XLIII

Аттик Сити приветствовал нас сгущающимися грозовыми тучами и, пробивающимися сквозь них, вспышками молний. Если тип, помешанный на упаковках, меня и не ждал, то дождь, казалось, только посвятил этому всего себя. Тяжелые капли гроздьями падали на лобовое стекло, и в гроздьях этих было больше гнева, чем во всех участниках перестрелки в мотеле. Оставив Марка в ближайшей больнице (в названии значилось что-то там, связанное с добрым сердцем), мы с Рэнтом направились дальше. Прежде, чем я вообще задался вопросом, куда меня везет Колдфилд, мои мысли еще какое-то время занимали рассуждения о больнице и её названии. Использовать в названии слова "добрый" и "сердце" - это знаете, очень мудрый ход. И далеко не такой тривиальный, как в случае ребят из "Голден Фиш". Вопрос был только в том, достаточно ли добры сердца сотрудников больницы для того, чтобы помочь парню, в свою очередь оказавшему помощь беглому заключенному. Рэнт, вероятно, сказал бы... Да, точно, Рэнт. 
- Куда мы едем? - спросил я, пытаясь разглядеть происходящее на улице сквозь залитое дождевой водой стекло.
- Лично я еду перекусить. Но, да, так как транспорт у нас один на двоих, ты определенно едешь со мной. 
- Да, - хмыкнул я, - может, это даже далеко не худшая из идей. 
- Еще бы, - сказал Рэнт с каким-то хладнокровным пониманием. - И да, при мальчишке я этого говорить не стал, но мне будет гораздо проще помочь тебе кого-нибудь ограбить. Не смотри на меня так - это же простая истина. Грабеж гораздо проще охоты на маньяка. 
- Да не охоты... – Начал было я, но Колдфилд по своей хорошей традиции меня перебил.
- У тебя есть история, которую ты не хочешь рассказывать. С этим - полный порядок, потому как я совсем не уверен, что хочу её слышать. Но есть, по крайней мере, часть истории, которую мне узнать понадобится. И сейчас я попробую сделать из этого всего единственный вопрос. Так вот: ты хочешь убить того психа и сесть за убийство или перепугать всех старых знакомых и сесть за побег?
- За побег и грабеж, - заметил я, - если верить твоему плану.
- Ну, грабеж целиком на мне, так что он будет как раз единственным, за что тебя не попытаются посадить.
- А остальное тебя, значит, устраивает?
- Это твой план. И этот план ведет тебя к определенному исходу. 
- Я открыт ко всем предложениям, - невесело рассмеялся я. - Может, у тебя и на такой случай запасной план имеется?
- Мм... - протянул Рэнт, как будто сам пытался вспомнить, что хотел сказать. - План у меня пока только один. Вот, как думаешь, продают здесь где-то брусничный пирог? Хрустящий коржик, сочные ягодки... Слыхал о таких?
- По правде, я даже думать не думал о том, что бруснику кладут в пироги.
- А они кладут, - заметил Колдфилд с видом истинного знатока. - Один парень - он, правда, потом себя взорвал - пек исключительно вкусные пироги с брусникой.
- Я так понимаю, рецепт погиб вместе с ним? 
- Скорее всего. Тогда я об этом вообще не думал. 
- Тогда, хорошо, что взорвал он только себя. 
- Этого он как раз не планировал. Он хотел делать тротил. Зачем - не помню. Но вот заработком он планировал делиться со мной. Представляешь теперь, какая это значительная потеря? Источник денег и пирогов подрывает сам себя, а тебе достается что? Снимок его обуглившейся морды.
Рэнт, надо заметить, посвятил немало времени описанию этой самой морды. Пересказывать я не буду. Если для целостного повествования что и важно, так это то, что эта морда обгорела. Но вот её сходства с подрумянившимся пирогом можно, пожалуй, опустить. Я вообще просто хотел сказать, что Колдфилд рассказывал об этом обгоревшем мужике минут двадцать, то есть всю нашу дорогу к ближайшему кафе. Рэнт, знаете, как будто накопил в себе слишком много слов, а теперь испытывал острую потребность в избавлении от них. Может, это не так уж важно, но, слушая его историю о горе-изготовителе тротила с обгоревшим лицом, я впервые подумал о том, что совсем не обязательно быть треплом, чтобы хотеть выговориться. Рано или поздно это с вами всё равно случится (если вы, конечно, не немой). И вот это уже по-своему важно - хранить мысли не только на задворках собственной памяти. 
- Лучшие пироги в городе, - проговорил Рэнт, указывая на вывеску кафе, и я обрадовался, что обгоревшая морда его старого приятеля больше не курсирует в диалоге. 
Вывеска, укрытая от дождя под брезентовым навесом, любезно зазывала жителей города и его гостей отведать лучшие пироги во всем Аттик Сити. Помимо выразительного текста на вывеске имелось также изображение куска пирога с руками, ногами и подобием лица. Один глаз был закрыт и как бы подмигивал, но вот второй был круглым и огромным. Пирог улыбался широкой джентльменской улыбкой, и, казалось, оставался единственным на улице, кого не занимал

XLI

Глядя на Марка я понимал, что из нас троих он принял лучшее решение. Парень просто взял и провалился в сон. Решение это, согласитесь, всяко превосходит попытки подружиться с пастором. И уж точно получает безоговорочную победу в схватке с возможностью наблюдать, как бездомные разводят костер.
В общем, взвесив все "за" и "против", и обнаружив, что в случае с "против" взвешивается только пустая емкость, я решил последовать примеру мальчишки. Таблетки мне не потребовалось - в сон клонило едва ли не постоянно. И да, это, должно быть, очень странно. В конце концов, я же прыгаю из одной стрессовой ситуации в другую. Из огромной ямы в яму еще большую, и всё такое. Мой организм должен испытывать если не подъем, то постоянную панику, пощипывающую за ягодицы и вызывающее то самое чувство "под ложечкой". Но он, я не знаю, как будто устал. Причем, устал не на шутку, потому что добровольно погружаться в мои сны сейчас - это как прилечь отдохнуть на минном поле. Нужно быть либо смелым, либо изрядно выпившим, либо не знать, как выглядят мины. Что же касалось меня, как выглядят мины, я знал. Но оттого становилось еще хуже. Это как раз то, что любой психоаналитик за двести баксов в час назовет иллюзией контроля. Ну, когда знаешь, чего ждать, и потому полагаешь, что эта унция информации позволит тебе всецело контролировать происходящее. И это очень хорошая мысль, если вы, к примеру, герой фантастических фильмов начала двадцатого века, но в то же время мысль отвратительная, если по какой-то причине вы очутились в реальном мире. Вообще, что нужно было сказать сразу, так это то, что я знал, сны мои для побега от реальности или хотя бы отдыха сейчас годятся плохо, но тем не менее отключился.
И оказался в просторном зале с потолком, увешанным сотней лампочек, щедро расплескивающих желтоватый свет по всему помещению. В самом центре зала располагалась барная стойка. Красивая, из благородного дерева, щедро украшенного резьбой. Такие бы в музеи помещать, а не в питейные заведения, честное слово. Бармен, лысый тип с усами-щеточкой, выряженный в фиолетовый жилет, водил ножом по пустым бокалам, выстроенным в подобие цепочки. В стенах зала каждый звук отдавался с невероятной громкостью, и бармен, было видно, получал от этого особое удовольствие. Звук, порождаемый скольжением ножа по стеклу, растягивал его губы в широкой улыбке. Такой, какую вы наверняка назвали бы гордой и самодовольной. Он радовался каждому новому звуку, а затем, в мере ничуть не меньшей, радовался возникающему эху. Каждый раз, когда нож добирался до конца цепочки, тип в броской жилетке отправлял его к её началу легким движением руки. Раз за разом, он продолжал и не думал останавливаться... А затем я сделал шаг. Глухой звук удара подошвы о твердый пол прокатился по залу, тем самым заставив бармена вскинуть руки. Нож, легкий и скользкий, вырвался из пальцев бармена и заскользил по гладкой поверхности стойки. В изумлении раскрыв рот, тип зашевелил губами. То есть, вы бы сказали, что если кто-то раскрывает рот и принимается шевелить губами, то с почти стопроцентной уверенностью можно сказать, что человек этот говорит. Но в данной ситуации я, при всем желании, подобного утверждать не мог. Слова - они же должны состоять из звуков, так? А здесь на звуки не было и беглого намека. Губы бармена в броской жилетке сжимались и разжимаясь, образовывая все причудливые формы, которыми сопровождается появление звуков, однако звуков за этим не следовало. И не нужно упрекать меня в невнимательности или, к примеру, том, что я неожиданно оглох. Я не оглох. Вот клянусь, не оглох. Я, кстати, даже проверил: хлопнул в ладоши и затем услышал свой удивительной громкости хлопок. Эта новость меня очень обрадовала. А вот бармена - огорчила. Тот раззявил рот еще шире, и, по всем сопутствующим признакам, принялся кричать.
- Я не читаю по губам, - выдал я наконец, в недоумении уставившись на бармена. 
Он же, вскинув вверх указательный палец, сменил недовольную гримасу на гримасу рассудительную. 
- Что? 
- Не видишь? - спросил бармен. 
Вернее, постойте. Мне нужно некоторое время, чтобы эту информацию вам преподнести. Слово "спросил", такое простое и, на первый взгляд, привычное, сейчас и вправду придется разъяснить. И дело здесь в том, что бармен меня и вправду спросил, но сделал это, как бы так сказать, без звука. Я, если хотите, прочел вопрос в субтитрах. А то, что это были именно субтитры, теперь язнал наверняка. 
Когда я перевел взгляд на мужика в жилетке, вместо ножа в руках тот держал винтовку. 
- Ты хотел меня ограбить? - сказал...то есть, субтитры сказали за бармена. - Похитить. 
- Нет, - проговорил я. - Во сне заложников не беру. 
- Тогда, - ответил он после недолгой паузы, - я продолжу?
Не задумываясь, я кивнул. А бармен, спрятав винтовку куда-то под стол,

