Читать далее...

Читать далее...

Солнце начало садиться, и каждый шаг теперь болезненно отдавался по всему телу. Эхо едва терпимого спазма начинало свой путь с пяток и проходило по всем нервным окончаниям, замыкая круг в конечном пункте - голове. Подобно растерявшемуся пассажиру в метрополитене незнакомого города боль следовала из одной пересадочной станции на другую, то ли в надежде отыскать выход, то ли - вернуться ко старту. Нужно сказать, беспокоило это меня мало, как, впрочем, и любого, кто от навязчивых мыслей загибался в два раза быстрее, чем от навязчивых болей. В таких ситуациях люди обычно говорят, что их тело налилось свинцом. Что они вкладывают в это, догадаться несложно: ноги тяжелые, словно прикипевшие к земле, руки висят безвольно, не желая шевелиться, голова застыла, но, кажется, сейчас сама же провалится вглубь тела или, еще того хуже, схлопнется, не выдержав собственного веса. Вот так несладко пришлось бы человеку из свинца, существуй тот на самом деле. Но к его же огромному счастью свинцовых форм жизни не существует, поэтому права на все рассказы о тяжести в конечностях достались людям из плоти и крови.

- Не думаю, что это звучит правдоподобно, - послышался вдруг голос со стороны сосновой рощи, такой же, как и все остальные стороны в этом лесу, способные похвастаться такими же сосновыми рощами.

- И что же ты хочешь этим сказать? - спросил голос менее грубый, вероятно, принадлежащий мужчине помоложе.

- Я хочу сказать, что у всех этих писателей должна быть причина писать о таком отдаленном прошлом. Я имею в виду, нельзя же просто так взять и захотеть куда-то сбежать. У тех, кто в детстве сбегает из дому обычно причины самые серьёзные. И это притом, что сбегают они обычно на пару дней и даже не покидают границ города. Пара десятков километров - не больше, но причины серьёзные, понимаешь?

- И всю эту воду ты лил только для того, чтобы сказать, что для побега во времени, пусть даже литературного, требуется повод еще более основательный? Знаешь, в чем твоя проблема, Фил?

- Я должен спросить, какая, или ты сам выдержишь паузу и выдашь заранее заготовленный ответ?

- Я хочу сказать, - проговорил младший из собеседников, неумело имитируя манеру общения второго, - нет никакой необходимости проводить столько аналогий. Я же не тупой, честное слово. Если уж так хочешь где-то применить все эти красочные сравнения, лучше и вправду начни писать. Книгу издай на старости лет, стань известным... Только вот мне жизнь своими разглагольствованиями не порти. Как там это называлось? Софизмы. Древние греки, кажется, очень их любили. Но ладно они-то. Им, может, делать нечего было: бегали себе в тогах, поглощали литрами вино, устраивали оргии, а в свободное от всего этого время писали философские трактаты. Но ты, Фил, скажи на милость, причем здесь ты? Думаешь, ты тоже хренов грек?

- Прекрати, пожалуйста вопить, - Фил спокойно осадил собеседника. - И говорю я так вежливо совсем не потому, что невероятно дорожу твоим вниманием. Я, пока ты снова не открыл свой рот, поспешу осторожно заметить, что помимо нас здесь кто-то есть, и смотрит на нас он достаточно долго, чтобы понять, что дело имеет с психом и стариком. Кого он, думаешь, больше испугается?

- И с чего же, мистер Пинкертон, вы решили, что за нами кто-то следит?

- Я известный следопыт еще со второй мировой. Лично вышел на след Гитлера. Разглядел его среди кустов в лесу, а затем поймал его и заставил написать в мемуарах о том, какой отличный из меня следопыт. И еще я смотрю в противоположную от тебя сторону, а значит, могу увидеть то, что не способна узреть твоя спина.

Вот, видимо, и всё. Теперь умолк даже собеседник Фила, которому в моем нехитром плане отводилась роль неутомимого болтуна, способного отвлекать внимание ровно столько, сколько потребуется. Это была хорошая роль, и кроме него здесь с ней было справиться некому. Думаю, работу свою он выполнил бы на "ура", вот только для этого ему требовалось продолжать свой монотонный треп и ни на секунду не задумываться о моем существовании. А теперь всё сломалось, и ничего больше не починить. Спасибо, старина Фил. Всегда знал, что ты не откажешь в помощи беглому заключенному.

- Лучше выходи, - окликнул меня младший компаньон Фила, резко развернувшись на носках в мою сторону. - Я не знаю, что ты там надумал, и зачем засел среди братьев наших хвойных, но, если ты не выйдешь по-хорошему, мы будем за тобой гнаться. Я даже не знаю, зачем, но, клянусь, будем. Может, мы больше всего на свете любим преследовать людей, скрывающихся в лесу.

- Я бы на твоем месте не стал так сразу зазнаваться, - проговорил старший, понизив голос. - Может, ты и говоришь, что не тупой, но что-то я не уверен в том, что ты не слепой. Присмотрись же ты наконец. Во имя всех своих предков присмотрись.

- И что я должен увидеть? - не без

Читать далее...

Читать далее...

Рассказов некоторое время не будет. Зато будет повесть, причем в реальном времени. Пока что выкладываю вступление, которое, вероятно, вполне сойдет и за пролог. Дальше буду выкладывать по главе. В любом случае, присоединяйтесь и следите за продолжением.

                                                                           I

Это называется утолять страдания. Вы можете подумать, что это бред, но я часто представляю, как собираю их все и сбрасываю в большую чашку. Знаете, как зерна кофе, которые кто-то случайно рассыпал по столу. Зерна – это, конечно, совсем не кофе. Чтобы получился кофе, их нужно перемолоть. Тогда, может, что-то и получится. Возможно, тогда выйдет вкусный кофе, который взбудоражит все до последнего вкусовые рецепторы на вашем языке. Вы сделаете первый глоток, за ним – последний, а потом помоете чашку и вернете её на полку, как ни в чём не бывало. Но важно совсем не это. Значение здесь имеет только то, что привкус кофе всё еще у вас во рту. И, быть может, ради этого стоило долго и кропотливо собирать зерна со стола.

В этом, видите ли, свой шарм. Вы, конечно, могли и сами заметить, уж не знаю. Думаю, я бы хотел, чтобы вы заметили, потому что для моего рассказа это невероятно важно. Кофе в чашке. И чашка эта непременно без дна, чтобы ни одно зернышко не оказалось лишним.

По правде, есть только одно место, где собирать что-то достаточно трудно и в той же мере бессмысленно. Нет, не нужно никакого черного юмора, я серьёзно. На кладбище у вас просто возможности нет, поэтому я о нем не говорю. О местах для мертвых вообще говорить особого толку нет, потому что пользу они приносят только мертвым, и то сомнительную. Лучше сразу подумать о местах для живых, но не менее отвратных. Взять, например, тюрьму. Вы вот успели побывать в тюрьме? Если нет – очень хорошо, если да – что ж, по крайней мере, мы с вами в одной упряжке.

Проснитесь, мистер Эйкли, сегодня важный день. Голос наконец дал о себе знать впервые за несколько месяцев. Это совсем не удивительно, ведь сегодня и вправду важный день, но всё же примечательно, потому как от голоса я уже порядком отвык. Я, если что, не какой-то шизофреник, так что воздержитесь уж от представления меня в смирительной рубашке и загаженных подштанниках, отбивающегося от толпы санитаров. У меня такого в жизни не было, и, если повезет, никогда и не будет. Голос, чтоб вам было понятнее, выполняет совершенно другую функцию, не такую, как у всех этих полоумных. Мой голос дисциплинирован и отвечает исключительно за обеспечение мотивации.  Он даёт важные советы, и в этом очень даже похож на то, что вы называете внутренним голосом. Просто имеется один незначительный аспект, и вот по причине его существования, я не могу быть уверен, что этот голос – мой. Он, понимаете, не звучит, как мой. И манера общения у него совсем другая. Это скорее подсадной голос, чем мой, но это еще не значит, что он не может приносить мне пользу. Помнится, он уже однажды меня спас. Дело тогда было проще простого: повернуть все дверные ручки в квартире по часовой стрелке ради возвращения Ли. И, хотите, верьте, хотите – нет, она пришла. Не сразу, конечно, но достаточно быстро, чтобы дать мне понять, что всё в этом мире между собой связано. Одни действия неизбежно приводят к другим, и, если вы не дурак, то обязательно проследите эту связь. Научитесь делать то, что приведет вас к желаемому результату. Это очень важная информация. Лучше запишите её, или повторите несколько раз, чтобы, как следует, запомнить на худой конец. Так вы сможете избежать всех тех проблем, с которыми в свое время столкнулся я. Просто у меня тогда я еще не было советчика, и я, если угодно, блуждал во тьме. Это был тяжелый и мрачный период моей жизни, но потом вдруг зазвучал его голос, и я начал на него идти. Ориентировался вслепую, перебирая на ощупь всё, что только попадалось. Шел долго и уже почти выбился из сил. Но тут он, этот голос, начал становиться всё громче, и я впервые за свою жизнь понял, что нахожусь там, где и должен быть. Как я уже говорил, он ни разу мне не навредил. Я не шизофреник, точно говорю. Я, быть может, даже нормальнее вас, хотя мой тюремный психолог и попытался бы с этим поспорить. Сказал бы, что ни один человек с ОКР не может быть нормальнее человека без ОКР.
Право же, мистер Эйкли, не зевайте. Сами знаете, важный день.
Сегодня, чтобы вы понимали, день большого путешествия. Такой день бывает каждый вторник, но, как убедил меня Хуарез(смуглая кожа, спутанные волосы, шрам над правым глазом, блок Б), сегодняшний – особо благоприятен, потому что сборщику мусора

Читать далее...

