Я съездила навестить родителей, а то больше месяца уже не виделись. Про свою бритую голову я им ни словом ещё не обмолвилась, думала, устроить настоящий сюрприз. Так и получилось: оба мои родителя вместе вышли меня встречать в прихожую, я сняла свою [детскую] шапочку, и они, расхохотавшись хором на два голоса, с жаром обняли меня за голову с двух сторон. Так было приятно это чувствовать и слышать! Папина огромная ладонь с одной стороны моей головы, мамина хрупкая ладошка — с другой; я, затиснутая между ними и прижатая к ним, слышу запах папиной рубашки и маминых духов, слышу их хохот, мамины заливистые всхлипы сквозь смех «как из роддома, помнишь?!» и папины «лысая!.. она ж лысая!.. ой, не могу!.. Алька лысая!..»
А дальше сюрприз настал для меня.
Оказывается, за то время, что меня не было в доме,
папа начал совершать утренние физкультурные пробежки в парке,
мама сменила причёску и меняет сейчас место работы («хорошие бухгалтеры, Алёна, везде нужны!»);
у мамы появилось новое хобби — разведение цветов,
а папа ей в этом помог: в моей опустевшей комнате, из моей «детской» мебели он смастерил во всю стену прочные многоярусные стеллажи для маминых фиалок, крокусов, орхидей, папоротников. В моей [бывшей] комнате теперь настоящая оранжерея;
мама побывала на дарёном уроке гончарного дела и теперь всерьёз присматривает для себя гончарный круг и печь, чтобы самостоятельно делать терракотовые цветочные горшки;
папа, услышав о моих успехах в роликовых коньках, о совместных катаниях с моим мужчиной, довольно переглянулся с мамой и воскликнул «велосипеду быть!» Оказывается, он уже присматривал для себя велосипед и даже с каким-то знакомым совершил тест-драйв, чтобы познакомиться с современными многоскоростными великами.
И ещё уйма всяких крошечных обновлений и сюрпризов у них.

До чего ж радостно видеть маму с папой такими весёлыми и будто помолодевшими! Мне ещё довелось несколько раз за день увидеть, как они «безобразничают»: папа цЫлуется, мама его за это тАскает-за-патлы, а потом они картинно обнимаются возле свистящего чайника.


Я ехала домой.
Я думала о них.
Я думала, это я такая «активная» — на роликах там ношусь, побрилась, документики корректирую за деньги, специальность на кафедре осваиваю взахлёб, с мужчиной живу-хозяйничаю-любодействую. А мои мама-то с папой — вона какие, тоже туда же, ничуть не хуже! Выходит, от моего «вылета из гнезда» всем только польза.
И ещё пока я ехала, я думала, что надо бы что-то ещё такое-эдакое замутить с моим мужчиной. А когда приехала домой, то в прихожей увидела ведёрко краски, тубу с колорантом и букет кистей-валиков.
— Я всё думал, — сказал мой мужчина, вешая в шкаф моё плащик, — что надо бы нам с тобой замутить что-нибудь. Давай ванну перекрасим, а? Чо она всё белая да белая! Давай, она будет цвета морской волны, а?..
Что тут скажешь. Мой любимый цвет!

Мой мужчина достал с антресоли свой велосипед, собрал его, протёр, накачал и настроил. И теперь мы вместе покатим по улицам моего города: я — на роликах, он — на велике, оба — лысые в шапочках (холодно). Кстати, оказалось, что самые лучшие шапочки для лысой головы — это шапочки для младенцев, тонкие, мягкие и тёплые.
Я счастлива!
Так и напишу в «настроении»: я счастлива, да!

UPD: У моего мужчины на велосипеде установлен компьютер, который измеряет скорость езды, и теперь я знаю, что средняя моя скорость составляет 12 км/ч, а максимальная — 22 км/ч. Это когда с горки и когда ещё не страшно.
Я упала всего два раза [на глазах у моего мужчины]. Я не изображала из себя ржущую дуру типа «и как это могло случиться со мной» или хнычущую дуру типа «ой-ой-ой, мои розовенькие ролички па-ца-апа-ись» — нет, я просто поднималась и катилась дальше. Мой мужчина мной гордится. Так и сказал.

