Одиночество - есть высшая степень Духовности и Интеллекта.
Человек который не пробыл долгие годы в Одиночестве, особенно когда Одиночество является публичным - пустой человек.
Одиночество свидетельствует о том, что Человеку есть о чём поговорить с Собой, то, что происходит в нем, гораздо интереснее чем то, что происходит вокруг него.
От чего есть такое колоссальное количество людей, которым обязательно нужно много общения и общества вокруг, причем зачастую совершенно поверхностного, просто чувство психологического успокоения и утешения, что вокруг люди?
Потому что оставаясь один на один с собой им становиться страшно. Страшно от того, что внутри пусто. Им нечего сказать себе, нечего себе ответить. Им срочно необходимо туда, к себе подобным. А одному нельзя. Когда один-происходит рефлекс под названием "скука".
Человек переживший Одиночество в десятилетия - Человек со стержнем, Сильнейший Человек.
Он страдал смертельной мукой, чтобы прийти к Гармонии с Собой, прийти к Истинному СЕБЕ.
Страдал, ощущал всё и всех глубоко, каждую мысль, каждую нить, каждый отголосок.
Повехностность же, как аксиома не способна выдержать такие муки.
Потому что не способна их почувствовать.
Гипотетически, предоставив им эту возможность, можно увидеть два исхода/финала: смерть физическую или болезнь психическую.
У них нет Родных Духовно Людей, которых не бывает больше чем пальцев на одной руке.
У них есть друзья. Что уже подразумевает под собой пошлость и порок.
Они не находяться в гармонии с собой. Они всегда мечтают о счастье, не осознавая что есть счастье - на самом деле, как не прескорбно совершенно не способны даже такое искаженное понятие, как они полагают, счастья, дарить без условий, без рамок, без оттенков. Отдавать себя всецело.
За то, способны разрушать пространство человека рядом, уничтожать его.
На отдачу способны лишь две Гармонии, которые сами с собой были Счастливы более, нежели с иными.
Когда двое таких людей объеденяются - происходит Настоящая, Подлинная Любовь.
Любовь есть - Интеллектуальное Чувство.
А не то, что происходит у масс, с различными названиями, делениями на периоды, и разделениями на какую то симпатию, на какую то влюбленность.
Я не знаю не одного Человека, которого можно назвать Достойным, кто огромнейшее количество лет не был бы Одинок.
Я всем сознанием желаю, чтобы каждый такой Человек обретя Себя, обретя Гармонию с Собой, встретил Своё Счастье.
Почему Счастья так мало? Потому что Таких Людей мало. Потому что Истинное Счастье может быть лишь Выстраданным.
Видишь ли, в новую осень я так строга
к слову и слогу своих тривиальных истин,
что предпочтительней вслушаться в шорох листьев,
без сожалений летящих к моим ногам,
и наблюдать сквозь сплетённую сеть ветвей
небо, открытое взгляду до дна седьмого,
нежели пестовать веру, что вспомню слово,
то, настоящее — будничных слов живей.
Правда приходит, как правило, постепенно,
так же, как цвет зрелой горечи — на лицо.
Встречные взгляды чужих тяжелят свинцом.
Парк умирает и пахнет осенним тленом,
листья танцуют, не зная ещё о том,
что для костров наготове сухие спички.
Мысли о бренном, прервавшись сорочьим спичем,
снова себя обрящут в кругу шестом.
Личная зрелость: недавние тридцать пять,
в два новых года лишившись остатков спеси,
стали простыми смыслами полновесней —
в поисках слова учусь я его молчать.
Глухонемые дети, никогда
Не ведавшие речи, напряженно
Молчат в сетях, страницах, проводах,
Пока чужая речь не обожжет их,
Пока они, рожденные вне слов,
Закованные в лед косноязычный,
Не овладеют древним ремеслом
Наречия, введенного в обычай.
Они узнают звуки, изнутри
Их вызывая таинством обрядов,
Им покорятся образность и ритм
Строптивого чужого звукоряда,
Они найдут во всем особый смысл,
Бессмыслицы на слух не отличая...