XXXIX

- Найдется местечко для попутчика? - спросил старик в рясе, протирая вспотевший лоб тыльной стороной ладони. Чемодан, слишком тяжелый для одной руки, оттягивал ту едва ли не до земли, от чего сам старик, казалось, застыл в полупоклоне.
- Мы и так едем втроем, втиснувшись в кабинку для двоих, - ответил Рэнт. - Придется оставить здесь кого-то из наших, чтобы подбросить вас, святой отец.
- Святой? - заулыбался вдруг старик, подняв взгляд на Колдфилда, а на лбу его тем временем снова проступил пот. - Ну, что вы, к чему такая честь? До святого мне даже дальше, чем вам. Из-за возраста в основном, но и деяния... О да, деяния всегда берутся в расчет. 
Скорее всего мысль эта посетила нас с Рэнтом почти одновременно, потому как развернулись обратно к грузовику мы с разницей, не более пары секунд. Сама же мысль могла быть сформулирована десятками разных способов, но, если ничего не усложнять, изложить её можно с помощью (погодите-ка, один-два-три-четыре-пять-шесть)... Да, шести слов. Если кто-то начинает говорить о Творце - беги. Ну, а если говорить о Творце начинаешь ты сам, то, как говорится, бежать уже некуда.
Вы только не подумайте, что я пытаюсь вам что-то навязать. Или упрекнуть вас в неправильности ваших убеждений. Нет. Серьёзно, нет. Дело здесь ваше и только ваше. Но с разговорами о Творце есть, скажем, одна проблемка. И она не столько в убеждениях, сколько в самом предмете обсуждения (гори в аду, Томас Эйкли - ты только что сказал, что Творец - это предмет). В общем, дело вообще не старом добром Господе, а в том, на что из-за него готовы пойти люди. Они, видите ли, начинают воевать. Ну, вы-то должны помнить со школьного курса истории все эти рассказы о крестовых походах, истреблении неверных и пролитии крови в Его имя. И сам он, может, не виноват. Его винить было бы глупо. В той же мере, что и, к примеру, винить Ли. Это я в своем желании заключить сделку с окружающим миром решил убить незнакомого человека. "Войны" хотел именно я. А Ли узнала об этом и сказала, что я чертов псих. Так что, вполне вероятно, всех крестоносцев ожидала судьба не многим лучшая моей. 
Впрочем, что мне уготовано вероятностями и обстоятельствами я не знаю до сих пор. Знаю только, что спорить с человеком, увлеченным чем-то до помутнения рассудка, бесполезно. Это, как выразился Колдфилд, наиболее медленный способ самоубийства. И, думаю, вы не станете меня осуждать, если я замечу, что день только начался, а потому суицид никак не входил в мои планы. Я хотел жить и наслаждаться жизнью. Насколько это вообще позволял бурлящий поток навязчивых мыслей, срывающий одна за другой все дамбы в моем сознании. Вы скажете: "оно и ясно - дамбы возводил криворукий лодырь", а у меня не найдется и одного контраргумента, чтобы хоть как-то это оспорить. Но я, видимо, сегодня вообще не в форме для дискуссий. А Колдфилд, он, просто не любит трепать языком. Так что мы развернулись и зашагали к грузовику в надежде, что старик не подберет нужных слов в течение еще нескольких минут. 
- Постойте! - вскрикнул тот, а мы по какой-то причине его послушали.
- Я понимаю... - продолжил он, расстегивая чемодан. Дабы не повалиться на землю разом со вместилищем своих вещей, старик попытался взгромоздить чемодан на слегка приподнятое колено. Кладь, однако, слишком тяжелая и неповоротливая, тот час же поползла вбок. Громко плюхнувшись на асфальт, чемодан вырвал крик из горла старика. Что-то пробурчав себе под нос, последний присел рядом с повалившимся наземь багажом, и снова принялся перебирать его содержимое.
- Так вот, - заговорил опять старик, - я буду вам только обузой - мне всё ясно. Но, что-то на этой дороге нас свело, и было бы совсем невежливо отмахиваться от подарков судьбы.
- Вам разве можно верить в судьбу? - спросил Колдфилд. 
- Ооо, - старик извлек из чемодана старую бумажную папку и заботливо погладил ту по корешку, - мне можно. У меня своя вера. Её основатель - я сам, так что... Мне нечего бояться. 
Есть, знаете, еще один вопрос, который задавать нельзя ни при каких условиях. Вот правда. Даже если вас начнут кормить буквами в расчете на то, что выплюнув их в необходимом порядке, вы всё же сформулируете этот вопрос - не поддавайтесь. Это верная ловушка. И ведет она только к одному - спору о Творце. Прикинув всё это в уме я решил молчать, что бы там не говорил пастор-самозванец. Рэнт, взглянув на меня, и, может, даже уловив мой кивок в сторону грузовика (мол, "нужно двигать, чего мы вообще ждем?"), предпочел последовать моей тактике. Это, между прочим, очень хорошее решение. Да и сам вариант почти беспроигрышный. Ну, вот сами рассудите: вы молчите - что вообще может пойти не так?
- Я бы хотел сделать вам небольшой подарок! - снова заулыбался старик, выпрямившись во весь рост.
Размахивая папкой, точно счастливчик приобретший выигрышный лотерейный билет,

XXXVIII

Знаете, я порой даже передать не могу, как рад тому, что все мысли остаются в нашей голове. В том смысле, что кроме нас их никто не слышит, если, конечно, мы сами не осмеливаемся преобразовать их в слова. Это хорошо, ведь, в противном случае, каждую минуту помимо нескольких человек, указанных в статистике, умирал бы еще один, от чьих-то идиотских рассуждений. По звучанию это бы наверняка напоминало вечно работающий бур. Не знающий препятствий, не ведающий пощады, и, разумеется, не имеющий ни малейшего представления о том, что такое тишина. Да я просто поклясться готов, вы бы все из ума выжили в таких обстоятельствах. Даже самые сильные и стойкие из вас. Даже такие, как Рэнт. И потому сейчас я был благодарен всем существующим вероятностям и обстоятельствам за то, что мысли мои по-прежнему при мне, а Рэнт  ничего из этого не слышит. Впрочем, я бы мог ничего не говорить и вам, но вы всё еще слушаете мою историю с невероятным терпением. Подобное заслуживает уважения, да? И, видимо, как раз его мне и придется проявить. 
Вы, должно быть, еще никогда так долго не слушали о том, как парень преодолевает несколько футов в направлении грузовика, но, уверяю вас, осталось совсем недолго. Та мысль, из-за которой я завел всю эту болтовню, она до ужаса абсурдна, но, несмотря на это, представить что-либо иное я не мог. "У меня вопрос не менее интересный" - говорит Рэнт. И воображение со скоростью уличного карикатуриста рисует мне забившихся в грузовик кабана в бейсбольной кепке и тигра с этим его ножом. Да, вопрос и вправду интересный, Рэнт. Хочешь спросить, что в грузовике делает тигр? Или, быть может, почему у него нож? Или, постой... Может, зачем вообще тигру нож? Я, если честно, понятия не имею. Но вопрос, как ты сказал, интересный.
- Ты решил победить меня молчанием? - послышался вдруг голос Рэнта, и я даже решил, что мне понадобится придумать ответ, но обращался он, как оказалось, не ко мне. И, конечно же, не к тигру или кабану.
В грузовике был мужик. Крупный, но не толстый. Заметно похудевший, если судить по рабочему комбинезону, крепко подвязанному широким кожаным поясом. Пояс стягивал жесткую ткань в области живота и заставлял ту сбегаться огромным количеством складок. Обе штанины были заправлены в ботинки с высокой подошвой и потертыми носками. Чуть выше левого колена, там, где ткань истончилась наибольшим образом, красовалась средних габаритов дыра. Сквозь отверстие в ткани проглядывала грязная исцарапанная кожа, точь-в-точь такая же, что и на руках. 
- Вот такое, - огласил Рэнт, - принято называть казусной ситуацией. 
Приложив руку к затылку, парень в комбинезоне резко скривился, а затем одернул её обратно. Пальцы, на секунду прильнувшие к тыльной части безволосой головы, теперь растирали отпечатавшуюся на них кровь. 
- Могли бы и разбудить, - с досадой проговорил он. - Куда мы едем?
- Ладно, - губы Рэнта снова изобразили его фирменную ухмылку, - по-настоящему казусная ситуация сложилась только сейчас. 
- Почему он не кричал? - спросил я зачем-то полушепотом, как будто ждал, что парень в грузовике не сможет меня услышать.
- Я в своем грузовике, - возразил тип в комбинезоне, снова принявшись потирать ушибленный затылок, - с чего мне кричать?
- Сразу его обрадуем или подождем? - Колдфилд вскинул бровь, от чего та обрела сходство с одним из десятка изогнутых проводов, свисающих с телефонного столба.
- Мы угнали ваш грузовик, - мгновенно выдал я, и уставился на мужика в комбезе.
- Это, - заговорил он тогда, как веки его активно заходили вверх-вниз, - грузовик компании. Я простой рабочий. 
- Вряд ли им по вкусу такие новости придутся, а? - казалось, Рэнт сам до конца не мог понять, забавляет его ситуация или выводит из себя. 
- Я не хочу проблем, - замотал головой мужик в грузовике. - Но мне, правда, нужен ночлег. Я не хочу на улицу! Уж я-то знаю, как оно, оказаться на улице. Я... Я могу выполнять работу для вас. Если вы оставите мне ночлег. 
- А если нет? - хмыкнул Рэнт. 
- Я не уйду, - ответил мужик на полном серьёзе, и выпятил подбородок так, как делают обычно герои приключенческих саг на кануне судьбоносной битвы.
- Как тебя зовут? - спросил Колдфилд после недолгой паузы. 
- Бертрам. 
Ну да, подумал я, если лысый и полный, то обязательно Бертрам. Как будто родители, выбирая тебе имя, уже знают, что всю свою жизнь ты будешь сражаться с избытком веса и нехваткой волос.
- Сколько тебе лет? - продолжал тем временем Колдфилд. 
- Сорок пять. Почти сорок шесть, но... 
- Сорок пять, - кивнул Рэнт. - Что ты умеешь делать? 
- Делать? - удивленно переспросил мужик в комбезе. - Разгружать вещи, загружать вещи. Сколько себя помню, всегда этим занимался. 
- Ну вот. Если напишешь это на

