просыпайся на чьё-то утро родным и трезвым
им просЫпаться не хлопотно и не жалко
если первый Бог по горлу уже надрезан
а второму ничего не принадлежало

успокойся они отныне тебя не делят
чтобы частное получать голубиной почтой
всё нормально не устраивай понедельник
четвергу если он по строчкам ещё грохочет

ты свободен свобода зрима и обоюдна
а навстречу такая смелая февраленность
что слова распрягают заживо отдают на
волю вольную

заметелена по колено
бесконечность восьмёрки бубен упавшей на бок

прорывается различается за анисом
запах женщины
номер женщины даже набран
в типографии и на пальцы твои нанизан

пустота между вами более чем халатна
набери её в рот и медленно изнасилуй

как последний робот-мальчик всея галактик
раз уж время проснуться стрелки не износило



Sterva

Отношения,имеющие шанс быть долгосрочными,не должны быть сложными по определению. Ну сколько времени человек способен трахать мозг себе и другим в режиме нон-стоп? Ну полгода, год, в особо запущенных случаях - пару лет. А потом он всех затрахивает окончательно и публика в скорбном молчании покидает зрительный зал, оставляя героя в одиночестве потеть на сцене под жаром софитов.

Так называемые сложные отношения, все эти пришёл-ушёл и многочасовые разговоры о высоком - это, пардон, от излишка свободного времени. Это НЕправильные отношения. Серьёзно. Отношения должны быть простыми как две копейки. Неважно, гений ли он физик или простой Вася-фрезеровщик, неважно, какое у него образование, на скольких языках он говорит, сколько баб у него было и хорошие ли он пишет стихи, важно лишь то, насколько вам с ним комфортно.
Если он доводит вас до депрессии, если вам с ним не менее хреново, чем без него, если вы знаете, что вам с ним ничего не светит, если он трахает вам мозг вместо того, чтобы трахать ваше тело, если он любит все эти фразочки "я не готов" или "нам надо подождать" или "мне надо подумать" или "это так сложно", посылайте его нах.. . Любили ли вы его действительно или это была всего лишь блажь - вы поймёте только много позже, так что вы ровным счётом ничего не теряете.

Любовь вообще не поддающееся определению состояние, за любовь часто ошибочно принимают вожделение, уважение, привычку и много чего ещё. От "сложных" отношений вы не выигрываете ничего, кроме головной боли. Ещё раз и ещё раз: отношения должны быть простыми. Вам ведь с этим человеком детей рожать, хозяйство вести, планы строить, ходить в гости, общаться с роднёй и вообще вести самый что ни на есть примитивно-обывательский образ жизни. И если вы думаете, что минует вас чаша сия - вы ооооочень сильно заблуждаетесь.
Оно ведь как бывает? Поначалу нам нужен высокий, красивый, умный, богатый, сексуальный, романтичный сукин сын, и только много позже мы понимаем - что нам нужен просто человек, на которого можно положиться, который будет рядом не тогда, когда у него в голове правильно перемкнуло. А всегда. Всегда, понимаете? Поэтому надёжность - крайне важное качество.
Ему помогать вам в САМЫЕ сложные моменты жизни, когда ну полная жопа, и шаг вправо, шаг влево - кранты. Поэтому ответственность - тоже крайне важное качество.
Вам захочется делиться с ним радостью и печалью, победами и поражениями, мечтами и опасениями, поэтому умение сопереживать - это вообще важно.
Вы изучите его вдоль и поперёк, вы будете понимать друг друга с полуслова, вы в конце концов притрётесь друг к другу как отточенные на супермегаэкстрастанке шестерёнки, вы будете продолжать скандалить и мириться, потому что он - всё таки не вы, это другой человек, хоть он и заточился под вас так же, как и вы под него, поэтому терпимость - без неё ну просто никак.
И вы постоянно будете уступать друг другу часть себя, частичка за частичкой отгрызая свои холостяцкие привычки, это модное нынче слово компромисс, так что гибкость - это тоже очень, очень важно.
И вы будете принимать важные решения, вместе и по отдельности, решения, которые вполне способны изменить ваш текущий уклад жизни, так что без доверия - ну просто никак вообще. И я вас уверяю - когда вы обернётесь назад лет через двадцать, когда будете по-прежнему умиляться, измеряя его температуру и помогая писать завещание, хотя он всего лишь один раз чихнул, и когда вы перестанете вести наконец задушевные разговоры "а куда мы движемся", потому что вы УЖЕ пришли туда, куда вам нужно, вот это и есть любовь. Любовь - она заранее не просчитывается. Никогда.