- Скажите, - мужчина лет пятидесяти наружности не то чтобы отталкивающей, но и не особо приятной, подсел ко мне и стал пристально меня изучать, словно пытаясь понять, стоит ли продолжать разговор.

- Вы выбрали единственное занятое место в поезде, - ответил я, проигнорировав его первое и пока единственное слово.

- Знаю-знаю, - с тяжестью выдохнул он. – Наверное, я слишком спешу. Но, будьте уверены, скоро вам самому понадобится собеседник в моем лице.

На этих словах незнакомец наконец отвел свой оценивающий взгляд. Совсем не плавно, как порой делают зеваки, которых просят разойтись и прекратить пялиться на место происшествия, а гораздо быстрее, в долю секунды, как если бы кто-то скомкал его взгляд подобно старому листу и вышвырнул в мусорное ведро.

- Это просто привычка у меня такая, вы ничего не подумайте, - добавил он, а затем направился к сидению в другом конце поезда.

Старик насвистывал какую-то до боли знакомую мелодию, а я подумал, что всё это – плохое начало. Не сама мелодия – совсем нет, но подозрительный диалог. Таких лучше вообще избегать, если не хочешь, чтобы они засели в твоей голове на весь предстоящий день. Это, пожалуй, худшие из квартирантов, готовые разнести в дребезги всю твою квартиру, не заплатив ни цента. Хочешь их прогнать? На здоровье, дружище. Вот только останешься ты и без квартиры, и без жильцов. Кто захочет жить в руинах, сам подумай, а? Правильно, никто. Даже мамаша твоя наверняка откажется тебя поддержать, когда увидит, во что эти ублюдки превратили дом твоего детства. Скажет «сам заварил, сам и расхлебывай». Ну, а ты-то что? Ты не виноват. Просто глотка у тебя слишком мала для того, чтобы всё это расхлебать.

Так я тогда подумал, слово в слово, и, видимо, поэтому испугался. Просто так, как говорится, ничего не происходит, а если и происходит, то ничем хорошим не сулит. Лучше этого деда поскорее забыть, пока он со своей незатейливой мелодией не заселился в мои полузаброшенные чертоги разума.

«Проваливай прочь» - повторял я про себя на протяжении всего пути, до тех самых пор, пока бодрый женский голос не оповестил о том, что мы достигли пункта назначения.

Спасибо, что воспользовались услугами Сансэт Лайнс. Да уж, и вам спасибо, что доставили обратно в город. Я по нему успел даже чутка истосковаться, а ведь еще пару лет назад зарекался ненавидеть хлопковые поля, обвивающие мегаполис, до конца своих дней. Было в этом что-то неестественное, как слон в высокоэтажке или что-то вроде. Если вам попадались старые учебники по истории, вы наверняка знаете, что в те добрые времена большие города и плантации всегда держали дистанцию. Фермерам - фермы, горожанам - здания до небес. Все на своих местах, все довольны. Лучше было или нет, не знаю, но точно знаю, что так оно было природнее. 
А теперь вот хлопок залетает мне в рот и ноздри, заставляя постоянно совершать несуразные движения руками. На мосту, знаю, будет еще хуже, так что все жалобы предпочитаю оставить на потом. Для жалоб, знаете ли, тоже необходимы силы, и если запас их вдруг иссякнет, так и не получите удовлетворения от своего нытья. Будете шевелить ртом как рыба, да и только. А потом в этот ваш рот набьется столько хлопка, что хоть сейчас можно будет снаряжать одеждой доблестную армию Конфедерации, со всеми её солдатами и офицерами. Нужно оно вам, спрашивается? Ну, конечно, не нужно. Уж я-то знаю.
Я, к слову, уже ступил на мост и успел прошагать пару метров, хотя всё это пустяки, и путь впереди немалый. Мост этот в длину, наверное, мили четыре, а вот в ширину не больше двенадцати футов, так что о транспорте даже мечтать не стоит. Хочешь попасть в город - иди. Ну или садись на обратный поезд и проваливай к чертям собачим. Конечно, вам может показаться, что все это как-то уж слишком, но, если вы не заметили, здесь вообще все слишком. И ладно я, мне по мосту ходить приходится не больше раза в неделю, а вот бледноликие женщины проделывают этот маршрут по несколько раз на день, то встречая клиентов, то провожая их обратно. Прибудь я на пару часов раньше, наверняка застал бы их, скрывающих свою усталость, едва различимых между собой, и всех темнокожих, за исключением легкого контура белила на лице.
Вот уж кто наверняка умеет снимать усталость после изматывающего дня и в самый его разгар. Что же касается меня, вспомнив о бледноликих леди, идти я стал заметно быстрее. Чем сильнее измотаюсь, тем больше получу удовольствия. Усталый путник ищет место для привала, а попадает в обитель прекрасных женщин, способных предоставить тело в качестве его временного пристанища. Звучит как сюжет дешевого порнофильма, сам знаю. Но в жизни всё это совсем иначе воспринимается, и если вы хоть раз обращались к этим дамочкам, то наверняка понимаете, о чем я. Это вам не просто дешевое удовольствие, а краткий экскурс в мир едва уловимой красоты. Мир без бетонных коробок, жадно раззявляющих свои

Читать далее...

Акт первый

Генри Темплтон проработал смотрителем часовни на окраине кладбища сорок один год, но так и не узнал о том, что небольшая коморка у входа ведет не только к четырем стенам, но и к подвалу, связанному узким туннелем с фамильным склепом Эрлингтонов. Об этом Генри не ведал так же, как и о том, что жидкий кислород замерзает при 50 по Кельвину, а Рональду Рейгану было присвоено звание лейтенанта в 1943. Однако если эта информация могла Темплтону  никогда не пригодиться, то знание о наличии в часовне подвала играло в его жизни чуть ли не самую решающую роль. Переоценить эту роль было тяжело, и, если вам хотя бы раз доводилось спасаться от пожара, вы наверняка согласитесь с тем, что дополнительные выходы из здания, объятого пламенем, в такой ситуации бесценны. Согласились бы вы и с тем, что Генри Темплтон смерти от огня никоим образом не заслужил. И хотя сам он столкнулся бы с некоторыми сомнениями, услышав этот тезис, уверяю вас, к его образу жизни это не имеет никакого отношения. Просто таким уж Генри был человеком, сомневающимся. Никогда не говорил наверняка, всегда держал слова при себе. Не сомневался он только в одном – в своем шефе. А шеф не выказывал сомнений в нем, правда, уже по совершенно другой причине. Собственно, по этой же причине, он так ни разу не появился в здании суда и проиграл все иски, по ней же он не исцелил ни одного страждущего, и по ней же не сумел спасти своего верного слугу от пожара. Возможно, появись он наконец перед Темплтоном, то первым делом заметил бы, что не любит, когда его называют «шеф», потому как привык должности более скромной – Бог. Да, просто Господь, дружище. Не нужно изобретать колесо дважды. Говорю же, просто Господь. Вот так ему полагалось ответить, но, видимо, Генри из часовни кричал недостаточно громко, еще и с неугодной шефу интонацией. По этой, а также по множеству других причин, встреча работника и работодателя так и не состоялась. Генри Темплтон скончался в половину одиннадцатого, тщетно пытаясь выбить окно ножкой кресла викторианской эпохи. Умер Генри с мыслью о том, как всё же хорошо быть Темплтоном и работать в часовне, и некоторым замешательством на лице, происхождение которого навсегда останется загадкой.

На этом роль Темплтона в данной истории заканчивается. Как потом напишут в отчете, пожар – был происшествием совершенно случайным, а на случайностях, если, конечно, не хочешь загнать себя в глухой угол, лучше не зацикливаться. По правде, жизнь церковного служки при сложившихся обстоятельствах мало кого заботила. В глазах полиции и администрации кладбища он был скорее не жертвой,  а виновником. Причем, виновником, позволившим сгореть огромному количеству древесины. Поэтому-то в поджоге никто не видел смысла, толкуя его как инцидент исключительно произвольный. Ну, сами подумайте, зачем уничтожать такое древнее и красивое здание, если можно просто подкараулить Темплтона и перерезать ему глотку? «Если кто-то и хотел его убить, - заявил детектив Харпер, одним из первых явившийся на место происшествия, - ему сейчас должно быть очень стыдно. Так не разбираться в убийствах: сжигать здание ради одного человека». Должно быть, Харпер и приехал только для того, чтобы об этом сказать. Сразу было видно, фразу он готовил заранее, и, конечно же, искренне верил, что звучать она будет подобно одной из реплик детективов в фильмах пятидесятых. И фраза эта, следует заметить, действительно звучала неплохо. Её непременно оценил бы Рэйлан III, однако он уже давно покинул территорию кладбища и сейчас уверенно продвигался по южному шоссе на своем стареньком трейлере, который за ночь успел прибавить несколько лет благодаря следам случившегося поблизости пожара.