- Я сказал людям из полицейского автомобиля ехать обратно, - торопливо ответил он, не отрывая глаз от асфальта.
- Из полицейского автомобиля? - в голосе моем должного удивления, может, и не послышалось, зато удивление это с головой захлестнуло меня изнутри. Отогнав назойливый рой неожиданно возникших вопросов, я принялся дожидаться, пока парень снова заговорит.
И когда голова Рэнта спряталась в салоне грузовика, он продолжил. Сказал француз не так много, но это и ясно. В конце концов, ему было сложно, как это называется, идти на вербальный контакт. Да и Колдфилд вряд располагал терпением, что позволяло бы спокойно дожидаться, пока один парень, остановивший его грузовик, выговорится другому парню, сбагрившему ему не ездящий пикап. Так что я был даже рад, что он говорил по существу.
- Можете обойтись без своего "спасибо", - сказал француз. - Это всё не ради вас. Grenier... Помните? Там осталось много важного. Я бы не хотел, чтобы они начали искать. Это очень смешно, правда? Вы бы тоже не хотели, чтобы они начали искать. Но сделал я это не ради вас. Вы поняли?
- Ну, - пожал я плечами, - кажется, понял. Если это для тебя так важно. И пока ты не потерял сознание, я поспешу тебе напомнить, что меня послали устранить препятствие.
- Вы же... Нет! - вскрикнул вдруг тощий парень. Глаза его на какой-то миг встретились с моими. Они, точно два стеклянных шарика с мутной жидкостью внутри, неожиданно задрожали, как бывает порой во время слабого землетрясения.
Глупо, Томми, это было очень глупо. Даже законченный идиот распознал бы угрозу подобной фразе. И что ты скажешь теперь? Прости, я хотел пошутить. Разбавить, значит, обстановку? Отличная попытка, Томми, что и говорить. Я бы тебе даже похлопал, не будь я самим тобой.
- Я не то хотел сказать, - проговорил зачем-то я. Но вряд ли это было важно. Опершись на локти, француз принял позу, в которой обычно принято изображать собаку, и, оглянувшись на меня, резко поднялся на ноги.
- Здорово, - подумал я, - эволюция на автостраде. С четырех на две. Осталось изобрести огонь и смастерить кирку.
Француз же, воспользовавшись нападением моего воображения на мое же сознание, засеменил в сторону обочины со скоростью испуганной улитки.
- Браво! - послышалось вдруг за моей спиной, и я понял, что обернувшись, снова увижу выглядывающего из окна Колдфилда.
- Ну вот, - размышлял я по пути к грузовику, - я превращаюсь в Колдфилда. Испугал парня, перекинувшись с ним парой слов. Это, если подумать, вообще жутко. То есть, не конкретно это, а вот то, что, к примеру, живете вы себе, живете... Формируете образ жизни, находите цели, обретаете страхи. В общем, вы намечаете план, которому по своему же усмотрению должны следовать, и следуете ему с переменным успехом в надежде, что цели будут достигнуты, а страхи побеждены. Вы продвигаетесь так довольно долго, потому что весь этот процесс сам по себе затяжной. Но вы знаете, что такая у всего цена - время. Вы продвигаетесь дальше... И тут - БАЦ - Колдфилд. Пришел, запугал вас, и испортил вам все планы. Отвратительный мужик. Честное слово, отвратительный. Но и не менее полезный. Он мне еще наверняка пригодится на моем пути... То есть, на моем обратном пути.
Кстати, обратный путь можно представить с помощью невероятно простой схемы. Набора самых что ни на есть примитивных действий, направленных на сокращение дистанции посредством расхода времени. Почти всегда обратный путь значит, что шагами своими вы это время утрамбовываете. Готовите его, подобно фундаменту, дабы потом сооружать на нем постройки из других событий этаж за этажом. Также обратный путь всегда дает гораздо больше возможностей для размышлений, но вот по времени, кажется, занимает меньше. Всё потому, что вы больше не знакомитесь с маршрутом. Особенности маршрута, какими бы запоминающимися они ни были, вы приметили еще по пути туда, верно? Потратили на это время, и всё такое. Расставили в памяти контрольные точки, ожидая, что те помогут при дальнейших перемещениях по этому маршруту. Это, - скажите вы потом, - путь, который я знаю, как свои пять пальцев. И, быть может, пробегать вы его будете быстрее, чем загибать пальцы на руке. Но это уже потом, с опытом. А сейчас вы просто идете обратно. Причем, делаете это впервые. И, может, было бы куда уместнее думать о подобном, возвращаясь после действительно захватывающего путешествия, а не проделывая несколько шагов к грузовику. Но уместных мыслей, если на то пошло, у нас в голове вообще не много. А если речь о мыслях моих...
- Ты, я погляжу, сегодня очень задумчив, - Колдфилд вытянул руку из окошка и постучал указательным пальцем по моей голове. - Может,

XXXV

За долгие годы систематической практики Колдфилд, должно быть, усвоил, что слова его оказывают нужный эффект почти всегда. Если исключения и были, то числились среди них те случаи, когда противником Рэнта был здоровенный амбал или, к примеру, целая их толпа. Может, среди исключений имелся также мужик, вооруженный до зубов, но уж никак не парень, пришивающий пушку к своему головному убору. А раз счесть подобного противника серьёзным по причине наличия одного только оружия Рэнт не мог, он разумно рассудил, что в ситуации этой ему ничего не грозит. В этом, надо сказать, Кодфилд был совершенно прав. Даже для парня, извлекающего оружие из шапки - точно фокусник на ярмарочном представлении, управляющий не казался дураком. Да и кем он был? Чудаковатым типом, намертво приросшим к месту в покинутой богом и людьми глуши. Типом с навыком стрельбы из призовых тиров и, быть может, парой выигранных призов на счету. А Колдфилд... Вот он был откровенно жутким. И призы в тире таким ребятам отдавали просто так. Я? Я был долбанутым маньячиной. Слишком тихим, как заметил сам Рэнт, но роль играла здесь моя репутация. Тихий или нет - какая разница? Мистер полицейский сказал, что я маньяк. И не какой-то там маньяк, а конкретно тот, которого он отправился искать. В общем, на меня, как бы ему не хотелось, управляющий лезть не рисковал. А потому оставался только Марк. Мишень, если подумать, наиболее уязвимая, но никак не уступающая в ценности Колдфилду или мне. 
Обернувшись, я обнаружил, что кровавое пятно проступило сквозь тонкую материю, плотно прилегающую к его плечу. Смертельным ранение не казалось, однако это было по-прежнему ранение. Даже в таком виде, оно требовало вмешательства, тогда как мы застряли в кафе, где из медикаментов имелся только разбавленный спирт.
- Ты сегодня выспался? - Колдфилд продолжал разглядывать парня с револьвером, полностью игнорируя Марка, ладонью зажимающего рану.
- Если это единственное, что тебя интересует, то нет. Выспался я не особо. 
Решив, что с оружием он уже освоился, управляющий прижал дуло вплотную к груди Колдфилда. Это был именно тот жест, который неоднократно демонстрировался в кино, а значит, никак не мог оказаться неуместным. Сокращай дистанцию и не выдавай беспокойства. Совет, между прочим, почти на все случаи жизни. Ну, если вы, конечно, не несетесь в поезде на полной скорости по недостроенному мосту. Но мосты в этом месте не строили, а жгли. И потому, отработав выстрел на Марке и, вероятно, осознав, что получается у него не так-то плохо, управляющий решил с пресловутыми мостами покончить раз и навсегда.
- Говорят, - продолжил Рэнт, осторожно поднимая вверх обе руки, - если бы люди не имели возможности спать, жизнь показалась бы им жутко длинной. Это очень и очень много времени. По шесть-восемь часов за каждый день из шестидесяти лет. Можешь себе это представить? Цифра действительно огромная!
- Зачем мы сейчас вообще об этом говорим? - вопрос управляющего прозвучал чуть более резко, чем тот ожидал, и маска из показательного хладнокровия стала по кусочку отпадать с его лица. 
- Это, мне кажется, очень важная тема. Время, которое у нас есть, и время, которое может быть. Многие вещи его сокращают. Взять, к примеру, тот же сон... Сон - наш худший враг. За жизнь он отнимает львиную долю нашего драгоценного времени, а что дает взамен? Сотни часов галлюцинаций! Тебе разве не кажется это досадным? Мне вот кажется. Но, знаешь, что еще основательно сокращает время?
В общем, раз уж я очевидец происходящего, а вы - нет, мне снова лучше забежать наперед. Это, знаете, был идиотизм. Не потому, что так сказал Колдфилд. Но если вам вдруг интересно, то так он и сказал. "Концентрированный идиотизм". Это, по мнению Рэнта, была вторая и самая главная причина сокращения времени. Она, как резонно заметил Колдфилд, вобрала в себя гораздо больше, чем какой-то там сон. И время сокращала необратимо. 
- То есть, - пояснил он секундой позднее, положив руку на упирающийся в него ствол и забарабанив пальцами по холодному металлу, - время и так сокращается необратимо. И если ты меня каким-то чудом пристрелишь, исправить это ты уже не сможешь. Самое смешное здесь то, что даже, достав хренову машину времени, ты все равно меня не спасешь. Спасешь какого-то другого Рэнта Колдфилда из параллельной вселенной. А когда, спустя пару десятков лет, встретишься со своим создателем, он скажет тебе, что ты идиот, и своим героическим возвращением в прошлое сам эту вселенную создал. Я, правда, кое-где преувеличил. С создателем ты встретишься вряд ли. Но вот в остальном...
В остальном Колдфилд ничуть не отступил от привычного плана. Обхватив револьвер, он резко рванул его вверх. Владелец оружия, вероятно, не успевший посмотреть ни одного фильма, где пистолет выбивают у человека из рук в момент, когда он этим самым пистолетом кому-то угрожает, уцепился в рукоятку

XXXI

- Хорошо, что ты не сказал об этом жирдяю, - пробормотал я, сам до конца не понимая, кому адресовалось сказанное.
- С ним говорить я больше не стану, - ответил Марк, и во взгляде его впервые за все время можно было разглядеть уверенность. 
Я же, в свою очередь, хорошо понимал, что к такой реакции моего спутника полицейский жетон никакого отношения не имел, а если и имел, то самое косвенное. Толстяка Марк невзлюбил с самого начала. Удивляться не стоит - так повел бы себя любой, испытывающий трудности с подбором слов, человек, завидев того, кто испытывает адские мучения при попытке замолчать хотя б на миг. А Марк вдобавок был уверен, что этот конкретный болтун - еще и лжец, в чем теперь убедились мы все. Хорошей новостью назвать это, конечно, было сложно, но Марк был прав, и, кажется, это одновременно пугало его и приводило в восторг. Он был тем, кто оказался прав, и теперь не знал, что делать. Так что парень просто смотрел на меня, задавая глазами десятки вопросов, а я тупо смотрел на него и осознавал, что вопросов у меня сейчас ничуть не меньше.
Быть может, вам нужна помощь, мистер Эйкли?
Вот о нем-то я совсем забыл. То есть, начал забывать. Просто не находил времени на то, чтобы думать о болтливом голосишке. Но разве допускал я хотя бы на секунду, что он и вправду отступил? Исчез просто потому, что меня сбил пикап. Нет-нет, Томми такого мало. Если хочешь перемен, головой нужно биться посильнее. Лучше её вообще отбить к чертям или высадить себе мозг, чтобы у чертова голоса не осталось ни единого укрытия. Но легкий удар - нет. Таким и мухи не убить. Попробуй теперь скажи, что ты об этом не знал. Но что говорить-то? Знал, знал, конечно же, знал.
- Вы знаете, что нам делать? - окликнул меря Марк, и я обнаружил, что настукиваю по столу обеими руками.
Осмотрев помещение в поиске дополнительных выходов, и не обнаружив ничего, кроме двери в туалет, я кивнул в её сторону:
- У них здесь что, даже подсобки нет?
- Не знаю, правда, не знаю. Я здесь раньше не был. 
- Это риторический...ай, да ладно, - махнул я рукой. - Если он успел связаться с кем-то, когда отходил, времени у нас не много. 
- О! - вскрикнул парень, поспешно зажав рот ладошкой. - Так вы думаете, что он здесь из-за вас?
- Если он и вправду меня не узнал, мы с тобой имеем дело с самым дезинформированным полицейским в стране.
Только сейчас, снова взглянув на входную дверь, я обратил внимание на застывшего у неё худосочного помощника управляющего. Видимо, на принятие решения организм его расходовал слишком много сил, чего он по очевидным причинам позволить не мог. Силы ему требовались для того, чтобы продолжать подавать признаки жизни. Хотя, судя по взгляду парня-скелета, сейчас он и сам жалел, что их подает. 
- Мы не расправимся с тобой, пока твой друг отошел, - обратился я к нему.
Выпучив глаза так, что те едва ли не лопнули подобно фруктам, переспевшим на солнце, тощий тип стал шарить руками в поисках дверной ручки.
- Она ниже. Не потеряй сознание, пока будешь на неё нажимать.
- Да чтоб его, - тихо выругался он, хотя голос его наверняка громче звучать попросту не мог. Тяжело вздохнув, "скелет" сполз на пол и, плюхнувшись задницей на грязный кафельный пол, зажал голову между коленей.
- Я в этом вообще участвовать не хочу, - продолжал он. - Не хочу, d'accord?
- На самом деле, - начал я, - ты можешь даже не сдвигаться. Если ты продолжишь так сидеть, когда они вернуться, будет даже лучше. Препятствие из тебя, конечно, хреновое, но лучше такое, чем никакого вообще, так? По правде, единственное, что нужно от тебя лично мне - это ответ на вопрос. Как думаешь, справишься?
- Qui... - голова его наконец вынырнула наружу. - Да, я хотел сказать, да. 
Я даже подумывал спросить парня, как в таком Господом забытом месте очутился француз, но решил, что судьбу испытывать не стоит. Если он вдруг решит, что это и есть тот самый мой вопрос, и поспешно сорвется с места (верилось в это с трудом, но кто не захочет перестраховаться), я потеряю время и останусь ни с чем. 
- Так вот, - снова заговорил я, прочистив горло, словно готовился произнести торжественную речь. - Есть отсюда выходы помимо того, который ты забаррикадировал собой? 
Голова тощего типа замоталась из стороны в сторону, как обычно случается с головами игрушек, прикрепленных в салонах автомобилей перед лобовым стеклом. Когда же голова снова вернулась в стабильное положение, взгляд маленьких испуганных глаз, посаженных слишком далеко от переносицы, был устремлен к барной стойке. 
- Здесь есть grenier, - указал он на потолок чудовищно тонкой рукой. - Запасы они берут оттуда. Но многое из запаса, как бы это сказать, не совсем приемлемо. Поэтому там есть еще один выход, через крышу. Если лестницу никто не унес, она всё