Я снова чувствую себя счастливым дирижаблем.
Из-за звонких заливистых синиц, из-за солнца, из-за [наконец-то] стрингов, полосатых чулок и давно заготовленных мягких туфель Strange People. Преподы меня любят, на работе мной довольны, даже тот суровый кекс из отдела маркетинга, чьи отчёты я «посмела стилистически поправить» (дядя слишком давно учился и просто забыл падежи).
Я выкатилась на улицы моего города, устроив настоящее боевое крещение себе, моим роликам и всей моей роллерской защите. Довольная, с гудящими мышцами ног я потом показывала моему мужчине весь свой двухчасовой путь на карте улиц — 35 км! — отмечая стремительные, гладкие ах-спуски, умалчивая о подлых резких поворотах и щербатых заплатках на асфальте. Защита прекрасно работает: я совершенно цела, все царапины достались спасительному пластику — я совсем не боюсь падать. Это очень важно для раскатистых полётов.

А ещё, а ещё... ой, задохнусь от радости!
Мой мужчина купил домой машинку для стрижки волос, и я его остригла коротко-коротко, как ему давно хотелось. Удивительное ощущение. Это удивительное ощущение! Я впервые стригла человека, я стригла моего мужчину. Его волосы, его голова — такие знакомые на ощупь, — мои ладони их ощущали во время стрижки совсем по-другому. А потом, когда осталась только милликрошечная щетина, я долго-долго прикасалась к этой любимой «новой» голове, рассматривая саму форму черепа, рассматривая старые шрамики, рассматривая спираль, по которой из макушки закручены все эти щетинки, будто железные опилки вокруг магнита. Ой, это такое особенное новое ощущение: прикасаться к голове любимого мужчины! Я всё никак не успокоюсь, всё смотрю на него со стороны, всматриваюсь, а потом подхожу и обхватываю его голову ладонями, прижимаюсь щекой, шеей, губами — и глажу, и трусь, и целую. Ну, точно кошка весенняя.

Мой «новый» мужчина массирует мне ступни, ноющие после роликов, растирает икры, мнёт сильными пальцами мои колени — я воск в его руках. И не замечаю, как оказываюсь уже в его губах... Его ладони обхватили мои бёдра, его голова у меня между ног, мои руки на его обритой голове; я чувствую лоном его горячие и скользкие ласки, я чувствую голову любимого мужчины.
Для меня теперь это какой-то чудесный двойной десерт!
Я тоже так хочу — коротко-коротко, наголо.

На улицах появились мотоциклисты, во дворах слышна возня детей и доносятся кухонные запахи из раскрытых окон. Это самые верные признаки того, что Весна в городе.
Вот теперь — Весна!

Мне однажды папа рассказал, что всё открытое ослабевает. Мол, расскажешь кому-нибудь о будущих планах, а вскоре вдруг что-то случится и всё изменяется. И что потом говорить? Что у меня так сложились обстоятельства? И чувствуешь себя будто оправдываешься. И наоборот: если всё задуманное удалось, так о том и так все узнают.

И поэтому нужно терпеть, никому ничего не хвастать. Сколько я наслышалась таких хвастунов. И себя саму в том числе.

Молчок и тссс. Открытое — ослабевает.