О пожаре в часовне Рэйлан знал не понаслышке. Более того, теперь он был единственным на свете человеком, располагающим информацией о личности истинного убийцы бедняги из часовни. Проблема состояла разве что в том, что о пребывании какого-то человека в здании на момент его возгорания он не знал, поэтому пресловутый убийца в памяти Рэйлана проходил как ублюдок с кредитом. Не убийца, а просто ублюдок.

То, что Редьярд Кимбл в жизни никого не убивал, Рэйлана интересовало мало. Достаточно было и того, что Кимбл носил маленькие противные очки, держащиеся исключительно на носу, и давал людям кредиты, которых тем не выплатить вовек. Сам Кимбл, разумеется, считал, что его работа приносит неоценимую пользу, и называл себя профессионалом от пальцев ног до волос на голове.

У Редьярда Кимбла была небольшая, но очень добротная контора, где проходили все его встречи с клиентами. Аренда помещений стоила дорого, так что довольствоваться ему приходилось небольшой комнатушкой. Порой стены начинали давить со всех сторон даже на него самого, но, каждый раз, когда в голову Кимбла прокрадывалась мысль о том, что больше он не выдержит, за ней тот

Читать далее...

Если честно, начинать повествование мне доводилось всего пару раз. И я даже не уверен, что один из них следует считать, потому как делал я это от скуки, в кабинете школьного директора, в то самое время, когда там обсуждалась несчастная судьба разбитого мной окна и определялась моя собственная, пока еще не столь несчастная судьба. Тогда в мыслях я нес какую-то чушь, как и полагается, от третьего лица. Он, то есть я, которого я сам же и описывал, находился в положении, которое никто не стал бы определять как западню. Но всё же слова, подходящего по значению ближе, не было, и мне приходилось использовать то самое, которым пользоваться прежде никто не рисковал. Воображение тринадцатилетнего меня рисовало десятки путей, однако все они неизбежно вели к пресловутой западне. Признаться, в чем состояла сама западня, представлял я плохо, но драматичность уже нарисованной мной картины завораживала и не позволяла мысленному потоку остановиться даже на секунду. Мне больше всего на свете хотелось думать, что в тот день решалась моя судьба, и, видимо, именно поэтому, она вежливо последовала моей просьбе. Когда на сцену выходит такого рода игрок, сам ты оказываешься на заднем плане. Сколь бы значимым ты себе не казался, вероятности всегда берут количеством. Их сила совсем не в том, что ты не в состоянии их предсказать, а в том, что ты попросту не можешь учесть их все. Хитрые противники, набегающие со всех сторон. Поверьте на слово, от таких не отстреляться даже в том случае, если ваши патроны никогда не заканчиваются и сами появляются в барабане. Рано или поздно они облепят вас со всех сторон и больше не отпустят. Но вероятностям, несмотря на их грубую и агрессивную манеру игры, следует отдать должное – именно они придают нам форму. Вероятности формируют наши тела и заставляют их обретать реалистичные очертания. Наш след во времени – продукт их безустанной работы, и, раз так, рано или поздно нам самим придётся отработать всё до последней секунды.
В школе, за несколько недель до упомянутого мной инцидента со стеклом, нам задали написать сочинение на свободную тему. Обычно это сложно потому, что выбор слишком велик, как в случае со столом, скрипящим под весом разнообразнейших сладостей. Выбрать всегда сложно, когда тебе не говорят, из чего именно следует выбирать. В общем, как я уже сказал, такой выбор дается сложнее всего, и, должно быть, именно поэтому мой выбор пал на рассказ. В рассказе не обязательно о чем-то рассуждать, однако необходимо донести ту или иную идею. Это было по мне, и я, как сейчас помню, что взял в руки обломок карандаша и принялся записывать историю двух людей. Один решил убить второго в знак отместки за поступок, которого последний не совершал. В том рассказе было много лишних слов, и сейчас мне их не воссоздать, однако я хорошо помню финальных диалог.
-Ты никогда не пробовал, не искать то, чего нет? – спрашивал один из персонажей.
А второй, в свою очередь, отвечал:
-Не так-то просто это сделать, если то, что есть, лежит только там, где его оставили. Только в заранее подготовленных местах, понимаешь? А в остальных тогда что? Быть не может, чтобы вокруг было так пусто.
На этом самом моменте моя история приобретает наибольшее сходство с историями жизненными, потому как один из персонажей погибает, так и не успев ответить второму. Наихудшее из всех возможных поражений в споре – смерть. Слова, которых ты не сказал, теперь навсегда примерзли к твоим устам, а сами уста уже начали остывать. Совсем скоро сложно будет даже представить, как из них вырывались слова. Ты официально перешел в разряд того, чего нет, и теперь нет не только тебя, но и пути назад.
Думается мне, тогда был просто не мой день. С самого начала. Не потому, что этот ублюдок Эктор стал косо на меня смотреть, как только я спустился в подвал «Одноногой Сью». Он так на всех смотрел. А больше всего презрительных взглядом Эктора доставалось тем, кто называл его Гектором или любым другим словом, не звучащим, как Эктор.
Постойте-ка, что это только что было?
В общем, к этой срани с его взглядами все давно привыкли. Да и перечить ему никто не думал, потому что это был папа Эктор. Он вот уже двадцать лет покрывал все выходки своих бравых парней и ни секунды не колебался прежде, чем разрядить свой Кольт Анаконду в того, кто посмел с его парнями повздорить. Так Эктор делал дела. Грязно, но достаточно осторожно, чтобы продолжать сидеть в подвале своей любимой забегаловки.
Нет, я серьёзно. Откуда звучит голос или что это вообще такое? Как будто прямо сейчас кто-то рассказывает историю и тем самым пытается перебить меня. Я, конечно, представляю, насколько странно это может звучать, ведь историю я надиктовываю себе самому, но, готов поклясться, здесь звучал какой-то голос.
Я сам с Эктором ни за что бы не связался, если бы не нужда…
Стоп.
Денег не было ни у кого. Точнее сказать, они были у тех, до кого мне не добраться, и были исключительно потому, что они обчищали тех, до кого добраться я был в состоянии.
СТОП.
Что? Это еще такое? У меня Читать далее...

Многие считали, что Полосатый Пиджак и кресло неразлучны. По крайней мере, никто не мог свидетельствовать о том, что видел, как Полосатый Пиджак покидает излюбленное кресло. В сутках был всего час, когда за Пиджаком никто из присутствующих в салоне наблюдать не мог, и, как полагали самые пытливые и догадливые умы, именно этот час он проводил вне кресла. Само кресло было настоящей гордостью Полосатого Пиджака. На нем, конечно, не было широких полос, которые так ценил обладатель пиджака, но к чести кресла всё же следует заметить, что вид у него был поистине господский. Как и полагается любому креслу, по бокам у него были две ручки. Будь это простое кресло, ручки тоже непременно оказались бы простыми, из какого-то дерева с неизвестным названием, спиленного пару десятков лет назад безымянным пройдохой, родившимся на лесопилке и благополучно завершившим там свою жизнь. Будь это простое кресло, на его ручки никто бы даже не стал смотреть, однако все прекрасно знали, что выбор Полосатого Пиджака попросту не мог пасть на простое кресло. Это, в свою очередь, заставляло прийти сразу к нескольким очевидным выводам, один из которых состоял в том, что ручки у кресла были непростыми. Помимо того, что Пиджак считал ручки своей излюбленной частью кресла и каждые полчаса любовно их потирал, он также никогда не ленился рассказать о том, как последний могучий дуб в королевском лесу пожертвовал собой, дабы стать частью этого самого кресла. «Настоящий героизм, - говорил Пиджак, пробегая взглядом по лицам посетителей салона и ожидая, пока на каждом из них воцарится полное согласие, - не то, что в наши времена. Теперь уже никто не захочет себя увековечить. Всем подавай искрометную жизнь. Все хотят всё и прямо сейчас, а вот дуб…». Чем больше Пиджак говорил, тем сложнее было вспомнить, с чего он начал и к чему вел. Скорее всего, ему еще ни разу не удавалось закончить свой рассказ, потому что каждый раз, приблизительно через полтора часа после того, как слово «дуб» впервые за сутки покидало уста Пиджака, кто-то из преданных слушателей непременно зевал и тем самым ввергал рассказчика в дикое смущение. Пиджак мог стерпеть почти всё. Не раз ему доводилось слышать нелестные слова в свой адрес из-за слишком экстравагантной манеры одеваться или, например, лишнего веса, ужасным образом оскверняющего его тело. Подобное Пиджак неизменно игнорировал, вспоминая о том, что настоящая сила кроется совсем не в обоюдных пререканиях. Такую реакцию на оскорбления он считал одним из своих главных достоинств, а достоинствами, как известно, лучше пользоваться почаще. В общем, Пиджак попросту не мог, да и не хотел, отказываться от удовольствия возвыситься над оппонентом, и поэтому слыл человеком спокойным и уравновешенным. Пиджак мог стерпеть почти всё. За исключением показательного невнимания к его креслу. Это уже не было общим оскорблением, направленным на то, чтобы задеть всех толстых безвкусно одетых людей. Это оскорбление было совсем другого характера, личного, и предназначалось оно для того, чтобы поразить Полосатого Пиджака в самое сердце. Чертовски обидно было наблюдать, как кто-то зевает на самой интересной части повествования, так что, не в силах справиться с подступающей обидой, всех слушателей Пиджак прогонял. «Завтра в то же время?» - спрашивал кто-то из пришедших в последние минуты. «Да, - отвечал Пиджак, протирая вспотевший лоб клетчатым носовиком, - всего на пару часов. У меня еще много дел».
Говорил Пиджак чистую правду – дел у него было хоть отбавляй. Для того чтобы быть занятым, совсем не обязательно передвигаться, и всем своим фактом существования он доказывал это окружающему миру. Также стоит заметить, что в обед посетителей было меньше всего. Всё потому, что в обед Пиджак рассказывал истории, а в салон люди приходили совсем не за ними. Конечно, некоторые из них и, вероятно, наименее подлинные могли бы представиться вам крайне интересными. Например, история о том, как Пиджак десять лет проработал мороженщиком и прожил в своём рабочем фургоне, экономя каждый цент, дабы потом открыть свой салон. «Этот пиджак, - неизменно говорил он под конец, - не просто там какая-то тряпка. Он напоминает о моей былой жизни, и будет напоминать, пока не протрется до дыр».
Наблюдая за Полосатым Пиджаком, можно было легко подумать, что вся его жизнь сводится к любованию креслом и своей одеждой, и только при более продолжительном наблюдении взору представлялась совершенно иная часть его жизни – бизнес. По правде, бизнесмена в Пиджаке никто не видел именно из-за его пиджака. Тот был уж слишком вычурным и ярким, как для бизнесмена. В таких, как выразился один из прошлогодних посетителей, ходят клоуны и цирковые зазывалы, но совсем не деловые люди. Если уж говорить начистую, винить в сказанном безымянного посетителя нельзя – тот был совершенно прав. Пиджак старый, потертый, на размер меньше, чем требовалось его владельцу, но все же невероятно броский, сразу цепляющий взгляд. Красные полосы на нем, казалось, постоянно подкрашивались и оттого не теряли Читать далее...