XXX

Как только мы поравнялись с тремя бензоколонками, установленными здесь, кажется, еще в середине прошлого века, толстяк опустил свой фонарь на землю и радостно потер ладоши. В тусклом свете уличных фонарей лицо его походило на старый добрый спутник нашей планеты, который шутки ради кто-то решил уменьшить и насадить на плечи этому бедняге. Глазницы, аккурат два кратера на неровной поверхности кожи, казались пустыми и незрячими, едва ли способными отражать то небольшое количество света, которое до них доходило. 
- Почти пришли, мои дорогие новые друзья, - радостно провозгласил он. 
- Куда теперь? - безучастно спросил я, зная, что именно этого вопроса толстяк и дожидается. 
- Осталось только обойти заправочку. За ней помещение чуть поменьше. Вот туда нам и надо. Но перед тем, как мы туда зайдем, я бы хотел взять с вас слово, что ни одна душа не узнает о нашем маленьком паломничестве. Разве выиграет кто-то, если эти пройдохи начнут ночью запирать всё на ключ?
- Торжественно клянемся хранить молчание. 
- А за дружка своего ты, что ли, тоже ручаешься?
- Как видите, он нем, как рыба. Вы разве не этого добиваетесь?
- Что правда, то правда, - засмеялся толстяк. - Ну, чего ждете? Следуйте за мной, мои маленькие устрицы. 
Я, знаете, никогда не любил случайных знакомств. Такие вот истории, где вам непременно попадается общительный незнакомец, предлагающий вам свою компанию на неопределенное время. Компанию, конечно же, необременительную, невзирая на его настойчивость и любовь к навязчивым вопросам. Но разве способно это омрачить радость от возможности обрести нового приятеля? Еще и такого отличного, как этот.
Ли часто критиковала мою нелюбовь к новым знакомствам, но в то же время признавала, что мне неплохо удавалось нас спасать. Ну, спасать, конечно, громко сказано, но выкручиваться из разных ситуаций я умел прямо таки здоровски. Отделаться от навязчивого типа в баре? Да-да, это ко мне. Как-то раз Ли сказала, что выбрала меня, потому что у меня всё не валилось из рук. Можете не верить, то в свои лучшие времена Томас Эйкли не был неудачником. Тюрьма - это большая неудача, спорить не стану. И ОКР - проблема не многим меньше (если вообще не больше). Но в остальном... В остальном я знал, что делать. Как и многие дети, в свое время я дал себе слово не бояться, а когда повзрослел, изо всех сил пытался его держать. Со временем я понял, что в мире вопиющих кошмаров выбирать всего один - попросту нечестно. Как, впрочем, неразумно и отдавать предпочтение двум или трем. Для полной справедливости выбрать придется их все, и бояться каждого ничуть не меньше, чем предыдущего. А с этим, думаю, вы и сами догадались, сразу возникнет серьёзная проблема: вам просто не хватит времени на каждый. Так что лучше, решил я, оставить все кошмары в покое и сконцентрироваться на чем-то другом. Ли это рвение сразу оценила. А я всё думал, что не так-то сложно держать что-то в руках, если сами они не трясутся от страха.
- Меня он немного пугает, - сказал Марк, когда наш новый знакомый по своим же собственным словам отправился отложить утреннюю бандероль. Теперь мы сидели за одним из пяти деревянных столиков, покрытых местами облупившимся лаком. Кожаные диваны, на удивление мягкие, были придвинуты к столам чуть ли не вплотную, а ножки их оказались намертво прибиты к полу. В торце комнаты располагалась видавшая виды барная стойка, окруженная со всех сторон развешавшими табуретами о трех ножках. Бутылки с напитками выстроились вдоль стойки в импровизированную шеренгу, состоящую преимущественно из рома и местного ликера ярко оранжевого цвета. Последний напиток настойчиво рекламировался на плакатах, развешенных по всем стенам заведения, и удивительным образом умудрялся оказаться везде, куда бы вы ни посмотрели. Сами плакаты были нарисованы от руки, вероятно, одним из сотрудников, и благодаря своим немалым размерам заставляли помещение казаться не столь пустым. Марка рисунки, кажется, заинтересовали куда сильнее, чем меня. Я же попросту провалился в воспоминания, и теперь думал о том, как раньше уверял Ли, что со мной оснований для страха у неё нет. То есть, вспомнил я, конечно, не из-за рисунков, а из-за того, что сказал Марк. И теперь, несмотря на то, что Ли поблизости не было, мне это по-прежнему представлялось важным.
- Он просто жирный и болтливый, - ответил я, пытаясь изобразить успокаивающую улыбку. - И еще он из большого мира, в котором тебе бывать доводилось не нечасто.
- Раз вы говорите, так оно и есть. Но, сдается мне, этот ваш новый приятель - большой врун. У него глаза вруна, улыбка вруна, и смех у него тоже, как у вруна. Он говорит так, как говорят все плохие актеры, а их я видел много, потому что каждые полгода в Энд Поинте останавливался цирк. Может, сам он и не циркач, но говорит и смеется точно так же, как они.
- Даже если так, актер нам сейчас вряд ли может

XXVIII

- Вы как-то энергично киваете во сне, - сказал Марк, поглядев на меня не без доли сочувствия. - Вы вообще знали?
- Нет, - мотнул я головой, - не знал.
- Вообще, это больше напоминало те движения из "Короля льва", когда они пели "Акуна Матата". 
- Львы мне, кстати, еще не снились. 
- А что снилось?
Я перевел взгляд на окно, как, знаете, делают порой персонажи душераздирающих драм прежде, чем толкнуть не менее драматичный монолог. Снаружи по-прежнему было темно. Вблизи мелькали огни немногочисленных зданий, расположившихся вдоль дороги и за долгие годы успевших обрасти парой-тройкой дополнительных пристроек. Беглые тени деревьев скользили по асфальту следом за пикапом и оставляли за собой шлейф цвета смолы. 
- Ты не устал вести? - спросил я, проигнорировав предыдущий вопрос моего спутника.
- Нет. То есть, не знаю. Устал, наверное... Но мы потратили много времени, и теперь должны добраться до заправки. И до мотеля. 
- Если ты вырубишься в дороге и отвезешь нас в канаву, до заправки нам точно не добраться.
- Я пытаюсь выиграть нам время. Вы вообще разве не спешите?
- Каждый, кто сбегает из тюрьмы, наверное, спешит. Но, после того, как ты меня сбил, я обрел стопроцентную уверенность в том, что от целого меня куда больше пользы, чем от отдельных моих частей.
- И вы не хотите, чтобы я сейчас вас вез?
- Я не хочу, чтобы мы застряли в этой дыре.
- Не застрянем. Сами подумайте, это же автомобиль. Его и создали-то в свое время для того, чтобы людям не приходилось подолгу торчать на одном месте. Он не выйдет из строя. Я знаю. Точно знаю, уж поверьте.
- Да я и верю. Думаю только, что скоро из строя выйдешь ты.
- Вы теперь совсем как моя матушка.
- Ну, вряд ли сбежавшим заключенным разрешают кого-то усыновлять. А вот если ты, к примеру, разобьешься, а меня обнаружат с тобой в машине, как думаешь, кого во всем обвинят?
- Если так не хотите, чтоб я вёл, можете сами повести.
- Да, - выдохнул я как-то уж слишком тяжело, - до этого рано или поздно должно было дойти. И ты, наверное, будешь смеяться, что водить я так и не научился. Авария в детстве. Такие вот дела. Родители были жутко против автомобилей. 
- А вы сам?
- А сам я понятия не имел, зачем мне автомобиль, если можно просто дойти. 
- Значит, водить вы не умеете?
Я кивнул. 
- Тогда я продолжу вести. Нам нужно в этот мотель. 
Больше я не спорил. Подумал, наверное, что споры отнимают слишком много сил, а вести с еще меньшим их запасом опаснее на пару порядков. Если вдруг спросите, я честно не знаю, почему не верил в то, что могу его переубедить. Переубеждение - это вообще не мое. Хорошо убеждать я умею только себя. Так, знаете, чтобы наверняка и надолго. Правда, пользы подобное убеждение мне не приносит. Заставляет разве что совершать бытовые ритуалы в надежде, что те принесут больше пользы, чем сама уверенность в этом. И знаете, что? Они не приносят, я знаю. Но отказаться от этого еще сложнее. Я уже говорил. Осталось только переубедить себя. Но, как я тоже говорил, переубеждение - вообще не мое. И это совсем не то же, что и убеждение.

