В Новом Году нужно не верить, а веровать.

Тетрадь по алгебре тонет в огрызках.
Из максимума прилетает минимум, из желания бороться - проигрыш.
Привкус Future`s Unknown на губах, запах ссор с Тёмой на пальцах. Тлеет снег, мои слёзы губят плодородные земли.
Окно нараспашку ради фразы для Кенни: "Никогда не кури. Не начинай"
Задыхаться можно в любом месте, да и грезить о доме можно дома.
Если шагнуть назад, будет видно, что он ещё не родился и не планируется, однако, неустанно я повторяю: "Беги. Беги". Теперь не подведи.
Не даром же оригинал возлюбил его. Не даром же оригинал осудил его же в своё время.
Промежуток между 20 и 21, он особенный. Потому что рот не открывают без случая.
Как-то сама собой установилась последовательность. И отчаяние, и бездействие.

*

Как ужасно, когда в доме даже вода не греет.
После такого радуешься, что не холодно.
Это как заброшенная деревня, её картины...

Высший пилотаж - переключаться со смысла на смысл.
This song is called "Disenchanted".

*
Понимает ли он, что БК нужно не дописывать, а переписывать?
Вероятно, всё уложено в ответ:
- Ты не перепишешь.
- Значит, надо тянуть нити. Надо.

Только вот другим опять заняться стоит.
Я сказала то, что должна была сказать, no matter what.

Что такое реминисценция?
Мне пора это знать, но не помню.
Почему же у других имеется техника?

Почему же она говорит так, будто действительно знает всё правильно?
Чёрт, не заставляйте меня напоминать, кто выше.
Храни иллюзию.

*
Где-то в пространстве, заполненным комнатой, меня кинули в стену или я сама туда забилась.
И кричала:
- Оставь меня!
Она лишь позволила своим губам гладко выплыть, такая привычная и обновленная, словно версию сделали чище и отточеннее. Волосы длинные, спадают за рамки. И высоко, и приземлённо.
М-я смотрит:
- Я то думала, от тебя больше толку, чем от...
- Не трогай его! Оставь нас! Не нужно троицы.
Тем временем слышится:
You say you don`t care if the atom drops.
И летает по воздуху призраком и прохладой.
- Это было давно, - отвечает она.
А я, не поднимаясь:
- Два года! Он помнит! Не трогай!
- Похоже? - и здесь преспокойствие, едва ощутимо изогнутая бровь, но не снисходительность даже.
- Опять нужно укрытие? - спрашиваю, чуть набравшись смелости, - Или проездом?
You say you don`t care if the world is lost.
И кажется, будто он за её спиной. Такой невидимый, что приближение нарастает.
Она якобы тоже не замечает, а он скрывается. Ну а во мне так неловко всплывает недавний сериал.
they`ll never mfmfm if you strong enough
Только вздёрнутая атмосфера осталась.
И её леденяще-банальное: "Возьми себя в руки"
И его в совершенстве тёплое: "Я не хочу встречаться, потому что не придумал, что сказать. Придумаю - встречусь".
Думай.

|здесь должно было быть что-то, но его нет |

Эта рутина, эта боль, эти страдания отдаляют меня от возвышенного БК.
Иногда, спускаясь по тёмной лестнице, я ещё вижу, как Кенни из ВЧИ говорит: "Почему я должен учиться в школе, если скоро умру?"
Вглядываясь в его милые черты, оттенённые чёлкой, я киваю, тягостно жалея о неисправном: Никакой он нахрен не бледный.
Однако сам Кенни, посчитав, видимо, этот жест разрешающим знаком, продолжает голосом настолько живым, что, если бы я не знала, как функционирует эта система, непременно бы встрепенулась и побежала, спасаясь от своего же безумия. Но нет - на самом деле мне давно знакомы вспышки. Я люблю их. Тону, глотаю солёную воду, умираю, опускаюсь и люблю.
Это, как СПИД, как рак. Предчувствие истечения срока.
Неожиданные откровения добавляют мне паники из-за пагубной своей преждевременности. На подсознательном уровне я с восхищением любуюсь реалистичностью его несовершенства и прошу виновато-умоляюще: Нет, не надо. Подожди немного. Не сейчас.
Мой герой знает глубину отношений. Мы с ним оба вышли комом из одного теста и теперь со всеми расплачиваемся. Оттого он не сильно ранен куском оборванной искренности, отлетевшей в его сторону, как резинка. И бросая молчаливым упрёком: "Когда же?", Кенни из ВЧИ, такой дерзкий и вдумчивый, незаметно для нас обоих растворяется.