А все вот эти "сложные" отношения - ну блин, ну пойдите на курсы макраме, что ли. Или сиротам помогите. Оставьте свой бедный мозг в покое, у него и без вас забот полон рот.
Смею заметить, кстати: БЕЗ него,нам должно быть вполне терпимо. Иначе мы все дружно превратимся в девочек-ромашек, и станем искать, на чью бы это нам шею повеситься. Самодостаточность - но без геройств, леди. Без геройств... ; )

В итоге волнений, не стоящих болтуна
не то чтобы птицы Рух, а фабричной куры,
прибилась бессонница.

Жжёт не моя вина,
и плещется тьма в кубе камеры-не-обскуры.
Поскольку для света отверстия не найти,
не будет проекций, обманчивых изначально.
В отсутствие веры спасает императив —
уносит отосланный поводы для печали.

Пей, глупое сердце, мелованный панангин,
порой аритмичной всё то, что не яд — подспорье.
Прощая трусливость не первому из мужчин,
я ближе и ближе к желанному дну покоя.

За шаг до прозрения сути, которой нет,
мне видится то, что, словами не выражаясь,
является стержнем и держит, как плоть — скелет,
и что-то ещё — излишнее.
Может, жалость?

Любовь из всего, что вечно, всего больней
(конечно, о прочем вечном я знаю мало),
но лишь очень юный ещё не вопил о ней,
а я-то уже и не раз, и не два роптала —
поэтому хватит.
Невыведенным яйцом
закончилось то, что несло пустоту с начала.

Дорога к себе представляет собой кольцо,
кроится судьба по изгибам Его лекала,
и быть посему.
При избытке бессонной тьмы
уже не тревожат чужие слова и тени.

А снег всё идёт, и растут за окном холмы
для мартовских вод неоткрытых пока течений.



Уже Другая

Ты пришел в меня, ворота открыв ключом, что принес тебе однажды седой монах. Он сказал тогда, что я – это божий чёлн, что в меня таких как ты достают со дна. Он сказал тебе, что здесь ты постигнешь суть. Ты поверил и явился издалека. Он сказал, что я однажды произнесу для тебя слова, которые ты искал. Слушай, слушай, говорю с тобой, стук подошв по брусчатке отчеканит прямую речь. Я же знал, что ты однажды ко мне придешь, чтоб я мог тебя утешить и уберечь. Мы живем законом Города, он знаком всем, кто входит за ворота, оставив мир. Я твой Город, изучай меня. Я закон, Божья крепость, переполненная людьми. Помогай больным, всегда обходи менял, не бросай камней в того, кто уже лежит.

И не сталкивай лбами живущих внутри меня – начинаются погромы и мятежи.


Кот Басё

"Там, где жизнь — не жизнь,
там, где свет — не свет,
где закат бесконечен, как дно в копилке,
нарушая собственный злой запрет,
я пишу, доверяя письмо бутылке.

Если верить теории, то волна
дополняет скромно природу чуда.
Что ж, теперь надо мною она вольна
посмеяться — пожалуй, пройти верблюду
будет проще в иголочное ушко,
чем найти лазейку в иную данность
мне, затерянной нынче так далеко,
что знакомых звёзд, и тех не осталось.

Я не знаю, будет ли кто читать —
ну, а если будет, то с кем разделит
эту горечь?
Бликует морская гладь,
и крадётся пресный, как рыба пелядь,
день, во всём похожий на сонм других.
Ветер тонко воет в бутыльем горле,
заблудилось эхо в лесистом взгорье,
как мой недописанный рваный стих.

Хоть донельзя скомкан нечистый лист,
но другого нет, я прошу прощенья.
Умолить бы бога морских течений —
да ведь он законченный фаталист.
Ставлю точку — волны пошли в накат.
Всё поймёте сами, когда умрёте..."

И — обрыв листа.

И — на обороте
торопливо, ломано, невпопад:


"... время которое бьётся на мелководье огромной рыбой
и хватает разреженный воздух разъятым ртом
силится но не может вытолкнуть из нутра влажную глыбу
слова обозначающего место где свет и дом
мир замыкается морем пальцы волны забрасывают мячик
на холодный песок по которому мой нерождённый мальчик
ходит целую вечность не оставляя следов
и плачет о ком-то плачет негромко плачет
Алконост прочищает горло басовито затягивает "до-о-о..."

Кофе.
Горечь.
Полночь.
Слов пришлых щёлочь.

Третью ночь сжигает чужая сила —
как живёшь, мол, милочка, тут вдругорядь?