Нужно просто уметь вовремя извлекать ответы. В противном случае они продолжат выстраиваться в очередь друг за другом, а когда места станет совсем мало, собьются в ком. На первый взгляд это даже хорошо – целый ком ответов. Подумать только, да? Но если вы присмотритесь, то сразу заметите, что ком этот занял всё место без исключения и застрял настолько плотно, что вам его не извлечь вовек. Сколько бы вопросов вы теперь не задавали, ответов вам не получить. Они где-то там, в самом конце, становятся частью огромного кома. Они смеются над вами и заплетаются в замысловатые узоры из слов. Ликуют лишь потому, что вам до них не добраться. Вот в этом, пожалуй, вся ирония. Терпение полезно в меру.
Моя мать всегда говорила, что терпение – удел мудрецов, а отец, заглядывая в очередную бутылку, извлекал оттуда истину, согласно которой терпение для трусов. Кому из них верить, я не знал, поэтому подбрасывал монетку. А монетка, в свою очередь, поворачивалась то одной стороной, то другой. Почти равное количество раз. Достаточно весомый аргумент в пользу того, что в терпении должна быть мера.
Если подумать, это даже странно. Мера непременно должна что-то мерить, а, чем мерить терпение, я не знал. Знал только, что никаких минут или часов для него не хватит. Это для нас минуты способны обратиться в вечность только от одного запаха или прикосновения. Мы любим застревать, погрязать во фрагментах настоящего, если изволите. Любим хвататься за один единственный миг потому, что знаем, как легко он может он ускользнуть, стоит только отвернуться. Знаем также то, что никакого настоящего нет, а есть лишь пропасть между прошлым и будущим, неизмеримая то ли потому, что она невероятно мала, то ли потому, что протягивается она куда-то в вечность. Может, именно в таких пропастях стоит мерить терпение. И в человеческих жизнях, которые безустанно стремятся их заполнить.
В той комнате я почему-то не помнил, как много времени мне пришлось посвятить терпению, но точно ощущал, что оно на исходе. Это был первый и единственный призыв к действию. Как говорят во всех инструкциях, сначала нужно осмотреться. А вокруг были неоновые вывески, да и только. Знаете, массивные такие, на увесистых крепежах. Последним тоже нужно было за что-то держаться, поэтому они жадно впивались в стены, а те устремлялись к потолку – единственному, что выдавало во всём этом комнату.
Если честно, я привык, что в комнатах всегда четыре стены, а здесь стен было больше, чем зубов у меня во рту. Челюсти – вот, что напоминало это помещение. Здоровенные неоновые челюсти, готовые вас измельчить при любом неверном движении. Но я не двигался, и пасть была вынуждена бездействовать.
Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что же конкретно в этом всём так настораживало. И, знаете, это были совсем не челюсти или как я там их назвал. Меня пугали вывески без надписей. Все до единой они были пусты. Подсвечивались по бокам, оттеняли всевозможными цветами, заставляли глаза разбегаться от неимоверного разнообразия красок, но при этом пустовали. Там не было ни слова. И, признаться, я даже подумать не мог, что так испугаюсь при появлении первых слов на одной из ближайших ко мне вывесок. Яркие точки неожиданно собрались в буквы и предоставили мне более или менее связное предложение. «Проверь яму» - гласила вывеска.
Что? Постойте, что? Это вам не ликёры от Теда и не паб под названием «Паб». Это даже не Сити Холл и не Радио Таймс. Это – «проверь яму». Целых полчаса я простоял под чертовой вывеской и прождал, пока там появится это мотивирующее и жизнеопределяющее утверждение. Мы знаем, ты долго ждал, а теперь просто проверь яму, дружище. Быть может, вы хотя бы намекнете, где эту яму искать? Ну уж нет, это всё слишком упростит, мы и так дали тебе слишком много информации.
В конце концов, вывески всё же сжалились надо мной, заменив «проверь яму» предложением более точным. «У тебя под ногами, придурок».
Еще пару минут назад я бы собственными руками отодрал эту вывеску от стены и разнёс её на сотни мелких осколков, но сейчас существительное в конце предложения казалось не таким уж оскорбительным. Придурок, вот, кто я такой. В словаре для этого слова наверняка имеется определение, хотя я и не уверен, что оно передает весь тот смысл, который в него следует вложить. Что бы там не написали, уж мы-то с вами знаем, что придурок – это человек, не знающий, что яму нужно искать под ногами.
Вывески не солгали, и, признаться, эта новость оказалась крайне приятной. Правда, в определении слова «придурок» следует еще упомянуть невнимательность. И это совсем не потому, что я хочу заставить каждого чувствовать себя придурком, а потому, что смена освещения в комнате – это, пожалуй, то, что следует замечать. Такое заметит каждый. Каждый, кто не является мной. Я же обнаружил, что в комнате изрядно потемнело только в тот момент, когда нагнулся осматривать пол в поисках ямы. Единственным источником света теперь служили грозно нависающие вывески. В их свете, казалось, моё тело переливается всеми цветами Читать далее...

На самом деле, все любят мертвых больше, чем живых. Всё потому, что мертвые наконец достигли своей финальной точки, а значит, ничего испортить больше не могут. К тому же, так уж исторически сложилось, что смерть - это всегда грустно. И если уж она приключается, непременно нужно грустить, кем бы умерший не оказался и кем бы не приходился самому грустящему. Важно ведь именно то, что он умер и в столь раннем возрасте(а возраст, следует заметить, может быть любым) лишился возможности пользоваться мягкой туалетной бумагой, одеколоном и купонами на покупку второй пары носков за 1 цент. Важно также то, что в этом мире осталось что-то этим самым мертвецом незавершенное, ну, а это в свою очередь прибавляет еще щепотку грусти и заставляет горевать о всех тех шедеврах, которые ему так и не удалось создать. Виноваты во всем, разумеется, безразличные люди, природные катаклизмы и глобальное потепление. Жаль, судить можно только людей, поэтому с двумя последними злодеями придется расправиться как-нибудь потом и, желательно, способом более изощренным. Таким, как, например, пост в блоге. А лучше даже - пост с картинкой. На самом деле, способов расправы много, но рано или поздно всё же придется столкнуться с тем фактом, что ни один из них не способен вернуть навеки утраченного и благодаря этому обретшего невероятную известность человека. Теперь остается только одно - воздать ему честь. Начать лучше с подробного ознакомления с его деятельностью, но если по какой-то причине этого окажется недостаточно, можно заказать футболку с его лицом или же копию его надгробного камня. Досадно всё же, что он ушел от нас так быстро. Знали бы, непременно подготовили бы фотосессию.