[smt again]

У меня здесь нет единомышленников. Ну а те, кто ими притворяются, пленены обычным в разы сильнее ими за то осуждаемых.
Вероятно, тот, кто решил отдаться ни-че-му, выглядит со стороны блаженнее того, кто даже ни-че-му не отдаётся. Пусть он полон пустотой, оно не важно. Ведь он верует сердцем и радуется, в отличие от скупых, закрывших души свои, зажавшихся.

[...]

Я давно перестала вмещать в себя краткость.

[...]

Этим тёмным, совершенно ночным утром, когда сердце билось так тяжело и отрывисто, мать утешала меня тем, что в институте будет хуже. Мне хотелось спросить, почему она заставляет меня просыпаться, если знает, что по завершению зловещей ШК мне не станет легче ни на каплю. Как хватило ей смелости и жестокости пустить меня в мир, где возраст лишь прибавляет страданий? Когда она растила меня, маня будущим, ради чего были уговоры, если всё в итоге конечном сходится к одному начинанию и считается нормальным? А?!

Я ничего не желаю слышать о функциях, графиках, формулах в рамочках, иксах и игриках, которые в жизни понадобятся лишь для объяснения того же самого своим уставшим, запутанным детям, рождённым, как и я, для обречённости. Цикличность побеждает человечество, ставит лицом к стене, сдирает кожу. Круги наматываются так умело и туго, что не разгадаешь концепции, пока руки-ноги не стянет верёвками. Иногда я предполагаю существование пальца, который держит всё это. Возможно, он средний.
Мне кажется, учитель - профессия сродни гробовщику. Мёртвым нет дела, насколько белая рубашка на них надета. Их обманывают бессовестно, потому что они беззащитны. Над ними смеются и тычут пальцами, потому что они уродливы до рыдания.
Так же и мы - сидим за партами, сознавая, что экзамены требуют знаний логарифмических ф-ций, а жизнь требует умения вилять попкой и демонстрировать белизну ровных зубов. Там, куда мы уходим, никому нет дела до задач на движение, которые мы решили/не решили. Но они, видя нашу скованность, имеют право издеваться: ставить двойки, пятёрки, плюсы-минусы на полях, повышать голос и грозиться директором. Они знают, что мы - трупы, которые не могут встать и убежать. Они не могут даже сказать: "ХВАТИТ"
Мы - настоящие зомби - день за днём разлагаемся в неподвижности, ходим, вытянув руки, ориентируемся на ощупь по ложным знакам. Кто-то из нас уже сейчас потерял человеческий облик, от многих не осталось различимых частей, но оно преждевременно, ведь последний год на то и нужен, чтобы успеть хорошенько подгнить, провонять сыростью, изорваться, прежде чем отправиться в новый мир, где процесс пойдёт на другом, ещё более животном уровне.
Иногда я ещё слышу стоны тех, кто по-прежнему мается от боли, для кого она не утеряла истинного значения. Память о ней по-прежнему заложена в клетках жидкого мозга, хлюпающего под черепной коробкой тухлой тиной. Но они, эта парочка мутантов, мутировавших неправильно, всё равно ничего не добьются, лишь прильют себе в чашу чуть больше кипятка. Они не выживут, потому что они зомби. А зомби неживые априори.

*

В этих узких коридорах не хочется даже откинуть волосы с лица с целью видеть столько же, сколько другие. В том не было смысла первоначально, ведь среди людей не должны мерещиться собаки. А они упрямо существуют перед глазами,

Читать далее...

II.