[Chorus]
Do what you feel just how you like
Nobody has to know [x2]

Какая нервная пора теперь. То солнце с ледяным ветром, а то снег и пахнет сырой, распаренной, весенней землёй. Возле универа по газонам ходят бригады парней и раскидывают лопатами сугробы снега, ходят и то задорно ржут все вместе, а то в следующий миг вдруг с яростным матом затевают лай между собой и чуть ли не дерутся. Девочки-однокурсницы — либо подавлены и сонные, либо навзрыд и сполоборота. Все ещё одеты в зимние одежды, но при этом будто какие-то обнажённые, оголённые нервами. Вот девушка оступилась на ступеньке, её подруга истерично хохотнула и всё — обе моментально превратились в стерв, в сук, в двух бабищ [с тонкими сигаретками на отлёте], разругались и — врозь.
Резкий поступок, выкрик и готов «осадочек», который не ожидала, не хотела. И теперь рада бы простить, да что-то он не забывается. Не забывается, и мучает, и огорчает. Как не стараюсь, а отпустить не удаётся. Вот утром, вот чего она, а? Сзади вдруг сама на меня наскочила, на каблук наступила, прошипела «Спать надо меньше!», змеёй извилась, протиснулась вперёд и дальше, дальше спешит, нелепо отмахивая ручками и расталкивая всех. Спешит, куда-то спешит. Да нет, никуда она не спешит — вот же она, злюка, стоит себе на ступеньках эскалатора [справа] и плывёт вверх, а я мимо неё прохожу [слева] по ступенькам вверх. Зачем спешила, зачем толкалась и шипела? Неужели чтобы вот это место занять?
Спать меньше не надо, спать надо как раз. А в теперешнюю пору — спать надо даже больше. И витаминки пить, и яблочки есть, и по ступенькам ходить и вверх и вниз.

Мой мужчина меня кормит витаминками и фрукты в дом покупает. Крошечные конфетки и шоколадки мне в сумку подкладывает. И утром будит меня, чтобы я йогой ну хоть чуточку занималась. И подсказывает мне с моей работой, с моей учёбой. И перед сном мне крем увлажняющий в спину втирает. И любит меня, ах, как любит.
А я, я ему свежий чай завариваю, апельсин ломтиками нарезаю (как он любит). Я ему читаю вслух всё самое интересное из ЖЖ. Я рассказываю ему про мои успехи в деле освоения роликовых коньков, выспрашиваю у него всякое про вёрстку текста и типографику. Я слежу за тем, чтобы мы ложились спать не поздно и без устали трачу запасы презервативов. Я люблю его, ах, как люблю.

И вот бы хорошо, чтобы у всех так было.
Чтобы не лаялись.

Тёплый и солнечный день. Никуда не торопясь, я гуляю вся такая и прохожу мимо торговых витрин в центре моего города — одежда на манекенах, драгоценности, шляпки и сумочки за большими чистыми стёклами. И вдруг — ба-бах! — я вижу Туфли Моей Мечты.

[показать]
Nevis | Jimmy Choo

Я прилипаю к витрине, отлипаю, прилипаю снова, наконец отлипаю и решительно вхожу в магазин. Молодая женщина улыбается мне навстречу.
— Чем я могу вам помочь?
— Добрый день, я хочу купить эту пару. — я указываю на ТММ.
— О, хороший выбор. — женщина улыбается, снимает пару с витрины, протягивает мне, — Примерьте, пожалуйста. Ах, эти босоножки прекрасно на вас смотрятся! Просто чудо! Как раз! Они будто сделаны прямо для вас!.. Знаете что, берите их сейчас же. Да, берите, берите так, бесплатно. Нет-нет, не снимайте, идите прямо в них. Вы прекрасны — это лучшее вознаграждение для мастера. Ступайте, счастливо! Всего вам доброго.
И я выхожу из магазина обратно в солнечный день. Выхожу вся такая и даже лучше, даже выше на 120 миллиметров.


Я таких каблуков боюсь, у меня дух захватывает, и ходить на такой высоте я не умею — пробовала лишь однажды и оступилась на одиннадцатом шаге. Но вот уже, наверное, года два снится мне один и тот же сон: тепло, солнце, витрины и пара босоножек на высоченной шпильке чудесным образом слетают к моим тонким щиколоткам.