В ту ночь капли дождя казались тяжелее обычного, а небесный купол был затянут облаками словно брезентом. Огни мегаполиса безустанно продолжали штурмовать небо, однако то оставалось непреклонным. Здания плотно прижимались друг к другу, словно кто-то резким движением руки стянул скатерть, на которой все они стояли, и тем самым заставил их скатиться в одну кучу. На самом деле, ничего в этом городе не имело свободы выбора. Вещи и люди лишались своих мест, оказываясь там, где, казалось, места для них не было.
Это была первая моя запись в блокноте. «Женщина двадцати лет, - писал я, - особых примет нет. Порезы на шее и руках. Глубокая ножевая рана в области живота. Одежда старая, потрепанная».
Одежда выглядела и вправду старой, без преувеличений. Белые рюши на вылинявшем платье местами были оборваны, а правый рукав болтыхался на паре нитей, не позволяющих ему отвалиться окончательно. Мне казалось, в последний раз я видел подобный наряд в одном из тех исторических фильмов, где люди сражаются за то, что мы сейчас вроде как отдаем добровольно. Содержание подобных фильмов мне всегда запоминалось плохо, но я точно помню, что женщины тогда носили точно такие платья. Дамы эти разговаривали немного, однако много смеялись. Когда же они говорили, то говорили непременно о замужестве, положении в обществе и большом состоянии. Вот такими были эти женщины: веселыми и жадными.
По правде, я понятия не имел, была ли такой убитая, но что-то заставляло меня думать, что до последнего вздоха именно такой она и была. Может, её и зарезал кто-то из-за этой жадности. Увидел в ней тот самый снобизм, которым насквозь пропитаны дамы из упомянутых мной кинокартин, и проткнул ножом. Этот человек просто не смог удержаться, понимаете? Наверное, хотел сделать мир чуть лучше. Пытался избавиться от яда, который почти растворился в воде, и стал едва различимым. В своем текущем положении я подобные поступки хвалить не могу – мне по всем пунктам полагается их осуждать. В конце концов, это именно мне предстоит искать этого парня с ножом, если он сам не успел где-то раствориться. «Найди и накажи» - так говорит мне моё положение. Я, пожалуй, так и сделаю, но до последнего буду болеть за этого парня.
Пока мы развернем расследование в полной мере, у него будет достаточно времени для того, чтобы уменьшить концентрацию яда в воде. Если будет действовать быстро, расправится еще с парой-тройкой, и тем самым позволит нам понять, что размытый след, оставленный на песке, принадлежит ему и только ему. Несколько следов гораздо лучше одного, особенно, если в каждом узнаются очертания той же стопы.
Думаю, это и было самым сложным – находиться по обе стороны фронта. То есть, формально я был только с одной стороны, но мысли ведь не остановишь. Не скажешь им, в каком направлении нестись и когда останавливаться. С мыслями всё равно, что с песком. Он всё сыпется и сыпется, а ты пытаешься поймать его весь голыми руками. Вот только, как бы ты не пытался, как бы плотно не прижимал пальцы друг другу, пара-тройка песчинок всё просочиться и сведет на нет все твои старания. Так что лучше не препятствовать мыслям, это я давно понял. Лучше просто научиться выполнять свою работу, несмотря на всё то, что роится у тебя в голове.
Моей работой теперь было найти этого парня. Хотя это только на первый взгляд так легко. План из одного пункта. Просто найти. Одно действие, отделяющее тебя от заветного поздравления с удачным выполнением задания. Тот самый пункт, который никак не разбить на подпункты. Что толку-то от «начала поиска», «поиска в самом разгаре» и его завершения? Нужно было просто справиться с простой задачей, осуществить всё то, что вкладывается в незамысловатое слово из пяти букв. Найти. И, если бы я знал, где искать, может, это было бы самым простым заданием.
Проблема же состояла в том, что даже списка подозреваемых в его классическом виде возможности получить не было. Подозреваемые сейчас все. А если кто-то из свидетелей был на месте преступления, но наверняка сейчас он уже на полпути в другой город вместе со своим цирком. И убийца, может, тоже с ним. Но циркачам я ничего сказать не могу. Не получится просто заявиться к ним и в чем-то обвинить. Сразу начнутся крики о том, что приезжих всегда в чем-то обвиняют. Ну, а потом какая-нибудь толстая дамочка в слишком узком для неё платье пододвинет своё лицо к моему вплотную и спросит: «Чем докажешь?». Я просто помотаю головой, отодвинусь не в силах теперь запах из её рта и отвечу: «Ничем. Я к вам пришел за доказательствами». Здесь-то она всё и поймет. Пальцем подзовет громилу, стоящего у входа в шатер, затем укажет на меня и проговорит таким тоном, словно это её дочь убили прошлой ночью: «Оставьте нас в покое, скоты! Если не хотите, чтобы и вас нашли на улице с перерезанной глоткой». Громила толкнет меня в плечо. Очень ласково толкнет, как будто не зная, что делать с парнями вроде меня. Мне же останется только бегло осмотреть шатер в поисках самой очевидной зацепки, разочароваться и уйти. Так это работает всегда. К Читать далее...

Наибольшим удовольствием было больше не видеть тех людей. Конечно, вы можете сказать, что проблема в моем, как его теперь принято называть, преступном разуме. Но, как бы там ни было, я еще никогда не был так рад. Приятнее всего осознавать, что я больше не увижу лица своей бывшей, Эбби. Клянусь, я бы и ей размозжил голову, как тому продавцу «Зотекса», попадись она мне на глаза. Наверное, Эбби это чувствовала и пыталась мне не попадаться. Ну, а потом, знаете, как это бывает, всё завращалось слишком стремительно. Не тогда, когда изувеченный десятилетиями канделябр впился в глаз ублюдка торговца, а моя рука всё еще пыталась выдернуть его обратно, дабы сделать аналогичное отверстие в оставшемся глазу. Нет, тогда, я сохранял поразительное спокойствие. Не отрицаю, экстаз был. Может, почти такой же, как у сектантов, нажравшихся грибов и пускающихся в пляс под какофонию собственных голосов. Я со стороны не видел, но думаю, так оно и было. Вот только важно совсем не это. Важно как раз то, что внешне своей невменяемости я не выдавал. Под конец было тяжеловато контролировать руки, и еще всё лицо предательски затекло потом, но на этом всё. Я даже не кричал. Спросите кого угодно из присутствующих в ту ночь. Кричал только Чарли Эдвардс. Такого крика в той забегаловке, наверное, не слышали никогда. И, кстати, именно от этого сраного крика становилось страшно. Издалека вы бы и не увидели отверстия в лице Эдвардса. Впрочем, как и вблизи. Я же не идиот, чтобы дополнительные дыры в чьей-то башке проделывать. Канделябр вошел прямо в глаз. И крови совсем немного было. Зрелище почти что эстетичное, особенно, если вам нравятся конструктор и пазлы. Наверняка кто-то из посетителей этого места оценил бы мои старания, если бы Эдвардс не разорался и не распугал своим криком всех в округе. Только потом, когда он уже валялся на полу и гладил себя по лицу в отчаянной попытке вернуть всё на место, я подумал о том, что нужно было засадить канделябр ему в глотку. Криков было бы меньше, а это даже важнее чем внешняя картина происходящего.
Но, пока вы еще не отправили меня на плаху за мои злые деяния, позвольте вам кое-что объяснить. Во-первых, я бы никогда не прикончил человека просто так. Не потому, что я ценю человеческую жизнь или считаю убийство неприемлемым, а потому, что это огромная трата времени. И вы себе даже вообразить не можете, какой это ужасный удар по вашей репутации. Даже если вы профессиональный киллер, с каждым новым убийством вы кое-что теряете. Каждый, кто вас знает, невольно отступает на шаг назад. Это заложенный природой страх, ничего больше. Однако именно потому, что заложен он природой, искоренить его никак нельзя. Этот страх хорош, если вам нужно спугнуть кого-то единожды. Может, он даже не повредит вам еще в паре-тройке случаев. Но в остальных, когда вы попытаетесь жить нормальной жизнью хотя бы отчасти, этот страх выкопает вам могилу. И могила эта будет такой глубины, что при желании в неё можно спрятать небоскреб. Так что, уверяю вас, просто так убивать этого парня я бы не стал, а «Зотекс», каким бы отвратным он ни был, отправить Чарли на тот свет никак не мог.
Еще несколько часов я жалел о многом. Думал, что нужно было выбрать место поспокойнее, без кучи зевак. И, может, калечить Чарли канделябром тоже не стоило. Ему-то теперь до этого дела нет, но всё же его хоронить будут, и все его родственники соберутся, чтобы в последний раз взглянуть на его лицо. В таких делах я, конечно, не эксперт, однако могу предположить, что дырку в глазу они точно увидеть не хотят. Эта мысль по-настоящему не давала мне покоя. Она словно начала втягивать в себя весь мой разум с оставшимися мыслями, заставляя их сталкиваться и синтезировать мысли более тяжелые, ведущие к неизбежному коллапсу. Так что я практически не осознавал, что происходит, когда два мужика в строгих костюмах поволокли меня в направлении линкольна 1988 года. Впечатление складывалось такое, словно знали они друг друга не многим дольше меня. Один был явно новеньким. Ну, знаете, это как раз одна из тех вещей, которые бросаются в глаза, даже если ты ничего о человеке не знаешь. Просто костюм у него слишком чистый, движения слишком осторожные, а вот сама манера держаться выдает человека, не привыкшего так себя вести. Новенький мне понравился. Он открыл передо мной дверь, а вот Харт, его напарник, резко меня пихнул, как только в салоне образовалось достаточное отверстие, дабы пропустить моё тело.
-Вы так с ними всегда, Харт? –спросил новенький, усаживаясь на переднее сидение.
-Этот парень только что убил мужика подставкой, в которую твоя мамаша ставит свечи самыми темными ночами, а тебя беспокоит чрезмерная жестокость? – говорил Харт тихо, как бы нарочно не позволяя звучать голосу в полную силу.
-Я просто интересуюсь вашими методами, не более.
-Очень похвально, Гроувз. Но лучше заткнись.
Совет Харта, видимо, пришелся по нраву всем, поэтому оставшееся время каждый соблюдал молчание. Парням в костюмах оно позволяло сконцентрироваться на дороге, а мне же на том, Читать далее...