Но эта речь в устах глухонемых
Становится мучительней молчанья.
— Мне надо уехать, любимая, веришь?
Партнеры, контракты, заботы, дела,
Успех и падение разных империй…
— Я верю, любимый. (… зачем солгала?…)
— Ты письма пиши в ожидании встречи.
(Ах, чёрт! Потерялись от почты ключи).
Но если молчу — оттого, что застенчив…
— Я верю, любимый. (… как сердце стучит!…)
— Ты веришь, я буду скучать очень-очень.
Ведь каждый мой день без тебя — словно год.
И год — словно век… (это так… между прочим…)
— Я верю, любимый. (… но мысли — вразброд…)
— Я скоро вернусь, обязательно! Слышишь?
Не думай о грустном, прочь страхи гони.
Подружек своих собери на девишник…
— Я верю. (…ты только в глаза не смотри…)
…Так долго играем мы — «верю — не верю»,
Что каждая ложь — как на сердце бальзам…
Вернешься… постой перед запертой дверью,
И просто подумай… а веришь ли сам?
Я пью эту осень, зачем-то пытаясь мешать
Кофейную гущу на дне полувыпитых суток,
Под крики в тепло от зимы улетающих уток
И шорох листвы, остающейся здесь умирать...
И слезы в глазах... кто-то снова сжигает мосты,
Уверенный в том, что дорога обратно закрыта,
Хрустальная туфелька счастья случайно разбита
И тыква не станет каретой, как былью – мечты...
Я пью этот холод сезона ненужных разлук,
И губы горчат ощущением новой потери -
Проигранной ролью в короткой, но яркой афере
С Хранителем Времени... Лед остывающих рук
Пытаюсь согреть обещаньем чужого тепла
И робкой надеждой на то, что не встану у края.
Я пью эту осень, в кофейную гущу мешая
Надежду и пепел мостов, догоревших дотла...
Если пишется книга, то я переплет ее,
Береста, небеленый лен, раскаленный камень.
Я стою за пределом людей, городов, времен,
Где-то между дорожной пылью и облаками.
полипом к нёбу: «свой собственный/мой/ничей».
упрямый мальчик/пробитый амуром чек.
какого черта?! скорее: каким богам?
система пишет: «нет доступа к облакам…»
капризный призрак… на камне взошла трава.
а ты, мой странный, все струны во мне порвал
штрафной улыбкой не падре/не кобеля.
один-единый не рухнувший в штабеля.
забил последний гвоздик/на всех/родник.
забыл, что с тенью нельзя на правах родни.
стучат колеса, транжирят мои стихи.
все сроки/реки крамольного истекли.
содом с гоморрой растут за спиною вниз.
зачем ты шепчешь неистово: «оглянись!»
Жизнь слишком коротка, чтобы жить наполовину. И хочется…
Дышать полной грудью и в унисон с Ним…
Верить и не сомневаться…
Идти не «своей дорогой», а с Родным человеком рядом…
Целовать любя, а не играя…
Продолжать Его слова и фразы…
Говорить Ему в трудные минуты «прорвемся» одним лишь прикосновением
Ощущать свободу от того, что не нужно никому лгать..
Поддержать именно того Человека в нужный момент…
Сказать важные слова важным людям ни секундой раньше и ни секундой позже…
Быть всегда в Его системе координат
Улыбнуться Незнакомому Человеку и получить ответную улыбку
Ощущать, как учащается биение Его сердца от одного моего взгляда…
Всегда уметь читать между строк…
Думать головой, а выбирать сердцем…
Быть незаменимой для тех, кого нельзя заменить…
Нравится не всем… но непременно себе и Ему.
Чтобы слова всегда точно ложились на чувства и эмоции…
А самые темные ночи были самыми короткими.
Прощать без обиды и радоваться без повода.
Не искать дружбы, но быть другом.
Прошлое оставлять в прошлом, будущее — в будущем и жить настоящим.