Хорошая погода улучшает настроение и заставляет улыбаться просто так — от солнца, от сверкающего [таящего] льда, от запаха весны. Мне иногда кажется, что люди завидуют мне, когда иду такая и просто улыбаюсь.
Катилась в метро. На станции среди прочих в мой вагон зашли седой священник и молодой... послушник? священник? — не понятно: молодой человек в тёмном костюме, в свитере и с большим крестом поверх свитера. Симпатичный. Такой весь как будто загорелый, ровно подстриженный, стильно небритый. И всё-таки крест на груди — ой, из-за этого креста я смешалась, решив, что парень едет вместе со священником.
Парень встал напротив меня, какое-то время меня рассматривал, а потом наклонился и попросил вынуть наушник. Ах, что он там сказал [про красоту], я не помню, но его голос... такой голос, от которого внутри начинают порхать бабочки. Я улыбнулась, рассмеялась, кивнула в благодарность и дальше ещё долго улыбалась, чувствуя кожей, как парень смотрит на меня. На подъезде к следующей станции он снова жестом попросил меня вынуть наушник и, наклонившись ко мне, прошептал в самое ухо «Удачи!» и следом совершенно естественно поцеловал в щёку и вышел. Стоя на платформе, парень смотрел на меня через открытые двери вагона, а потом помахал мне рукой на прощанье.
Я катилась дальше и улыбалась с бабочкой на щеке. Рядом со мной стояли, перешептывались, глазели. Только седой священник недвижно сидел и смотрел перед собой.

— Ты шепчешь и раскачиваешься. — сказал мой мужчина и поставил рядом со мной чай.
— М?.. Что? — я едва расслышала его слова, так как вся ушла с головой в корректировку документа.
— Я говорю, заметил, что ты слегка раскачиваешься, когда пишешь свои тексты, и еле слышно шепчешь их себе под нос. — он изобразил, как я раскачиваюсь и шепчу.
Я кивнула, улыбнулась, поблагодарила за чай (до чего ж хорошо: раз и принёс заботливо чаёк с мармеладкой), отхлебнула, откусила и снова повернулась к экрану ноутбука — работа, ещё немного осталось, — а мой мужчина поцеловал меня в висок и отправился в душ. А через пару минут до меня дошёл смысл сказанных им слов.
Вот оно — сживание с другим человеком.
Это уже не те первые впечатления — почти год назад! — от знакомства с клёвым мужчиной, когда я всматривалась в черты его лица, улавливала его запах, вслушивалась в его слова, кода я невольно сравнивала его с моим «бывшим», замирая вдруг от галантных прикосновений его рук к моим плечам в метро, в кафе. И не те впечатления, — после сближения, спустя несколько месяцев, — когда я пробовала вкус его губ, мягкость его поглаживаний, объятий; когда ещё приглашённой гостьей вошла в дом мужчины и разом увидела его домашние шлёпанцы, услышала запах кофе (с утра не выветрился), запах Дома Мужчины и услышала скрип старого крепкого паркета под моими шагами [и мне всё это понравилось].
И даже не те впечатления, когда прошло ещё немного времени, и я приходила в этот дом уже любовницей до вечера, зная моего мужчину внутри себя; зная, какую музыку он способен на мне сыграть и как эта музыка будет звучать в стенах этого дома.
Ах, и даже во время короткой и сказочной поездки в Киев — даже тогда ещё не было того сближения, того взаимопроникновения, сживания, какое настаёт [кажется] только теперь, во время жизни вместе.
О таком мне только мама как-то обмолвилась, дескать, вот поживёшь, слюбишься…
Мне хорошо рядом с моим мужчиной! Прошло всего-ничего времени, я всё уютнее чувствую себя в его доме, всё более «по-домашнему». Мы спим в одной постели — я уже с Киева знаю, как он засыпает, как он дышит во сне, каким горячим под утро становится его тело, как он просыпается. Ой, да что там, я уже знаю, каков «утренний стояк» у моего мужчины! (Клёвый стояк! Ммм!..)
Мы едим за одним столом — я знаю, ему нравится отламывать куски хлеба от багета, а сыр он режет удивительно ровными, тонкими ломтями (чем тоньше, тем вкуснее) и всегда перед тем правит нож [как мой папа]. Мы вместе стоим под душем в ванной — я видела, как он смешно жмурится, когда намыливает шампунем голову, как подаётся чуть вперёд, когда чистит зубы (чтоб не капало на… а то щиплет), как трогательно слипаются его мокрые ресницы. Наше бельё крутится вместе в стиральной машине и висит рядышком на батарее. В туалетном шкафчике лежат мои прокладки и тампоны. Хосспыди, да мы ж занимаем один и тот же туалет! Мы теперь постоянно друг у друга на виду. Он видит меня постоянно, видит, как потихоньку проявляются мои повадки и привычки. Точно так же как и мне открывается всё больше его повадок, привычек—тех повседневных особенностей, из которых и состоит каждый человек!
Мне это ужасно нравится! Мне очень нравится замечать что-то очередное «человеческое» про моего мужчину, узнавать его всё глубже. Очень!
— Милый, а тебе? Милый, а?
— М?.. Что? — мой мужчина встрепенулся на подушке и снова упал в сон.
Чуть не разбудила, дура. Ничего, милый. — это уже про себя, сохраняя этот текст, сохраняя так и не доделанную работу. — Спи, любовь моя, моё головокружительное счастье. Мой мужчина.