Теперь все рассказы переехали в еще один блог. Может, там будут появляться быстрее. Подписывайтесь, читайте. Ну или что там еще делают с рассказами.
http://episodeconsumer.blogspot.com

Некоторые события могут съесть вас живьем, понимаете? Просто откусить голову, а затем выплюнуть ошметки сознания, которые так и не удалось пережевать. Вы, может, еще плохо представляете себя в такой ситуации, но, уверяю вас, произойдет это не потому, что вы наиболее лакомая добыча, а потому, что вы оказались там, где оказываться не следовало. Я, например, никогда не хотел работать в метрополитене. Здесь уже давно нечего делать людям вроде меня, если не всем людям вообще. Всё дело автоматизации, вы, может, слышали о такой. То, что раньше делал человек, теперь самолично избавляет его от такой необходимости. Человек может пойти и сыграть в гольф вместо того, чтобы готовить себе ланч или стирать свою одежду. Если подумать, гольф и вправду лучше, но и он способен надоесть.
Это из-за чертовой самоуправляемой техники отпала всякая необходимость в машинистах. Единственная моя задача теперь – наблюдать за многочисленными видеотрансляциями из камер метро. Ну и, если понадобится, перенастройка программного обеспечения поездов. Видимо, тот, кто всё это разрабатывал, был достаточно ленивым не только для того, чтобы передать в руки машин большую часть привычной для нас работы, а и для того, чтобы проверить собственный код на наличие ошибок. Этот мужик просто заработал деньги и скрылся, а мы теперь вынуждены сражаться с его творением.
Если, к примеру, машинисту вдруг станет плохо, и ехать дальше он будет не в состоянии, можно быстро найти другого машиниста и посадить его на место первого. Но вот если машиниста нет вовсе, замену произвести не получится, если речь, конечно, не о новом поезде. Вот только в таких ситуациях всё и зависит от меня. В экстренной ситуации мне даже полагается дистанционное управление поездом. И, думается мне, всё это делалось для того, чтобы пассажиры не перегрызли друг другу глотки в процессе ожидания. За этим, знаете, бывает весело наблюдать. Обязательно находится крупногабаритная дама, толкающая другую, размерами чуть поменьше, и требующая, чтоб та немедленно отодвинулась. «Здесь полно места, -кричит первая, -пойди и займи другое». А вторая выпучивает глаза и вопит, насколько хватает голоса: «На твоем месте могло трое поместиться, а тебе еще мало». И они, прямо как в какой-то пародии на вестерн, начинают сверлить друг друга взглядом до тех пор, пока кто-то не попросит их успокоиться. Думаю, будь у них пара кольтов, они тот час же привели бы их в действие, но кто даст оружие толстым истеричкам?
Я бы рассказал что-то поинтереснее, вот только здесь ничего не происходит. Ссоры неуравновешенных женщин – теперь самое занятное. Даже террористы больше не суются в метро. Последний был, наверное, лет двадцать назад, когда меня самого здесь еще не было. И этому нужно радоваться. Можно было бы радоваться, если бы не было настолько скучно.
Вот последний на сегодня поезд останавливается на станции Грингейт и готовится к продолжительному переезду через две закрытых станции. Все пассажиры об этом знают потому, что в каждом вагоне висит здоровенная карта, но я всё равно их оповещаю. Голос мой слышится мерзким и приторным, как у злобных роботов из фильмов прошлого века. Услышали бы вы этот голос в своей квартире, наверняка отложили бы достаточно кирпичей для постройки нового дома, но в метро к этому голосу все привыкли и словно нарочно не обращают на него внимания. Ну и черт с ними. Поезд тронулся с места.
Пассажиры спокойны, никто не смотрит в камеры. Можно подумать, это нормально, когда несколько часов в день за вами следит тип вроде меня. Да я сам бы не стал себе доверять, а они даже вопросом не задаются, кто может за ними наблюдать. Принимают меня, как неотъемлемую часть своей жизни. Может, даже на чай впустят, если я однажды постучу в дверь их квартиры. Я улыбнусь лучшей своей улыбкой, протяну руку в знак приветствия и скажу: «В течение последних пяти лет я следил за вами каждый день. Не целый день, конечно, но, если подсчитать, получится порядка 3650 часов. Думаю, нам пора познакомиться лично». И все они одобряющие закивают, а затем предложат пройти в дом, поужинать с ними и, может, даже остаться там на постоянное место проживания. А вы даже не думайте, что я преувеличиваю. Именно это выражают лица пассажиров прямо сейчас, а по лицам я читать умею.
Поезд неожиданно сбавляет скорость. Несколько человек начинает нервно ёрзать на своих сидениях. На самом деле, несколько человек – это довольно много, так как во всём поезде их не больше десятка. Непредвиденная остановка удивляет только одного, остальные же начинают прижимать лица к окошкам в попытке что-то рассмотреть. Как бы там ни было, любопытство всегда берет верх. Перед угрозой смерти вы захотите узнать, от чего всё же умрете, так и не подумав о том, что смерти можно избежать. Любопытство заложено в нашем сознании, и это именно та его часть, которую выплевывает обратно огромная челюсть событий.
-Соблюдайте спокойствие, -наконец говорю я, пододвинув микрофон как можно ближе ко рту, дабы слова звучали отчетливее.
Мой голос будит парня, Читать далее...

Боюсь, о том времени я уже многое забыл. Здоровенный ластик, небрежно прошедшийся по моему мозгу, стер большую часть событий, оставив только малую долю того, что въелось в сознание слишком плотно. Если вы спросите, я так и не смогу вам ответить, какие тогда посещал бары, каких девиц затащил в постель, и удалось ли мне вообще побывать где-то за пределами этого городка с его маленькими улицами и маленькими возможностями, которые эти улицы предоставляли. Однако я отчетливо помню, что в те дни все обсуждали комету Лавджоя. И в день, когда она проходила перигелий, я прошел первую процедуру омолаживания стволовыми клетками. Док Мартин сказал, что если всё пойдет, как надо, можно будет продолжать до тех пор, пока клинику не закроют. Конечно, если сам я не устану от продолжительной жизни и не решу уйти на покой в буквальном смысле этого слова. Тогда я впервые дал себе обещание, что никогда не откажусь от жизни, какой бы скучной она не была. Согласитесь, это всяко лучше разложения в земле. Как только эта мысль обрела отчетливые очертания в моем сознании, я сразу же озвучил её доку, а тот лишь протянул свое излюбленное хммммм и пожелал удачи. Я кивнул и вышел из поликлиники, оставив прожитый десяток лет вместе с его маленькими морщинками и проседями скитаться где-то в стенах этого немого здания. Тогда мир впервые увидел меня помолодевшим. Я всё шел и не мог отделаться от мысли, что даже времена года мне теперь завидуют. Они сменяют друг друга постоянно, такие себе заложники необратимого цикла. Лето не может наступить раньше зимы, как не может и отнять всё отведенное ей время. Каждое из времен года порой состязается с остальными за период правления, но каждый из них знает, что уход и приход являются обязательной частью цикла. Что-то должно умирать, позволяя чему-то другому рождаться. Так работало всё, даже люди. Старики уступали место молоденьким ребятам, а те беззаботно прожигали жизнь, не замечая, как и сами они теряют все ребяческие черты, постепенно подвергая тело всё большему воздействию времени. Старость и смерть заставляют ценить жизнь – так нас учили в школе. Так учили где угодно, так что даже если вы никогда не ходили в школу, вы наверняка слышали эту фразу. Слышали, но никак не могли её оспорить. Так представьте же теперь, какой огромной была моя радость, когда мне впервые представилась возможность потягаться с самой смертью. Я не знал, что буду делать с молодостью, но точно знал, что все в моей жизни можно лепить только из свежего материала.
Блуждая по коридорам мыслей, и погружаясь всё глубже с каждой секундой, я не заметил, как прошел пять остановок метро. Поезда сновали справа от меня, по огромному металлическому мосту. Могучие лапы моста, сплетенные из креплений и балок, упирались в дно протекающей через город реки. Я точно помню, тогда была зима, потому, что вся река замерла, скрыв черный бархат вод под толстым слоем льда. Где-то лёд был толще, где-то тоньше, от чего казалось, что небольшие волны на реке просто застыли и более неподвластны времени. На горизонте серое небо буравили высокие дома-свечи, может, штук пять или шесть. Все они стояли вряд, образовывая что-то вроде головки гигантской зубной щетки для великана вроде ветра.
По правде, раньше я на подобное внимания не обращал. У меня было слишком много желаний и слишком мало времени, чтобы их осуществить. А теперь время внезапно поступилось предо мной, вжалось в угол, позволяя занять мне больше пространства. Теперь я наконец мог оправдывать свою расточительность.
Оправдания не было разве что моей невнимательности. Мои записи в дневнике говорят, что именно там, у моста метро, я потерял указательный палец. Какой-то тип не уследил за своей собакой, спутавшей меня с обедом. Обычно собаки в городах не набрасываются на прохожих, но, может, не всем собакам об этом известно. Эта точно ничего не знала о собачьем этикете. Так я по нелепой случайности остался без пальца, но предпочел подробности этого инцидента забыть, оставив лишь небольшую пометку, дабы каждый раз не задаваться вопросом, куда же делся мой четвертый или седьмой по счету палец. Остальные события, не связанные с потерей органов, серьёзными решениями вроде женитьбы или потерей родственников, я предпочитаю не записывать. Да и не то чтобы предпочитаю, просто так надо. Иначе вся процедура реструктуризации не имеет смыла. Аа, вам, должно быть, уже интересно, что за процедура и зачем она мне вообще потребовалась. Я расскажу, хотя, понятия не имею, с какой планеты вы должны быть, чтобы этого не знать. Это тогда, когда комета Лавджоя приблизилась к солнцу, я был одним из немногих, кто испытал на себе омоложения. Однако, спустя пару лет, таких людей были десятки. Думаю, вам несложно будет догадаться, сколько их теперь, спустя шестьсот лет. Только, пока вы еще не начали представлять перенаселенную планету, я забегу вперед и скажу, что многие из прошедших омоложение так и не протянули больше трехсот лет. Да что уж трехсот? Многие не выдержали и ста пятидесяти. Из-за неспособности найти себе Читать далее...