XXIX

Когда мы добрались до мотеля, было по-прежнему темно. Если честно, я вообще не видел никакого мотеля, но Марк сказал, что, если верить карте, он здесь. И если я вдруг не верю карте, пусть поверю хотя бы ему, потому что всё это время он считал мили, одну за другой. Это, подумал я, должно быть, чертовски сложно. И это уж точно сложнее, чем просто не спать и смотреть на дорогу. Вообразите только: считать мили. Задача, не знаю даже, ответственная, для настоящих экспертов. Но если Марк и вправду справился, то я теперь его должник. В долгу у паренька, который не понимает шуток и более не в праве посещать местную церковь. Вот так ситуация-то, да? Но что поделать? Мотель и вправду был там. Просто вывеска у него не светилась, если она вообще была. А наверняка там имелась только заправка. Ну, и еще парковка точь-в-точь, как в моем сне со стервятниками и кабаном. 
Хрупкие гипсокартонные конструкции теснились в ярдах двадцати от самой парковки. За долгое время существования мотеля некоторые двери там успели лишиться ручек, и место их теперь занимали импровизированные стальные штыки, обмотанные скотчем. Увидеть незамысловатую конструкцию позволял свет немногих уцелевших светильников, в большинстве своем беспомощно болтавшихся на паре проводов над самой дверью. Номера комнат были грубо наведены мелом, и, судя по всему, это здесь было единственным, что обновлялось хотя бы иногда.
Главное помещение располагалось с правой стороны и тесно примыкало к остальным конструкциям, выдавая себя разве что размером и материалом, с помощью которого было возведено. Плотно утрамбованный

XXVII

Теперь тот факт, что меня бросили в тюрьму за покушение, представлялся скорее забавным. Это как если бы вам платили зарплату за работу, которую вы не выполнили, или заставляли платить за вещи, которых вы никогда не покупали. Но это скорее мелочь, простая придирка. По-настоящему же занятным представлялось то, что для совершения убийства совсем не обязательно быть живым, и уж тем более - человеком. Достаточно просто быть вышкой. Стоять у заброшенного аэродрома молчаливым стражем и подмигивать единственным красным глазом в ожидании того, что какая-то полоумная тетка сочтет это знаком судьбы. Этого будет вполне достаточно - можете не сомневаться. Да вам даже орудие убийства скрывать не надо - человек сделал всё сам. А вы что? Вы - ничего: просто мигаете себе дальше, тем самым продолжая нести вахту. И кто, спрашивается, обвинит вышку? Только полнейший идиот.
- Полнейший идиот, - послышался вдруг согласный голос, а мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что я успешно добрался до машины и снова провалился в сон. 
Передо мной всё тот же мотель. За ним - вроде бы ничего. От ядерного взрыва следов тоже не осталось, да и машины, чье падение каким-то чудом его спровоцировало, припаркованы на стоянке, как ни в чем не бывало.
- Если я обернусь, я снова увижу тигра с ножом? - спросил я собеседника, стоящего за мной. 
Только не спрашивайте, как я об этом догадался. Я, если честно, и сам не знаю. Но вообще, всё верно. Это структура сна такая: за тобой обязательно кто-то стоит, а перед тобой всё рушится.
- Тигра с ножом? - спросил наконец собеседник, и его размеренный бархатный голос уступил место булькающему хохоту. - Что за чушь тебе мерещится?
- Значит, будет что-то новое.
- Нуу, - заискивающе протянул незнакомец, - можешь сам посмотреть.
Говорил он, конечно же, чистую правду - никакого тигра. Голос у него был тот же, что и у предшественника, но это только поначалу, пока он мог таким быть. А потом безликий собеседник всё же обрел лицо. Ну, и с таким вот лицом ни о каком бархатном голосе уже речи быть не может. Если на то пошло, здесь и о лице можно говорить с большой натяжкой. Вот называли вы кабанью морду лицом? А это, к вашему сведению, была самая настоящая кабанья морда. Не человека, которого принято называть кабаном, потому что за последних пару лет он успел набрать добрых сто фунтов, регулярно отсиживаясь в местных забегаловках и избавляя их от лишней провизии. Нет. Такое лицо, пусть даже с животными чертами, по-прежнему можно назвать лицом. Может, не совсем симпатичным, но всё же лицом. А это... В общем, оно было совершенно другим. Не таким, в котором проглядывается что-то человеческое. И на вершине айсберга из жесткой кожи, густо покрытой волосами, красовалась бейсбольная кепка. Без того несуразную картину дополняли клыки и пятак. Пятак был влажным, как и полагается любому кабаньему пятаку. Но, в отличие от многих других пятаков, этот был перепачкан в чем-то красном. Цвет как раз под стать бейсболке, не менее красной, с огромной эмблемой команды "Экорнс", за которую в этом мире, должно быть, болеют все кабаны. 
- Ты о чем-то задумался? - спросил кабан, по всей видимости, уставший от моего пристального взгляда.
- Я? Ну, я пытаюсь понять, почему в последнее время мне попадается так много разговорчивых животных.
- Животных, значит? - переспросил мой собеседник, словно не ожидавший от меня такого серьёзного оскорбления.
- А вы называете себя как-то иначе?
- Называем? Да ты, должно быть, шутишь, приятель. Я здесь один. Вот уже как много лет один. И никак я себя не называю. Ну, ты же не обращается к себе по имени или прозвищу, когда остаешься один?
- Нет, наверное.
- Так держать, сынок. 
- Почему я снова у этого мотеля? - вдруг спросил я.
- Потому, что тебе нужен мотель. Угадал я, как думаешь?
- И этот, значит, самый подходящий?
- Этот - вряд ли. Ему сейчас крышу разберут.
- Зачем вообще разбирать крышу мотеля?
- А это уже, видишь ли, не наша с тобой забота. Они всегда делают то, что делают. Мы - смотрим. Думаю, они здесь готовят всё ко взрыву. Когда крышу разберут, подорвать здесь всё будет гораздо проще.
- И ты назовешь меня идиотом, если я спрошу, зачем здесь всё взрывать?
- Ты, сынок, кажется, избавил меня от этой необходимости, но да, правда твоя. 
- Но знать-то вы знаете?
- А зачем мне знать? Я наблюдаю. И тебе тоже знать незачем, раз ты наблюдаешь вместе со мной.
- Но что-то еще мы делать можем?
- Тссс! Лучше смотри. Начинается.
Звуков, надо заметить, в этот раз было гораздо меньше. И автомобили с небес больше не падали. Небеса вообще оставались статичными довольно длительное время. А когда статичность всё же нарушилась, серое полотно небосклона вдруг покрылось черными пятнами.

XXIV

Ирония состояла в том, что тюрьма оберегала от опасности не только окружающий мир, но и меня. Уж где, а за решеткой автомобиль меня точно сбить не мог. Да и с оружием там было туго, так что мои шансы оказаться застреленным тоже устремлялись к нулю. Тюрьма, если на то пошло, была даже безопаснее моего старого дома, и поспорить с этим решились бы разве что парни вроде Джеффа Дамера. Но он, как говорится, сам виноват - сам накликал на себя беду. По крайней мере, так мне когда-то случилось прочесть. А что же касается меня, неприятностей я всегда стремился избегать. Даже в общественном транспорте рядом с тучными людьми не ездил. Теперь уже мертвый отец поговаривал, что толстяки опаснее любой стихии. Наваливаются на тебя в самый неожиданный момент, и не отпускают до тех пор, пока ты не задохнешься или что-нибудь себе не сломаешь. А что в этом самое дрянное, Томми? Да то, что, мать их, прогнозов погоды, предсказывающих осадки в виде толстяков, нигде нет. В общем, мысль вы, думаю, поняли. И если после этого вам вдруг захотелось рассмеяться, прошу, не смейтесь. Как-то на меня упала женщина весом не меньше двухсот фунтов, и, поверьте на слово, это действительно опаснее любой стихии. Даже быть погребенным под землей, должно быть, приятнее, хотя испробовать на себе еще и этот вариант погребения я пока не жажду. Теперь, по правде, я хочу просто прийти в себя. Упорядочить всю эту хрень в мозгу, понимаете? Если не понимаете - не страшно. Я, признаться, сейчас и сам едва ли отдаю в чем-то отчет. Некий прогресс, конечно, наблюдается, спорить не стану. Вот, например, за время нашего продвижения по трассе я успел в полной мере осознать, что избежать пули бывает гораздо проще, чем избежать тюрьмы. Вдобавок я вспомнил, что так и не повидался с Филом, а это, в свою очередь, значило, что шанса повидаться снова у нас могло и быть. Если всё так, история старика будет одной из тех, которую никогда не досказывают, потому что сами не знают, что с упомянутым человеком произошло. В этом смысле Фил навсегда застрянет в Энд Поинте. Затеряется где-то среди его трущоб или засядет в одном из маленьких кафе. Фил, если можно так сказать, обретет свой дом. Но только потому, что перемещать его куда-то в другое место будет ничуть ни глупее, чем полагать, что он предпочел остаться в Энд Поинте.
Думал я об этом достаточно долго, представлял почему-то, как Филу вручают ключ от города, а тот пускает скупую слезу и благодарит всех своих знакомых, не забыв упомянуть и меня. Спасибо всем, мои дорогие соседи. Но тебе, Том, отдельное спасибо. Ты себе даже представить не можешь, как я благодарен за то, что ты меня оставил в этой дыре. Я здесь, кстати, преуспел. Видишь? Мне вручают ключ. Как думаешь, нужен человеку ключ от дыры?
Хреновая мысль, знаю. И какая-то мрачная. Может, поэтому я и провалился в сон - не хотел больше думать. А здесь соображалка точно не требовалась. Парень из автомобильных шин куда-то пропал, хотя сама локация не сменилась. Это, кстати, был один из тех снов, когда ты точно осознаешь, что это сон. Но, что еще занятнее, это был тот сон, куда возвращаешься несколько раз.
Со стороны свалки послышался какой-то звук, и, обернувшись, я увидел, как гора автомобилей постепенно расползается по земле, подобно карточному домику, на который кто-то подул. Покрытые ржавчиной автомобили без единого стекла продолжали ползти друг за дружкой до тех самых пор, пока свободного места на земле не осталось вовсе.
- Впечатляет, а? - спросил кто-то за моей спиной, но я предпочел к нему не поворачиваться.
- А? - переспросил я, продолжая рассматривать свалку.
- Спрашиваю, нравятся разрушения?
- Смотря, какие. В фильмах обычно здорово выглядят, а в жизни - не знаю.
- К черту твои фильмы. Я о жизни спрашиваю. 
- Значит, нет.
- Ты и против причинения вреда? 
- Это удивляет?
- Ну... Я думал, тебе нравится. Смотри!
- Куда? - спросил я несколько рассеяно.
- Сейчас сам всё поймешь.
В этом мой собеседник оказался прав. Не заметить такое было бы сложно, даже окажись вы одним из самых невнимательных людей на планете. То есть, я, конечно, понимаю, люди умудряются просыпать землетрясения и пожары, но это... Это уже совсем другое. Здесь вам не какие-то судороги тектонических плит, а самое настоящее зрелище. БАБАХ. Минивен приземляется прямиком на кучу покореженных автомобилей, выпав из ночного неба, как из дырявого кармана. БАБАХ. Колымага с прицепом времен, наверное, Второй мировой прилетает вслед за минивеном и подминает его под своим весом.
- Это что? - спрашиваю я, по-прежнему не осмеливаясь развернуться в сторону собеседника.
- Два из трех, - спокойно отвечает он.
- Будет еще?
- Прямо сейчас.
Точку в предложении поставил звук еще одного удара. Этот оказался гораздо громче двух своих предшественников, и хотя сам автомобиль во время падения мне