В шуме метро среди тысячи оттенков душных запахов двое из четырёх идут чуть ли не под ручку.
У новой девушки осиная фигурка, и ножки тоненькие, даже тонюсенькие, ровно так же, как и...
Вовсе не губы - просто смуглые продольные полоски. Кусочки мяса, нарезанные тонким слоем и наклеенные на кожу образца. Заметив эту природную шутку в стиле Чака Паланика, даже мой оранжевый спутник, видевший, казалось бы, все самое ужасное на свете, не может не передёрнуть плечами от неверия.
Вкус её появления хорошо ощущается, тупым лезвием разрывая нашу близость. Прибавляется в разы больше побочных мнений, уже звучавших ранее вопросов, смеха, жестов. Двери вагонов открываются и закрываются, безвольно впуская нас в глубь себя, а затем выблёвывая. В лихорадочной тряске вагона-желудка мы падаем в объятия друг друга и извиняемся.
Две девушки, названные нашими попутчицами, звонко щебечут и сближаются на глазах у манекенных пассажиров. Они общаются впервые. Та новенькая хочет стать телеведущей, а Аня - влиять на мир и менять людей.
Мой детский голос брызжет красочным потоком ему в лицо:
- Я хочу стать писателем!
Хотя ещё минуту назад заявила, что не признаюсь. Мечта якобы есть, но она - тайна.
Глаза того, кто напротив, медовые, сладкие. Карие. Волосы - чистый блонд, и кожа будто с лёгкой позолотой. Не задумываясь, почему так бесстыдно разглядываю парня, я черкаю небрежно на мысленных страницах: "Редкая смесь. Редкий тип. Снова понял".
Да, мне кажется, он выловил меня. Оттого мы и смотрим друг на друга так равнодушно и многозначительно. Будто мы - части общей конструкции,
Ещё на уроке, в разгаре войны против глупости. Он наклоняется ко мне и обжигает своим странным:
- Sprehen Sie Deutsch? И множество-множество дальше.
- Ja. A little, - отвечаю и улыбаюсь так опасно, почти огненно.

Вот - выталкиваемся из тесноты и выбираем направление. Нет, это ещё вовсе не конец. Те, две другие, упиваясь взаимным проникновением, выходят вперёд. Удаляется поезд где-то сбоку, и на уровне моего плеча воздух вспыхивает и вспенивается, парень говорит:
- Жизнь - это круг, колесо глупой белки.
Достигая эскалатора, я специально делаю паузу в шаге, пропуская вперёд толстое тело в грязной куртке с единственной целью - отделить нас от них. От той парочки, что ужасно мила, но сейчас не к месту.
Плывя вверх по течению ради кольца, что обозначено коричневым, думаю: "Он, наверное, уже успел изучить Аню и не нашёл чего-то".
Однако мне не перестать ценить её. Главное - не превращать слова в ложь.
Он стоит чуть ниже, я - чуть выше. В этом прожорливом разговоре парень-еврей впервые забывает про свои забавные привычки.
- Ты живёшь, чтобы крутиться,- говорит он, как читает свод законов, - Сейчас крутишься в школе ради института, потом - ради работы, а потом... Потом твои внуки тебя похоронят. Или правнуки, здесь уж как повезёт.
Толпа бьёт нас, чьи-то взгляды рвут одежду. Лестница близится к сияющей тухлостью трубе. Бесконечной. Я стараюсь смотреть с безразличием, а сама наполняюсь страстью и киваю.
- Чел, я знаю. Я знаю. Да знаю, - он держит паузу, - Что делать? Делать - то что? - вот вопрос.
И он кинут ему, как перчатка.

Мы поднимаемся, маемся, давимся до тех пор, пока не переступаем порог Кольцевой, где всем порознь. И пора обменяться партнёрами.
- Нужно совершить то, чего от тебя никто не ожидает. Нужно путешествовать, - отвечает мне парень, а я вскидываю брови и бормочу:
- Возможно-возможно. Но ведь когда? Я такой домосед.
Он непоколебимо чеканит:
- Ты напишешь любую книгу, если сможешь...
Когда расходиться нам уже необходимо. Д. и Аня отлипают друг от друга, обмениваются контактами. Д. светит айфоном, Аня пишет айди, и меня спрашивают о чём-то.
- Я расскажу тебе о своём шестнадцатилетии, - говорю я, и он сладостно улыбается.
Игриво прижмуривается, что остальными (а в том числе и мной) воспринимается как кокетство. Недоумение.
До свидания.
Кольцевая распластала свои щупальца, расщепляя людей в молекулы. И они растворились, а мы - шагнули в пустоту пьяных бутылок с этой новенькой тонюсенькой Дашусенькой. Закрутились, заболтали и так же исчезли.