Лучше б я бутылку не находила...




Уже Другая

Других учили говорить
Разноголосые столицы,
Коварные императрицы
И убиенные цари,
Других учили юнкера,
Кресты, летящие знамена,
Других учили поименно
Гореть на острие пера.

Меня учила по ночам
Колдунья-женщина, Иная…

Она придет за мной, я знаю.
Чтобы научить меня молчать.


Кот Басё

Как всякая девочка, состоящая из
бутылочных стёклышек, гольфов, бантов,
я каждое утро слетала вниз
по лестнице (пугая кота-педанта,
методично обходящего весь подъезд
для проверки целостности вчерашних меток)
со скоростью, делающей невозможным любой протест.
Меня звало великое множество тайных мест,
а также открытых свету беседок.

Мир был голосист, и я была в нём,
конечно, не самым пронырливым воробьём,
но достаточно шустрым воробышком.

Время тогда не приходило с обыском
для изъятия из памяти лиц просроченных,
а для яблочных пикников хватало друзей, обочины
и старого бабушкиного одеяла.

Но однажды время меня поймало
и сказало:
— Пора и тебе взрослеть.
Сегодня будем смотреть на смерть.

Смотреть не хотелось — там плохо пахло
то, что недавно было двоюродным дедом.
На прошлой неделе он учил меня искусству беседы
и показывал в книжке древнюю драхму,
а сегодня на его глазах лежали медные пятаки.
По дому топали чужие туфли и сапоги,
и день под столом тянулся, как грушевая смола.

После время пошло быстрей, и я много чего смогла:
повзрослела, не наделав критичных глупостей,
но чуть позже дошла до клинической близорукости
от любви с первого взгляда,
соблазнила умудрённого лиса виноградом
стадии восковой зрелости,
а также ещё раз увидела смерть
так близко, что в годы серости
провалилась и принялась неметь.

Как всякая женщина, состоящая из
силы, воли и глупой веры,
я каждое утро слетаю вниз
в ритме зажигательной хабанеры
и улыбаюсь, даже когда болит
ампутированная любовь,
и за это в день любой и в час любой
быт сохраняет привычный вид,
благотворно влияющий на дичающую надежду.

Но время, которое всегда находится где-то между
смотрит в упор, ухмыляется и молчит.


Уже Другая

Зима одупляется без посредников,
Подтаявшим снегом блюёт восторженно.
Когда на душе сплошная Сретенка,
Так остро скучается по Остоженке.

Зима ощущает своё бессмертие,
Во всех отраженьях стоит мадонною.
Её вызывают апплодисментами
Стеклянные двери ночных макдональдсов.

А Сретенка носит меня - как свастику -
На левом предплечье - легко и знаково.
Условно родные, мы столько квасили,
Читали, любили и брились наголо,
Что кажется странным моё бессилие,
Моя невозможность по ней соскучиться.
Зато по Остоженке...

Как бесила и
Подчас восхищала, держа в попутчицах,
Остоженка - слишком чужая издали,
На всём протяжении длясь заносчиво.
Как била копытами, норовистая,
У Бога менявшая день за ночь его,
Решив непременно собрать кунсткамеру.

На Сретенке правит моё мальчишество -
Играет понтами в бессчётных каверах.

Остоженка правит меня и пишется.


Sterva

Подумаешь, каких-то тридцать семь!
Но путь земной разменян мелочевкой…
А сука жизнь твердит-какая хрень!
И тянет руки со своей бечевкой…

И мылом. Чтобы легче затянуть…
На горле комом, прошлого удавку…
Стихи Love stori-голубую муть…
Отправлю вместе с сердцем в переплавку…

Недолюбил, недомечтал, не смог…
Недодрузья-не волки и не овцы…
И недоженщины, еще один урок…
Какие-то блядь, душами торговцы…

Пустая жизнь. А надо ль наполнять?!
Кому ты в тридцать семь это предложишь!?
Не приобнять, не дать, да и не взять…
И что в итоге ты в алтарь положишь?!

А опыт-сукин сын, ошибок трудных…
Как в кандалы заковывает пыл…
И верить в ожиданье изумрудных
химер-надежд, возможности закрыл…

Да и плевать, есть водка, есть стакан…
И плюнув в небо, гордо заявляю…
Сегодня распродажа по стихам!!
За баночку духов из Лореаля…!!