«Если у меня будет друг татуировщик, я набью себе 57 разных птиц на разных местах тела. Там будут и попугаи, и фламинго, и совы. Я буду картой птиц, и никто не сможет сразу отыскать их всех. А когда я умру, они покинут меня и разлетятся во все концы света!»

Такую красивую sms’ку я получила сегодня от незнакомого номера, пока ехала в метро. Я сначала хотела перезвонить и спросить, кто это, но поезд вошёл в туннель, а к следующей станции я уже отказалась от затеи дознания. Если ошиблись номером, то будет грустно и неловко узнать это. Если же это отправлено мне, тогда... да, пусть это мне — такое вот чудо-расчудесное!

В маршрутке вкусно пахло [знакомым] трубочным табаком. Я передала водителю деньги и спросила что это за табак. Мужчина блеснул золотым зубом и назвал Мак Барен «Ориджинал чойс». Папин любимый табак.

Позже я сидела на [разгорячённой] спине моего мужчины и любовалась его сильными плечами. Я рассказывала ему про красивую sms’ку, про молодую, ах какую красивую женщину в метро, про секретаршу на работе, слегка хмельную от корпоративного поздравления, про запах папиного табака в этой части города — я убаюкивала моего мужчину сказками на ночь и простым поглаживанием. Мой мужчина рассказал про сегодняшний снегопад, про вечерние фонари, а потом уснул.
Теперь пойду и я.

Знакомый мальчик-фотограф (не фотограф, просто «увлечённый») приобрёл у кого-то какой-то офигенный объектив и после лекций звал всех с собой в кафе, обмыть обновку. Из всех пошла только я [из жалости] и терпеливо слушала мальчиковы восторги про этот чёрный маленький цилиндрик со стёклышками. Он держал объектив очень бережно, трогательно заглядывал в его выпуклый глаз и иногда туда дышал.

Про туалет в кафе меня не предупредили, и я пережила некоторое замешательство, столкнувшись с чудом гигиенической автоматики. Настенный ящик с бумажными полотенцами я опознала, как опознала и то, что он автоматический — рычажков никаких на нём не было, а была мигающая лампочка и простая наклейка-инструкция: 1) поднеси руки к датчику и 2) получишь полотенце. Я последовательно подносила свои ладони — по одной, и обе сразу — ко всем сторонам ящика, я накрывала мигающую лампочку, я махала перед ней руками — нифига! Никаких полотенец железяка мне не дала.
И только когда вдруг стихла музыка в колонках, проведённых из кафе в туалет, я услышала, что автоматический ящичек еле-слышно тужится, гудит, отвечая на каждое моё движение руками.
Он не сломан — у него просто кончились полотенца.