I.

В тёмной комнате, подозрительно похожей на мою, но иной, разрастается пространство до неограниченности. Стены исчезают, отдаляются, глохнут и вот, за долю расчленённой секунды прозрачные барьеры тонут во тьме, такой привычной и непугающей. Я сижу где-то в кругу мнимой середины, водя пальцем по стёртому полу.
В моих мыслях река:

Окончательно опустилась.

А прямо напротив он прячет ладошки в карманах, раскачивается из стороны в сторону, как игривый маленький маятник. И слабая горсть неведомого света, напоминающего лунный, бьёт ему в спину, отражается, рассыпается песком по одежде.
Эта разбавленная темнота стала для нас привычным явлением из-за лени. Да, элементарной лени сотворить что-нибудь прекрасное, пожертвовать силами ради замков.
Эта темнота - порождение моих внутренних коридоров, но в то же время это его любимый цвет, его пристанище в щекотливые моменты.
Пока льётся песня словно с плёнки, я плохо слышу его голос. Он заглушается скрежетом и слетает в недосягаемость. В комнате, где творились кровавые оргии и имело место избиение беззащитных, я издаю скулящие стоны:
- Ке-ени-и.
А он не реагирует, всё смотрит вдаль, улыбается чему-то особенному и вторит словам, когда-то услышанным от меня же.
- ...this time I need a friend to find my broken mind before it falls to pieces!..
Он знает, что на этой строчке я никогда не выдерживаю паузы и начинаю взрывать в своей истеричной манере озлобленность.
Но теперь я молчу и не рассеиваю его тихонькое "every time you try to leаve" вторым оттенком. Лишь повторяю обречённо:
- Ке-енни.
Он срывает припев куплетом, издает сдавленное рычание, выражающее недовольство, и смотрит на меня, как на голодную собаку.
- Ну что? Что тебе не нравится? Я же охуительно пою охуенскую песню, ну?
- Кенни, да она же не актуальная.
- Не актуальная? - потасканные варежки упираются в бока от возмущения, он чуть подаётся вперёд, - Нихрена себе! Да ты в том году за неё бы душу продала.
- В том году, Кенни... Ты разницу во времени вообще чувствуешь?
- Блять! - он взвизгивает, хватается за голову и быстро-быстро, судорожной скороговоркой произносит, - Не говори мне о времени! Ни о какой такой хуйне не говори, иначе я снова забуду, кто я такой!
- Забудешь – напомню, - впервые я усмехаюсь, чувствуя, как страх встряхивает наши общие души.
В ответ получаю очередной неразборчивый звук. Он так любит - издавать нечто, соседствующее с языками животных, растений, призраков... Но никак не людей. Настоящий северный Маугли.

Он бездействует ещё минутку, а потом вновь ловит за хвост песню и наполняется. Снова не ту, но я не говорю об этом. Лишь обрывочно слушаю колкие нотки, слежу, прищурившись, как мальчишка в балахонной куртке хватает ртом воздух, как умело проделывает всевозможные трюки и понимаю: я так не могла никогда.
Неутомимо он вторит пропащему мотиву, выстукивая по ткани совершенно неуловимые и ему только одному понятные правила. Но я... я тоже их читаю. Читаю лучше, чем он, а воспринимаю никак.
Проходит время, проносятся, скачут краски, отдающие в один тон. Пару раз он выругивается, трёт горло и оглядывается.
Явно не находит себе места, скрывая необходимые строки.
Сидя на коленях, держа голову на уровне острых рёбер или бёдер, я отзываюсь на каждое обращение, да вот только толку от того мало. Он прохаживается вокруг меня, заложив руки за спину, хмурясь, осматривает, как учёный неопознанный объект, хранит тишину.

Мой вопрос:
Как же я могу знать то, что забыла? Сохраняется ли в голове прокрученное?