Находить счастье в мелочах — так как нет мелочей ни в любви, ни в счастье.
…и непременно ЛЮБИТЬ. В каждом вдохе и выдохе, в каждом взгляде и жесте, просыпаясь и засыпая, прощая и забывая, приходя и уходя, улыбаясь и плача — ЛЮБИТЬ. Любовь — это действие. Она меняет все и всех. И если живешь, неся в себе ЛЮБОВЬ, вкладывая ее во все, чего касаешься — ЖИЗНЬ никогда не будет наполовину.
я – тот, кто остался тобой недострелен. но всё-таки выжил. и всё-таки вышел на голос.
Ник Туманов
В-четвёртых [и ты переспросишь: "В-четвёртых?"], рождённые морем его не страшатся.
Напрасно тоскуют скалистые фьорды, лелея надежду последнего шанса –
Увидеть, как парус идёт горизонтом. Рождённые морем не ведают суши,
Навечно оставив её в эпизодах.
А в-третьих, теперь уже морю – присуще
Держать на плаву корабли и баркасы, штормить и сдаваться в рыбацкие сети.
Рождённые морем не знают отказа, вскормлённые солью любимые дети.
Им ветер обещан, и выбор позволен меж морем и небом, меж синью и синью.
Вот так же в стихах: где встречаются двое – перо и строка, там отныне бессильны
Любые границы таланта и веры, любые законы, запреты, зароки.
Смотри-ка, лишённая принятой меры, влюблённая осень стоит на пороге,
Что есть во-вторых.
Обнажаются сути стреляющих в воздух и ранящих словом.
Как много нас, мальчик, на этом рисунке. Как сильно он Богом забыт/зацелован.
Как сложно решиться и просто раскрасить летящие птицами к югу пробелы,
Чтоб все, кто узнал себя в нашем рассказе, вернулись живыми.
Вот это – во-первых.
Тихое.
Долгие дни молчишь, молчишь.. Истин прорва прорастает венками на висках. Изнутри наполняешься.. костенеешь и не звучишь... Злые истины у него в слогах. Их так много.. и все острые, все торчат. Все так пламенны, многозначащи... все ЗВУЧАТ. Все царапают и всё глубже толкают - вниз..
И... сухое такое, - как эпикриз.
А на деле - бездонное. Прорва словно бы не вмещается под ребром... Как же тут не отчаяться.. Не слово - а целый том.
Тишина его звонкая, барабанные перепонки рвет .. и в попытках правдами громкими заглушить поток, ты кидаешься - так чем пОпадя, что выхватишь на лету, просто чтобы скрыть свою глухоту... Злобную мелкоту.
Трудное очень слово. Жалкое. Инвалид. Часто не видит, не слышит. Колется. И болит.
Обреченное слово, Злые истины поедают мозг... выжигают плоть...С ними сложно справиться, прополоть.
Странно вот что - в мире столько книжек справочных, словарей, тонны специальностей лекарей. Тело изучается, все болезни -в ряд... Душу ж - лишь стишками все говорят... Нет таблеток, нет анализов, нет микстур.. нету даже градусника.. для температур.
Не исследует ничего ни один известный ученый муж..
А ведь слово явно-же - из учебника о болезнях душ.
Дряблые листья баюкает ветвь старой ольхи.
Ты не ругай меня. Хочешь совет? К черту стихи!
Выдай мне пропуск – /просроченный/ – в ночь – в царство причуд.
Пусть усмиряют сорочкой льняной – не зарычу.
Я научусь, накричусь, пролечусь. Далее – лед.
В окнах – решетки. Пристанище чувств. «Детка, аллё!»
Дай долюбить. Где пиарился нимб, вырастет терн.
После красиво плесну «извини» – масло в костер.
Братья и сестры. Княгини, князья. Люмпены, сброд.
Щелкнул затвор. Оказалось, нельзя прошлое – в брод.
Линию фронта черчу за собой. Пленных не брать.
Как же ты в ньютонах мерил любовь, названный брат?