XXII

Я хорошо знал, что существуют разные виды пропастей, и только малая их часть определяется глубиной, которую мы способны определить на глаз. Обычно, чтобы оказаться на самом дне, совсем не обязательно падать в глубокую яму. Ямы - это для настоящих искателей приключений. Для тех, кто носит потертую ковбойскую шляпу, катается на лиане и выбегает из древних усыпальниц, когда те начинают рушиться камешек за камешком. Таким ребятам, может, и нужна здоровенная пропасть до самого центра Земли, но другим же вполне достаточно и небольшой выемки в асфальте. 
Я не думал, что пришел в себя, потому что дутого парня из "Мишелин" здесь точно быть не могло. Его место было на вывеске у автомастерской, но точно не надо мной. Посреди дороги ему делать было нечего, как собственно и мне, если учесть, что разгар дня неожиданно сменился поздним вечером. 
- Точно не хочешь пойти домой? - спросил дутый, нависая надо мной и размеренно покачиваясь взад-вперед.
- Будет глупо, если я тебе отвечу да?
- Ничуть ни глупее попытки меня игнорировать, Ну, сам подумай, кто вообще игнорирует девятифутового чувака из шин?
- Только полнейший идиот, - подтвердил я.
- Именно. А теперь ответь мне на вопрос.
- Домой - это в тюрьму?
- Боже мой, Том. С каких вообще пор тюрьма стала твоим домом?
- Может, с тех, как я успел прожить там дольше, чем в любой из своих квартир.
- Охренительная попытка оправдать свою непроницательность. Будешь продолжать?
- Зависит от того, задашь ли ты еще вопросы. Я бы вообще предпочел с тобой не говорить, с учетом того, насколько бредово это выглядит. Но это мы, кажется уже прошли.
- Значит, память тебе не отшибло. Всё правильно, брательник, прошли. И даже успели вернуться к моему вопросу о том, хочешь ли ты домой.
- Я так и не понял, что ты подразумеваешь под домом, так что этот вопрос лучше тоже пропустить.
- Ну ты и придурок, Томми, ей Богу. Я тебе еще раз говорю: Д-О-М-О-Й. Это в тот, что на колесах, и тот, который куда-то тебя везет.
- Другого от резинового изделия ожидать, наверное, не стоило, - вздохнул я.
- Ты же наконец понял, о чем я?
- О доме на колесах. Это вроде фильм какой-то. Или детская сказка. Может, даже карта таро, но в последнем я точно не силен.
- Я бы тебя прямо сейчас избил, но тебе вроде и так досталось. Конечно же, тебя не нужно просить посмотреть на свои руки, как это делают во всех снах для того, чтобы спящий наконец обратил внимание на очевидные, мать их, различия между реальностью и сном.
- Можешь не стараться, я и так знаю, что в отключке.
- И тебя это устраивает?
- Ну, я либо очнусь, либо нет. Если нет, то застряну здесь с тобой, а если всё же очнусь, то наверняка в больнице. А она, как тебе, наверное, известно, для таких, как я, всегда в паре часов от тюрьмы.
- Эй, - послышался вдруг другой голос, а следом за ним последовало жжение в руках.
- Это еще что? - переспросил я.
- Вы должны меня помнить, - что-то стало усиленно трепать меня за плечо. Оставаясь почти неподвижным, я, кажется, пытался отмахнуться. Жжение в руках усилилось, когда те наткнулись на что-то твердое, и я усиленно заморгал. Дорога и парень из "Мишелин" растворились, как тает порой мираж с приходом вечерней прохлады. Шоссе, совсем не такое, как в моем "сне", проглядывало сквозь лобовое стекло автомобиля, тогда как открытое пространство давало о себе знать, мелькая в боковых окнах.
- Так вы меня не помните? - переспросил парень за рулем.
- Мистер анафема, - кивнул я. - Если бы я не узнал тебя по говору, то уж наверняка опознал бы твой пикап.
- Я, - начал он, как будто оправдываясь, - не стану отрицать... Это я вас сбил, да. Но я, между прочим, слабак, а вас не поленился втащить в салон. И можете не утруждаться - я знаю, кто вы. Но это же всё враньё, разве нет? Убить так далеко отсюда вы бы не успели.
- Вот - вздохнул я не без доли облегчения, - хотя бы кто-то догадался.
- Ну, я не шибко смышленый, так что скорее не догадался, а просто знал. Любой, кого обвиняли в чем-то по ошибке, догадался бы.
- В чем обвиняли, спрашивать не буду. Лучше сразу спрошу, куда ты меня везешь, и зачем вообще затолкал меня в эту развалюху? 
- Любой из Энд Поинта сказал бы, что выглядите не особо благодарным. 
- Не то чтобы... - замялся я. - Я благодарен. Наверное. Но нам с тобой вряд ли по пути, так что ты просто потратил время. Целую уйму времени. И продолжаешь тратить даже сейчас. 
- Если вы знаете, куда мне нужно, значит, вы знаете больше меня. Не знаете только, что я натворил.
- Только не говори сейчас, что убил кого-то, ладно? - смешок, едва не вырвавшийся наружу, мне удалось сдержать. 
Надо заметить, замолчал парень, как по приказу. Глаза его намертво

XX

Лопата по-прежнему лежала без дела на расстоянии нескольких дюймов, а я вспоминал о том, как по телеку когда-то показывали серию передач о людях, выживших после ужаснейших происшествий. Ребята вроде строителей и мороженщиков мастерски спасали свои жизни просто потому, что слишком не хотели умирать. Они вскарабкивались по горам без страховки, выбирались из реки, отовсюду покрытой льдом, даже заразу всякую превозмогали... В общем, срабатывал их инстинкт самосохранения, и они находили выход. Во время интервью все они сходились на одном: в опасной для жизни ситуации мозг концентрируется на единственной важной задаче и направляет все ресурсы на её решение. Они рассказывали, а репортеры с ними не спорили, потому что сами в их шкуре никогда не бывали, и спорить было бы ну уж совсем неуважительно. Зрители вроде меня тоже верили им на слово, и периодически воображали, как сами справляются с кучей трудностей ради того, чтобы пожить еще чуть-чуть. Всё было предельно просто: тебе угрожает опасность - ты её устраняешь. Закон жизни, выживания, и вообще всего. Нужно просто сосредоточиться, да? И не будь это так сложно, я бы уже давно со всем справился, пополнив ряды отважно победивших смерть. Проблема состояла в том, что сконцентрироваться я никак не мог. Финдлтон продолжал рассказывать о том, что меня ждет после всех тех немыслимых преступлений, а я же попросту не мог подобрать подходящий момент, чтобы метнуться к лопате.
Глядя на коротышку с револьвером я вспоминал цирковые представления, которые посещал в детстве с друзьями моей матери и их собственной оравой детей, а затем возвращался к огромному количеству бессмысленных в данной ситуации вопросов. По какой-то причине меня стала интересовать цель, с которой Финдлтон каждое утро поливал асфальт. Отгоняя образы цирковых карликов с пушками, шмаляющих по красочным мишеням, я переключался на мысли об асфальте, нуждающемся в регулярной поливке, а затем переключался на Фила, который неожиданно куда-то запропастился. Я пытался представить, как коротышка убивает старика и заматывает его в ковер, чтобы потом вывезти в лес и закопать, как мы закапывали Эйба. Второй раз за неделю, подумал я, меня держат на мушке и пытаются пристрелить. Участь не самая лестная. Ну, вы-то должны понимать. Это не то, к чему привыкаешь после первого раза, и уж точно не то, к чему хотелось бы привыкать. 
- Что, язык проглотил, бесстрашный убийца? - спросил меня Финдлтон, явно довольный собой.
- Да, - проговорил я в надежде, что мое лицо не выдает панического беспокойства, - то, что вы сказали, заставляет по-настоящему задуматься. Когда тебя держат на мушке не задуматься просто нельзя. Но, раз у вы так уверены в своих намерениях, вам, наверное, стоит знать, что из револьвера с забитым дулом стрелять дьявольски неудобно.
- Забитым...что?
Слегка растерявшись, словно человек, которого неожиданно попросили произнести речь на серьёзном мероприятии, коротышка забегал глазами по комнате. Вряд ли он чего-то боялся или предполагал, что хотя бы одна из присутствующих в комнате вещей способна принести вред ему же самому. Взгляд его скорее метался в поисках гарантов безопасности. Вот, например, старый зонт. Ручка у него деревянная, увесистая - такой точно можно внушить кому-нибудь авторитет. Вот трость с огромным набалдашником в виде змеиной головы. Змеи - это в любом виде страшно, а если змеи металлические, тяжелые и оставляют синяки - тогда это страшно вдвойне. И вот, наконец лопата. Не такая презентабельная, как трость, и авторитета, подобно зонту, не внушает, но все же вещица довольно ценная. Прямо созданная для того, чтобы гарантировать безопасность. Такая исправно служит своему хозяину из года в год. И отклоняется от намеченного плана лишь оказавшись в чужих руках. Тогда, как бы досадно это ни было, гарантировать своему владельцу безопасность она не может. Будучи лишенной собственной воли, она вынуждена нестись на встречу лицу своего старого доброго хозяина с внушительной скоростью. Может, скорость эта не такая уж солидная в сравнении с той, что способна развить пуля, вылетающая из дула револьвера, но пуле нужно подать сигнал, верно? Нажать на спусковой крючок. Да уж, действие простое, почти что примитивное. Но без него ничего не получится. И если рука по какой-то причине нажатию курка предпочла ощупывание слегка травмированного лица, ничего здесь уже не поделать. Пуля не вылетает, её и в помине нет. Летит только старенький "Смит и Вессон". Несется к полу несколько секунд, не больше. А затем, породив глухой, слегка пристыженный, звук удара, и вовсе замирает.
Наблюдая за тем, как Финдлтон пытается остановить кровь, яростным напором хлынувшую из его носа, я снова вспомнил маленьких циркачей. Когда мишени от их безобразной стрельбы уже начинали походить на сито, те переходили ко второму этапу развлекательной программы, и объявляли бои без правил. По носу участникам доставалось чаще всего.