Их излюбленным занятием было обсуждение. Полли и Кэлберт обсуждали всех вне зависимости от их возраста, рода деятельности и половой принадлежности. Полли была свято уверена в том, что только её сын Кэлберт способен её понять, как, впрочем, и сам Кэлберт считал мать единственным достойным внимания существом на целом свете. Полли не только уважала своего сына, а и боготворила. Однажды она так и сказала, что не помешало бы причислить его к святым, ведь нет ни одного смертного греха, который бы тот совершил. Кэлберт разбирался в религии чуть больше своей матери, поэтому от подобных идей всегда отмахивался. Однако от самого себя он все же не мог скрыть того факта, что подобное ему невероятно льстило. Конечно, он не считал себя святым, но был уверен в том, что от рождения состоит в списке наиболее самоотверженных альтруистов. Как и любой альтруист, Кэлберт делал все бескорыстно, и, как каждый, кто делает что-то бескорыстно, ожидал пожизненной благодарности. Также он свято верил в существование черного и белого, чистого абсолюта, отделимого от любых примесей реальности, порождаемой человеческим сознанием. Кэлберт был непоколебимо уверен в том, что за пятьдесят лет жизни он набрался богатого и глубокого опыта, способного растворить каждого, кто станет ему в чем-то перечить. Кэлберт всегда был прав, и Полли была с ним согласна. Сама она не отличалась твердыми жизненными убеждениями, если вообще могла похвастаться таковыми. Однако Полли хватало того, что Кэлберт прав, а этого в свою очередь было достаточно для того, чтобы принимать все убеждения сына, как собственные. Может, именно это и наладило понимание между пожилой женщиной и мужчиной, чья нога уже занеслась, дабы вступить в почетную старость. Нельзя сказать, что они были лучшими собеседниками, способными часами напролет обсуждать все, что только в голову взбредет. Наверное, они бы и рады, но юношеская глупость, так и не выветрившаяся из головы Полли, не позволяла ей воспринимать много информации. Кэлберт же не считал целесообразным тратить время на просвещение матери, поэтому тему они выбирали простую и приятную для обоих. Перемывание костей не требовало особых интеллектуальных усилий, как не требовало и ментальной подготовки. К тому же, повод для обсуждения у матери и сына всегда был – другие люди не такие же нормальные, как они. А самое важное, что только можно вообразить, после регулярных походов в церковь, разумеется, нормальность. Полли воспитывала в сыне нормальность с малых лет и искренне гордилась им, осознавая, что он усвоил все уроки. Это был единственный повод для гордости. Теперь же, когда чувство гордости несколько выветрилось, пожилой женщине приходилось на что-то отвлекаться, дабы счастливый момент не ускользал так стремительно. И таким отвлечением стали календари. Она сама расчерчивала бумагу, вписывала туда числа, а затем оформляла все рисунками. Календари позволяли путешествовать во времени, не отрываясь от стула, а это было очень выгодно, учитывая проблемы со спиной. Сегодня же Полли предстояло доработать календарь текущего года – 1947, и пожаловаться сыну на соседку, которая похудела слишком быстро, как для нормального человека. Конечно же, сделать все это нужно было невероятно быстро, прежде, чем придет первый их посетитель.
-Сынок, сделай радио чуть громче, -сказала женщина, не отрывая взгляда от только что завершенного календаря, -не нужно, чтобы он нас слышал, когда придет.
Кэлберт коротко кивнул и быстро пересек комнату, направившись к старенькому радиоприемнику, подвешенному в углу комнаты. Нажатием кнопки Кэлберт заставил безмолвие комнаты расступиться перед словами Ли Уайли, а спустя несколько секунд к пению добавился громкий стук.
-Могу я войти? –прозвучал молодой мужской голос из-за двери.
-Да-да, конечно, заходите, -прокричала в ответ.
Кэлберт не любил заводить разговор, и даже если кто-то пытался заговорить первым, он прибегал ко всяческим уловкам, дабы избежать ответа. Если же ответ был необходим, а помимо Кэлберта дать его никто не мог, тот все же нехотя открывал рот и порождал пару-тройку слов. На этот раз Полли избавила сына от такой необходимости, и тот искренне надеялся, что так продолжится до конца дня.
Молодой человек аккуратно повернул дверную руку и приоткрыл дверь, а затем просунул голову в образовавшийся проем:
-Вы те самые «К и П», да?
-Да, -с напущенной серьёзностью кивнула Полли, -заходите же вы уже наконец.
Протиснув тело в дверной проем, парень вдруг заговорил слишком быстро, сбиваясь после каждого второго слова:
-По правде, -начал он, -это очень странно. Дело в том… Постойте, сейчас сформулирую мысль. А, вот. Дело в том, что я не помню, зачем должен здесь быть. Я…я словно перевернул всю библиотеку воспоминаний в своей голове, но выудить оттуда смог лишь адрес этого места и название – «К и П».
-Никто просто так не запоминает этого адреса, -Полли закивала с еще большей деловитостью.
-В общем, я пришел к вам, но, честно, не знаю зачем.
-Думаю, мы знаем, -женщина наконец оторвалась от календаря и Читать далее...