Шотландский Виски

Хожу по воскресеньям на причастие…
И о зиме не думаю, зачем?
Мне б осень пережить и то за счастье…
Попробовав не чувствовать совсем…

Не пишутся стихи, лишь пьется виски
Наверно мало с неба взял чернил…
И хочется свалить, так , по английски…
Чтобы совсем не помнить, кем я был…

Но лишь куда? Мне вниз или повыше?
Я верю в ангелов, но где тогда же мой?
И каждый вторник жду его на крыше…
С подставленною ветру головой…

Ну, может просто он (она), не знаю…
Сломав каблук, сидит, весь свет кляня…
У каждого ведь свой гонец из рая…
И самый странный видно у меня…

За человечность, Там, лишив прописки…
Их обрекают к жизни на земле…
«Ведь ангелы не пьют ночами виски?»
Лишь улыбнусь,услышав фразу мне…



Шотландский Виски

Позиция глины — терпение и покорность,
готовность влажная для воплощенья в форму
критской ли амфоры с длинным изящным горлом
или горшка для чьего-то ночного комфорта.

Кем ты проснёшься — решает каприз секундный,
нервные пальцы уставшего демиурга.

Собственно, о категориях ранга чуда
мне рассуждать ли?
Обуженным переулком
мысль моя пробирается, в мелкотемье
падая всякий раз, лишь поманит сущность
замысла, непознаваемого, как время,
замысла первого, чья безграничность душит.

Вязкой средой исполнясь, молись же, глина,
чтобы творец согрел перед лепкой пальцы
и воплотил тебя маленьким панголином,
нежную мякоть спрятав под крепкий панцирь.

Будешь бродить себе по цветущей сельве,
даже не зная, что обитаешь в преддверье рая,
а не, из света выйдя, сражаться с тенью
и подавлять потребность сорваться с края.

Чтобы разбился заговорённый голем,
мало упасть, нужно после ещё подняться
и зашагать по землям недоброй воли,
не вспоминая об окрылённом братстве.

Только, я знаю, глина, придёшь ты вскоре
малым подобием и, не постигнув сути,
выполнишь должное, чтоб затеряться в хоре
сонма подобий прочих.
Чем дальше люди
в пропасть уходят, от замысла отдаляясь,
тем всё сильнее нравятся панголины:
ящеры робкие — тихая божья шалость.

Впрочем, кто знает?
Молись же усердней, глина.



Уже Другая

Они ползли в литературу
На необъезженном осле:
Тоска, косившая под дуру,
Мораль, уставшая взрослеть.

Тоска с собой играла в кости.
Зато мораль бывала зла
На мир и в этой тонкой злости
Изящно пялила осла,
Прилюдно самовыражаясь
Посредством скобок и тире.
Тоска училась брать на жалость,
Случайным словом матереть,
Не матерясь.

Одесса-мама,
Удочерившая мораль
[на середине их романа,
когда её казалось мало],
Была цинична и стара,
Но понимала: дело плохо,
Недаром доча разошлась.

Она молилась в томик Блока
И за тоску, и за осла
[который, кстати, Буриданов -
бурит на рифму что дают].

Мораль с лирическим приданым
Без постановки на уют
Реально принимала формы
И униформы.
А тоска
Ложилась к ней эффектным фоном -
Свои наброски поласкать
[само собою, от "полощет" -
не от синонима "дрочить"].

Могло, могло сложиться проще.
[привет, дежурные врачи
и санитары от лица их!]

Но - троекратное ура! -
Литература отрицает
Мою тоску, мою мораль.

=)



Sterva

Родиться сейчас еще раз - это совсем не страшно, схватками ночь наполнить, выдержать первый бой. И появиться сразу в белой мужской рубашке – чтобы дышало тело, пахнущее тобой. Выйти в тебя, как в космос, утром тебя укутать – первым январским утром, легким, как снежный пух. И надевая кольца, и заплетая косы, видеть, как ты смеешься, и превращаться в слух. Солнце пронзает шторы, чай наполняет чашку, смятой постели волны катятся к берегам…

Родиться с тобой еще раз – в белой мужской рубашке,
снять ее осторожно
и бросить
к твоим ногам.


Кот Басё

Лежать. Курить. Читать тебе в глаза
Какую-то родную хренотень.
Лукавить и заканчивать вокзал
Как институт несбывшихся детей.
Затягиваясь, получать диплом
[иные получают по лицу].
Неспешно перелистывать тепло
И знать, что скоро мимо понесут
Хранимый подстаканником стакан
С паршивым чаем цвета коньяка.

[сегодня мысли прямо от станка
ложатся на январь, пока никак
предчувствием не обогащены.
"пока-пока" - колёса пропоют]

Протяжно целоваться и щемить
На выходе в рассветный абсолют.