В небе я заметила тонкий серп Месяца и, вспомнив мамину «бухгалтерскую» шутку-примету, выгребла из карманов все-все деньги и с ладони Месяцу их показала с присказкой «Давай будем работать» — пусть приумножатся.

Мой мужчина сегодня расстроен: в тяжёлом проекте обнаружилась досадная ошибка. Он рассказывает мне свою досаду, стараясь не переходить на технические термины и подробности, а я его слушаю, задаю уточняющие [наивные] вопросы, прошу пояснений и сама поражаюсь своему интересу.
Это совсем не то что слушать фотовосторги однокурсника.
Хотя мне жаль: всего-то моей помощи и есть — выслушать [почти не понимая сути], дать выговориться, обнять-обхватить любимого да пододвинуть ему бутерброд с сыром.

После рассказа об опасном путешествии, один из комментаторов мастерски обрисовал и сформулировал современную беду: про оскудение информационного поля, про поспешность вывесить собственную [клонированную] рецензию, про кросспостинг кретинизма.
Ах, для меня лично это ещё и тема провокаторов, так и сяк лезущих на глаза со своей дрянью.

Столкнувшись с любым, новым для себя понятием, человек пытается припомнить всё что он слышал об этом раньше, а потом человек предпочитает не углубляясь в проблему выработать позицию относительно неё. И, если это еще как–то работает в случае с проблемами в точных науках, то нет почти никакой надежды, получить адекватное представление о проблеме из пограничного мира: социологии, политологии, истории, культуры или хотя бы психологии.

Проблема усугубляется еще тем, что ресурсы предоставляющие свою трактовку любого вопроса, тем популярнее, чем более упрощен и популярен в них взгляд на интересующую проблему.

Этот процесс, индуктивной ангажированности некоторых ресурсов, приводит к тому, что узкоспециальные ресурсы и их материалы, признаются избыточными и нестоящими времени.

В этом суть и беда сегодняшнего информационного поля. Обратите внимание, на кол–во ссылающихся на Wiki, как на истину в последней инстанции. Да и не только Wiki — она то, как
раз меньшее зло и лишь штрих к общей проблеме.

Проблема гораздо шире: повсюду, доверительное и оптимальное поверхностное ориентирование, заменяет
понимание. Позднее уже войдя в обиход личного восприятия, оно также приводит к другой, казалось бы странной проблеме: человек, даже усомнившись в какой–либо идее, и обнаруживая ее дефектность, не решается озвучить свои сомнения, не доверяя себе и подозревая, что он просто упустил что–то: иначе бы, кто–то уже бы заметил такой очевидный дефект.

Это явление принимая самые дикие формы, встречается на каждом углу: отношение ли к историческим событиям, современным экономическим или политическим тенденциям, даже в элементарной норме поведения.

Вот, самый простой пример — типичный пост на БД или в Больничке, посвященный смерти известного человека:

"Сегодня, на [таком–то] году, скончался великий [профессия, звание], человек с большой буквы. Все мы любили и знали его, по его [таким–то работам]…"

Я утверждаю, что такие посты — кретинизм, в том виде, что их создатели мнят нужными для читателя, и важными для своей репутации. А теперь подумайте, чем является ваш "плюсик" поставленный такому посту? Как, блядь, вообще такой пост может быть золотым? Плюс — это одобрение. Вы что, одобряете смерть этого человека? Или считаете, что такой же плюсик/минусик был бы уместен в каждой газете, в разделе некрологов? Это же нонсенс.