XVIII

В тот день я впервые проклинал прогресс. То есть, не в шутку, а всерьёз. Первый раз в жизни я ненавидел его по-настоящему, и ничего не мог с этим поделать. Это был акт ненависти ко всему человечеству, а если и не ко всему, то уж наверняка к тем его представителям, которые все эти годы взращивали и лелеяли судебную систему. Мы получили цифровые фото, камеры видеонаблюдения и, мать её, дактилоскопию. И это только начало, потому что вдобавок к этому всему в нашем распоряжении оказались все средства массовой информации. Хотите сбежать из тюрьмы? На здоровье. Уже придумали, куда будете бежать потом? А бежать, в общем-то, и некуда. Даже в самом забитом городке вас рано или поздно узнают, потому что всеми силами новостных каналов вашу рожу крутят в новостях двадцать четыре часа в сутки. Будь в сутках дополнительные часы, наверняка и они пошли бы на то, чтобы дать миру чуть больше времени для знакомства с вашей прекрасной физиономией. Но к чему такие меры? Двадцати четырех часов хватает с головой. А вы уже и так попали впросак просто потому, что решили сбежать. Нужно было поступать иначе. Действовать следовало гораздо умнее. Вот, например, как этот парень-упаковщик, чьи адвокаты доказали, что единственный свидетель давал показания под давлением детективов. Вот так нужно играть. Это, если хотите, высшая лига. А ваш побег - просто пародия на попытку избежать заключения. И побег этот, несмотря на плюсы в виде кратковременного освобождения, влечет за собой неизбежные минусы вроде постоянной необходимости повторных побегов. Не из тюрьмы, конечно (по крайней мере, не сразу), но из любого места, где вы решите задержаться хотя бы ненадолго. Потому, что на этот раз вас преследуют не только блюстители порядка, но и его величество прогресс собственной персоной. Вам наступают на пяты все телевизионные каналы кроме музыкальных и порнографических, но, быть может, и те не поленятся пустить бегущую строку с описанием вашей внешности и ваших преступлений. Так что, по хорошему, времени у вас только на то, чтобы побриться.
Бодрый голос из радиоприемника тем временем успел презентовать Гэри Дэвиса, и тот запел о смерти, не ведающей пощады. В своих словах старина Гэри был не так уж далек от истины, и я подумал, что сваливать из этого городка нужно, как можно скорее, раз на голову посыпалось столько предупреждений и угроз. 
Закончив свою работу, старикан сказал, что надеется увидеть меня еще раз, и, может, даже не один раз, а несколько. Я, в свою очередь, пообещал сделать всё, что в моих силах, а затем толкнул перед собой дверь и не то чтобы уверенно выбрался на улицу, вновь растормошив сонный дверной колокольчик. 
Ну, мистер Эйкли, снова будете бежать?
Предлагаешь остаться и начать новую жизнь? Это, напомни, где было? В вестернах? Добрый и отважный парень выкосил десяток законников, а потом перебрался куда-нибудь в Вайоминг, сколотил себе дом из прочных деревянных досок и зажил спокойной жизнью. И никто его не нашел, потому что экранного времени всего два часа, а на такое потребовалось бы еще не меньше получаса. 
Вы пока десяток законников еще не убили. Да вообще никого не убили, если смотреть правде в глаза. 
Вот только преследовать меня им это никак не мешает. 
Право же, мистер Эйкли, вы разве не знали, что так будет?
Я знал только то, что тот тип снова выскользнул из рук правовой системы, и теперь возвращается к своему излюбленному ремеслу. Так вот, может, напомнишь мне, зачем я сбежал?
Чтобы его остановить, мистер Эйкли. Это я помню хорошо. Мне в этом всем другое непонятно. Если вы так спешите, зачем вообще останавливаетесь в городке вроде Энд Поинта? Если так боитесь за свою Ли, почему не несетесь к ней со всех ног?
Со всех ног, значит? Ты, приятель, вообще в своем уме? Предлагаешь бежать к ней пешком, пока ноги не сотрутся в кровавое месиво? А потом что? Ли, я выбился из сил и пахну, как помойка, но я хотел предупредить тебя, что на тебя охотится один псих. Нет, не тот псих, что сейчас перед тобой - другой псих. И пахнет он поприятнее.
Мне кажется, не стоит так горячиться. Я всего лишь намекал на то, что при спасении важна каждая минута. 
Тогда, может, еще один взгляд на происходящее позволит тебе понять, что именно поэтому я и собираюсь убраться отсюда поскорее. 
Это, мистер Эйкли, очень похвально. Но раз вы уже оказались здесь, спешить в дорогу нужно с умом, дабы не вызвать лишних подозрений.
А лишних подозрений я, по правде, избежать никак не мог. Даже парень, загружавший свой старенький пикап "Додж" всевозможными вещами, посмотрел на меня как-то косо, словно все обо мне уже знал. Лицо паренька сначала показалось мне просто знакомым, но потом я вспомнил, что за время своего недолгого пребывания в Энд Поинте уже повидал его два раза. Поздним вечером в окне

XVI

Когда Ли называла меня ублюдком, это было её дело. Сам я её никогда не оскорблял, по крайней мере, напрямую, и всегда считал, что красноречивым фразочкам лучше оставаться под попечением Ли. Она всегда умела вовремя остановиться, а насчет себя я не знал. Я, в отличие от неё, всегда увлекался, уходил в дело с головой, каким бы оно ни было. И это очень хорошо, если ты бизнесмен или, знаете, какой-нибудь трудяга, но очень хреново, если ты просто псих. Показаться Ли тронутым я, конечно, не хотел. Я на неё никогда не давил, не ставил ультиматумов. Просто делал всё по-своему, если так было нужно, а она была из тех, кто верил в команду. Команда, как говорила Ли, побеждает там, где не победить одному. Это было чем-то вроде её жизненного кредо, и она прилагала огромное количество усилий, чтобы доказывать его правдивость себе и остальным. Команда, повторяла Ли, лепит человека. А я, как не пытался, всегда представлял кучку двинутых скульпторов, катающих по земле своего чуть менее двинутого приятеля и пинающих его ногами. Никакая это не команда, думал я. А если и команда, то на кой черт она вообще нужна? Я любил Ли, но не любил людей, которые катают других по полу и пинают ногами, а поэтому не жаловал и слово "команда". Слово же это, однако, было в почете у Финдлтона, который любезно распахнул перед нами двери своего дома пару минут назад.
- Как добрались, команда? - спросил он, едва мы успели переступить порог. 
Вопрос оказался сложным, и сложнее всего было понять, что вообще коротышка вкладывает в слово "команда". Промотав вопрос в памяти еще несколько раз, я бессильно уставился на хозяина дома. 
- Ну, - улыбнулся Финдлтон снисходительной улыбкой, которую мне уже приходилось видеть однажды, - в полемике вам лучше не участвовать, молодой человек.
- Для моего блага и блага окружающих, - согласился я. 
- Я, кажется, уже говорил, - обратился к нему Фил, - мы с сыном ужасно устали. 
Коротышка сказал, что понимает. Объяснил, что сам не покидал Энд Поинт уже много лет, но хорошо помнит усталость от странствий молодости. 
- Да я бы ни за что, - продолжал он, - не стал бы донимать уставшего путника. Это уж как-то совсем не гостеприимно, да? Ну, какой хозяин захочет причинять своему гостю неудобство?
Слово "хозяин" он непреднамеренно отчеканил языком, и то прозвучало слишком резко, как если бы хозяин содержал не только гостеприимный дом, но и десяток рабов. Осознав, как прозвучало сказанное им слово, Финдлтон смутился:
- Нет, вы не подумайте... Я бы не хотел... 
- Мы все понимаем, - наконец сказал я, и сам удивился тому, что у меня имелся заранее заготовленный ответ.
- Хорошо, - живо закивал коротышка. - Тогда я просто покажу вам гостиную. Там два больших раскладных кресла. И ваша еда на столике. Но что я вам рассказываю? Вы же сами сейчас всё увидите.
Показывал гостиную он в самом буквальном смысле этого слова. Подходя к каждому углу комнаты, Финдлтон протягивал указательный палец в направлении противоположного и требовал пару секунд внимания. Так мы узнали, что гобеленам в этой комнате не меньше двух сотен лет, но ценности они не представляют, потому что никому не нужны гобелены с изображениями обезглавленных оленей. Покончив с гобеленами, Финдлтон перешел к табуреткам о трех ножках и каминной кочерге. Это, судя по его словам, тоже были какие-то реликвии, но он, к сожалению, не помнил какие, и от кого они ему достались. Когда от продолжительного рассказа в горле гостеприимного хозяина всё же запершило, тот вежливо извинился и сказал, что просто очень рад гостях. Их у него давно не было, и, может, никогда уже не будет, так что он ну просто очень благодарен за визит. 
- Отдыхайте, дорогие гости, - проговорил он, покидая голову. - Надеюсь не разбудить вас, когда буду поливать асфальт.

XVII

Слова Финдлтона, которые вполне могли сойти за шутку, оказались чистейшей правдой. Стук воды об асфальт послышался около полудня, и хотя утром это время назвать было сложно, для нас с Филом оно наступило именно в полдень, со стуком воды об асфальт. Выглянув в окно, я обнаружил коротышку в выцветших от частой стирки красных клетчатых шортах и аляповатой рубашке. В зубах он крепко зажал курительную трубку, дым из которой рывками высвобождался наружу, и, не в силах противостоять ветру, направлялся прямиком в лицо владельцу трубки. Садовый шланг, брызжущий водой, переходил из одной руки коротышки в другую каждые секунд тридцать, словно тот готовился к фото и никак не мог понять, с какой стороны шлангу будет лучше. 
Приоткрыв окно, я высунул голову наружу и прокричал что-то вроде "доброго утра", однако вперемешку с ветром и стуком воды слова мои превратились в нечленораздельное бульканье. 
- Оо, - Финдлтон заулыбался и замахал мне

XIV

Понятное дело, никакого органа я не слышал. Наверное, уже много лет такая возможность представлялась исключительно святому отцу, но вряд ли эти долгие годы позволили ему приблизиться хотя бы на шаг к пониманию того, что музыку слышит только он. Голова его равномерно раскачивалась в такт неслышимой мелодии, а пальцы правой руки едва заметно подрагивали, выполняя функцию незримой дирижерской указки. Как бы ни звучала эта композиция, святой отец был от неё в восторге. Глядя на него, я всё воображал, как паренька с объявления отлучают от церкви за самую чистую из всех правд. - Простите, сэр, я не слышу никакой музыки. Посмотрите сами: на органе никто не играет. Разве может он звучать? - Решил меня надуть, сосунок? Ну, ладно, может не сосунок, а кто-то более тесно связанный с религиозной терминологией. 
Еретик, мистер Эйкли. Такой человек называется еретик. 
Мне, по правде, казалось, что они существовали только в те времена, когда Земля была плоской. То есть, все считали её плоской, но это было обязательным условием существования еретиков. Их задачей было убеждение людей в обратном. Мол, присмотритесь парни, взгляните на горизонт, разве может Земля быть плоской? Еретики должны были формулировать обратный довод в противовес традиционным доводам того времени. А потом что-то произошло. Все в конце концов приняли оппозиционную точку зрения, и сами перешли на сторону еретиков. Симметрия нарушилась, как это случалось еще во времена большого взрыва. Вся антиматерия куда-то подевалась, как исчезла и одна из противоборствующих сторон. И если уж продолжать думать в этом русле, можно прийти к выводу, что в наши времена еретики могут быть получены только искусственным путем. Но это меня уже что-то занесло. Мы ведь просто о чудаковатом священнике говорили, так?
Всё верно, мистер Эйкли. Вы вроде бы хотели подобрать подходящее слово, которое могли бы использовать служители церкви в отношении тех, кого они от этой церкви отлучают. 
Да-да, но что-то мне подсказывает, ни одно из подобранных мной слов по значению далеко от "сосунка" не уйдет. Да, пожалуй, слово самое подходящее. 
Пока я рассуждал о роли сосунков в церковной терминологии, Фил успел вдоволь наговориться с самим собой, и теперь стоял чуть позади меня, потряхивая меня же за плечо. 
- Хочешь остаться на всю ночь? - спросил он, то ли в шутку, то ли на полном серьёзе. 
- Не думаю, что ночлег в церкви входит в список моих ближайших планов. 
- Место для ночлега нам всё равно искать придется. 
- Кажется, тот разговорчивый коротышка как раз предлагал нам то, в чем мы сейчас так заинтересованы. 
- Это значит, придется его разыскать. Он же не назвал адреса?
- Не назвал. 
Это были последние наши слова, которые впитали стены церквушки. Бросив еще один любопытный взгляд на святого отца, наслаждающегося оранным концертом, я направился к громоздкой входной двери. Фил, ничего не сказав, последовал за мной. Дверь снова заскрипела, должно быть, составив отличный аккомпанемент органу, а затем последовал хлопок - и свет низковольтных ламп скрылся за стенами церкви, оставив нас на попечение огням неоновой вывески.

