдин.

Я говорила с ветреным мартом и с пасмурным ноябрем.

Теперь я буду молчать и слушать сердце в твоей груди.


Кот Басё

Весна для выживших. Из выцветших палат, из рукавов больничных коридоров мы тянемся за дозами тепла, слабее слов, прозрачнее стекла, мы покидаем сумрачные норы.

Идем к весне – в пижамах, босиком, с катетерами в венках подключичных, и ладанки на тонких шеях птичьих боготворят детей и стариков.

Весна для выживших. Хвала прошедшим тьму, дождавшимся весны, как откровенья. Мы друг за другом тянемся, как звенья.
Он соберет нас, наберись терпенья.

Идущий первым, улыбнись Ему.


Кот Басё

Я ждала ее, она ко мне приходила.
Садилась у изголовья, смотрела жадно.
Во мне выцветала кровь, вырастали жабры,
Мне снились донные рыбы и крокодилы,
Душа отражала звуки, как перепонка,
Мир погружался глубже, мы плыли вместе:
Горькие слезы женщин, костры и песни.

Желтые воды Ганга.

Удары гонга.


Кот Басё

не бойся моего холода...оледеневших ладоней и равнодушных глаз....
я заморожу твое сердце и сберегу...навсегда оградив от пожаров и колких фраз...
я спрячу его от солнца и людских обсуждений...подальше...поглубже ...
задую ветрами до обморожения...укрою метелью и заверну в стужу...
не бойся моей пустоты и бледных бесчувственных губ...
прислоняясь к груди, не пытайся уловить там какой то сердечный стук...
не сдувай иней с моих ресниц,пытаясь согреть дыханием кожу...
забывай о тепле внутри...я уже потихоньку твое сердце зимой морожу....


Одинокое Счастье

Так не пойдет. Упрется и не пойдет. Будет стоять упрямо и обреченно, смотреть, как в цветах твоих созревает мед, как этот мед собирают чужие пчелы. Наступит осень, зима, а потом весна. После весны придет неизбежно лето. Лето выгорит в осень, и в общем, мораль ясна: каждый из нас уже проходил сквозь это. Так не пойдет – ведь некуда так идти. Так понимает - разумней остановиться. Пчелы жужжат, и этот живой мотив подхватывают кузнечики или птицы. Так остается в безмолвии. Сквозь кусты виден обрыв, стволы низкорослых сосен…
Так налегке возвращается в монастырь. Солнце заходит в восемь.

В девять темно, на улице ни души. Души уходят лесом, но путь неведом.

Так не пойдет, потому что он так решил.

Станешь большим – придешь к нему за ответом.


Кот Басё

Напиши мне оттуда, откуда не пишут писем,
расскажи, так ли страшен мрак, как его малюют,
поиграй со мной в постылый, как вечность, бисер —
успокой больную.

Я забыла напрочь, как двери найти в запретах,
потому-то у этой записки не будет шансов.
Без надежды высмолю десятую сигарету.
Краткий адрес "сжалься"
без навешанных псов и серверных расширений
не даёт не то что амнистий, но даже права
ожидать, что читающие меня угрюмые тени
расположены справа.

На деревню дедушке, что в люльке укачивал чёрта,
я уже писала в истёкшем, как кровь, столетье —
знаешь, милый, когда бы не два аборта,
то росли бы дети.

Как предлог, конечно, сгодится и эта тема,
но я помню, помню, как ты неразборчив в связях,
так давай вспоминать, что мы оба творили не с теми.
Аморальной грязью
вряд ли вымажешь тело гуще, чем тем, что носишь
за душой в уютном месте под пошлым сердцем.

Я тебя покину когда-нибудь, как пигмент альбиноса,
оборву заусенцем,
чтоб потом из пальца высасывать едким глумом
то ли яд оставшийся, то ли немое чувство.

Напиши хоть раз "я не спал допоздна и думал,
как тебе там..."

— Пусто.


Уже Другая

Он говорил: «Плыви», и она плыла. В окне было море, черное, как смола, и в этой смоле застывшие корабли видели землю во сне, не узнав земли.
Он говорил ей: «Пой», у нее внутри, вторя его дыханью, рождался ритм. Луч маяка дозорным входил во тьму, чтобы услышать, как пела она ему.
Он говорил: «Моя», говорил ей: «Будь!», пульс учащался, пот выступал на лбу, алое солнце бродило в его крови…

Он проникал в нее и говорил: «Плыви».


Кот Басё

А сила твоя не в том, чтоб меня ломать.
И правда твоя не в том, что тебе казалось.
Из трех твоих женщин с тобой остается мать,
Которая никогда тебя не касалась.