Или, например, ситуация с постами некоторых одиозных личностей… Я уверен, что большинство, выстроив определенное отношение к автору, ставит ему оценку невзирая на содержание материала. И это, кстати, замечательно видно на постах nickpo. Я например, с учетом того количества откровенного кащенизма, которое встречается в его постах и каментах не уверен, что знаю его позицию по обсуждаемым вопросам. Он, выдает иногда вполне разумные мысли, если из воспринимать как сарказм.

Вот еще пример. В большинстве своем, люди пытаются следовать популярным тенденциям, на самом деле, подсознательно страхуя себя от нелепого и потерянного вида ретрограда, в случае обсуждения вопроса, о котором они не имеют представления. Как следствие, оказалось, что теперь, даже оригинальный анекдот или историю найти тяжело: все одновременно узнают их, рассказывают перебивая друг–другу, и повторяют с определенной цикличностью. Точно в соответствии с датами их публикации и упоминания на сайтах тупилках.

И последний пример. Посмотрите во что превращаются гонка за оригинальность сюжета… Это больше не оригинальность идей, а эстафета за первенство в публикации.

Популярность, как система приоритетов.

Мой мужчина всё-таки сходил в свою школу на Встречу Выпускников. Получив звонок-приглашение от кого-то из своих школьных приятелей, он обещал подумать (это значит «нет»), а потом всю неделю переламывал собственное нежелание идти на Встречу. Я его понимаю, хоть он не видел своих одноклассников уже больше десяти лет, а я — только три. Я ему союзница в вопросе этих Встреч, я не хочу встречаться со своим классом!
Но мой мужчина одолел своё нежелание. Сходил, вернулся и дал зарок не ходить ещё лет десять-двадцать. Он так и остался изгоем среди друзей детства.
Я его понимаю.
Я тоже была изгоем. Я была уродом. Одна-единственная луноликая девочка с волнистыми бурятскими глазами среди славянского класса. Была для них «японкой», была «чукчей», была «узкоглазой». Была им «чужой». Даже для того мальчика, который был в меня влюблён с пятого класса. И стала совсем [всем] чужой, когда мама свозила меня показать своей родне — не фотографию, а меня живую, вытянувшуюся и уже начавшую созревать девушку, — свозила на свою родину, за Байкал, где крепкая, низенькая, скрученная дугой прабабушка, взглянув на меня высокую (вся в папу), на мои тонкие пальцы, улыбнулась и сказала: «не-а, не нашей породы. Не наша...»
Прабабушка, конечно, не хотела меня обидеть, она приняла меня, она была рада наконец-то меня увидеть — свою правнучку рядом со своей внучкой — и полюбила меня, конечно, да вот только первые её слова меня крепко запечатали. Всё тогда стало на свои места. Я не их, и не этих — я ничья. Я одна.
Когда я вернулась домой и начался очередной учебный год, я больше не пыталась понять моих одноклассников — я же им чужая, — и больше никогда не фотографировалась с ними, выдумывая себе «болезни» на дни съёмки и отворачиваясь от случайных фотокамер. Я научилась хитрить: необходимая для паспорта фотография (и она же в студенческом билете) — это одна из немногих фотографий меня за последние почти... шесть лет.
В универе я, конечно же, перестала быть «чужой». В моей группе с самого её начала было мало тех, кто был знаком с подготовительного отделения, все были «одни» и полно нерусских. Ничего — сошлись, сдружились. К тому же я со своими азиатскими чертами сразу же привлекла фанатов «манги». Короче, изгоем я уже не была, хоть и прослыла очень скоро «особенной».
Только фотографироваться по-прежнему избегаю.
Даже когда фотоаппарат в руках моего мужчины.
Я знаю, со временем это исправится. Пожалуй, именно моему мужчине это и удастся — он любит меня и заботится обо мне. И он понимает мою «проблему». Тема школы и одноклассников и раньше звучала в наших с ним разговорах, а за прошлую неделю и я, и он столько всего навспоминали, столько всего порассказали...
Два «изгоя» — теперь нас двое.