Например то, что на самом деле я высокая. Выше и крепче него в несколько раз. И на самом деле я могу встать и прикрыть собой множество таких, как он. Спасти их жизни, отогнать жару-холод.
Худой малявка бросает взгляды сверху вниз и внутренне радуется. Радуется, боясь и чуть страдая. Тонет в памяти.
- Я уже слышал всё, - говорит он после долгой паузы, останавливаясь. Для полного перерождения не хватает только белого халата, - Я могу повести тебя, но не знаю, куда.
Мой почти выдавленный смех тормошит комнату, выталкивая истинность.
- Какой находчивый. Что мне от этого?
Я ведь знаю - он не поймёт с переизбытком метафор и к сарказму так и не приучился, несмотря на то, что живёт в мире злобной иронии.
- Да не знаю. Просто ты... ты сама должна осветить дорогу. Я пытался, но я не могу.
- Я тоже, - мой голос безлик, лишён всякой значимости, переполнен пережитостью и привычкой.
В ответ он вздыхает. Так, как только он может вздыхать. Умещая в отторгаемый воздух все эмоции, оглушённые посторонней болью. Вот что стало его знаковой чертой.
- Как на счёт этой? - прекращая наматывать круги, он

Читать далее...

ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, ЧТО СО МНОЙ?!
ТЫ СЁРЬЕЗНО?!
ты знаешь, прекрасно, знаешь. все знают, вся школа.
я посмешище. я мишень. я подвергаюсь издевательствам.
всем плевать.
евгеше, училкам, чувакам.
меня забивают.
за это время столько всего произошло, что грязь приходится разгребать руками.
я дала пощёчину переходе. диев едва не придушил меня. дважды. драка. двор школы. все орут что-то. факи. красавица. они говорят, а я все равно себя не ненавижу. будь сильной. не будь как все. оставайся личностью. мне так тошнотворно. я свет. свечу им всем. улыбаюсь. не знаю, что делать. парализует. все отворачиваются. я как будто молодой человек на инквизиции.
So to those who don't fit society's mold
Learn to swim or you will drown
меня поджигают. все смеются. мне противно, но плевать одновременно. чувства каменеют. ликование. опущенность. изнасилование.

Мои новые убеждения давятся старыми комплексами.
Но однажды я выучу все уроки.
Мне, наверное, лучше оставаться нелюдимкой.
И не ввязываться туда, где мне нет места.
Просто перетерпеть, чтобы оказаться за пределами.
Сжаться в комок, чтобы отстраниться от других.
Держись и сохраняй нейтралитет. Их намёки - твои ошибки, но так уж вышло.
Ты всегда боялась, когда тебя звали. Всегда наступала на одни грабли. Ничего, в природе всё чередуется. Вот и ты запоминай, мотай на ус. Жди его, прижмись быстро, зафиксируй всё.
Ты никогда не подходила под общее.

Я лишь только одно скажу: "Из нас двоих ты сильнее похожа на призрака"

Я буду век ему верна.

Верните мне ненависть к себе.

Как-то совсем дерьмово. Как-то совсем нет сил.
Как-то вовсе аморально и неправильно настолько, что я даже желаю сдохнуть от своей ущербности, спрятанной под неплохое видение.
Не знаю, дайте мне наркоты что ли.
Вырубите инет, вырубите музыку, дайте выпить.
Мне никогда не легчает.
По-моему, это даже похоже на демона.
По-моему, мне лучше всего просто ёбнуться.
По-моему, я теряю всё на свете и мне нет никакого дела.
По-моему, ВЧИ от меня отказывается.
Чёрт, ну почему всё так? Ну неужели я действительно сама везде виновата?
Что мне сделать? Может, совсем всё отрезать?
Может, нахуй забыть?
Я не держу своих обещаний.
Как-то плохо...
Оставь ты меня в покое, слышишь? Ты мне не нужен, потому что ты меня убиваешь.
Окей, я знаю, что я рушу всё на свете. Я не хочу извиняться, чёрт.
Когда я вырасту, я стану алкоголичкой, ведь именно таков мой предельный удел.
Когда мне хватит смелости, я уйду, к примеру, в монахини.
Чтобы совсем ничего не портить. Чтобы совсем не думать ни о чём.
Я не могу уморить себя голодом, не могу запретить, не могу взяться.
Господи, как же ничтожно само существование меня.
Срать три кучи на эту фамилию.
Блять, я ничего не хочу сделать. Совсем. Я уже сбилась с путей эволюции.
Я не могу плакать, не могу купить билеты, не могу ничерта.
Отберите всё, раскулачьте.
Почему все мои состояния колеблются лишь от мерзких до очень мерзких?
Почему я давно утеряла достоинство? Почему я не лучше даже грязи?
Почему меня до сих пор земля носит?