Связь-паранойя. А нам нипочем. Сеть занята.
Прыснет от смеха за левым плечом мой санитар.
Тонкая талия древних часов внемлет песку.
Птица-колибри оплавит висок. Все, перекур!
Ветка ольхи потянулась к окну, обнажена.
Ты не ругай меня, я отдохну. Надо же нам
Смыть эту грязь – /верноподданный штамп/ – с рук и лица.
Бредит октябрь. В тонких пальцах дождя мается сад.
Опять возвращается лунная кошка...08-10-2012 02:59
Опять возвращается лунная кошка
С прогулки по минному/звездному полю,
Которое часто бывает с рогожку.
Дежурных жар-птиц отпуская на волю,
На сцене ночной дебютирует осень.
Паленый сентябрь заклеймили осины.
Ты примешь разлуку в безвыходной дозе,
Оставшись героем. Мой мудрый. Мой сильный.
Приют темноты безвозмездно паскуден.
Как ни было б трудно – приходится выжить –
Растерзанный разум слатать из лоскутьев
В стихи – бесполезную проповедь свыше.
Смутные рифмы – галдящей толпой. Comme a la guerre.
Песенка выбрана. Что же ты, пой! Много ли Герд
Могут на нервах. На струнах тоски. Нежность как арт.
Спой о предсказанном. Спой или сгинь, маленький бард.
Спой. Опускается ночь на весы. На эшафот.
Мне улыбнется наш будущий сын – Бог или бот.
Взятый за горло контрольный аккорд – точно в висок.
Спаянный с эхом, ты болен и горд. Наискосок
Тоненький шрам рассекает броню. Значит, права.
Старые крылья оставь воронью. Хватит бравад.
Ломаный грошик уставшей луны бросится вниз.
Если стихи никому не нужны, ты не винись.
Шепотом снега, бредущего вон, прочь из зимы,
Спой, как часов безоружный конвой просит взаймы
У неприкаянных. Спой вопреки всем и всему.
Просто я рядом. И больше руки не отниму.
Всё тяжелее в жизнь вставать.
Когда сереет заоконье,
как никогда, тепла кровать.
Но время гиблое, воронье,
горланит пакостным звонком,
жестоко втискивая в роли,
и в раздражении глухом
влачишься, солнце поневоле,
возжечь огонь, спроворить чай,
а к чаю что-нибудь из снеди,
и думаешь, о чём молчат
тебя не слышащие дети.
Топочет утро у двери,
песочит мраморные плитки
в пылу простых неразберих,
а после, за иглою нитка,
бежит за старшей, за большой,
сквозь стылый двор в загон неволи.
Горит октябрь костровой
и сплину пошлому мирволит.
А ты идёшь, надев лицо
"чужим — своя, своим — чужая",
и прячешь душу в пальтецо,
под ветер шею подставляя,
и наблюдаешь ненароком,
сквозь непроявленный психоз,
как, не вверяясь больше строкам,
обходит зыбкие пустоты
пора безадресных стихов
и неприкаянной свободы.
Я не выдержу долго на голом энтузиазме, неприкрытых чувствах и обнаженных нервах.
Я говорю тебе" здравствуй", но в этом ""здравствуй" слышится неуверенное "наверно".
Неверно, но будем вместе, Наверно, долго. Мы будем едины, но что в этом кроме факта,
Который упрям и громок, но в каждом слоге нам то и дело слышится fuck и фатум.
Я не выдержу жизни в жалости и надежде, не дождусь от тебя покоя и постоянства.
Мы будем вместе как прежде, но в этом прежде нам ничего не ясно, совсем не ясно.
Я устала быть вещью, твоей обнаженной вещью. Приезжай ко мне с цветами и алкоголем,
Когда станешь свободным от нищеты и женщин, от беспощадной истерики и агоний.
Мы с тобой просидим до утра, разбирая части то ли общего прошлого, то ли ночей случайных.
Есть слова и минуты, в которых хранилось счастье.
Отличай их от прочего мусора.
Отличай их.