Sterva

Отпусти его - это блеф.
Это сон... И не будет иначе.
За чертой оставляй весь свой гнев.
И вперёд... Только к новой задаче.

Не пытайся его возвращать.
Отвернись и беги без оглядки...
Будет...больно, но надо прощать.
И не строить больные догадки.

Это бред, что не сможешь прожить!
Ты живёшь... Остальное не важно!
Он - это то, что пора пережить,
Даже если тебе очень страшно.

Отпусти, а иначе никак...
Пусть идёт, но а ты оставайся.
Не хотела, чтоб было всё так.
Но пусть так! Не за что не сдавайся!

Впереди будет новая жизнь.
Впереди ждут другие мысли.
А пока, за него не держись,
Потому что вы в прошлом зависли...

Время вышло, снова возможно всё,
остаётся только смотреть на запад:
там угрюмый бог катит колесо
солнца раскалённого;
прячет в кратер
(где живёт покорная Н2О,
образуя с солью vital и силу),
на ремонт и плановое ТО
за сезон прожжённое в хлам светило.

Я пою тебя, я тебе пою —
свету, познающему край и тайну.

Птица Сирин радость зовёт в раю,
ну, а я сирена, и мне с печалью
воспевать безбрежную даль воды
и по холке гладить волну седую.

Споро занимается чёрный дым,
и к губам, не помнящим поцелуя,
не приложит больше Никто платка —
никого нет больше в угасшем мире,
только я, да море, да сон песка,
да луна, светящая боком сырным.

Если нет ни времени, ни судьбы,
то, судья мне вечность, но я устала
наблюдать, как пашет вселенский бык
твердь для человечьего минерала,
что когда-то, может, и прорастёт
из зубов драконьих, из прежней злобы,
но светило сделает оборот —
и опять вернется угрюмец, чтобы
повторить попытку увидеть смысл
в том, что изначально не терпит смысла.

... Я пою тебя, несвятая жизнь,
спи в бездонной пропасти катаклизма.


Уже Другая

полночи вырвется из роли
её свободу не распутать
поскольку сломанное строить
куда спокойнее лоскутно

назло подбрасывая пазлы
в оранжевое неужели
слова рождаются из спазмов
опасно близкими

уже их
не так заметно на маршруте
краплёных/контурных и прочих
в четыре голоса не шутят
в четыре впадины не дрочат

у нас своё предназначенье
друг друга не распознавая
печаль притягивать на череп
расписываться под словами

всё это рифма и не строже
ни боже мой и не резонно
граничить будущее с прошлым
за выход в люди через окна


Sterva

Когда мое море стынет где-то в чужих руках, когда мои песни кому-то поются всуе, я делаю вид, что не знаю об этом и не понимаю, как рушится равновесие наших судеб. Я делаю вид, что все происходит само собой, появляется кто-то, кого мы не называем, и когда этот кто-то тебе причиняет боль, я начинаю быть воздухом между вами. Я умею не ревновать, я делю на три, на четыре делю – мне привычен процесс деленья. Но лучше всего я умею не говорить о том, что не имеет определений. Я умею не помнить моря, ушедшего в никуда, умею не видеть поезд, не слышать его колеса. Если ты решил, что готов это все отдать – отдавай спокойно и не задавай вопросов.

Потому что на каждый заданный твой вопрос у судьбы найдется пара моих ответов.

Не стоило думать, кому из нас с кем спалось. Пока ты не спросил об этом.


Кот Басё

сегодня флаеры не в рай
карандашами хорошея
приходит женская февраль
по мальчикам копать траншеи

ломать синоним для винить
четыре возраста в колоде
под сердцем носится финифть
и колокол его колотит

начало часто сгоряча
назад зачёсана причина
смычок качает скрипача
но качка противоречива

не переигрывай минор
двадцатый век полёт нормальный
а двадцать первый именной
трамвайно дребезжит в кармане


Sterva

что ни джокер - паяц да висельник -
якоря по нему звенят.
нипочём из него не выселить
нарастающую меня,

подколодную и краплёную,
если сам себе анархист.
синька неба вконец заплёванно
нарывается на архив.

козырное моё излишество
бьёт в часах разводным ключом.
новый джокер со мной испишется,
проторгуется за ещё.

вены, сука, красиво режутся -
вдоль по питерской - на ремни.
я для них послезавтра грешница.
только пройденный не ревнив.

вырождаюсь из каждой прорези -
ай, как мастерски кесарят! -
чтобы снова вернуться в прописи
високосного вискаря.


Sterva