Мне бы очень хотелось выяснить ту закономерность, те причины, по которым во мне иногда включается наблюдательность набоковских героев (да хоть Ганин), и я замечаю в окружающих случайных людях — встречных, попутных, приличных, отвратительных — персонажей и истории. Я замечаю, успеваю высмотреть-вобрать какие-то детали и запоминаю очень надолго. Не знаю, зачем — такие дни, такая я.
Сегодня как раз наблюдательность включилась.

В метро возле меня присела готичная девушка, напомнившая разом и Неми и рисунки Почтенного Стирпайка. Вся в чёрном: длинные волосы, длинное пальто почти до пят, расширяющееся книзу (ой, ну, чёрный шахматный ферзь), платформы — и только лицом бела да из рукавов выпущены кружевные манжеты. Села [стройная, изящная], усадила на колени чёрный лаковый сак, взмахнула кружевными «крыльями» и сложила их поверх. Девушка долго косилась на мою книжку. А я долго не могла сосредоточиться на чтении и всё косилась на эти её манжеты, на длиннопалые кисти в чёрных перчатках и на то как эти пальцы перебирают поля шляпы-котелка.

Потом напротив уселся смешной парень в куртке, сплошь покрытой маленькими кармашками, из под которой высовывались тоненькие ножки в трикотажных зуавах. И обут парень был в какие-то замшевые бабушкины ботики. Не сговариваясь, мы переглянулись с девушкой-ферзём, — молча: «Ты видела?.. — Ещё бы! Бездна вкуса... — Ага...» — улыбнулись друг дружке (она оказалась в очках, как и я) и вернулись каждая к своим занятиям: молчать, читать.

На одном перегоне через весь вагон прошли трое почти одинаковых узбеков, стремительно расклеивая дурацкие листовки («больничные листы», «регистрация», «кредит за 1 час») на стены вагона, на притолоки дверей. Они так торопились, так суетились, так звонко припечатывали листовки ладонями, что это походило на изгнание крыс из стен амбара.

В коротком переходе мужчины из эскалаторной службы чинили один эскалатор. Мужчин было много, они все растянулись по эскалатору снизу до верху и, кто присев на корточки, а кто склонившись в пояс, привинчивали к ступеням какие-то пластинки. Я ехала мимо них на соседней ленте и поражалась тому, какие мужчины все разные: кто-то в спецодежде, кто-то даже в строительной каске, а кто-то [вдруг] в костюме, в повседневной городской одежде. Как будто на срочный ремонт начальники бросили всех своих подчинённых и сам бросились.

Возле театральных касс, задев меня в очереди, мимо прошла хмурая девушка, несшая на спине мягкий футляр-рюкзак для контрабаса. Футляр напоминал по форме большой гроб, перевёрнутый вниз головой, и девушка в сравнении с ним казалась маленькой. «Девочка с гробом» — я поняла, почему она хмурилась.

Город, морозец, солнце; стройная женщина-булавка в красном шарфе, грузный золотозубый таксист с сигаретным пеплом на куртке.

Оказавшись снова в метро, в вагоне я взялась за поручень над влюблённой парой. Это была история. Молодой человек, мой ровесник обнимал и осторожно прижимал к своему плечу дремлющую девушку с глубоко надвинутым капюшоном шубки. Такой молодой-премолодой, в толстовке из-под расстёгнутой курки, с прыщиками на лице, с заживающими в уголке губ не то язвочками, не то шрамами от снятого пирсинга. Он что-то шептал утомлённой девушке, нежно поглаживал её плечо сквозь мех шубки (и ногти у него были обгрызены), иногда легонько целовал её в висок, попадая порой губами в мех её капюшона. Трогательно и наивно, будто только-только после первого свидания. Потом настала его станция, юноша поцеловал в последний раз, поднялся и вышел вон из вагона, а девушка проснулась, скинула капюшон и села прямее. Она оказалась совсем взрослой женщиной с еле заметными складочками и морщинками на лбу, у носа, возле глаз и губ. Вот тебе и раз. История...