Из трех твоих стран с тобой остается та,
В которой сегодня тебе не найдется места.
Такая внутри огромная пустота,
Что сердцу в ней слишком тесно.

Из трех твоих жизней, что держит тугой капкан,
Одна продолжает еще говорить о чем-то.
Когда досчитаешь до трех – замолчи, пока
Не сбился со счета.


Кот Басё

1.
Сокровища просты:
баранок,
карамелька,
сеть ниточек "кошачьей колыбельки",
цветное стёклышко,
пластмассовый голыш,
велюровый лоскут,
речная галька.

Июль, текущий зноем с тёмных крыш,
напоминает пламя зажигалки,
в которой газ закончится вот-вот,
но раз огонь пока ещё живёт,
то воздух и танцует, и струится.

На яблоне в гнезде сидит жар-птица
и к пятнице ждёт новеньких птенцов,
жар-птиц курлычет до стесненья зоба
в манере доспевающих отцов.
Все волки серы, сказочны, беззлобны
едят с руки и подставляют лбы
под узкую чумазую ладошку,
и жизнь течёт как будто понарошку,
но формирует будущую быль.

2.
Давно прошел далёкий тихий год,
в котором я не знала большей боли,
чем ссадины, полученные от
избытка жизни,
времени
и воли,
в котором так просторны были дни,
и танцевать, как Эльмовы огни,
являлись сильфы на ушко иглы,
рождались саламандры из золы,
и эльфам, обживающим чердак,
и гномам, что освоили подполье,
хватало сил держать голодный мрак
на дальних подступах к святому лукоморью.

Теперь я ближе зрелости, чем те,
такие дорогие и родные,
оставшиеся в полной темноте
страниц альбомных.
Очень молодые —
отец и мама.
Мама ждёт меня,
мечтает о смешливой пухлой дочке,
кудрявой, как соседское ягня —
и только тем уже любимой очень,
ещё не зная, что придёт подменыш,
угрюмица, молчальница, чужак.

Прости мне, мама, всё, что я не так...
А впрочем, если ты в меня не веришь,
то я темна, невидима, вольна,
как берег позабывшая волна.

3.
Дары волхва просты:
потёртый бублик
и с праздника спасённая конфета,
неразличимо чей, но медный тугрик,
четыре неопознанных предмета,
запчасть от Лего к чудо-кораблю,
беспарные носки,
дыра в кармане,
сакральный миг встречальных целований
и сотое с утра " тебялюблю".


Уже Другая

Когда так много тебя во мне:
как тяги к свету в живом зерне,
как сока в почке,
как в почве плоти,
как вероятностных "я" в зиготе,
тогда мне нужен иной простор,
чем тот, что тешил до этих пор.

И если этот простор — слова,
не признающие ни родства,
ни обязательств, ни обещаний,
миг погружения так отчаян,
что я готова тонуть всегда,
пока приемлет меня вода.

Не уложиться мне в восемь строк,
прости разросшийся монолог —
задел разрушен, как Карфаген,
раз доминантен болтливый ген.

Но что же делать, терпи и слушай.
Внутри простора полно ракушек,
давно расколотых, но "люблю"
не обессилит и абсолют.
А в приоткрытом уже "хочу"
так много терпкости, что мечу
рубить с плеча бы узлы сплетений
во избежанье иных прочтений.

Но, впрочем, что я...
Пожалуй, хватит —
не отвратить бы момент объятий
двух тел, сплетённых в глубоком кресле,
спартанской выдержкой слова "если".


Уже Другая

Ваш замок рухнул,Ваши кони сдохли,
Прислуга убежала,как крысы с корабля.
Из вашей свиты все давно оглохли,
И жизнь Ваша не стоит и рубля.

Вы-падший король,Вы-просто слова...
И по извилинам ночи Вы мчитесь ко мне,
К той ведьме,чья проклятая голова
Должна была сгинуть в адском огне.

А Ваши глаза боятся увидеть мои.
И губы,что раньше клялись мне в любви...
Мой милый король,больше ведьме не лги,
И при полной луне о пощаде моли.

Мои пшеничные косы обовьют Вашу шею,
Мои совиные когти зацарапают душу.
И на этом рассвете отпустить Вас посмею.
Вы подписали себе приговор,эту клятву наруша...

Как же сложно любить,и Вас проклинать
Бедной ведьме,хохоча при безумной луне.
А Вы заставляли в костре пострадать,
Боясь и подумать о чувствах ко мне.

Вы ненавидели меня так сильно,
Узнав,что колдовством блещут глаза.
Что встретимся теперь мы у плиты могильной,
Ведь с ведьмой уже нет пути назад...



Одинокое Счастье