-Признаться, я и подумать не мог, что мы проделаем такую работу, мистер Темпл, -худощавый человек в очках протирал грубой тряпкой большой деревянный стол.
-Рано радоваться, -вздохнул седовласый старик с отлично сохранившейся шевелюрой, -нам предстоит еще много испытаний. Да и не будем же мы отправлять в Лейктаун только яблоки и кукурузу.
-Эксперименты с людьми, как мне всегда казалось, самая интересная часть испытания.
-Но если они провалятся, Барнеби, вместо денег и признания нам светит виселица.
Подобная угроза жизни заставила руки Барнеби остановиться. Прокрутив мысль в голове еще несколько раз, тот бросил тряпку на стол, тяжело вздохнул и сел на стоящий рядом табурет.
-После всего, что мы проделали, -вновь обратился к нему старик, -не думал, что ты из слабых духом. Ты пойми, я тебя не запугать хочу, а просто напоминаю о возможных рисках.
-Я всё это прекрасно понимаю, можете даже не сомневаться. Но, как бы там ни было, попытка у нас всего одна, и цена ошибки – наша жизнь.
-Думаю, я даже не огорчусь, если в качестве платы за ошибку с меня возьмут такую безделушку… -поймав беспокойный взгляд помощника, Темпл продолжил, -Но, уверяю тебя, если потребуется, я умру за нас двоих.
-Как-то я не уверен, что можно умирать за двоих.
-Как бы там ни было, я внесу предложение, -старик спокойно кивнул и отправился к барной стойке за бурбоном.
Дерева в помещении было в разы больше, нежели человеческой плоти. Столы, табуреты, бар – все было сделано из дерева. И, разумеется, не стоит даже говорить о том, что пол, потолок и двустворчатая дверь тоже были деревянными. Гэри Тэмпл содержал этот салун много десятков лет, самостоятельно выполняя работу бармена большую часть этого времени. Только когда в его жизни наметилось более серьёзное занятие, а силы стали покидать старческое тело, он позвал Барнеби в помощники. Конечно, парень не только протирал столы, а и помогал Тэмплу с его изобретением, но, следует признать, в первом толку от него было куда больше.
-А вы никогда не думали, -начал Барнеби, когда старик вернулся с выпивкой, -что тот богатый тип будет против?
-Против? –рассмеялся старик, не успев поднести бокал ко рту, -Лорд Эзмут, почетный англичанин, будет против?
-Он так и не дал добро на строительство железной дороги, помните? Потому, что вся территория от нашего города до Лейктауна принадлежит ему. А он, видите ли, не желает, чтобы по его земле проходили железнодорожные пути. Век прогресса, называется… -парень сам не заметил, как снова схватил кусок материи, которым прежде вытирал стол, и крепко сжал, -Поезда теперь везде. Везде, но не у нас.
-Если все сработает, нам и не потребуются поезда. Может, вообще никому не потребуются. Люди получат короткий путь. Электричество и преобразование материи – вот, что нас спасет. Неужели ты сам в это не веришь, мальчик?
-Верю, мистер Темпл. Зачем бы я еще вам помогал? Но я наблюдал лишь за тем, как яблоко из этого салуна оказалось в соседнем сарае. Как мы вообще доставим одну из частей механизма в Лейктаун? А если и доставим, вдруг что-то пойдет не так?
-Думаю, это нам предстоит проверить завтра. Приемную станцию и чертежи по её сбору я уже отправил. Если лошади и возничий не умрут по дороге, завтра мы получим телеграмму. И, -Темпл слегка протянул букву, словно пытался сконцентрировать все внимание собеседника на следующем предложении, -если все пойдет, как надо, отправим в Лейктаун овцу.
-А за овцой и человека можно будет, -Барнеби одобряюще закивал.
-Как ты успел заметить, завтра там предстоит насыщенный день. Возможно, главный в нашей жизни. Так что иди-ка ты, парень, домой и хорошенько отоспись.
-Ваша правда, мистер Темпл. Спокойной ночи, -ответил юноша и направился к выходу, заставляя ветхие доски прогибаться под своим шагом.
Конечно, уснуть было не так просто, и, если на то пошло, к утру Барнеби так и не смог точно определиться, удалось ему поспать или нет. Но сил у него было полно. Он был уверен в том, что даже три дня без сна не заставили бы его сегодня испытывать вялость и усталость. Его энтузиазм подкрепили и хорошие известия от Темпла.
-Мой приятель ученый из Лейктауна написал, что сборка произошла успешно, и они с нетерпением ждут начала испытания.
-Так что нам предстоит делать? – осведомился Барнеби, едва сдерживая дрожь в голосе.
-Не торопись, парень, - одернул его старик, - сейчас сможешь сам во всем поучаствовать.
В просторном сарае их ждала вторая часть конструкции, так называемая отправочная станция. Помимо двух испытателей в помещении также присутствовал старый козел, принадлежащий миссис Уайт. Вряд ли животное было способно понять, сколь серьёзным и важным может оказаться предстоящее ему путешествие, но вид у него был очень серьёзный. Может, даже серьёзнее, чем у самих испытателей. Последние нервничали, пытались унять дрожь в конечностях и постоянно с чем-то сверялись в то время, как животное стояло неподвижно и устремляло свой взгляд вдаль, сквозь узкую прореху между досками, выполняющими функцию стены.
Пора, -голосом нарушил Читать далее...

В конце каждого года невероятно важно написать отчет. Все потому, что недостаточно подбить итоги в мыслях - нужно сделать это письменно. Да и только так остальные смогут узнать, сколько пар носков вы успели сменить, сколько съели бутербродов и сколько раз ударились мизинцем о ножку стола. Всё это невероятно важная информация, поэтому не стоит даже допускать мысли о том, чтобы по какой-то причине ею не делиться. Также каждому читающему крайне любопытно будет узнать о том, сколько новых знакомств вы завели и как много контактов успели оборвать. Это, безусловно, не так эпично, как смена носков и поедание бутербродов, но это же ваша жизнь в течение последних 365 дней, и как можно подумать, что она неинтересна? Да как вообще может представляться неинтересной история одного представителя семимиллиардного населения Земли? Главное - не забудьте поделиться выводами, к которым вы успели прийти, тем самым наделив свою историю поучительностью. Не исключено также, что вы задумались о подведении итогов только сейчас, когда год уже закончился. Что ж, ничего страшного, у вас будет еще слеующий. И, если хорошо подготовитесь, сможете предоставить статистику по съеденным хлебобулочным изделиям и приобретенным носкам.

Я был уверен, что смогу определить это по громкости музыки. То состояние бреда, в которое мы впадаем. Обычно люди называют это сном, но я уже давно понял, что никакого сна на самом деле нет. То есть, не должно быть. Это напоминало какую-то эпидемию. Люди просто впадают в отключку и видят там фрагменты собственной жизни, пикирующие к центру самого сознания слишком быстро, чтобы их остановить. Я всегда вспоминал, как власти охотились за парнями, которые сбывали у нас на улице наркотики. Все эти вещества были под запретом потому, что погружали человека в сладкую эйфорию и тем самым вызывали сильнейшую зависимость. Я никогда не знал, чем это состояние отличается от состояния сна. Вы можете сказать, что человек нуждается в энергии и попросту не может бодрствовать постоянно. Можете также заметить, что продолжительное бодрствование вызывает у человека галлюцинации, заставляет сознание медленно коллапсировать, а затем запускает программу медленного самоуничтожения. И неужели все это не является доказательством того, что сон любому из нас необходим? Я не дам вам ответ, который способны дать ученые. Я не смогу даже как следует аргументировать свою точку зрения, потому что испытываю невероятные трудности с превращением потока мыслей в поток произносимых слов. Но я точно смогу сказать, что вижу сейчас и видел на протяжении всего времени: организм человека испытывает потребность в ежесуточных галлюцинациях, причем, настолько сильную, что готов запустить этот процесс в сознательном состоянии, если в сон человек погружаться отказывается. Знаю, вы все к этому привыкли. Вы даже не думали воспринимать это как отклонение. Сон для нас никогда не был из числа аббераций. И, может, я неправ. Порой случается так, что до боли знакомые предметы вмиг становятся неузнаваемыми, а ты все никак не можешь понять, что же изменилось, и сможет ли когда-то все вернуться на прежние места. Но, даже если так, вы просто поймите, я не смогу успокоиться, пока сам все не проверю.
Я не был из числа глупцов, которые просто отказывались от сна и объявляли войну собственному организму. Я знал, корень проблемы зарыт достаточно глубоко, чтобы стереть руки в кровь в попытках откопать его без инструментов. В таком сражении мне было не победить, поэтому я решил изучать врага, подобравшись к нему максимально близко. В те дни я пил много снотворного, проводил во сне до семнадцати часов, а когда просыпался, пытался описать все, что видел, максимально подробно. В моих снах было много туннелей и коридоров, растягивающихся изнутри. Я часто брел по нескончаемым дорогам, состоящих из десятков развилок. Но фактов в моих снах было мало. Единственным, что я хорошо помнил после пробуждения, была музыка. Если вам когда-нибудь доводилось играть в гоночные игры, вы наверняка её знаете. Ненавязчивая, вызывающая желание часами колесить по виртуальным просторам. И музыка эта была громче, чем любая из услышанных мной мелодий в реальной жизни. Я не мог как следует сравнить музыку из мира сна с музыкой из мира бодрости, но именно тогда мне пришла идея. Нужно было просто не растерять все мысли по дороге в сон. А в самом сне надежда была на то, что времени там мне хватит на сооружение машины, способной осуществлять измерения. Любы измерения, какие только пожелаете. Нужно было узнать о снах все. Гравитационную постоянную, скорость распространения света, скорость распространения звука… Я просто нутром чуял, что там эти константы будут совсем другими, и дал себе слово приступить к сооружению тестировочной машины, как только усну.
Вы, должно быть, уже догадались, что поведать о процессе постройки машины я вам не смогу. Если быть честным, я этого просто не помню. Знаю только, что машину построил не сразу. Она получилась громоздкой и почему-то встроенной в шкаф. Шкаф можно было закрыть и принять его за обычный предмет мебели, а можно было открыть и обнаружит вместо одежды несколько мониторов и реле. Сейчас подобным конструкциям не доверяют даже сложение и умножение, но у меня даже мыслей не возникало о том, что эта машина может работать некорректно. Думаю, даже если бы вместо шкафа там была обычная дощечка, в ответ на мои вопросы, там возникал бы точный ответ. Я был в полубредовом состоянии, так полюбившемся охотникам за грезами, понятия не имел, как работает изобретенный мной механизм, но даже не думал утратить энтузиазм. Машину я решил назвать квантовым оракулом. Просто потому, что черный ящик у меня ассоциировался с авиакатастрофами и многотысячными смертями. Я точно не знал, присутствовали в моей системе кубиты или нет, но скорее склонялся к утвердительному ответу. Такому аппарату требовались вычислительные мощности, сколь бы убогим он не казался на первый взгляд. И, кажется, наконец пришло время его запустить…
По крайней мере, тогда я так думал. До тех пор, пока не вынырнул из сна. Признаться, это был единственный сон, в котором мне хотелось задержаться подольше. Может, так все это и работало? Находило ключик от замка в твоей голове и заставляло поверить в то, что замок этот Читать далее...