Огрызки Бэндит... Обрубки, осколки, ошмётки... Меня волокут по коридору бессознательности. В тесном, грязном, спёртом воздухе ощущается вкус бессмертия и бездарности. (ББ)
Такая восхитительно губительная смесь для нас двоих, не так ли? Я сказала это без намерения, просто слова подвернулись под колёса.
День за днём. Откровения врозь. В тылу безнадёжности мы ведём войну друг с другом и с собственностью. Музыку громче, чтобы не было слышно посторонних. Этот метод испытан и оправдан.
Неожиданные предложения вводят меня в отчаяние. Спаси меня. Как-нибудь. Расскажи мне о том, что пытаются вдолбить в мою никчёмную голову на протяжении месяцев, но безуспешно. Кто-нибудь, эй!
Почему? Я в бреду. Я одна не дойду. В скалы влюбиться и скрыться за спинами. Пучина пуста, и её я достигну. Найду, прокляну, безответственно сгину. С обречением на отсутствие бесконечного продолжения. Ты оставь меня за беспричинностью. Слишком долгая жизнь стала мигом. Не играйся с цветами прозрачными, разноцветными предупреждениями...
Мысли вечно на вид невзрачные. Эгоизм разрастается в частности. Нет уже понимания реальности. Я догадываюсь без очевидности.
Расскажите мне, что стало с множеством. Я так больше не выдержу, слышишь? Отзовись, ты мне нужен, ничтожество! Идиот, что достался мне свыше.
Я не знаю, как дальше действовать. Отказали все важные органы. Я не знаю, куда деть лестницу, по которой ползла за крупицей свободы. В этой книге не будет сомнения, когда автор исчезнет из видимости. Не молчи, говори о мучениях. Ты ведь так утомлён уязвимостью.
Выдай силы мне вместо зарплаты. Я согласна на сделку рисковую. Мои плечи прикрыты халатом, ты сними его медленно, оставь мечту голой. Оближи мою кожу холодную, коснись пальцами бедёр, и с радостью я приму твою блажь отчуждённую. Я продамся тебе без возврата за одну только мысль обновлённую, за одну только горстку таланта.
Бэндит, милая, где же ты, деточка? Извини, я не всё перечислила. Посылаю к тебе свою весточку с обещанием, кровью забрызганным. Однобокое вышло сотрудничество, я опять подвела, и мне хочется расщепить свою душу в молекулы. Мне так страшно... Проклятья вновь сбудутся.
Где же ты, идол стужей замученный? Ты сокрылся в понятии вечности? Ты - такой же, как все предыдущие - упаковка издохшей личности.
У меня больше нет сил коробить вас. И слова не подходят под перечень. Всё исчезло в скупой безграничности, мне навязана гадкость чужого обличия. Я хочу стать НикемВообще в космосе, но сначала - скользнуть под уныние. Одеялом накрыться без броскости, провалиться в долину забвения.
Почему всё мучительно тянется? Летят дни, как обрывки усталости. Почему в моём страстном наличии бесконтрольных идей не осталось?
Почему я томлюсь теми искрами? Может, лучше отставить всё в сторону и схватиться за листики чистые, и не драться с самим сатаной за корону?
Закрываются двери истории, у меня даже нет размышления. Только ночи от вздохов бессонные, где свечу загасило волнение.
Мне ведь лучше не станет, не правда ли? Объясните мне, доктор, последствия. И устройте мне эвтаназию.

Меня током пронзает моё же наследие.

*

Я честно не знаю, почему ты ушла.
Потому ли, что я разочаровалась с твоей истории или потому, что пересказала её за тебя?
Почему? Ответь мне, мрачная детка. Почему и его с собой забрала?

Я могла бы сказать ещё многое, но сегодня ведь как-то совсем дерьмово.