XV

Фил решил, что еще не слишком поздно для того, чтобы просто постучать в дверь ближайшего дома, и спросить, где живет Финдлтон. Я бы, конечно, предпочел спросить, где живет Опасная Голова, просто потому, что возможность задать подобный вопрос представляется нечасто, но, кажется, время для веселья сейчас не самое подходящее, и Опасной Голове всё же лучше подождать.
- Думаешь, они не оросят нас кучей других вопросов, как только поймут, что мы не смахиваем ни на одного из их любимых соседей? - спросил я. 
- Хочется думать, что за день они устали достаточно сильно для того, чтобы отказаться от нелепых вопросов. 
Миновав церковное ограждение, и оставив позади хрупкое здание с яркой вывеской и непомерно громоздкими дверьми, мы вышли на просторную улицу, окруженную чередой деревьев и домов. Те сменяли друг друга подобно клеткам на шахматной доске за исключением того факта, что пустых было почти не разглядеть. По обе стороны широкой брусчатчатой дороги тянулась гирлянда, подвешенная к столбам, на пиках которых когда-то находились фонари. Кое-где гирлянда успела размотаться и опуститься почти до самой земли, вынужденная теперь безвольно болтаться под каждым порывом ветра. В других же местах наоборот: нить из мелких фонариков была натянута до предела, подобно струне какого-то огромного инструмента. 
Света этой гирлянды было вполне достаточно, чтобы рассмотреть надпись на ближайшем к нам здании. "Лучшие мясные изделия во всем Энд Поинте", закрываемся в 6, работаем без выходных, кредитки не принимаем. Немного ниже, под надписью на витрине,

XII

Спустя некоторое время двери церкви начали скрипеть. Открывались они на удивление долго, и звук, которым этот процесс сопровождался, напомнил мне вступительную барабанную дробь на каком-нибудь из ежегодных парадов. В звуке этом слышалась неуверенность. Как если бы очень застенчивого дедугана, страдающего от болезни Паркинсона не меньше двух десятилетий, вдруг заклинило, и тот принялся выбивать чечетку. Специальную чечетку всех паркинсонистов: хаотичную и безобразную. Такую, от которой скрипят кости и ломит суставы. И лучше бы всего этого не слышать, но уже поздно.
Когда скрип наконец прекратился, в церквушке образовался светящийся проем порядка пяти футов в ширину и двенадцати в высоту. Теплящемуся внутри свету путь частично преграждали два силуэта почти одинакового роста. Женский, более худощавый, казалось, просто застыл, а вот мужской обильно жестикулировал и кивал головой. Я подумал, что ему, должно быть, приходится самостоятельно опустошать все запасы церковного эля, если он расходует столько же энергии на протяжении всего дня. И это только на размахивание руками и мотание головой, а распорядок его наверняка состоит не только из этого. Там непременно должно быть место для страстных проповедей и, быть может, обрядов экзорцизма. Священник должен уметь всё, иначе, что он вообще за священник, да?
- Смотрите, идут, - продекламировал Финдлтон (именно так нам представился коротышка, добавив, что раньше его называли Опасная Голова, но теперь это прозвище немного износилось), как будто читал отрывок из стиха.
Силуэты, препятствующие побегу света из церковного зала, теперь и вовсе лишили его такой возможности, дружно навалившись на дверь и приведя её в движение. Та застенчиво заскрипела, словно спрашивала у всех присутствующих разрешения на то, чтобы закрыться, а затем захлопнулась с еще большим треском. 
Отдаляясь от здания церкви с его неоновыми вывесками, пара направилась к калитке вдоль узкой тропинки, едва различимой в ночи. Достигнув ограждения, священник ободряюще похлопал женщину по плечу, и направился обратно в обитель Господа (или просто не очень хороший паб со средневековыми монахами и горьким застоявшимся элем).
- Салли! - замахал ей коротышка-Финдлтон, когда та приблизилась на расстояние достаточное, чтобы его разглядеть. 
- Да, доброго времени суток, Фин, - процедила женщина. 
- Всё в порядке? 
- Да... - ответила она, чуть помедлив. - Не уверена, что он мне поверил, но, думаю, да, всё в порядке.
- Не поверил во что? - спросил коротышка, даже не пытаясь скрыть любопытство.
- В сигнальные огни, конечно же, - заговорила Силли с видом настоящего дельца, которому задают самый бестолковый из всех вопросов, при этом требуя обстоятельного ответа. - Святой отец хороший человек, в этом я никогда не усомнюсь, но, видят небеса, ему иногда не хватает живости ума. Он привык искать причины в человеческих пороках. Понимаете, что я хочу сказать? Он выискивает грехи. А я просто уставшая женщина. Немного грешная, да, но без перебора. И единственное, чего я хочу, так это знать, что Бог за мной следит. Что я ему не безразлична. Разве это плохо? Скажите, плохо это?
В неожиданно повисшей тишине вопросительно забурчал мой живот. Можно я встряну, приятель? Я понимаю, ты занят, и не то чтобы я хотел тебя отвлекать, но тут такое дело - я ничего не получал с самого утра. Ну, кто, по-твоему, так обращается с добрым другом?
- Не плохо, - поспешил я заглушить очередной сигнал организма, - просто странно. 
- Странно, молодой человек? - в темноте лицо Силли было едва различимым, но даже за нехваткой света я хорошо знал, что сейчас та уставилась прямиком на меня и теперь щурится в попытке выудить из мрака мои собственные изъяны и грехи.
- Да, - кивнул я (скорее темноте, нежели своей собеседнице). - Видеть знаки во всем - странно, как ни крути. Чем бы там не оказались ваши сигнальные огни, можно предположить, что смысла в них вы всё равно вкладываете больше, чем требуются. 
- Вы хотите сказать, что это не важно, и я понимаю. Есть вещи, на которые никто внимания не обращает. Но вы и в диалог двух незнакомых вам людей вслушиваетесь не многим больше, так?
А она вас сделала, мистер Эйкли. Туше. Да какое там туше? Ваши внутренности на шпаге желают вам хорошего дня, выглядывая из дырки в вашей же спине. Напрасно вы вообще этот спор затеяли. Сами ведь цените знаки больше многих других. Кому, как не мне об этом знать?
Да-да, и тебе самому хорошо известно, что я просто зацикленный придурок, а не религиозный фанатик. Я, по крайней мере, не превращаю всю эту хрень в культ. И вроде как даже отучиться пытаюсь.
Неужели, мистер Эйкли, вам стоит напоминать, чем закончился ваш последний отказ от ритуала?
Неужели мне следует напоминать тому, кто обладает теми же знаниями, что и я, о

X

Надо заметить, укладывать Эйба в землю было куда приятнее, чем нести. Фил по-прежнему ничего не говорил, и я тоже решил смолчать. Попытку что-то выдавить из себя предприняла только Рут, но успехом та не увенчалась. Рут как будто сражалась с собственным языком, и через пару минут, когда её неразборчивое мычание стало больше походить на гул неисправного двигателя, Дуг попросил её заткнуться. Таким образом, Дуг оборвал наше молчание и тем самым его продлил. 
Когда мы отдалились от места захоронения(утрамбованного лопатой, насколько это было возможно) примерно на двадцать ярдов, Дуг предложил разойтись и иди своими путями. Фил оставил предложение без реакции или, быть может, слабо кивнул, но стал удаляться в сторону, противоположную от злосчастных супругов. Решив соблюдать небольшую дистанцию, я последовал за ним. Мне подумалось, что сейчас мы выглядим точь-в-точь, как персонажи гангстерского фильма. Беглый заключенный, старик, потрясенный смертью друга, обезумевшая стерва и её ухажер. Не хватало только музыкального сопровождения и проливного дождя. Мы продолжали идти, каждый в своем направлении, а, когда я оглянулся, то увидел, как Дуг тащит жену за руку. Ружье он надел наперевес, и то теперь болталось за его спиной, едва удерживаемое слабым ремешком. В руке свободной от Рут он держал лопату. Наконечник её волочился по земле, сгребая перед собой сухую листву. Наверное, это была их сама долгая прогулка за последние дни, и уж точно самая запоминающаяся.

XI

 Теперь лес держался по правую руку от нас, а сами мы продвигались по узкой обочине дороги. Трасса была рассчитана в лучшем случае на два небольших автомобиля, и тянулась вперед, как тянется порой нитка шерсти, если клубок случайно обронить и толкнуть перед собой. 
Мне всё больше казалось, что в последнем диалоге с Дугом Фил оставил все свои слова. Они более не вылетали из его рта очередями, и, может, даже для единичного залпа теперь не доставало пороха. Не знаю, жалел ли он о том, что всё оружие они с Эйбом оставили в убежище, и думал ли об этом вообще, но мне самому эта мысль казалась важной. Не сейчас, конечно, когда Эйб отправился на корм червям и благополучно отрешился от всех земных услад, но, может, чуть раньше. Когда еще можно было что-то изменить. В этом-то и особенность всех подобных мыслей - они приходят в момент, когда исправить что-то уже не представляется возможным. И об этом Фил уж точно думал. Наверное, думал, не переставая. 
С обетом молчания я справлялся на удивление хорошо. Желания говорить не возникало, и каждый из нас был этому по-своему рад. Покладистая асфальтовая дорога теперь сменилась настилом из песка и щебня, что затрудняло шаг, но всё же служило приятным известием о том, что мы подбираемся к городу. Смутные очертания рукотворных жилых конструкций теперь уже виднелись на горизонте, обрамляя собой холм, как игрушечная корона из мелкой бижутерии обрамляет детскую головку. По мере того, как лес от нас отдалялся, городок подбирался всё ближе, плавно преображаясь из миража в нечто вполне осязаемое и реальное. 
Вскоре огромный указатель на обочине дороги оповестил нас о том, что мы входим в Энд Поинт с численностью населения 2059 человек. В том месте, где находилась последняя цифра, краска немного облезла, от чего та больше походила на маленький ноль. 
Не лучшее название для города, мистер Эйкли. Вы согласны?
Ну, зато в каком-то смысле метафоричное.
Это оно для вашего павшего приятеля метафоричное. Раз так, может, лучше и бигборд этот поставить рядом с его могилой. Численность населения заменить годами жизни - и готово. 
Быстро ты как-то принялся по этому поводу шутить. 
Я шучу о том, о чем уже нет смыла горевать, мистер Эйкли. 
- Сомневаешься, стоит ли входить? - прозвучал наконец голос Фила, заставив меня вздрогнуть от неожиданности.
Я пожал плечами:
- Вы здесь бывали? 
- Нет, конечно. Глупо было бы идти туда, где меня знают, не находишь?
- А здесь не знают?
- Не должны. По крайней мере, сам я не знал об этом городе, пока мы сюда не пришли. Мне вообще казалось, город, что здесь был, иначе должен называться.
- Ну, городок маленький. Может, очень даже удачное место, чтобы залечь на дно.
- На дно? - с долей любопытства переспросил старик. - Думается мне, после этого всего мы и так туда пойдем. Вот, куда нам теперь надо, - он указал на старую двухэтажную церковь, держащуюся особняком от остальных построек. 
- Замаливать грехи? - спросил я, то ли серьёзно, то ли в шутку. 
- Только это теперь и остается, - вздохнул старик. 
- Знаете, - начал я, хотя и сам считал, что говорить подобное не время, - если вам нужно высказаться, это не обязательно делать перед священником. Я к тому,